Линия седьмая
Смена караула
Что делать с Лаврентием Павловичем?
Вождь присматривался и к Берии. Предшественники Лаврентия Павловича – Ягода и Ежов – давно отправились в мир иной. Берия как-то задержался у власти.
Лаврентий Павлович Берия родился 29 марта 1899 года в горном селе Мерхеули Сухумского района Абхазии в крестьянской семье. Рано потерял отца. Рос на руках матери, которая зарабатывала шитьем. Как лучший ученик на деньги односельчан поехал учиться. В 1919 году закончил Бакинское среднее механико-строительное техническое училище (специальность – гидротехник) и еще два года проучился в политехническом институте. Довольно высокий образовательный уровень для партийно-чекистских кадров того времени.
Люди, которые интересовались его судьбой, говорят, что он любил музыку, пел, интересовался архитектурой. Но карьеру в те времена можно было сделать только в политике.
В 1918–1919 годах он работал в Грузии и в Азербайджане практикантом в главной конторе нефтяной компании Нобеля, техником гидротехнического отряда. Остался в Баку, когда в город вошли турецкие войска. Нанялся конторщиком на завод «Каспийское товарищество «Белый город». Он присоединился к большевикам и быстро увлекся политической деятельностью. По свойству характера занялся весьма деликатным, чтобы не сказать сомнительным, делом: по заданию товарищей проник в контрразведку независимого Азербайджана, где с 1918 по весну 1920 года у власти находилась партия «Мусават» («Равенство»).
С осени 1919 года по март 1920 года Берия служил агентом Организации по борьбе с контрреволюцией (контрразведка) при Комитете государственной обороны Азербайджанской республики. Впоследствии он объяснял, что выполнял задание партии «Гуммет» («Энергия»), объединявшей азербайджанских социал-демократов во главе с Нариманом Наримановым и близкой к большевикам. В 1920 году «Гуммет» вошла в компартию Азербайджана.
Товарищей по партии эта история смущала, о чем можно судить по письму, которое Берия в 1933 году из Тифлиса написал в Москву Серго Орджоникидзе, в ту пору одному из самых влиятельных людей в стране. В двадцатых годах Орджоникидзе был первым секретарем Закавказского крайкома, то есть руководил сразу тремя республиками – Азербайджаном, Арменией и Грузией. В 1926 году Сталин перевел Серго Орджоникидзе в Москву, но он считался куратором Закавказья.
На нескольких страницах Берия отчитывается о своей работе, сообщает, что нашел работу для брата Серго – Папулии, и только потом переходит к главному:
«В Сухуме отдыхает Леван Гогоберидзе (первый секретарь ЦК компартии Грузии. – Авт.). По рассказам ряда товарищей, т. Гогоберидзе распространяет обо мне гнуснейшие вещи. В частности, о моей прошлой работе в мусаватской разведке, утверждает, что партия об этом якобы не знала и не знает.
Между тем Вам хорошо известно, что в мусаватскую разведку я был послан партией и что вопрос этот разбирался в ЦК АКП(б) в 1920 году в присутствии Вас, т. Стасовой, Каминского, Мирза Давуд Гусейнова, Нариманова, Саркиса, Рухулла Ахундова, Буниат-Заде и других. В 1925 году я передал Вам официальную выписку о решении ЦК АКП(б) по этому вопросу, которым я был совершенно реабилитирован, так как факт моей работы в контрразведке с ведома партии был подтвержден заявлениями тт. Мирза Давуд Гусейнова, Касум Измайлова и др.».
В те времена, когда Орджоникидзе был на Олимпе, а Берия только начинал свою карьеру, он признавался высокому начальнику в любви: «Серго, кроме Вас, у меня нет никого. Вы для меня больше чем отец, брат. Я Вами дышу и живу. И чтобы подвести Вас, – я не способен, я скорее пулю пущу себе в голову, чем не оправдать Вашего ко мне отношения».
Потом будут говорить, что Берия работал на мусаватистов, а следовательно, и на англичан. Но никаких документов на сей счет найдено не было даже в те времена, когда их искали по всем архивам, чтобы понадежнее замазать Берию. Лаврентий Павлович всегда служил одной власти.
В Советском Азербайджане он работал управляющим делами ЦК партии, ответственным секретарем республиканской Чрезвычайной комиссии по экспроприации буржуазии и улучшению быта рабочих. В апреле 1921 года он, как опытный подпольщик, оказался на работе в ЧК. Будучи человеком грамотным, обладая быстрой реакцией и незаурядным умом, он стал делать карьеру. В его послужном списке одни повышения.
Начал с должности заместителя начальника секретно-оперативного отделения Азербайджанской ЧК, а уже через месяц возглавил секретно-оперативную часть и стал сразу заместителем председателя республиканской ЧК. В ноябре 1922 года его перевели на ту же должность в Грузинскую ЧК. На этой должности он проработал четыре года, пока в декабре 1926 года не стал заместителем председателя Закавказской ЧК – органа, который ведал госбезопасностью трех республик: Азербайджана, Грузии и Армении. Параллельно он возглавил ГПУ Грузии и получил пост наркома внутренних дел республики.
В начале 1931 года Берия возглавил Закавказское ГПУ, стал начальником особого отдела Кавказской краснознаменной армии и полномочным представителем ОГПУ в Закавказской Советской Федеративной Социалистической Республике. Это означает, что он понравился высокому начальству в Москве и его поставили надзирать над работой чекистов трех республик.
В том же году Берию перевели на партийную работу – вторым секретарем Закавказского крайкома и одновременно первым секретарем ЦК компартии Грузии и Тбилисского горкома.
Закавказская Федерация, объединившая Грузию, Азербайджан и Армению, существовала с 1922 по 1936 год. Партийное руководство республик непрерывно конфликтовало между собой, и не Берия был в этих интригах закоперщиком, хотя именно он вышел из этой склоки победителем. 9 октября 1932 года убрали первого секретаря Закавказского крайкома Мамию Орахелашвили. Через неделю этот пост занял Лаврентий Павлович. Но путь Берии наверх не был простым и легким. Партийная элита жила в мире интриг, где все друг друга ненавидели и объединялись против удачливого соратника.
18 декабря 1932 года встревоженный Берия писал Орджоникидзе из Сухуми:
«Дорогой Серго!
Я знаю, что болтунов из числа тех, кто уехал из Закавказья, много, запретить болтать глупости невозможно, знаю, что обо мне и о нашей нынешней работе в Закавказье ходит много кривотолков… Дорогой Серго, Вы меня знаете больше десяти лет. Знаете все мои недостатки, знаете, на что я способен. Я ни разу не подводил ни ЦК, ни Вас и убежден – не подведу и в будущем. Я отдаю все свое время работе, желая оправдать доверие ко мне партии и Центрального Комитета, я уже четыре года не пользовался отпуском, не находя возможным оторваться от дел. Сейчас нахожусь в Абхазии, нажимая на заготовки Табаков…
Я прошу только одного: не верить никому. Не верьте и мне без проверки того, что я говорю и делаю. Проверьте, и Вы сами убедитесь, насколько лживы и гнусны те инсинуации, которыми меня пытаются очернить в Ваших глазах».
Жизнь Серго Орджоникидзе закончилась трагически. Он застрелился 18 февраля 1937 года. Нет надежных свидетельств относительно того, что именно произошло в тот день. Так и останется неизвестным: сам Орджоникидзе стрелял в себя или… По слухам, он покончил с собой в результате острого конфликта со Сталиным. Он до последнего пытался уберечь от репрессий промышленность, сохранить инженерные кадры.
После смерти Серго его старшего брата расстреляли. Двух других братьев и вдову посадили. Можно предположить, что и его ждала такая судьба. Когда-то Берия клялся Серго в вечной дружбе. Но эти слова для него ничего не значили.
Один из самых близких к Берии людей Амаяк Захарович Кобулов, назначенный наркомом внутренних дел Узбекистана, во время войны ехал в Москву вместе с начальником своего хозяйственного управления. Поезд остановился на какой-то станции. Встречный поезд вел паровоз серии «СО», то есть названной в честь Серго Орджоникидзе.
Кобулов и его подчиненный стояли в вагоне у окна. Начальник ХОЗУ сказал:
– Как много сделал Серго для Советского государства. Оставил о себе хорошую память.
– Что он сделал или не сделал, это не важно, – бросил Амаяк Кобулов. – Но если бы он не умер, его бы арестовали. На него была целая кипа материалов…
Своей карьерой Лаврентий Павлович был обязан не высоким покровителям, а своим талантам. Нелепо было бы недооценивать его природные дарования.
Он был некрасив, носил пенсне – тогда это было редкостью. Его взгляд был пронзительным, ястребиным. Бросалась в глаза его уверенность в себе, внутренняя сила, какой-то неясный магнетизм. Таким его запомнила Нами Микоян, невестка Анастаса Ивановича.
Похоже, им всегда двигало желание выдвинуться, стать первым любой ценой. Он заплывал дальше всех в бурном море, лучше всех играл в волейбол. Бог знает, кем бы он стал в другую эпоху… Что-то авантюрное было в его характере! Стремление к власти, желание повелевать окружающими.
