Глава 9
Окончательный переезд в Лондон задержался почти на год, хоть уже к концу февраля, через месяц после снятия секвестра с наследства Стэнфордов, Киттинг снял очень хорошую квартиру на углу Флит-стрит и Стрэнда. Ричард одобрил выбор своего личного секретаря. Теперь Дик приблизительно половину времени проводил в столице, но свою первую лабораторию он оборудовал всё же в Стэнфорд-холле, здесь он чувствовал себя свободнее.
Он поставил перед собой две задачи. Первая – подчинить себе волю Генри Лайонелла во всём, что касалось вопросов опеки. Опытный адвокат оказался прав – он возглавил опекунский совет из трёх человек, созданный указом Её Величества королевы Виктории, – сказалось прошение Дика, отправленное лорд-канцлеру. Иными словами, всеми средствами Ричарда распоряжался теперь мистер Генри. Шериф графства и викарий приходской церкви Фламборо-Хед, два других члена опекунского совета, полностью доверяли своему председателю, кроме того, у них и своих дел хватало. В конечном счёте все решения по вопросам опеки Ричарда Стэнфорда принимал Лайонелл.
Quod erot demonstrantum. Что и требовалось доказать!
Лабораторию Ричард разместил в двух дальних комнатах первого этажа. На реактивы и простейшее оборудование ушло более двухсот пятидесяти фунтов из полученной от Лайонелла тысячи, но зато теперь Дик был почти во всеоружии. Он приступил к сложному, необыкновенно изящному синтезу. Да, в чём-то он пошёл по тому же пути, что и Ральф Платтер, но прошёл его по-своему, вовремя свернув в сторону. Ведь Дик вовсе не хотел полностью подчинить волю своего опекуна, поэтому воздействие должно было быть тонким и точным.
За основу Ричард взял растительные алкалоиды белены – запасы вытяжки из неё остались в тех тинктурах, которые Платтер давал несчастной леди Стэнфорд, и зеленоватое токсическое вещество из прорастающих картофельных клубней, его тонкий слой расположен под самой кожуркой. Тройные кольца салатного цвета дополнились длинными сдвоенными молниями, мерцающими светло-синим. Алые ленты сплетались в сложный трёхмерный узел, к рокочущим барабанам экстракта белены добавились свистящие звуки свирели.
После тройной перегонки суммарной вытяжки Дик остался доволен результатами.
Всё получилось как надо!
После трёхнедельной работы он располагал приблизительно двумя кубическими дюймами, одной десятой пинты прозрачной и бесцветной легколетучей жидкости. Это очень важно, что легколетучей! Теперь достаточно пропитать составом небольшой ватный тампончик…
Начиная с середины апреля Ричард, вооружившись созданным им препаратом, зачастил в Гулль. Мистер Генри Лайонелл радушно принимал его в своей адвокатской конторе, неоднократно приглашал домой, вёл с молодым Стэнфордом долгие беседы на самые разнообразные темы. Дик умел достаточно тонко строить эти разговоры, подводить их к нужным темам, исподволь внушая собеседнику то, что было в его, Ричарда Стэнфорда, интересах. А препарат, созданный гениальным молодым химиком, незаметно испарялся с тампона, лежавшего у Ричарда в жилетном кармашке, и делал своё дело…
В доме Лайонелла Ричард, конечно же, встречался со своим сверстником и товарищем детских игр Майклом – сыном мистера Генри. Когда им было по пять лет, они прекрасно понимали друг друга, общение с Майклом доставляло Дику громадное удовольствие! Но теперь…
Теперь Ричард даже не мог найти общих тем для разговора! Приятель казался ему совершенным ребёнком… Немудрено. В жизни Майкла Лайонелла не было четырёх лет пансионата сэра Энтони Прайса. Родители Майкла были живы! И Майкл никогда никого не убивал…
Подрастая, Майкл Лайонелл всё сильнее становился похож на отца. Неуклюжесть подростка уже сменилась у него на мощное телосложение ширококостной фигуры с отлично развитыми мышцами, движения стали точными и плавными. Юноша с увлечением занимался боксом, подлинно английским видом спорта. Он был превосходным гребцом, ежеутренне обливался холодной водой и проделывал комплекс упражнений «по Мюллеру», а затем совершал трёхмильный кросс по торговой набережной Гулля.
Но разговоры о спорте и пользе физических упражнений, в которые пытался втянуть товарища своего детства Майкл Лайонелл, совершенно не увлекали Ричарда, оставляли его равнодушным. Как-то раз Майкл попробовал было поделиться с Ричардом своими сердечными тайнами, но история его покуда безответной влюблённости в светлокудрую Дженни, дочку крупного судовладельца, тоже не тронула Дика.
«Ах, мне бы твои заботы, дружок! – невесело думал он. – Радуйся, что тебе не ответили взаимностью. Я-то насмотрелся, к чему приводит любовь. И хоть отец незадолго до своей страшной смерти говорил мне в порыве откровенности, что человек без любви – это покойник в отпуске, я всё же предпочту одиночество. Взрывы неуправляемых эмоций? Нет, это не по мне. Ты мечтаешь о своей Дженни, ты желаешь её, ты надеешься… Берегись! Иногда надежды сбываются. Порой это самое страшное, что может случиться с человеком».
Майкл Лайонелл тоже уже избрал себе жизненный путь, знал, к чему стремиться. Он на одном дыхании проглотил выходящие еженедельными выпусками в «Evening Chronicle» рассказы мистера Конана Дойла о блестящем сыщике Шерлоке Холмсе, заметки Чарлза Диккенса о Скотланд-Ярде, появившиеся в самое последнее время повести Роберта Льюиса Стивенсона о неподражаемом принце Флоризеле. Да, к концу девятнадцатого столетия детектив оформился как самостоятельный литературный жанр и стремительно входил в моду у читающей публики как в Англии, так и на континенте. Сын мистера Лайонелла, что называется, загорелся! Он решил посвятить себя борьбе с преступностью, о чём с гордостью поведал Ричарду.