В 1922 году он познакомился с будущей женой – Ниной Теймуразовной Гегечкори, дворянской дочкой. В 1917 году ее отца убили, девочку воспитывал двоюродный брат. Первый ребенок четы Берия умер. Второй – Серго Лаврентьевич – станет конструктором ракетных систем. Нина Берия перед войной поступила в Москве в аспирантуру Тимирязевской академии, защитила диссертацию, получила ученую степень кандидата сельскохозяйственных наук. После войны она стала прибаливать, муж регулярно отправлял ее лечиться в ставшую социалистической Чехословакию, в Карлсбад (ныне Карлови-Вари).
Всесоюзная слава Берии началась с доклада, прочитанного им в Тбилиси и изданного потом отдельной книгой: «К вопросу об истории большевистских организаций Закавказья», где до мифологических масштабов была раздута роль Сталина в революционном движении. Но умело составленный доклад был не единственным достижением Берии. Разговоры о том, что Лаврентий Павлович обольстил вождя, играя на тайных струнах его души, не соответствуют действительности.
Он проявил себя надежным администратором, способным выполнить задание любой ценой. А Сталин ценил точное выполнение его приказов. Люди, которые не справлялись с делом по неумению или потому, что считали немыслимым платить слишком высокую цену – иногда в человеческих жизнях, – у него долго не работали. Берия показал себя преданным человеком – летом 1933 года, когда на отдыхавшего в Абхазии Сталина вроде бы было совершено покушение. Берия громко крикнул:
– Защитим вождя!
И прикрыл собой Сталина. А кто стрелял, так и осталось неизвестным, потому что человека, который лежал на берегу с ручным пулеметом, охранники растерзали. Берия был большой мастер всякого рода интриг.
Иногда кажется, что Сталин доверял Берии потому, что они оба из Грузии. В этом предположении сразу две ошибки: во-первых, Сталин не доверял и Берии, во-вторых, национальная принадлежность Сталина мало интересовала.
Если бы Серго Орджоникидзе не покончил с собой, от него избавились бы иным путем. Других выходцев с Кавказа рядом с генеральным секретарем не было, кроме Микояна, а он никогда не был близок к Сталину. Равным образом национальная принадлежность Сталина и Берии не означала каких-либо поблажек для Грузии.
Берия старательно выстраивал отношения с влиятельными московскими людьми. Многие, воспользовавшись приглашением Лаврентия Павловича, побывали в Тифлисе или в Сухуми и убедились в том, какой он любезный, заботливый и гостеприимный хозяин. Лаврентий Павлович умел развлекаться и предпочитал делать это в большой компании, так что в приятелях у него недостатка не было.
«Мне Берия понравился: простой и остроумный человек, – вспоминал Никита Хрущев, познакомившийся с ним в начале тридцатых. – На пленумах Центрального Комитета мы чаще всего сидели рядом, обменивались мнениями, а другой раз и зубоскалили в адрес оратора».
В роли руководителя Грузии и всего Закавказья Берия не отошел от чекистской работы. Иногда приезжал, чтобы самому допросить арестованных. Допрашивал тех, кто еще недавно был его начальником. Получал удовольствие. Полковник Сардион Николаевич Надарая, который возглавит охрану Берии, был в то время начальником внутренней тюрьмы НКВД Грузии. В 1953 году он описал, что там творилось:
– Арестованных избивали систематически и очень жестоко – ремнями, веревками и палками. Над арестованными издевались. По нескольку суток заставляли стоять с тяжелым грузом, пока арестованный, изнемогая, не падал… Многих арестованных на длительное время сажали в холодный, сырой карцер и морили голодом. Нередко арестованных избивали до того, что они потом умирали.
Другой подчиненный Берии полковник Константин Сергеевич Савицкий подтвердил:
– На служебных бланках ЦК КП(б) Грузии Берия писал фамилии людей, которые должны быть арестованы. Лично сам я видел служебные записки с таким текстом: «Арестовать такого-то и крепко допросить». Слово «крепко» было подчеркнуто. В частности, такую записку я видел в отношении бывшего секретаря комитета комсомола НКВД Грузии Михаила Асламазова. Следствие по его делу вел Ковальчук, который так «крепко» допрашивал Асламазова, что тот, не выдержав избиений, выбросился из окна и разбился насмерть.
Михаил Григорьевич Асламазов – легендарный форвард тбилисского «Динамо» – возглавлял комсомольскую организацию Наркомата внутренних дел. Спортивная слава его не спасла. Его арестовали 1 декабря 1937 года. После XX съезда партии вдову оповестили, что «Михаил Григорьевич Асламазов реабилитирован». И только через четыре десятилетия семья узнала, что его и не судили. Через две недели после ареста он выбросился из окна кабинета следователя на четвертом этаже здания НКВД Грузии.
Мучивший его следователь – Николай Кузьмич Ковальчук – далеко пошел. Он всего четыре года проучился в школе и совсем недолго в вечернем коммунистическом вузе при парткоме НКВД, но отсутствие образования не помешало: перед войной он руководил следственной частью в Ленинградском управлении НКВД. Великую Отечественную провел в военной контрразведке. После войны генерал-лейтенант Ковальчук стал министром госбезопасности на Украине, потом давал советы польским товарищам.
Став первым секретарем Закавказского крайкома, Берия часто ездил в Москву. Останавливался в гостинице «Селект», потом ему подобрали квартиру на Самотечной площади. Почти каждый вечер его вызывали к Сталину.
Хрущев рассказал, как именно Берия был переведен в Москву. Сталин словно невзначай заметил:
– Надо бы подкрепить НКВД, помочь товарищу Ежову, выделить ему заместителя.
И обратился к Николаю Ивановичу:
– Кого вы хотите в замы?
Тот ответил:
– Если нужно, то дайте мне Маленкова.
Сталин умел делать в разговоре паузу, вроде бы обдумывая ответ.
– Да, конечно, Маленков был бы хорош, но Маленкова мы дать не можем. Маленков сидит на кадрах в ЦК, и сейчас же возникнет новый вопрос кого назначить туда? Не так-то легко подобрать человека, который заведовал бы кадрами, да еще в Центральном Комитете. Много пройдет времени, пока он изучит и узнает кадры.
На этом разговор вроде закончился. А через какое-то время он опять поставил перед Ежовым прежний вопрос:
– Кого вам дать в замы?
На этот раз Ежов никого не назвал. Тогда Сталин предложил сам:
– А как вы посмотрите, если дать вам заместителем Берию?
Берия находился там же, в кабинете Сталина.
Ежов встрепенулся, но сдержался и ответил:
– Это – хорошая кандидатура. Конечно, товарищ Берия может работать и не только заместителем. Он может быть и наркомом.
Берия и Ежов дружили. Как-то в воскресенье Ежов пригласил Хрущева и Маленкова к себе на дачу, там был и Берия. Когда Лаврентий Павлович приезжал в Москву, то всегда гостил у Николая Ивановича…
Сталин сухо ответил:
– Нет, в наркомы Берия не годится, а заместителем у вас будет хорошим.
И тут же продиктовал Молотову проект постановления.
Хрущев после заседания подошел к Берии и поздравил. Тот ответил:
– Я не принимаю твоих поздравлений.
– Почему?
– Ты же не согласился, когда тебя прочили заместителем к Молотову. Так почему же я должен радоваться, что меня назначили заместителем к Ежову? Мне лучше было бы остаться в Грузии.
Назначение Берии в Наркомат внутренних дел было для него, судя по всему, малоприятным сюрпризом. Он возглавлял крупную партийную организацию и мог рассчитывать на пост в ЦК, а не в отраслевом наркомате. Уход с партийной работы выглядел понижением. Тем более что утвердили его даже не наркомом, а всего лишь первым заместителем, хотя наверняка намекнули, что назначение с перспективой.
В исторической литературе бытует такая версия, будто Ежов, узнав, кто определен ему в могильщики, попытался отсрочить казнь – отдал распоряжение арестовать Берию. Шифровку получил нарком внутренних дел Грузии Сергей Гоглидзе. Но он не выполнил распоряжение взять первого секретаря под стражу, а показал шифровку Берии. Тот срочно вылетел в Москву, пробился к Сталину и вымолил себе жизнь. Это не более чем анекдот. Своеволия Ежов никогда не проявлял. Да и выписать ордер на арест Берии нарком не имел права: первых секретарей ЦК нацреспублик брали только с санкции политбюро, то есть Сталина.
22 августа 1938 года Берия был утвержден первым заместителем наркома внутренних дел СССР. Засел на Лубянке вникать в дела и разбираться с кадрами. Он знал, что ему, как и всем его предшественникам, предстоит начать с чистки руководящего аппарата.
Ему присвоили специальное звание комиссара государственной безопасности первого ранга (это приравнивалось к армейскому званию генерала армии). Еще через месяц, 29 сентября, назначили по совместительству начальником Главного управления государственной безопасности НКВД. В это управление входили все оперативные отделы, в том числе служба охраны политбюро. Ежов формально еще оставался наркомом, и Сталин не хотел никаких неприятных сюрпризов.
Берия привел с собой свою команду. Назову только нескольких.
Владимир Георгиевич Деканозов работал с ним в ГПУ Грузии. Берия сделал его секретарем ЦК компартии Грузии по транспорту, затем наркомом пищевой промышленности Грузии и, наконец, председателем республиканского Госплана. В НКВД он возглавлял 3-й (контрразведывательный) и 5-й (особый) отделы ГУГБ НКВД. Летом 1940-го наводил порядок в Литве, которая была присоединена к Советскому Союзу после договора с Гитлером. В мае 1939 года назначен заместителем наркома иностранных дел, с ноября 1940-го посол в Германии.
Богдан Захарович Кобулов тоже работал с Берией в ГПУ Грузии. На Лубянке он быстро вырос до первого заместителя наркома. Он, пожалуй, был самым близким к Лаврентию Павловичу человеком. Кобулов ходил по коридорам Лубянки в одной рубашке с засученными рукавами, огромный живот колыхался. Все, кто шел навстречу, испуганно жались к стене. Его брат Амаяк тоже займет высокие должности в наркомате.
Всеволод Николаевич Меркулов работал с Берией с 1922 года. В 1941-м он станет наркомом госбезопасности СССР.
Генерал-лейтенант Степан Соломонович Мамулов работал с Берией с начала двадцатых. Он больше десяти лет был на партийной работе, в середине тридцатых стал секретарем Тбилисского горкома, заведовал сельскохозяйственным отделом ЦК Грузии. Берия забрал его в Москву, сначала сделал начальником секретариата НКВД, а затем заместителем министра внутренних дел…
Три месяца Берия принимал дела на Лубянке, а 25 ноября 1938 года был утвержден наркомом и провел массовую чистку. В 1939 году из органов госбезопасности были уволены 7372 человека – каждый пятый оперативный работник! Аппарат обновился наполовину: на оперативные должности взяли четырнадцать с половиной тысяч человек, абсолютное большинство – из партийного и комсомольского аппарата.
Берия сменил три четверти руководящих работников госбезопасности. Чекистский аппарат помолодел. Изменился этнический состав руководящего состава. Исчезли поляки, латыши, немцы – представители «иностранных национальностей», как тогда говорили; резко сократилось число евреев. Берия расстался с чекистами, которые в молодости состояли в каких-то других партиях – были эсерами или анархистами – или принадлежали к враждебным классам, то есть родились не в пролетарских семьях.
Берию назначили наркомом внутренних дел в самом конце 1938 года. А в начале сорок первого наркомат поделили на два – госбезопасности и внутренних дел. Разведка, контрразведка, все оперативные отделы были переданы в НКГБ, который возглавил Всеволод Николаевич Меркулов.
Что это означало?
Сталин фактически отставил Берию от госбезопасности.
Лаврентий Павлович остался наркомом внутренних дел. Ему подчинялись милиция, пожарная охрана, пограничные, внутренние и конвойные войска, а также Главное управление лагерей. Одновременно он стал заместителем председателя правительства. Курировал наркоматы лесной промышленности, цветной металлургии, нефтяной промышленности и речного флота… Он все больше занимался хозяйственными делами, широко используя осужденных – дармовую и бессловесную рабочую силу.
С началом войны два наркомата опять объединили, во главе – Берия. Однако в сорок третьем НКВД снова разделили, и опять Берии остались ГУЛАГ и пожарные. Военную контрразведку выделили в самостоятельную структуру, непосредственно подчиненную Сталину. Вождь постоянно менял структуру органов, переставлял людей; это означало, что он не удовлетворен и работой госбезопасности, и ее руководством, то есть Берией.
Берия не любил и боялся Сталина, хотя тот высоко поднял Лаврентия Павловича, и в президиумах, и за обеденным столом сажал рядом с собой.
«На банкетах в Кремле, – вспоминал переводчик вождя Валентин Михайлович Бережков, – за столом обычно рассаживались в следующем порядке: посредине садился Сталин, по его правую руку – главный гость, затем переводчик и справа от него – Берия».
Он почти не ел. Но перед ним ставили тарелку с маленькими красными перцами, которые он закидывал в рот один за другим, словно семечки. Поучал:
– Это очень полезно. Каждый мужчина должен ежедневно съедать тарелку такого перца, – назидательно говорил Берия.
Алексей Иванович Аджубей, зять Хрущева, рассказывал, что во время сталинских застолий на «ближней» даче Сталин назначал Берию тамадой, именуя его почему-то прокурором. Вождю нравилось наблюдать, как Берия спаивает членов политбюро, издевается над ними.
Алексей Аджубей слышал выступление Лаврентия Павловича на торжественном собрании, посвященном очередной годовщине Октября. Располневший, с одутловатым, обрюзгшим лицом, он был похож на рядового служащего. Одежда сидела на нем мешковато. Но говорил он хорошо, почти без акцента, четко и властно. Умело держал паузы, вскидывал голову, дожидаясь аплодисментов. Доклад ему составили нестандартно.
В сентябре 1945 года было образовано оперативное бюро правительства в составе: Берия (председатель), Маленков (заместитель), Микоян, Каганович, Вознесенский, Косыгин. Берия оказался во главе всей промышленности страны. Но уже к концу года настроение Сталина изменилось. Лаврентий Павлович лишился ключевой должности наркома внутренних дел. И это было сигналом к тому, что при очередном повороте Берия может отправиться вслед за своими предшественниками в небытие.
Сталин убрал Берию с Лубянки. Но его боялись и ненавидели. А Берия никого не боялся и всех презирал. Он излучал грозную, беспощадную властность. При этом он уже давно не имел отношения к органам госбезопасности.
Профессор Владимир Павлович Наумов, бывший партийный работник, секретарь Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий при президенте России, один из лучших знатоков сталинского периода, разбиравший личные документы вождя, рассказывал:
– Исследователей вводит в заблуждение то, что Сталин поручал Берии передать то или иное указание Абакумову или Игнатьеву. В реальности тот же Игнатьев заранее знал, что ему скажет Берия, о чем пойдет разговор. Ведь с министром госбезопасности Сталин встречался чаще, чем с членами политбюро. Но таков был ритуал, и Игнатьев аккуратно записывал: «Звонил тов. Берия, передал слова тов. Сталина – по такому-то делу обвиняемых надо приговорить к высшей мере наказания».
Разговоры Берии и Игнатьева записывались и докладывались Сталину, чтобы ему было легче понять, какие у них отношения. Берию проверяли и надеялись поймать на неосторожном слове. Он это знал. Поэтому несколько раз Игнатьев помечал, что «на эту тему тов. Берия отказался разговаривать».
Сталин убрал Берию с Лубянки, но использовал его как пугало. Берия, уже ничем не руководя, олицетворял карательные органы. Лаврентий Павлович понимал, что его жестокость вызывает одобрение Сталина. Вождь был невысокого мнения о соратниках, считал, что товарищи по партии могут проявить мягкотелость – все, кроме Берии, решительного и авантюрного по характеру человека.
За что Сталин ценил Берию?
Профессор Владимир Наумов:
– Надежный и беспощадный человек. Кровавые дела Иосиф Виссарионович поручал Берии, знал, что у него рука не дрогнет. Но Сталин подготовил ему смену в органах госбезопасности. Что касается атомных и ракетных дел, то они были налажены, и Берия уже не так был нужен. Тем более что Сталин его боялся.
Адмирал Иван Степанович Исаков рассказывал Константину Симонову, как однажды удостоился чести ужинать у Сталина в Кремле. Они шли длинными кремлевскими коридорами. На каждом повороте офицеры НКВД. Вдруг Сталин сказал:
– Заметили, сколько их там стоит? Идешь каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь…
Я спрашивал профессора Наумова:
– Значит, Сталин думал, что Берия может рискнуть?
– Он считал его авантюрным человеком, который может пойти на все. А Берия чувствовал, что кольцо вокруг него сжимается.
– Сознавал Берия, что его ждет?
– Конечно! Под топором ходили и другие члены Президиума ЦК, но каждый питал какие-то надежды, что вождь смилостивится. Берия надеялся только на то, что Сталин уйдет из жизни раньше, чем успеет его посадить.
Каганович скажет позднее:
– Берия нам говорил, что если бы Сталин попробовал его арестовать, чекисты устроили бы восстание…
В этом он, конечно, сильно заблуждался. Но товарищи по Президиуму ЦК его слова запомнят. Именно поэтому в июне 1953 года они не рискнут просто снять Берию с должности, а арестуют его. Они захотят обезопасить себя…
В недрах грузинского Министерства госбезопасности с санкции Сталина вызрело дело «мингрельской националистической группы» во главе с секретарем ЦК компартии Грузии Михаилом Ивановичем Барамией. Он очень молодым пошел по партийной линии, поддержанный Берией, в тридцать восемь лет стал в Тбилиси вторым секретарем ЦК. Никогда не забывал своего покровителя, защитил диссертацию «Выдающаяся роль Л.П. Берии в обороне Кавказа».
Когда осенью 1951 года Сталин отдыхал в Грузии, министр госбезопасности Грузии генерал-лейтенант Николай Максимович Рухадзе доложил ему, что причина недостатков в республике – действия группы мингрельских националистов. Это вызвало недовольство вождя. 9 ноября 1951 года было принято постановление ЦК ВКП(б) «О взяточничестве в Грузии и об антипартийной группе т. Барамия», в котором говорилось, что в республике процветает взяточничество. А борьба с ним не ведется, потому что «внутри аппарата ЦК и Правительства имеется группа лиц, которая покровительствует взяточникам и старается выручать их всяческими средствами. Факты говорят, что во главе этой группы стоит второй секретарь ЦК компартии Грузии т. Барамия. Эта группа состоит из мингрельских националистов».