Тот только незаметно усмехнулся.
«Знал бы ты, – думал Дик, – ах, если бы ты только знал! Вот перед тобой, дружок, самый настоящий преступник, по всем человеческим законам – отравитель и убийца. Который не чувствует даже тени угрызений совести, не правда ли, здорово?! Какие там частные детективы, принцы и прочие сыщики из новейшей литературы, продающейся в лавчонках на Пенни-лейн! Даже твой отец, умнейший человек с колоссальным жизненным опытом, который находился в самом центре событий, и тот не смог ни о чём догадаться!»
А всё-таки Ричард Стэнфорд недооценил приятеля своих детских лет! Майкл Лайонелл унаследовал от отца не только добродушный характер, крепкое здоровье и располагающую внешность, но и острую наблюдательность. И с некоторых пор Майклу стало казаться – с отцом что-то не совсем так. Особенно после визитов Ричарда Стэнфорда, после разговоров с Диком.
– Отец, ведь вы стали опекуном Дика? – спросил Майкл мистера Лайонелла после одного из таких визитов. – Поэтому он стал так часто бывать у нас?
– Да, Майк. А почему тебя это интересует? Разве ты недоволен? Ведь вы, сколь я помню, были добрыми приятелями. Я, кстати сказать, искренне одобрял и одобряю вашу дружбу.
Майкл неопределённо пожал плечами, чуть смущённо продолжил:
– Вы всегда прекрасно относились к Ричарду, я знаю. Но последнее время вы прямо-таки восхищаетесь им. Его умом, волей, целеустремлённостью. Вы всё время ставите его мне в пример. Я, знаете ли, даже стал немного ревновать вас. Нет, я тоже люблю Ричарда, я сочувствую ему, ведь он пережил смерть родителей и брата. Но… Он ведь не старше меня, а вы соглашаетесь с каждым его словом!
«Буквально в рот ему смотрите, – добавил Майкл про себя, – точно с вами говорит не мой шестнадцатилетний ровесник, а премьер-министр королевства. Странно всё это! Непохоже на отца. Меня-то он весьма часто критикует и поучает. Я, кстати, благодарен ему, потому что у отца есть чему поучиться. Но с Ричардом… Будто околдовал он отца, право слово!»
Это точно. Околдовал. Так что воздействовал препарат, как ещё воздействовал. Особая изощрённость этого воздействия заключалась в том, что оно было адресным! Рассчитанным только на мистера Генри Лайонелла! Ведь уровень критичности клерков адвокатской конторы, того же Майкла и тем более самого Ричарда нисколько не снижался, хоть и они вдыхали летучую смесь, что пропитывала тампончики, лежащие в жилетном кармане. Всё правильно и объяснимо, никакой мистики – просто обмен веществ у каждого человека имеет неповторимые индивидуальные чёрточки. Это словно отпечатки пальцев, рисунок сетчатки, голосовые характеристики. Только вот нужен был гений Ричарда Стэнфорда, его особый дар, чтобы чувствовать столь тонкие нюансы в поведении человеческого организма, в его внутренней среде. Этому и через сто лет толком не научились, и, скажем, медики до сей поры лечат не больного, а болезнь. Хоть надо бы наоборот.
– О! Твой приятель Дик – человек особенный! – с нешуточным энтузиазмом ответил сыну мистер Лайонелл. – Он прославится сам и прославит Англию! Мы, сынок, ещё будем гордиться тем, что знали его!
Майкл только несколько недоумённо усмехнулся и промолчал. Удивительно… В таком приподнятом и патетическом тоне его отец не говорил даже о своём любимом Беджамине Дизраэли, графе Биконсфильде. Что там, даже о королеве Виктории, а к ней мистер Лайонелл относился с исключительным пиететом и почтением!..
Словом, к началу лета девяносто первого года одну свою задачу Ричард Стэнфорд успешно разрешил: его опекун, мистер Генри Лайонелл, сделался совсем «ручным». Ричард представил адвокату отчёт об истраченной к тому времени тысяче фунтов. Мистер Лайонелл проглядел его, что называется, по диагонали и остался полностью удовлетворённым всеми тратами Дика. Он лишь заметил с некоторым сожалением:
– Судя по вашим покупкам, Ричард, ваши интересы лежат в области химии…
– Да, мистер Лайонелл. Вы правы. Химии и физиологии.
– Досадно, – добродушно пробурчал мистер Генри. – Какой великолепный юрист мог бы из вас получиться! Или политический деятель! С вашим умом, талантами, целеустремлённостью вы могли бы со временем стать лорд-канцлером и даже возглавить правительство! Впрочем, я уверен, что вы сможете прославить британскую науку.
Вот так действовало внушение, подкреплённое летучим препаратом, который сконструировал Дик!
Понятно, что настроенный таким образом Лайонелл с лёгкостью санкционировал решение Ричарда заложить Стэнфорд-холл в банк Ост-Индской торгово-промышленной компании и переехать в Лондон.
К середине лета ссуда в двадцать тысяч фунтов стерлингов была перечислена на счёт, открытый тем же банком на имя Ричарда Стэнфорда. Дик обрёл финансовую независимость, отдал долг Лайонеллу. Правда, в течение трёх лет ссуду необходимо было вернуть с процентами, но Ричард не слишком волновался на этот счёт, он знал, что в столице сможет заработать неплохие деньги.
Частые встречи с Майклом Лайонеллом навели Ричарда на одну мысль, точнее, пробудили в нём давнее желание. Дело в том, что Дик немного завидовал мощному телосложению Майкла, его физической силе и ловкости. Он знал, что таким же ему не стать, сколько ни упражняйся. Некоторые вещи либо даются от природы, либо нет, тут многое от наследственности зависит.