Взяточничество было лишь поводом для главного, политического, обвинения:
«Мингрельская националистическая группа т. Барамия не ограничивается, однако, целью покровительства взяточникам из мингрельцев. Она преследует еще другую цель – захватить в свои руки важнейшие посты в партийном и государственном аппарате Грузии и выдвинуть на них мингрельцев… Характерно, что важнейшие посты в Министерстве юстиции, в Прокуратуре и адвокатуре находятся в руках мингрельцев. Характерно также, что очень важные посты как в аппарате ЦК ВКП(б) Грузии, так и в аппарате ЦК Грузинского комсомола находятся в руках мингрельцев… Среди подобранных значительное количество представляет антипартийных и антигосударственных людей, наносящих вред партии и государству».
Постановление явно продиктовано самим вождем, о чем свидетельствует не очень грамотный стиль и необычная для такого документа лексика:
«Несколько лет назад ЦК КП(б) Грузии решил, а ЦК ВКП(б) подтвердил снять с поста министра госбезопасности т. Рапава, который засорил аппарат министерства негодными элементами из мингрельцев с района, откуда происходит сам т. Рапава.
Т. Рапава был заменен другим министром, т. Рухадзе, которому было поручено очистить аппарат госбезопасности от негодных элементов и оздоровить его. В число очищенных попали работники со всех провинций Грузии. Но «шеф» мингрельцев т. Барамия решил, что допущена «несправедливость» в отношении мингрельцев.
И он затеял борьбу за восстановление мингрельцев в аппарате госбезопасности. Правда, ЦК КП(б) Грузии отклонил его протест. Но т. Барамия не был бы Барамия, если бы он удовлетворился решением ЦК. Он поскакал в Москву, козырял там перед московскими работниками именем ЦК КП(б) Грузии, злоупотреблял доверием московских работников к ЦК КП(б) Грузии и добился все-таки того, что восстановил в аппарате госбезопасности Грузии явно негодных работников».
В Тбилиси командировали десять работников центрального аппарата МГБ СССР под началом полковника Виктора Георгиевича Цепкова, заместителя начальника следственной части по особо важным делам. Михаила Барамию арестовали. Его не били, но не давали спать, требуя назвать участников «возглавлявшейся им националистической группы». Так же допрашивали и бывшего министра Рапаву: «Давали спать в сутки не больше часа. Я, сидя на кровати, начинал дремать, тогда кровать опрокидывали и выносили из камеры все: табурет, тумбочку, мусорный ящик, чтобы мне не на чем было сидеть и дремать».
– Я не дурак, чтобы по приезде в Москву сказать, что в отношении Рапавы материалы не подтвердились, – говорил руководитель следственной группы полковник Цепков. – Приказано взять показания. Учтите, что ваше отрицание виновности говорит еще и о том, что вы продолжаете и теперь действовать против ЦК.
Сталин звонил в Тбилиси, требовал отчета о ходе следствия, велел присылать ему протоколы допросов, выражал недовольство тем, что следователи до сих пор не добились признания арестованных в работе на иностранные разведки.
Другим заметным арестованным был очень близкий к Берии Петр Афанасьевич Шария, избранный к тому времени в Академию наук Грузии.
Петр Шария выделялся среди бериевского окружения. Он перемежал чекистскую службу и партийную работу с занятиями философией и преподаванием. Защитил докторскую диссертацию, получил звание профессора, заведовал кафедрой диалектического материализма в московских и тбилисских институтах. В марте 1934 года Берия пригласил его к себе в Закавказский крайком на должность заведующего отделом культуры и пропаганды. Сделал директором республиканского филиала Института Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина.
Лаврентий Павлович его отличал, приглашал домой и на дачу. Шария был одним из тех, кто с искренней грустью провожал Берию, переведенного в Москву. В декабре 1938 года Лаврентий Павлович вызвал его и предложил должность начальника секретариата НКВД СССР. Философ Шария стал комиссаром госбезопасности 3-го ранга, заместителем начальника внешней разведки. Берия ценил его умение писать и редактировать документы. Всякий раз, когда ему предстояло выступать с большой речью, включал Шарию в бригаду «писарей».
После разделения единого НКВД на два наркомата Шарию вернули в Грузию – секретарем республиканского ЦК по пропаганде и агитации. Его постигло несчастье – он потерял сына. Глубоко переживая, написал целую поэму о своих муках. Отпечатал ее в виде книжечки тиражом в 75 экземпляров, которые дарил друзьям. Когда он впал в немилость, эту книжечку ему поставили в вину.
Первый секретарь ЦК Грузии Кандид Нестерович Чарквиани 28 мая 1948 года писал Сталину: «Ознакомившись с книжкой т. Шария, я был поражен ее содержанием. Это произведение, насквозь проникнутое религиозно-мистическим миросозерцанием, вплоть до признания бессмертия души и реальности загробной жизни. Сам факт написания этой книжки т. Шария объясняет своим тяжелым психическим состоянием и моральной надломленностью, вызванной смертью сына, к которому он был особо привязан. Зная т. Шария как образованного марксиста и старого члена партии, мы не представляли, что он способен, пусть даже под влиянием душевной депрессии, чем он пытается объяснить свой поступок, отойти от основных принципов большевистской идеологии».
Душевные страдания из-за смерти сына ему не простили. Назвали издание «идеологически вредной книжки в стихах» грубейшей политической ошибкой, свидетельствующей о его «идейной неустойчивости». 31 мая Сталин утвердил решение Бюро ЦК КП(б) Грузии: освободить Шарию от должности секретаря ЦК по пропаганде, вывести из состава Бюро и объявить выговор с занесением в учетную карточку.
Ему позволили преподавать на философском факультете Тбилисского университета. 19 февраля 1952 года Шарию арестовали как участника «мингрельской националистической группировки».
Посадили министра внутренних дел республики генерал-лейтенанта Авксентия Нарикиевича Рапаву, его заместителя генерал-майора Константина Павловича Бзиаву, прокурора республики Владимира Яковлевича Шонию. Вслед за ними арестовали несколько сот партийных работников мингрельского происхождения – секретарей горкомов и райкомов. Больше десяти тысяч человек выселили в Казахстан. Для небольшой республики большая чистка.
27 марта 1952 года Сталин подписал новое постановление политбюро о положении дел в компартии Грузии. Он предписал снять первого секретаря Кандида Чарквиани, сменившего на этой должности Лаврентия Павловича и считавшегося его выдвиженцем. А новым хозяином республики повелел назначить Акакия Ивановича Мгеладзе (до того первого секретаря Кутаисского обкома).
Арестованных по этому делу обвиняли в намерении с помощью американской разведки ликвидировать в Грузии советскую власть, оторвать ее от СССР и присоединить к Турции. Мингрелы (мегрелы) – одна из этнических групп, населяющих Грузию, мингрелом был Берия. Сталин напутствовал следователей:
– Ищите большого мингрела.
Всем было ясно, кто имеется в виду.
Министр госбезопасности Грузии генерал-лейтенант Николай Максимович Рухадзе собирал материалы на Берию. В квартире его матери в Тбилиси установили аппаратуру прослушивания. А ведь Рухадзе считался близким к Берии. Невероятно жестокий, Рухадзе требовал от подчиненных жестокости, упрекал тех, кто не бьет арестованных:
– Кто не бьет, тот враг народа.
Но Рухадзе заигрался. Он попытался спихнуть и первого секретаря ЦК республики Акакия Мгеладзе. Обратился напрямую в Москву и не угадал. Присланные им материалы разозлили Сталина. Он продиктовал шифровку в Тбилиси:
«ЦК ВКП(б) получил и рассмотрел «справку» товарища Рухадзе о допущенных якобы тов. Мгеладзе нарушениях.
ЦК ВКП(б) считает, что т. Рухадзе встал на неправильный и непартийный путь, привлекая арестованных в качестве свидетелей против партийных руководителей Грузии, особенно против тов. Мгеладзе. Кроме того, следует отметить, что т. Рухадзе не имеет права обходить ЦК КП(б) Грузии и Правительство Грузии, без ведома которых он послал в ЦК ВКП(б) материал против них.
ЦК ВКП(б) ставит на вид т. Рухадзе допущенную им ошибку, которая может принести вред партии и государству, и предлагает Бюро ЦК КПГ разобраться в упомянутых материалах и сообщить в ЦК ВКП(б) свое решение».
В Тбилиси разобрались и решили снять Рухадзе с поста министра и арестовать. 25 июня Сталин передал в Тбилиси: «Советуем довести сдачу – приемку дел до конца, после чего направить Рухадзе в Москву, где и будет решен вопрос о судьбе Рухадзе».
1 июля 1952 года Рухадзе арестовали. После смерти Сталина, 5 апреля 1953 года, он будет слезно умолять Берию:
«Лаврентий Павлович, вы меня знаете свыше 25 лет, я рос у вас на глазах и воспитан вами. Последние годы я совершил много преступлений, все то немногое полезное, которое я сделал в прошлом, ничего ровным счетом не стоит… Лаврентий Павлович, я обращаюсь к вам, как к родному отцу и воспитателю моему, и на коленях, со слезами на глазах прошу пощадить, простить и помиловать… Вы, и только вы, Лаврентий Павлович, можете спасти меня».
Рухадзе был мастер на все руки. Когда он сам оказался за решеткой, прокуратура установила, что министр соорудил дело о никогда не существовавшей подпольной террористической организации, программа которой вместе с планом терактов против партийно-советского актива была напечатана на его квартире.
20 октября 1952 года Сталин сказал заместителю начальника следственной части по особо важным делам Николаю Коняхину, сразу произведенному в полковники:
– Не люблю я Берию, он не умеет подбирать кадры, старается повсюду ставить своих людей…
Лаврентий Павлович оставался членом бюро президиума ЦК, для всей страны – один из ближайших соратников вождя, а чекисты уже исходили из того, что на него надо готовить дело. В 1952 году в документах Министерства госбезопасности Берия фигурировал как человек, настроенный националистически и готовящийся свергнуть советскую власть.
В феврале 1953 года Сталин фактически повторит свою фразу, когда к нему на дачу приедут Игнатьев, Гоглидзе и Зайчиков:
– Не доверяю я Берии, он окружил себя какими-то темными личностями.
«Не жалеть своих!»
Послевоенные годы для кремлевских обитателей прошли в бесконечных интригах, иногда со смертельным исходом.
1 октября 1950 года были тайно расстреляны секретарь ЦК Алексей Александрович Кузнецов, член политбюро, председатель Госплана и заместитель главы правительства Николай Алексеевич Вознесенский, член оргбюро ЦК и председатель Совета министров РСФСР Михаил Иванович Родионов. Сотни связанных с ними партработников сняли с работы. 214 человек посадили, 23 расстреляли. Это была показательная расправа.
Выживший Иосиф Михайлович Турко, бывший второй секретарь Ленинградского обкома, в 1954 году рассказал, что с ним делали: «Так как я отрицал свою вину, следователь Путинцев начал меня систематически избивать на допросах. Он бил меня по голове, по лицу, бил ногами. После избиений направлял меня в карцер».
Ленинградцев обвинили в том, что они проводили вредительско-подрывную работу: хотели создать отдельную компартию России, чтобы неоправданно поднять значение РСФСР внутри Советского Союза, и даже перенести российское правительство из Москвы назад на берега Невы, в Ленинград.
Два года спустя Сталину для его далеко идущего плана потребовался уже расстрелянный секретарь ЦК Алексей Кузнецов, потому что тот по решению политбюро в свое время курировал Министерство госбезопасности. Вождь решил соединить его с арестованным Абакумовым. В жизни они друг друга сильно не любили, но реальность вождя не интересовала.
Расстрелянного Кузнецова на процесс не выведешь, но в тюрьме сидела его жена. Исполнительный министр Игнатьев доложил Сталину: «Доставлена из Владимирской тюрьмы в МГБ СССР жена Кузнецова для допроса ее по поводу вредительства в лечебном деле и преступных связей с работниками Лечебно-санаторного управления Кремля».
Секретаря ЦК Кузнецова казнили как человека, выступившего против центрального руководства. Через два года расстрелянного Кузнецова вместе с расстрелявшим его Абакумовым вождь назвал участниками антигосударственного заговора и англо-американскими агентами, которые замышляли убить вождя и разрушить Советский Союз.
Вождь сам сформулировал состав преступления: террористическая группа «враждебно относилась к партии и Советской власти, действовала по указаниям врага народа Кузнецова, который в связи со своими вражескими замыслами был заинтересован в устранении товарища Жданова».
Чем дальше, тем больше фантасмагорический заговор обретал масштабность. Погубившие вождей партии Жданова и Щербакова врачи-убийцы. Покрывавшие их генерал-полковник Абакумов и другие враги внутри МГБ. Руководивший ими секретарь ЦК Кузнецов. И главные предатели, они же, судя по всему, агенты иностранных разведок: члены президиума ЦК Молотов, Микоян, Ворошилов…
Арестовали начальника сталинской охраны генерала Власика. Его обвинили в том, что он раскрыл схему охраны вождя иностранным разведкам. Сталину докладывали: вот откуда у американцев планы Кремля, который они собирались обстрелять!
Начальник управления охраны генерал-лейтенант Николай Сидорович Власик был по-собачьи предан вождю, который отметил его многими наградами – в том числе полководческим орденом Кутузова первой степени, хотя Власик на фронте не был.
Власик окончил церковно-приходскую школу. До революции работал на бумажной фабрике, в Первую мировую служил унтер-офицером запасного пехотного полка. После революции пошел в милицию, в 1919 году его взяли в ВЧК. Он нашел себя в службе охраны. Основа влияния начальника охраны – близость к хозяину. Начальник охраны проводит со своим подопечным больше времени, чем любой другой приближенный. Он и телохранитель, и слуга одновременно. Он был посвящен во многие секреты. Заботился о детях вождя, спасал их от всех неприятностей и выручал из беды.
Кабинет вождя в Кремле находился на втором этаже, а квартира – на первом. Для входа в коридор, где в Кремле сидел Сталин, требовался специальный пропуск. Но никого не проверяли и не обыскивали. Затем шла анфилада комнат – секретариат, комната Поскребышева, от которого, по словам чувствительных к спиртному офицеров госбезопасности, исходил запах коньяка, и комната охраны, где всегда находилось несколько человек. Начальник охраны Власик дремал в кресле у двери.
Особая роль Власика и Поскребышева была известна.
Разные люди работали в секретариате Сталина. Одних он выдвинул на повышение, от других избавился. Только Поскребышева постоянно держал возле себя. Человек малообразованный (окончил фельдшерское училище), но исполнительный оказался идеальным помощником. Аппаратный склад ума помогал ему угадывать желания вождя, когда речь шла о внутриполитических интригах.
Должность Александра Николаевича называлась по-разному. В 1923–1924 годах он руководил управлением делами ЦК. С 1924 по 1929 год был помощником секретаря ЦК, затем его сделали сначала заместителем заведующего, а затем и заведующим секретным отделом ЦК (делопроизводство политбюро и личная канцелярия Сталина). В соответствии с новым уставом ВКП(б), который был принят на XVII съезде в 1934 году, секретный отдел ЦК переименовали в особый сектор. Поскребышев был поставлен заведовать этим сектором решением политбюро от 10 марта 1934 года.
Поскребышев рассказывал, как он руководил канцелярией: «Все документы, поступавшие в адрес т. Сталина, за исключением весьма секретных материалов МГБ, просматривались мною и моим заместителем, затем докладывались т. Сталину устно или посылались ему по месту его нахождения».
Хозяин одарил Поскребышева генеральскими погонами (хотя тот и дня не служил в армии), четырьмя орденами Ленина, сделал членом ЦК, депутатом Верховного Совета и даже председателем комиссии законодательных предположений Совета Союза. После XIX съезда (октябрь 1952 года) Поскребышев стал именовать себя секретарем президиума и бюро президиума ЦК. В первом номере главного партийного журнала «Большевик» за 1950 год появилась обширная статья Поскребышева «И.В. Сталин – великий учитель и друг трудящихся». Его обслуживали автомобили из гаража особого назначения управления охраны МГБ, который обеспечивал машинами только руководителей партии и правительства. Постановлением политбюро за сталинским помощником закрепили «кадиллак» и «паккард».
В 1939 году арестовали его жену Брониславу Металликову, врача-эндокринолога. Ее посадили вслед за старшим братом – хирургом Михаилом Соломоновичем Металликовым, который руководил Лечебно-санитарным управлением Кремля, пока его не обвинили в том, что он вместе с другими «врачами-убийцами» приложил руку к умерщвлению Максима Еорького, начальника ОЕПУ Вячеслава Рудольфовича Менжинского и члена политбюро Валериана Владимировича Куйбышева. В середине тридцатых годов Бронислава Металликова ездила в Париж и Берлин. Вспомнив эту поездку, ее обвинили в том, что за границей она встречалась со старшим сыном Троцкого – Львом Седовым…
Без матери остались две дочки (старшей было пять лет, младшей – год и три месяца). Поскребышев не посмел не только заступиться за свою жену, но и выразить сомнение в правоте Сталина, санкционировавшего ее арест. Продолжал преданно служить. Жизнь помощника вождя была слишком хороша, чтобы рисковать ей даже ради матери своих детей. Жену Поскребышева расстреляли в октябре 1941 года, когда немецкая армия стояла под Москвой. Он женился вновь.
Жены лишился не он один. В 1938 году была арестована жена члена политбюро и председателя Президиума Верховного Совета СССР Михаила Ивановича Калинина: «Под предлогом осмотра мебели, которую я намеревалась приобрести, меня на автомашине вывезли из Кремля, где я проживала. Около памятника Минину и Пожарскому в машину сел неизвестный мне человек в форме сотрудника НКВД. Я была доставлена в здание НКВД на Лубянской площади, где этот сотрудник объявил, что я арестована, после чего меня поместили в одиночную камеру внутренней тюрьмы. Ночью меня на допрос вызвал следователь Иванов и, сразу назвав меня шпионом, стал требовать показаний, с кем я была по шпионажу связана».
Следователей интересовал конечно же сам Калинин.
«Следователи спрашивали, кто посещает Михаила Ивановича, где он хранит свои служебные документы, с кем ведет переписку, о чем разговаривает с лицами, его посещающими, не посвящает ли в свои служебные дела родных и знакомых. Следствие хотело получить от меня показания, компрометирующие Михаила Ивановича».