Когда Ричард мысленно возвращался к годам, проведённым в пансионате Прайса, он частенько вспоминал бесчисленные потасовки и стычки со сверстниками. Хотя бы ту, когда его, сонного, облили водой… Да мало ли их было! Дик не любил насилия в любых видах, но был вынужден драться, чтобы хоть как-то защитить своё достоинство. Как же яростно он желал в такие минуты стать могучим, словно сэр Ланселот Озёрный или ещё кто-нибудь из сподвижников легендарного короля Артура, рыцарей Круглого стола! Они, даже без оружия, справлялись в одиночку с десятками врагов. Они могли мчаться быстрее своих коней, разбивать ударом кулака крепостные стены. Вот если бы ему стать таким могучим, ловким, быстрым! Тогда бы его обидчикам не поздоровилось…
В один из июльских вечеров Ричард, на время вернувшийся из Лондона в Стэнфорд-холл, прогуливался по саду. Стояла превосходная погода, разгар йоркширского лета. Солнце только что село, западная сторона горизонта переливалась алыми и пурпурными отблесками заката. Лёгкий северо-восточный ветерок, несущий влажное дыхание Северного моря, приятно холодил лицо Дика. Воздух был наполнен слитным жужжанием пчёл, собирающихся на ночлег, терпким запахом мёда и вербены. Маленькие чёрные муравьи карабкались на яблоневую ветку.
У самых корней старой яблони располагался небольшой муравейник.
«Какие крохотульки, – думал Дик, глядя на муравьишек, – но до чего сильны! Вон, один малыш тащит сухую еловую хвоинку. А ведь эта ноша раза в два, а то и в три тяжелее муравья. Вот если бы…»
Его мысль заработала в заданном направлении. Можно ли синтезировать некое вещество, которое бы так провзаимодействовало с человеческим организмом, чтобы – пусть на время! – сила, ловкость, быстрота реакции резко возросли? Что, если попробовать? Тогда он не только сравнялся бы с Майклом Лайонеллом, он превзошёл бы приятеля. Ведь существуют же у нашего тела скрытые резервы! Отец как-то рассказывал ему о любопытном случае.
Молодой субалтерн, служивший в полку графа Уильяма, попал в снежную лавину, в боковой её язык. Это случилось в горах Белуджистана, лавины там не редкость, они собирают обильную жатву человеческих жизней.
Парню повезло: рядом оказался сам полковник Стэнфорд и ещё один кавалерист, вовремя уклонившиеся от снежного языка, лизнувшего их товарища, они быстро откопали незадачливого субалтерна, не дали ему задохнуться. Но ноги парня оказались придавлены огромной глыбой снега, несчастный кричал от невыносимой боли. Его лошади эта махина, смёрзшаяся до крепости камня, переломила хребет. Разрубать глыбищу на куски? Так за это время молодой кавалерист может умереть от болевого шока, да и не приспособлен кавалерийский палаш для рубки льда! Звать на помощь ещё солдат? До лагеря, откуда они втроём выехали на рекогносцировку, не меньше трёх миль, а время не ждёт!
– Это очень жутко, Дикки, – вспоминал отец, – когда на твоих глазах так мучается человек! Тем более паренёк служил в моём полку, под моим началом. Командир в ответе за подчинённых, они уже не чужие ему люди, не посторонние. Воинская часть – она ведь вроде семьи, только очень большой. А хороший командир – это как бы отец. Я, смею надеяться, был неплохим командиром. Я просто не мог смотреть, как мучается мой подчинённый, надо было что-то делать, выручать паренька!
«Вы, отец, помогли бы любому человеку, попавшему в такую беду. Даже совершенно незнакомому. Даже врагу», – подумал тогда Ричард.
– И представляешь, сынок, – граф удивлённо покачал головой, – мы вдвоём с Джеком отвалили эту глыбу! А в ней было не меньше шестисот фунтов! Мы на одном дыхании приподняли её и отбросили в сторону. Даже веса не почувствовали, словно она из пуха была. Сами себе потом поверить не могли. Я вслед за тем специально привёл к этому месту семерых своих солдат, они все были крепкими и сильными молодыми парнями. Так вот, они всемером еле-еле смогли оторвать проклятую глыбу от земли. А мы с Джеком вдвоём… А ведь не скажешь, чтобы мы с ним были такими уж богатырями. Поразительно!
Сейчас, стоя над муравейником и наблюдая за его обитателями, Ричард вспомнил тот давний рассказ отца. Дику доводилось слышать о подобного рода случаях, читать о них. Люди, оказавшись в трудной, кризисной ситуации, в минуты опасности или сильного душевного волнения, когда от них зависело спасение собственной жизни или жизни близкого им человека, совершали подлинные чудеса. Могли сгибать стальные прутья тюремных решёток в дюйм толщиной, перепрыгивать тридцатифутовые расщелины, состязаться в скорости со скаковой лошадью, голыми руками сворачивать шею разъярённому быку. Словом, случается такое. Особенно часто на войне, на охоте, иногда – в спорте. Да взять хоть старого графа Стэнфорда, который в минуту предельной ярости, мгновения сильнейшего душевного волнения позабыл о своей искалеченной ноге, бросившись в гостиную за оружием. Дик хорошо помнил, как удивил его тогда этот факт.
«Есть у нашего организма резервы, – размышлял Ричард, – и немалые. Но как бы научиться подключаться к ним по своей воле, вызывать их тогда, когда это необходимо? Интересная задача. Весьма интересная! Кроме того, это может мне очень пригодиться. Конечно, навсегда или на достаточно долгий срок сверхсилачом или человеком, который может поймать стрелу в полёте, не станешь. На долгий срок подобные нагрузки непосильны, неминуемо надорвёшься, организм попросту сожжёт себя. Но вот, скажем, на несколько часов… Почему бы нет? А потом расслабиться, отдохнуть. Такой препарат, если не злоупотреблять им, не применять его слишком часто, был бы мне исключительно полезен. Конечно, прежде всего я должен думать о влиянии на душу человека, это моя основная цель и задача. Но отчего не позаботиться и о теле? И я, кажется, знаю, с чего начать».
Работа затянулась почти на два месяца, но к концу лета Ричард Стэнфорд всё-таки добился успеха. Ему всегда нравилось работать с веществами из мира органической природы. Дик долго искал то природное тело, в котором он смог бы разглядеть основу будущего препарата. Сначала он хотел взять за базовое вещество для своего «усилителя» пчелиный клей, прополис. Но нет, все попытки изменить это вещество в нужном направлении проваливались одна за одной. Ричард обрабатывал прополис кислотами и щелочами, перегонял компоненты пчелиного клея с водяным паром и различными спиртами, разделял компоненты пчелиного клея и вновь смешивал их в иных пропорциях, использовал массу других хитроумных методик, многие из которых были его изобретениями. Даже самые выдающиеся химики из числа современников Ричарда Стэнфорда и представить-то себе не могли, что с веществами можно так изощрённо и тонко работать!
С помощью разнообразных реактивов и химической аппаратуры, которая появилась у него, Дик словно бы дирижировал невидимым оркестром, пытаясь заставить его сыграть нужную мелодию. Но инструменты звучали вразнобой, заглушая друг друга, гармонии не получалось. «Изнутри» пчелиный клей походил на нежно-фиолетовую актинию, морской анемон, щупальца которого плавно шевелились. Или на какую-то странную хризантему с изгибающимися от призрачного ветерка длинными лепестками. Осязательно Ричард воспринимал его как нечто слабо покалывающее пальцы и ладонь, слегка искрящее, как бывает, когда гладишь сухую и чистую кошачью шёрстку. Ощущение, пожалуй, даже приятное. Дику удавалось менять цвет анемона, усиливать или ослаблять электрическое пощипывание. Но вот заставить все лепестки этой хризантемы, все щупальца стоящей перед его внутренним взором актинии сгибаться в одном, нужном ему направлении – нет, не получалось, как Ричард ни старался. Стэнфорд отличался изрядным упрямством и настойчивостью, но после множества безуспешных попыток, использовав самые разнообразные подходы и методы, он был вынужден признать: этот оркестр нужной ему мелодии не сыграет!
Хорошего исследователя отличает способность, уперевшись в тупик или свернув на неверную дорогу, осознать это и пойти к цели другим путём. Ричарду Стэнфорду это качество было присуще в полной мере.
Этот оркестр не годился. Стало быть, нужно поискать другой! Кто бы подсказал – где? Великие врачи и алхимики прошлого за подобного рода задачи не брались.
Ричард всё же нашёл нужную ему основу, но не в животном, а в растительном царстве.
Однажды он выбрался по хозяйственным делам в Фламборо-Хед. Дик очень любил море, оно буквально завораживало его своим живым, постоянно меняющимся обликом, своим безграничным простором и мощью. Когда Ричард бывал в посёлке, он всегда выкраивал час-другой, чтобы прогуляться по пустынному берегу, и на этот раз он поступил так же.
Время близилось к вечеру. В утренние часы сильно штормило, шторма на Северном море в конце июля довольно часты. Но уже к полудню шторм постепенно стих. Море, так недавно яростно бившееся о берег, посветлело и катило длинные спокойные валы. Слабый ветерок, сменивший направление на чистый норд, легко касался их гребней, будто помогая волнению утихомириться.
Ричард неторопливо шагал по отлогому песчаному берегу, вслушиваясь в рокот волн и крики чаек. Пенный прибой выбрасывал на прибрежный песок всякий морской мусор: щепки, снулую рыбёшку, пучки различных водорослей.
Внимание Стэнфорда привлёк один из таких перепутанных комков подводной растительности, чем-то он походил на всклокоченную бороду морского бога. Дик подошёл ближе, пошевелил водоросли ногой. Это оказалась ламинария, морская капуста, совсем обычная и весьма распространённая на литорали и шельфе Северного моря бурая водоросль. Её длинные полосы были запутаны в немыслимый клубок, издавали резковатый характерный запах, скорее приятный. По пластинам водорослей прыгали крохотные рачки-бокоплавы, дафнии, водяные блохи. Ричард знал, что ламинария съедобна в сыром виде и даже по-своему вкусна, жители побережья Йоркшира с удовольствием употребляют её в пищу. Ричарду тоже доводилось пробовать блюда, изготовленные из морской капусты.
Так что с этим обычным и привычным водным растением Стэнфорд был неплохо знаком, не первый раз видел он буровато-зелёные ремни ламинарии. Но вот своим особым взглядом он на морскую капусту до сей поры не смотрел.
Что подтолкнуло его на этот раз, что заставило применить свои удивительные способности? Трудно сказать… Может быть, то загадочное нечто, которое мы называем интуицией? Как бы то ни было, но Стэнфорд вгляделся в невзрачный комок по-особенному, захотел увидеть водоросль изнутри. У него уже давно не возникало с этим никаких проблем, стоило только пожелать. Его редчайшие способности за эти несколько лет развились и окрепли.
Как и всё живое, ламинария состояла из громадного количества самых разных веществ, от наиболее простых, вроде воды, до очень и очень сложных. Водоросль, вырванная штормом из привычной среды, всё ещё жила, тончайший механизм обмена веществ не успел остановить свой ход. Различные компоненты тела ламинарии взаимодействовали по хитрым законам, понять которые не в силах был даже молодой Стэнфорд, при всей своей фантастической одарённости. Одни вещества превращались в другие, те, в свою очередь, в третьи, крутились колёса головоломных циклов. Да! Тот, кто хоть раз увидел бы живой организм так, как видел его сейчас Ричард Стэнфорд, тот вряд ли бы усомнился в существовании Творца! Слишком сложным, слишком гармоничным и согласованным было то, что открывалось Дику в невзрачной с виду водоросли. Слишком отчётливо ощущалось присутствие в этой величественной картине некоего гениального замысла!