Ее показания следователей не удовлетворили, и однажды ночью жену Калинина привели к самому Берии: «Берия начал с того, что назвал меня шпионкой, старым провокатором, и требовал показаний – с кем я работала и в пользу какого государства занималась предательством. Берия предложил женщине-следователю избить меня. Она стала наносить мне удары кулаком, а Берия ей подсказывал: «Бейте по голове».
В 1939 году в Свердловске в пересыльной тюрьме писательница Галина Иосифовна Серебрякова встретила много москвичек, осужденных как члены семьи изменника родины.
– Вы знаете, кто вон там в углу сидит на мешке с вещами и пьет кипяток? Не узнаете? – спросила ее одна из давнишних знакомых.
Серебрякова внимательно посмотрела на высокую худую простоволосую женщину:
– Не знаю.
– Да что вы? Это же Екатерина Ивановна Калинина, жена Михаила Ивановича.
Серебрякова была поражена.
– Ну да, она самая. Муж – наш президент, а она осуждена как шпионка. Вот судьба…
Жену Калинина укатали в лагерь на пятнадцать лет. Самого Михаила Ивановича вождь не тронул. Как и Поскребышева. Исходил из того, что, насмерть перепуганные, они будут ему служить еще более рьяно.
Сталин поучал генерального секретаря Союза советских писателей Александра Александровича Фадеева:
– Люди обкатываются, как камешки морской водой. Но вы не умеете обкатывать людей – вот ваша беда. Политик не имеет права быть чересчур впечатлительным. Мало ли какие бывают у людей острые углы, жизнь их обтачивает в интересах общего дела.
Зато другие заискивали перед Поскребышевым. На помощника распространялась часть сталинского всевластия. Его дружбы искали и командующий флотом адмирал Николай Герасимович Кузнецов, и начальник тыла Красной армии генерал Андрей Васильевич Хрулев, и знаменитые артисты – певцы Сергей Яковлевич Лемешев и Иван Семенович Козловский.
Александр Трифонович Твардовский отдыхал в Барвихе вместе с Поскребышевым:
«Маленький, лысый почти до затылка человек с помятым бритым личиком, на котором, однако, как и в форме маленькой, вытянутой назад и вверх головы и поваленного почти плашмя от бровей лба, проступает сходство с младенцем и мартышкой. Нижняя часть лица более всего определяет это второе сходство – тяжеловатая, выдвинутая вперед. Голос неожиданно низкий, с небольшой хрипотцой.
Имя его в аппаратных (высоких) кругах звучало как знак высшей власти, решающей инстанции. Такому-то позвонил Поскребышев – означало, что позвонил почти что Сталин, собственно Сталин, вещающий плотью его голоса. Он вблизи производит впечатление прежде всего человека не только малообразованного, неначитанного, но просто недалекого и почти малограмотного».
Власик и Поскребышев ощущали свою значимость. Пока в один момент не лишились близости к вождю. В конце декабря 1952 года Сталин расстался с Поскребышевым. Взял помощником Владимира Никифоровича Малина. Тот много лет работал в Белоруссии, сравнительно молодым стал секретарем республиканского ЦК. В войну бригадный комиссар Малин руководил политическим управлением Центрального штаба партизанского движения. После войны – курсы переподготовки партийных работников при ЦК. Несколько лет секретарь Ленинградского горкома. В 1952 году Малина взяли в аппарат ЦК. Он был чужим в московском аппарате, и это устраивало Сталина.
Ответ на вопрос, почему так влиятелен был начальник охраны генерал Власик, надо искать не в личности главного охранника, а в самой должности. Но ее название вводит в заблуждение: безопасность вождя – лишь часть забот его личной охраны. Такова кремлевская традиция. Это на Западе охрана только охраняет. У нас все по-другому. Одежда и еда, мебель и выбор дачи, здоровье и досуг, щекотливые поручения и тайные встречи – всем занимается личная охрана.
Когда вождь в декабре 1945 года возвращался из Сочи в Москву, проехать по железной дороге не удалось. Сталина повезли на автомобиле. А спецвагоны погнали кружным путем, через Грузию. Поезд ждал его за перевалом. Но в суете комендант госдачи совершил чудовищную ошибку.
«У И.В. Сталина были домашние тапочки, с которыми он не расставался и всегда брал с собой, когда ехал отдыхать на юг, – рассказывал капитан госбезопасности Юрий Сергеевич Соловьев, офицер выездной охраны подразделения № 1 Управления охраны МТБ СССР. – Уезжая, не успели эти домашние тапочки положить в поезд!»
Из-за анатомических особенностей ноги у него болели, поэтому Сталин не любил новой обуви, предпочитал разношенную. В управлении охраны представляли себе, как разгневается вождь, не обнаружив привычной обуви. Но выход нашли. Даже в разрушенной войной стране сталинская охрана ни в чем не знала стеснения.
Капитан Соловьев получил от коменданта государственной дачи № 1 города Сочи пакет с тапочками вождя и самолетом вылетел в Москву. Соловьев гордился точно исполненным важнейшим поручением: «Тапочки-путешественницы прилетели в Москву раньше их хозяина и оказались на традиционном месте у постели». Капитан прослужил в охране Сталина с 1943 до его смерти в 1953 году.
Генерал Власик даже к партийной верхушке обращался на «ты». Перед ним все заискивали.
– После моего назначения в Главное управление советским имуществом за границей, – вспоминал Всеволод Меркулов (снятый с должности министра госбезопасности, он чувствовал себя крайне неуверенно), – на одном из дипломатических приемов Власик по секрету передал мне, что в случайном разговоре с ним товарищ Сталин прямо сказал, что он мне доверяет.
Светлана Аллилуева вспоминала:
«Власик считал себя чуть ли не ближайшим человеком к отцу, и, будучи сам невероятно малограмотным, грубым, глупым, но вельможным, – дошел в последние годы до того, что диктовал некоторым деятелям искусства «вкусы товарища Сталина», – так как полагал, что он их хорошо знает и понимает… Наглости его не было предела».
Таким же «покровителем искусств» был и Поскребывшев.
Жена писателя Михаила Афанасьевича Булгакова записала в дневнике, что, когда 11 февраля 1937 года во МХАТе показывали булгаковского «Мольера», пришел важный гость: «Сегодня смотрел «Мольера» секретарь Сталина Поскребышев. Ему очень понравился спектакль, и он говорил: «Надо непременно, чтобы И.В. посмотрел».
Генерал Власик не только охранял Сталина, но и отвечал за его быт. В самые трудные послевоенные годы Сталин распорядился построить ему новые резиденции для отдыха – под Сухуми, возле Нового Афона, на Валдае и на озере Рица. Его не смущало, что страна разрушена и голодает и эти бюджетные деньги можно было использовать на строительство больниц или школ. Но он раздражался, когда видел миллионные сметы.
Светлана Сталина писала об отце:
«Он не знал ни счета современным деньгам, ни вообще сколько что стоит. Денег он сам не тратил, их некуда и не на что было тратить. Весь его быт, дачи, дома, прислуга, питание, одежда – все это оплачивалось государством, для чего существовало специальное управление в системе МГБ, а там своя бухгалтерия, и неизвестно, сколько они тратили… Он и сам это не знал. Иногда набрасывался на своих комендантов и генералов их охраны, на Власика с бранью: «Дармоеды! Наживаетесь здесь, знаю я, сколько денег у вас сквозь сито протекает!»
Вождь сделал выговор Власику, когда в сентябре 1947 года увидел, во сколько обойдется новая дача на озере Рица. Но не отказался от столь дорогостоящего проекта (30 сентября распоряжение Совмина о строительстве было подписано), а впредь велел заранее показывать ему все бумаги. Исходил из того, что его челядь в генеральских мундирах, обвешанная орденами, постоянно мухлюет. Грозил пальцем Власику и его подручным:
– Спросите англичан, американцев. Им никогда не удавалось меня обмануть, а ведь среди них были серьезные противники. А вы беретесь меня одурачить!
Через год, 4 августа 1948 года, заместитель министра внутренних дел Серов доложил в правительство о сдаче в эксплуатацию госдачи № 11 на озере Рица:
«Построены:
Основной дом и проведена внутренняя отделка ценными породами дерева.
Плавучая веранда, соединенная с берегом переходным мостиком.
Бойлерная, теплофикационный тоннель от электробойлерной до дома, холодильник кубатурой 650 куб. метров с тремя холодильными камерами, подземная станция перекачки с приемной камерой и двумя насосами, наружные коммуникации отопления, горячего и холодного водоснабжения, канализации и энергоснабжения.
На территории парка (9,3 гектара) вырублен лес, выкорчеваны пни. Высажено 4600 молодых деревьев, 1200 кустарников и 40 000 цветов. В парке построены фонтаны и разбиты клумбы. Территория освещается электросветильниками и обеспечена поливным водопроводом. Построены асфальтированные дороги».
Поскребышев вспоминал, что Сталину не нравилось, как обеспечивались поездки вождя на юг: «Выставление усиленной охраны по пути следования поезда и в местах отдыха т. Сталина, приостановка железнодорожного движения во время следования поезда и очистка автомобильной трассы во время поездок на юге».