Но Дик был практиком, и сейчас его особенно заинтересовало одно из бесчисленного множества веществ, из которых были построены ремешки морской капусты. Бурый пигмент, который придавал ламинарии её характерный цвет. Дик привычно отсеял окружение пигмента, мысленно изолировал его, вгляделся пристальнее…
Нет, для него пигмент выглядел совсем не бурым! Больше всего это вещество напоминало логарифмическую спираль, изогнутую во всех трёх плоскостях. На нитку спирали были нанизаны опаловые бусины, слабо мерцающие молочно-белым внутренним светом. Слышалась и характерная мелодия, тягучая, чуть заунывная, заставляющая вспомнить об арабском Востоке, о сказках «Тысячи и одной ночи».
«А ведь из этого вполне может получиться мой усилитель! – подумал Дик. – Да, здесь структура куда интереснее и перспективнее, чем у прополиса. Если сблизить вот эти два соседних витка спирали… Правильно, а этот отрезок перевить в восьмёрку, а вот тут замкнуть линию саму на себя, окружить талию восьмёрки двойным колечком… Ах, как интересно может получиться! А если говорить о звуке, то нужно чуть изменить напев, придать ему больше темпа. И добавить какой-то духовой инструмент, к примеру, гобой или валторну. Тогда внутренняя мелодия, которую я слышу, изменится в нужную сторону! Как этого добиться? Допустим, попробовать сильно подкислить реакционную среду. Но не минеральной кислотой, типа серной или азотной, а чем-нибудь помягче. Скажем, уксусом или лимонным соком. Кстати, это поспособствует тому, что готовый препарат станет легче и быстрее усваиваться. А чем лучше всего экстрагировать пигмент из ламинарии, чем извлечь его? Может быть, ацетоном? Нет, спираль может порваться. Тогда скипидаром? Или растительным маслом? Этот вопрос стоит как следует обдумать…»
Он ещё долго стоял на пустынном берегу, пристально и задумчиво глядя на груду подсыхающих водорослей. Задача начинала всё больше занимать его. Здесь же, не сходя с места, Ричард наметил основные пути её решения.
Нет, сразу и с налёту не получилось. Жемчужная спираль оказалась упрямым противником. Двойное колечко не хотело замыкаться вокруг перетяжки восьмёркиной талии, звуки гобоя никак не попадали в унисон основной мелодии, истинного созвучия не получалось, возникал диссонанс. Но Ричард Стэнфорд не опускал рук, он сохранял уверенность в правильности пути, а сырья у него было предостаточно, чего-чего, а морской капусты в Северном море хватало!
Дик менял тактику, искал и находил обходные дорожки к цели. Словно мастер французской борьбы – этот вид спорта стремительно входил в моду, – поставивший противника «на мост», он терпеливо и неуклонно дожимал непокорную спираль, заставлял её покориться своей воле.
И в конце августа его настойчивость была вознаграждена: Ричард добился той модификации исходного вещества, к которой стремился с самого начала.
Но возникала новая проблема: на ком испытывать полученный препарат, который Ричард назвал для себя «Tide» – «прилив», в память о морском побережье, где ему впервые пришла в голову мысль использовать ламинарию?
У Ричарда в его первой лаборатории ещё не было лабораторных животных, к тому же Стэнфорд никогда не работал с ними, так что соответствующего опыта у него тоже не было. Кроме того, его «прилив» конструировался под человека, а если быть предельно точным, то конкретно под самого себя, Ричарда Стэнфорда. Как уже отмечалось, некоторые особенности обмена веществ весьма индивидуальны.
«Я всё же не белая крыса или кролик, – угрюмо размышлял Ричард, которого раздражала остановка на пути к цели. – Кстати, нет в Стэнфорд-холле ни крыс, ни кроликов… О добровольцах из числа людей и речи быть не может. Не на Бобби же Тенворте пробовать «прилив»! Он-то, может быть, и согласится, да у меня не хватит духу рискнуть. Махнуть рукой на предварительные испытания и попробовать препарат самому? Я же на девяносто девять процентов уверен, что «прилив» совершенно безвреден. Если им не злоупотреблять…»
Откуда бы такая уверенность? Примитивное самомнение? Нет, глупой заносчивостью молодой Ричард Стэнфорд не страдал. Просто он находился в куда лучшем положении, чем какой-либо другой химик, врач, фармацевт. Он как бы видел и слышал, заранее ощущал то, что произойдёт, когда «прилив» начнёт работать в его теле! И прямой, и возможные побочные эффекты послушно открывались перед его мысленным взором. В этом, собственно, заключался уникальный талант Стэнфорда, дополненный его загадочными способностями воспринимать вещества «изнутри», проникать в их потаённую сущность.
Три подобных примера за последний год! Неожиданно пришедшая в голову мысль о наперстянке. Затем – расправа с Питером. Затем – «приручение» мистера Лайонелла. И ведь в двух последних случаях его предварительные расчёты и предположения оказались подтверждены, если так можно выразиться, на практике, экспериментально!
Через почти сто лет после описываемых событий в арсенале медиков, психологов и даже психиатров появился такой мощный инструмент, как компьютерное моделирование. Оно тоже помогает – в не особенно сложных случаях – рассмотреть этапы процесса и предсказать результат воздействия заранее. Предварительные прогнозы, возникающие в голове Ричарда Стэнфорда, в чём-то напоминали подобные методики. Только были неизмеримо тоньше и точнее.
«Да, я оказывался прав, – продолжал размышлять Дик. – Хоть никому не пожелаю такой правоты, как мне с первым ударом по Питеру. Впрочем, я не сожалею о своём решении. Но ведь воздействие на Питера было совсем простым, даже грубым. Модификацию спирта я провёл красиво, ничего не скажешь, однако всё последующее достаточно примитивно. Там ничего другого, кроме слепоты, и не могло получиться. Или смерти, если бы я переусердствовал с дозой. Влияние «прилива» куда сложнее, это не яд! Теперь Лайонелл… Нет, я молодец, тут есть чем гордиться. И всё же я частично следовал по уже проторённому Ральфом Платтером пути. Сейчас же… Я, по сути дела, впервые действую абсолютно самостоятельно! Так что, не мудрить, отбросить опасения и сомнения, поставить опыт сразу на самом себе? Как точно рассчитать дозу? Мне кажется, что одного грана порошка на один стоун веса тела должно хватить. Во мне восемь стоунов и пять фунтов… И всё же как бы проверить хотя бы вчерне? Подмешать с пол-унции сухого порошка «прилива» в овёс и скормить какой-нибудь из наших лошадей? А потом проверить, насколько быстрей она поскачет и какой груз сможет сдвинуть с места? Уровень дозы выйдет приблизительно такой, как нужно. Стоп! Не стоит увлекаться. Именно, что приблизительно, а с точностью до фунта я лошадь не взвешу. Это – раз. Лошадь слишком заметна, такие опыты с ней могут вызвать нежелательные вопросы. Это – два. И третье, главное, – у меня наработано лишь четверть унции готового препарата, а ждать не хочется. Я должен поскорее узнать, получилось ли задуманное. Я так хочу. Просто чтобы окончательно поверить в себя».
Дик в задумчивости вышел из лаборатории и вдруг споткнулся о здоровенного кота, тёмно-серого, с яркими тигровыми полосками и рваными ушами, свидетельствовавшими о бурной и полной приключений жизни. Это был старожил Стэнфорд-холла по кличке Капитан Дрейк. С тех пор как Ричард подружился с несчастной Искоркой, он с большой симпатией относился ко всему кошачьему племени.
Капитан Дрейк отличался чувством собственного достоинства, самостоятельностью и независимостью характера. Он не посрамил чести знаменитого пирата, а впоследствии губернатора Ямайки сэра Френсиса Дрейка! Любопытно, кстати, что прославленный корсар и блестящий вельможа елизаветинской эпохи был одним из предков матери сверстника Ричарда Стэнфорда, сэра Уинстона Спенсера Черчилля, гениального английского политика двадцатого века.
Короче говоря, поголовье мышей и крыс в поместье Стэнфордов кот свёл практически к нулю, удачно охотился за пеночками, коноплянками и малиновками, ловил в озерке мелкую рыбёшку, а как-то раз сцепился с хорьком и загрыз того насмерть. Всех окрестных котов Капитан разогнал давным-давно, последние два-три года он по весне не ленился добираться аж до Фламборо-Хед, где отчаянно сражался с местными поселковыми кавалерами, добиваясь благосклонности какой-нибудь хвостатой прелестницы. Словом, серьёзное животное!..
Капитан Дрейк, до глубины своей кошачьей души возмущённый неуклюжестью человека, протестующе взмяукнул, задёргал кончиком пушистого хвоста. Ричард нагнулся к нему, ласково почесал за рваным ухом:
– Извини, старина! Виноват, задумался и не заметил тебя.
Он взял кота на руки. Тот сменил гнев на милость, басовито замурлыкал. Капитану тоже нравился Ричард Стэнфорд.
– А тяжёлый ты, – медленно произнёс Дик, стараясь изловить промелькнувшую мысль. – Гм-м… Как раз около стоуна и весишь. И уж точно не лошадь. Вот ты-то мне и нужен, сэр пират и губернатор! На тебя «прилива» хватит, и мне останется. Посмотрим, на что ты будешь способен после моего угощения. Не бойся, Капитан, загубить я тебя не загублю. Напротив, упрочишь ты свою репутацию бойцового кота, грозы посёлка Фламборо-Хед и всего восточного Йоркшира!
На следующее утро Дик подмешал один гран кристаллического препарата к столовой ложке валерьяновой вытяжки, после чего предложил получившийся коктейль Капитану Дрейку. Кот не был исключением из общего правила и валерьянку любил самозабвенно. Вот, кстати, ещё одна крохотная загадка природы, демонстрирующая, насколько по-разному действует одно и то же вещество на различные виды живых существ. Люди, приняв валерьянку, успокаиваются, приходят в благодушное настроение. А кошки? Ну, кто видел, в какое расположение духа приводит их настой корешков этой травы, никогда такого зрелища не забудет!
Сам «Tide» подействовал минут через пять. Капитан Дрейк несколько раз пересёк могучими прыжками лабораторию из угла в угол. Двигался он настолько быстро, что Ричарду, с волнением наблюдавшему за результатами эксперимента, трудно было уследить за котом, тот размазывался в стремительную серую полосу. Кот низко, утробно рычал. Нет, не от боли, тут не перепутаешь. Его просто переполняли силы – от «прилива»! – и удаль молодецкая – это валерьянке спасибо! В эти блаженные минуты Капитан Дрейк ощущал себя, как минимум, саблезубым тигром. Глаза его сверкали зелёным огнём, усы распушились, хвост стал толстым, как полено!
Перелетев на подоконник открытого окна совсем уж невероятным семиярдовым прыжком, кот ринулся в сад. Ричард, довольно посмеиваясь, последовал за ним. Не через окошко, конечно. Дик не торопился, он знал, куда Капитан Дрейк направится первым делом: у котов твёрдые привычки, они традиционалисты. Может быть, поэтому британцы так тепло относятся к этим животным – чуют родственные души!
У самых ворот сада стояла старая, почти высохшая яблоня. Её не срубали специально ради Капитана Дрейка: именно о ствол этого дерева он привык точить когти.
И точно, там Ричард его и обнаружил. Кот запустил в древесину когти передних лап, исполняя привычный ритуал. Но как исполняя! На это стоило посмотреть. Лапы двигались в невероятном темпе, щепа от ствола яблони летела так, точно пара дюжих мужчин орудовала двуручной пилой.
– Этак ты дерево свалишь сейчас! – расхохотался Дик.
Затем кот грозно зарычал, на неимоверной скорости метнулся к воротам, молнией выскочил из сада и понёсся по тропинке. Только вереск зашатался да создалось такое впечатление, будто за Капитаном Дрейком вьётся облачко пыли, точно за скачущим жеребцом.
«В посёлок помчался, – подумал Дик. – Ох, не завидую я тамошним котам! Устроит им Капитан Трафальгарское сражение! А также Абукир. Лишь бы сердце выдержало такие нагрузки. Но… Кажется, получилось! Надо дождаться его возвращения, посмотреть, не будет ли какого последействия. И можно пробовать самому».