Вождя огорчали не огромные затраты и не то, что нарушается нормальная жизнь людей. Об этом он не думал. Возмущался тем, что «все население в этих районах знало, что это едет т. Сталин. Вместо конспирации получалась самая широкая огласка».
Номенклатуру вождь тоже не обижал.
В 1947 году заместитель председателя Совета министров Ворошилов подписал приказ о строительстве Центральной клинической больницы Лечебно-санитарного управления Кремля, выделив под нее 150 гектаров земли. Решение о строительстве больницы для начальства приняли в 1944 году, в разгар войны.
Высшие чиновники привыкли к роскоши.
Начальник Свердловского областного управления госбезопасности генерал-лейтенант Павел Гаврилович Дроздецкий отдыхал у себя на даче. Среди ночи его разбудил звонок. Его заместитель генерал-лейтенант Павел Михайлович Фитин (впавший в немилость у Сталина недавний начальник внешней разведки) сообщил, что министр Абакумов ждет его звонка. Дроздецкий помчался в управление и заказал разговор по ВЧ. Его быстро соединили. Абакумов велел ему немедленно прекратить отпуск, освободить дачу и приготовить ее для Берии, который летит на восток страны и сделает остановку в Свердловске.
– Мне было предложено закупить необходимую мебель, – вспоминал генерал Дроздецкий, – подготовить изысканное питание, лучшие вина и так далее, не стесняясь в средствах.
Высшим чиновникам обеспечивали райскую жизнь в годы, когда целые районы голодали. Инспектор управления по проверке партийных органов ЦК ВКП(б) А.А. Назаров 25 марта 1947 года докладывал в секретариат ЦК:
«На предприятиях города Мариуполя Сталинской области за последнее время значительно возросло число рабочих, больных дистрофией. По заключению врачей, по пяти заводам Мариуполя зарегистрировано 3789 заболеваний дистрофией. Наибольшая заболеваемость имеется на заводе им. Ильича, где больных дистрофией числится 2475 человек, из них 1695 детей, умерло по этой причине 65 человек.
Число заболеваний на предприятиях с каждым днем увеличивается. Рост заболеваемости дистрофией в значительной мере вызван тем, что Министерство торговли СССР на протяжении пяти месяцев систематически уменьшает лимиты предприятиям на выдачу хлеба и продуктов. Значительная часть нетрудоспособных иждивенцев и детей совершенно не получает хлеба и продуктов».
Сталин раздражался, что строительство и ремонт резиденций идут медленно. Генерал Власик записал в дневнике, как в сентябре 1948 года, отправляясь на отдых в Крым, вождь его распекал: почему только летом занялись ремонтом госдачи № 5 (бывший дворец Юсупова), почему на госдаче № 2 (бывший дворец Воронцова) в бассейне нет морской воды…
В августе 1951 года Сталин поехал в Цхалтубо, чтобы принимать лечебные ванны. Но в Цхалтубо оказалось жарко и душно. Вождь изъявил желание перебраться в Боржоми, приехали в очередной бывший дворец, превращенный в дом отдыха для ответственных работников ЦК Совета министров Грузии.
Застали неприглядную картину, возмущался Власик: «Не было самых элементарных удобств, ванны не работали из-за отсутствия горячей воды. Колонки для подогрева воды были неисправны. Двери не имели ни одного исправного запора. Везде грязь, комнаты, по-видимому, никогда не убирались, не подметались».
Ради вождя расстарались. Погнали машины в Сочи и в Тбилиси за смесителями и колонками для подогрева воды. Власик огорчился: если бы знал, заранее прислал ремонтные бригады из Москвы.
В том же году генерал Анатолий Михайлович Гуськов возглавил Горьковское областное управление госбезопасности. Поздно ночью его пригласил первый секретарь обкома партии Дмитрий Григорьевич Смирнов:
– План заготовки хлеба под угрозой срыва. Надень свой мундир и потормоши районное начальство, может быть, выколотишь кое-что.
«С секретарем капитаном Балалайкиным отправились в Княгининский район, – вспоминал генерал Гуськов. – Прибыли в деревню, где располагалось правление колхоза «Светлый путь». Деревня будто вымерла. Покосившиеся дома с соломенными крышами. Изредка попадались пожилые, плохо одетые женщины, ребятишки и глубокие старики. Пришли на колхозный хозяйственный двор. Картина еще более безотрадная. По всему двору валялись телеги, колеса, хомуты, дуги. Ни одной телеги, пригодной для поездки, ни одной упряжки, которую можно было бы надеть на лошадь. Да и лошадей не было видно».
Высшую власть бедственное положение страны не интересовало. Сталинскую обслугу преследовали иные страхи.
В Новом Афоне, где Сталин обедал с Берией, принесли молодое вино. Вождь распорядился хранить вино при температуре не ниже 13–15 градусов, а его переохладили. Этот страшный случай навсегда врезался Власику в память.
«Обслуга подала на стол злополучное вино, не проверив температуру, – вспоминал он в конце жизни. – т. Сталин был возмущен тем, что неоднократные его замечания не приняты к сведению. Все это крайне возмутило т. Сталина, и он справедливо выразил нам свое недоверие. Т. Сталин никак не мог успокоиться… Не знаю, как выдержало сердце, думал, что потеряю сознание. После этого инцидента я не спал трое суток».
Власик и сам жил весело, пил и гулял на казенный счет. Привозил женщин на правительственные дачи, случалось, прямо за обеденным столом устраивал стрельбу – по хрустальным бокалам. Обарахлился трофейным имуществом. В голодающей, разрушенной войной стране развращенная, обнаглевшая и абсолютно бесконтрольная челядь вождя устроила себе красивую жизнь.
И в своей безнаказанности Власик зарвался.
Видимо, кто-то обратил внимание Сталина на разгульный образ жизни главного охранника и заметил: можно ли такому ненадежному человеку доверять жизнь вождя?
Но не по этой причине Власик лишился расположения вождя. Сталин был крайне снисходителен к таким грешкам. Скажем, ему представили документы относительно министра сельского хозяйства СССР Ивана Александровича Бенедиктова: «Бенедиктов вел себя недостойно: на протяжении длительного времени имеет две семьи; при строительстве дачи для второй семьи, используя служебное положение, способствовал получению рабочей силы, транспорта и стройматериалов в подведомственных министерству организациях. Получил для второй семьи квартиру за счет жилплощади, предназначенной работникам министерства. Во время командировок и поездок на курорт допускал излишества в расходовании государственных средств».
Наказание? Отделался выговором. Министра всего-навсего обязали «упорядочить семейный быт». Понятно, что Иван Бенедиктов до конца жизни оставался пламенным сталинистом. Какой еще руководитель страны проявил бы подобную снисходительность?
По той же причине поклонялся вождю хозяин Азербайджана Мир-Джафар Аббасович Багиров, которому можно было все.
В 1948 году Министерство государственного контроля СССР получило сведения о том, что руководители азербайджанского правительства строят себе дачи, за казенный счет устраивают там подсобное хозяйство и торгуют выращенными фруктами и овощами.
Министром госконтроля был бывший сталинский помощник Лев Захарович Мехлис Он жестко относился к кадрам, безжалостно и часто несправедливо снимал с должности – иногда за дело, иногда по чьим-то наветам. Пожалуй, единственная его черта, вызывающая симпатию, – это личное бесстрашие. На фронте он сам поднимал бойцов в атаку. В марте 1946 года Мехлис приступил к работе в ведомстве госконтроля, созданном Сталиным. Вождь хотел, чтобы Мехлис следил за порядком во всех наркоматах, поэтому Лев Захарович получил широчайшие полномочия, в том числе право контролировать весь государственный аппарат.
Мехлис распорядился проверить финансово-хозяйственную деятельность Совета министров Азербайджанской ССР. В ревизии принимало участие полторы сотни человек, руководил группой заместитель министра госконтроля Емельянов. Выявить следы барского поведения высших республиканских чиновников, привыкших к полной безнаказанности, труда не составило. Сегодня это бы назвали коррупцией, тогда говорили о злоупотреблениях.
Мир-Джафар Багиров пребывал в дурном настроении. Часами просиживал в своем кабинете вместе с преданными помощниками, выискивая возможность контригры. Самое поразительное состоит в том, что в республике, где царил настоящий культ личности, некоторые чиновники побежали с тонущего корабля. Они решили, что положение первого секретаря ЦК пошатнулось и Багирова снимут.
«Багиров понял, что спасения ему нет, – вспоминал Николай Константинович Байбаков, бывший бакинский нефтяник, в ту пору союзный министр. – И пошел на подлую провокацию… Багиров искусно организовал Емельянову поездку в Махачкалу с одной из бакинских красавиц, а сам тут же обо всем доложил Сталину, к письму же приложил интимные, красноречивые фотографии».
Обратившись к Сталину, руководитель республики пошел ва-банк и выиграл.
Вождь ценил Мехлиса за энергию и решительность. Лев Захарович признавал авторитет только одного человека – Сталина. Когда отстаивал более жесткую позицию, позволял себе возражать и самому вождю. Сталин, кстати, не обижался, видя, что Мехлис старается быть большим сталинцем, чем сам генсек.