Сердце благополучно выдержало, Капитан Дрейк оказался крепким зверем. Он вернулся в Стэнфорд-холл через сутки, предельно усталый, лапы под ним подкашивались, кота шатало, зато на его мордочке цвело выражение полного довольства и гордости. Перед тем как покормить кота, Ричард взвесил его на безмене. Кот потерял полтора фунта! Да, «прилив» заставлял организм обвально тратить энергию. Впрочем, Стэнфорд этого и ожидал: ничего даром не даётся…
Кот слопал свою тройную порцию и завалился спать ещё на сутки. Когда он проснулся, никаких странных неожиданностей не наблюдалось, жизнь Капитана Дрейка вошла в привычное русло.
Что касается Трафальгара и прочих славных подвигов Капитана Дрейка… Жители Фламборо-Хед даже десятилетие спустя рассказывали своим маленьким внукам и родственникам из других мест, как в конце августа девяносто первого года на их мирный посёлок напал какой-то непонятный, но до ужаса свирепый зверь. Внешне маленькое чудовище точь-в-точь походило на обычного серого кота, но только, если это был и вправду кот, не иначе в него сам дьявол вселился! Не носятся коты на такой скорости, не прыгают на восемь ярдов в высоту. Когда скотчтерьер церковного старосты мистера Симмонса попытался остановить непонятного пришельца, – несчастная собака, себе на горе, приняла его всего лишь за кота! – зверь ударил его лапой по голове. И – вы не поверите! – проломил терьеру череп! А ведь такая собака и с барсуком справляется… А ещё зверюга запрыгнула в окно кухни приходского надзирателя мистера Бампла, второй этаж, между прочим! И чуть было не стащила свиной окорок, в самый последний момент из пасти выпустила, когда мистер Бампл с кочергой на неё кинулся. Да, такой вот отчаянный храбрец наш приходской надзиратель, другой бы не решился. Жизнь дороже окорока. А в окороке-то было не меньше двадцати фунтов весу, так что какой там, к чёрту, кот! Ежели в доброй старой Англии такие коты расплодятся, то лучше перебираться куда-нибудь в Бенгалию. К тиграм.
Со временем эта история, как свойственно всем подобным историям, обрастала новыми красочными подробностями, превращалась в местную легенду. Рассказывали уже о целой стае злобных демонов, которые несколько дней терроризировали посёлок так, что жители Фламборо-Хед на улицы выходить боялись, сидели за запертыми дверями и закрытыми ставнями. Безвременно погибший скотчтерьер превратился сначала в датского дога, а затем и вовсе в племенного быка… Двадцатифунтовый окорок – в целую свиную тушу. Забавная всё же штука – психология молвы.
Итак, можно было испытывать «Tide» на себе. Утром шестого сентября, в день святого Георгия, небесного патрона Британии, Ричард принял тщательно отмеренную дозу препарата.
Успех оказался полным, результаты более чем впечатляли, они поразили самого изобретателя.
Прежде всего, через десять минут после приёма «прилива» мир, окружающий Дика, резко изменился. Всё вокруг словно бы замедлилось раз в пять-шесть и одновременно приобрело повышенную, подчёркнутую чёткость и контрастность, небывалую выпуклость форм и контуров.
Кинематография в те годы только-только появилась, делала первые робкие шаги. Но уже лет через тридцать, после окончания Первой мировой войны, техника рапида – замедленных съёмок – была хорошо известна кинооператорам. Так вот, под действием препарата Ричард Стэнфорд видел, слышал, ощущал окружающий мир как бы в рапиде.
Дик вспомнил, что уже испытывал подобное. Когда увидел окровавленный труп своего домашнего учителя, Ральфа Платтера. Секунды в тот раз тоже ползли медленно, время словно бы замерло, замёрзло. Но сегодня он сам, по своей воле достиг сходного результата и сохранил при этом полную ясность мышления. Здорово!
Ричард улыбнулся, поднял стаканчик, из которого только что выпил раствор «прилива», на уровень глаз и разжал пальцы. Стаканчик медленно и нехотя поплыл к полу, точно он двигался не в воздухе, а в чём-то значительно более плотном. Стэнфорд не дал мензурке разбиться: стремительно наклонился и легко подхватил падающий предмет.
Дик вышел в сад. Утро выдалось довольно ветреным, но листва на деревьях шевелилась очень плавно, так же плавно и степенно летали насекомые. Вот мимо движется крупный жёлто-чёрный полосатый шершень, крылатый тигр мира насекомых. Куда делась его обычная стремительность? Ричард протянул руку, большим и указательным пальцами с лёгкостью поймал шершня. Тот изогнулся в талии, пытаясь ужалить нахала. Но не успел! Дик уже выпустил его, и озадаченный шершень по-прежнему неторопливо полетел дальше. Это, понятное дело, в глазах Стэнфорда «неторопливо»!
Пора переходить к количественным испытаниям. Ричард загодя отмерил дистанцию ровно в милю – восемь фарлонгов, 1760 ярдов. Теперь он взял секундомер и, нажав на кнопку пуска, побежал с максимальной скоростью. Быстрее. Ещё быстрее! В ушах засвистел ветер, его набегающий встречный поток был плотным и осязаемым. Дик остановился.
Ну-ка, поглядим! Ого! Милю он промчался за две с половиной минуты. Ричард отдышался, изумлённо покачал головой. Выдающийся результат. Дик был уверен: ни один человек в мире не пробежал бы эту дистанцию так быстро. Сам он в норме даже из трёх с половиной минут выбегал очень редко. Что там ещё из лёгкой атлетики?
Прыгать в высоту Ричард не стал, побоялся расшибиться при падении. Он же явственно чувствовал, что ярда на три взлетит без всякого труда. Можно и на четыре, если чуть напрячься.
А вот в длину Дик прыгнул. На песчаной косе, у того самого озерка, где смотрел пятилетним малышом на стайку уток и впервые ощутил свой таинственный дар.
Разбег, толчок… Когда он рулеткой замерил расстояние между двумя отметинами в песке, то даже присвистнул: девять ярдов, два фута и пять дюймов. Однако… Австралийский кенгуру позавидует!
Теперь силовые упражнения. Сколько раз подряд он сумеет подтянуться? И снова – ничего себе! Восемьдесят пять подтягиваний, в десять с лишним раз больше, чем обычно. Пожалуй, стоит ещё посмотреть, какой вес он сможет поднять, не особенно напрягаясь. Специальных спортивных гирь у Ричарда не было, но он давно присмотрел два массивных чугунных колосника по десяти стоунов весом. Он даже двумя руками с трудом поднимал колосник, что неудивительно: ведь каждый из них весил больше, чем сам Ричард. Зато сегодня Дик обхватил руками – по одной на каждый колосник – небольшие выемки, чуть присел, резко выдохнул… И оторвал тяжёлые куски чугуна от земли. Оба сразу!
Словом, действовал «Tide», как ещё действовал!
Дик некоторое время отдыхал, дожидаясь, пока ритм сердечных сокращений станет равномерным, а дыхание спокойным. Затем измерил частоту своего пульса и температуру тела. Так, приблизительно то, чего он ожидал. Пульс: сто двадцать ударов в минуту, до приёма препарата у него в покое было шестьдесят пять. Почти вдвое… Температура в норме – сто градусов по Фаренгейту, а сейчас на два градуса выше. В голове слегка шумит, немного давит на виски. Это значит, что и кровяное давление у него сейчас повышено. Организм работает в форсированном режиме.
«Всё верно, – подумал Ричард. – Так и должно быть. Просто это значит, что пользоваться «приливом» нужно очень осмотрительно, тело не выдержит длительного форсажа. Но кто сказал, что я стану принимать препарат ежедневно? Нет, прибережём для особых обстоятельств».
А последействие? Не было последействия, вот что самое интересное, даже голова не болела. Только спал Дик после эксперимента на себе сутки подряд, не хуже Капитана Дрейка. И есть ему на следующий день хотелось неимоверно, прямо-таки волчий голод Дик испытывал.
Ричард Стэнфорд снова обогнал своё время.
Конечно, диверсионный спецназ в той или иной форме существовал со времён Троянской войны, но по-настоящему этот специфический род войск расцвёл в двадцатом веке. Очень серьёзные научные коллективы работали на коммандос, разрабатывая специальное оружие, снаряжение и, заметим, специальные фармакологические средства, которые делали из спецназовцев суперменов. Само собой, на время…
Так вот, ничего равного, даже приближающегося по мощи воздействия к «Tide» эти коллективы не создали! А ведь они были вооружены приборами и методиками, которые и во сне бы не приснились молодому англичанину.
Или взять проблему допинга, которая встала в полный рост в том же двадцатом веке, когда спорт сделался профессиональным и стал приносить громадные доходы. Чего только не использовали, каких только хитроумных средств не применяли, чтобы повысить спортивные результаты! Допинг-контроль всегда плёлся в хвосте, запаздывал, не был в состоянии отслеживать последние разработки. Сколько спортсменов расплачивались здоровьем, а порой и жизнью за непреодолимое желание победить сегодня, сейчас, за алчность менеджеров и владельцев команд! Успех любой ценой, и плевать на этику, лишь бы за руку не поймали. Но Ричард Стэнфорд задолго до этой мутной волны, затопившей профессиональный спорт, уже создал идеальный допинг. Кстати сказать, такой аспект применения «прилива» почти сразу пришёл в голову Дику. Немного позже, в Лондоне…
Впрочем, рассказ об этом впереди.
История создания «прилива» лишний раз доказывает: в научном творчестве высшего класса всё, или почти всё, решают не вложенные средства, не приборное обеспечение, не численность исследователей, атакующих проблему. Нет! Тут нужна светлая голова одного человека и озарение.
…Ричард изготовил несколько доз препарата «Tide» из такого расчёта, чтобы эффект от приёма продолжался два часа, три часа и половину суток. Концентрированный раствор порошка он заключил в небольшие желатиновые капсулы. Теперь «прилив» всегда был готов к употреблению.
По просьбе Ричарда сын Генри Лайонелла провёл с ним боксёрский спарринг. Майкл поначалу весьма скептически отнёсся к этому предложению: он был на добрые двенадцать фунтов тяжелее Стэнфорда, да и о технике бокса Ричард имел самое слабое представление. Как с ним, неумехой, боксировать? Это же форменное избиение получится, а не бой. Но Дик умел настоять на своём.
Откуда Майклу Лайонеллу было знать, что после приёма «двухчасовой» дозы уникального стимулятора его приятель переносится в другой временной ритм, в такой пласт восприятия реальности, где и легендарный Джек Хеннерти, абсолютный чемпион Англии, мало что смог бы противопоставить этому хрупкому юноше.
– Когда ты научился так здорово боксировать, Дикки? – недоумённо спросил Майкл после трёх раундов, проведённых в полном соответствии со строгими правилами маркиза Квинсберри. – Я просто не поспеваю за тобой! А ведь я, поверь, боксёр не из последних, и меня тренирует сам Джек Робинсон. Ты движешься куда быстрее меня, ты словно бы угадываешь направление всех моих ударов, как будто мысли читаешь. С твоей реакцией… Дикки, если тебе немного потренироваться и грамотно поставить удар, то… Не представляю, кто в Йоркшире мог бы справиться с тобой на ринге.
Ричард только незаметно усмехнулся. Удар поставить, надо же! Да ударь он, будучи под действием «прилива», в полную силу, Майкла пришлось бы уносить с ринга.
…Через несколько лет Майкл Лайонелл вспомнит этот спарринг-бой. И это воспоминание станет первым пунктом в длинной череде рассуждений, которые заведут сына мистера Генри Лайонелла очень далеко.