Но Мехлис, полагая проверку в Баку рядовым делом, не согласовал ее лично с вождем. А тот не любил самодеятельности. Зато ценил, когда подчиненные честно выкладывали друг про друга все, что знали плохого. Благодаря этому соперничеству Сталин выяснял, у кого какие слабые места. Багиров доложил первым, и вождь занял его сторону.
Подчиненных Мехлиса отчитали за то, что они пренебрегли мнением Баку. Руководившего проверкой заместителя министра сняли с должности – «за время командировки в Азербайджане вел себя непристойно – связь с случайными, сомнительными в политическом отношении женщинами, посещение в связи с этим подозрительных квартир, поездки с женщинами в Махачкалу». Заместителя министра по кадрам убрали за то, что он «в непристойной, развязной форме допустил грубые выпады против секретаря ЦК КП(б) Азербайджана т. Багирова, обвинив его без всяких к тому оснований в провокационных действиях по отношению к работникам министерства».
Самого Льва Захаровича укорили за то, что «прикрыл их неправильные действия». Бакинские же чиновники, можно сказать, отделались легким испугом.
В постановлении политбюро говорилось:
«Предложить ЦК КП(б) Азербайджана рассмотреть материалы Госконтроля о незаконных действиях заместителя председателя Совета Министров Азербайджанской ССР Ислам-Заде, допущенных им в строительстве для себя дачи, и представить в ЦК ВКП(б) свое решение по этому вопросу».
Суровее отнеслись к другому заместителю главы республиканского правительства: «Т. Азизбеков Азиз Мешади-Оглы, будучи заместителем председателя Совета Министров Азербайджанской ССР, без разрешения правительства и ЦК КП(б) Азербайджана в 1944 году приобрел в личную собственность дачу площадью в 3,5 гектара, а в официальных документах именовал ее «правительственной дачей № 3» и на ее строительство израсходовал значительные государственные средства. Продукция дачного хозяйства по его указанию продавалась через государственные торговые организации по повышенным ценам; вырученные от продажи деньги поступали на его личный текущий счет в Госбанке… За недостойное поведение объявить т. Азизбекову А.М. строгий выговор с занесением в учетную карточку».
На партийном активе в Баку Мир-Джафар Багиров торжествовал. Он не только откровенно издевался над московскими контролерами, но и пригрозил своим подручным, которые засомневались в его способности одолеть любого аппаратного противника:
– Некоторые решили, что Багиров закачался, и повели себя беспринципно. Ну что же, они долго сидели в президиумах. Больше сидеть не будут…
Преданным людям вождь позволял наслаждаться жизнью. Так что не в этом причина опалы начальника Главного управления охраны.
Принято считать, что Власик пал жертвой интриг Берии, что Лаврентий Павлович устранил двух преданных вождю людей: Власика и личного помощника Александра Николаевича Поскребышева. Берия будто бы готовился убить вождя и заранее убрал всех преданных Сталину людей и окружил вождя своими подручными.
Скорее все наоборот: Власика вождь считал связанным с Берией. А в 1952 году Сталин не хотел, чтобы Лаврентий Павлович имел своего человека рядом с вождем.
По какой же причине Власик попал в опалу?
Еще в июне 1947 года был арестован офицер Главного управления охраны МГБ – заместитель коменданта сталинской «ближней» дачи подполковник Иван Иванович Федосеев. До Сталина дошли сведения, что его охранники устраивали пьянки, приводили проституток, угощались вином и продуктами, предназначенными для вождя. И вроде бы даже заглядывали в секретные бумаги, лежавшие на столе у Сталина.
Посадили и жену Федосеева, которая тоже когда-то работала на «ближней» даче. Подполковника обвинили в разглашении государственной тайны, антисоветской агитации и злоупотреблении служебным положением. Через год, в июле 1948 года, заместитель министра внутренних дел Серов доложил Сталину об окончании следствия, предложил пропустить Федосеева через Особое совещание и приговорить к двадцати годам тюрьмы.
Вождь не спешил. Федосеев понадобился позже. Его дело передали в МГБ. Теперь его допрашивал Абакумов. Протоколы не составлялись или не сохранились. Подполковника держали в особой тюрьме для самых главных преступников. Федосеев жаловался следователю, что в камере «из разных уголков был шепот, шорох, кто-то все время говорил: «Признайся, признайся, ты предатель».
Федосеева избивали и мучили, чтобы он дал нужные показания. Он подписал протокол допроса, в котором говорилось, что приказ отравить Сталина получил от начальника личной охраны вождя Николая Сидоровича Власика.
Вождь придавал этой истории настолько большое значение, что следствием по делу Федосеева занялся Маленков. Сам дважды допрашивал подполковника.
В 1947 году смертную казнь отменили, а в январе 1950 года восстановили. 1 марта Абакумов, тогда еще министр, обратился к Сталину:
«В дополнение к представленному Вам списку арестованных изменников родины, шпионов и подрывников-диверсантов, которых МГБ СССР считает необходимым в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 января 1950 года осудить к смертной казни, – прошу Вашего разрешения рассмотреть в Военной Коллегии Верховного Суда и приговорить к смертной казни – бывшего сотрудника Главного Управления Охраны МГБ СССР Федосеева, обвиняемого в шпионской деятельности.
Следствием установлено, что Федосеев, находясь на особо важном объекте охраны, на протяжении ряда лет скрытно читал секретные документы государственного значения, их содержание выбалтывал в беседах с сослуживцами и своими родственниками».
Абакумов также просил дать по пятнадцать лет жене Федосеева – Пелагее Андреевне и его брату Анатолию Ивановичу, тоже бывшему чекисту, сотруднику отдела контрразведки МГБ по Днепровской военной флотилии.
В апреле Сталин подписал первый список на расстрел, в который включили Федосеева. 18 апреля Военная коллегия Верховного суда СССР оформила уже вынесенный вождем приговор. В тот же день бывшего подполковника расстреляли. Георгий Максимилианович Маленков отправил одного из своих подчиненных из аппарата ЦК присутствовать при казни: а вдруг перед смертью подполковник еще в чем-то признается?
Как «пособник шпионской деятельности» 17 января 1953 года был арестован недавний начальник управления охраны МГБ генерал-майор Сергей Федорович Кузьмичев. Он служил в сталинской охране с 1932 года, вырос до начальника управления охраны № 1. В 1947-м его направили на учебу в Высшую школу МГБ. В ноябре 1948 года он возглавил управление охраны № 2. Но в ноябре 1950 года впал в немилость – его отправили в Брянск заместителем начальника областного управления. Выпустят его после смерти Сталина…
Сталин сказал, что в Главном управлении охраны не все благополучно, и поручил Маленкову возглавить комиссию по проверке работы управления. Для начала Власика обвинили в финансовых упущениях – продукты, выделяемые для политбюро, нагло разворовывались многочисленной челядью. Когда прислуге в погонах предъявили претензии, в главке охраны даже не могли понять, чего от них хотят: в этом кругу все так живут, услаждая себя за казенный счет. При этом искренне считали себя государственными людьми, которые берегут родную страну.
Генерал Власик оправдывался тем, что он малограмотный и не способен разобраться в финансовых документах. 29 апреля 1952 года его освободили от должности, вывели из состава коллегии Министерства госбезопасности и исключили из партии. Одновременно разогнали почти все руководство службы охраны.
19 мая появилось постановление ЦК «О недостатках в работе Главного управления охраны МГБ СССР»: «В результате проверки, проведенной комиссией Политбюро ЦК ВКП(б), выяснилось неблагополучное положение дел в Главном управлении охраны МГБ СССР и установлено наличие антигосударственной практики в финансово-хозяйственной деятельности и в организации службы Главного управления…. Начальник ГУО МГБ СССР т. Власик и его заместители и некоторые из подчиненных им работников допустили преступное расточительство и бесконтрольность в расходовании средств».
Обязанности начальника управления охраны временно взял на себя министр Игнатьев. Но сам заниматься этим обширным хозяйством не мог. В июле 1952 года вызвал к себе полковника Николая Новика, которого знал по Минску, где тот вырос до заместителя наркома госбезопасности Белоруссии, предложил ему должность заместителя начальника управления.
«Я попытался отказаться от должности, – рассказывал Новик, – мотивируя это тем, что никогда не занимался вопросами охраны и мне будет очень трудно вникнуть во все особенности, сложности и детали совершенно новой для меня сферы деятельности. Министр отреагировал на это очень бурно и нервно. Игнатьев раздраженно сказал, что он, партийный работник, никогда не занимался проблемами государственной безопасности, и тем не менее был назначен министром МГБ СССР».
Новика представили Сталину, после чего Игнатьев велел ему садиться в кабинет Власика и принимать дела. Но принимать дела было не у кого, все руководители управления охраны уже сидели.
Власика убрали из Москвы – отправили на Урал в город Асбест заместителем начальника Баженовского исправительно-трудового лагеря. В ноябре его вызвали в Москву. 16 декабря 1952 года арестовали. На следующий день первый заместитель министра госбезопасности генерал Гоглидзе доложил Сталину, что Власик уже сидит в камере.
Николай Сидорович не ожидал этого от вождя: «Я был жестоко обижен Сталиным. За мою беспредельную преданность он отдал меня в руки врагов».
Бывшего начальника охраны вождя обвинили в том, что в его окружении были американские шпионы. Требовали признаться, что он раскрыл им систему сталинской охраны. В разработке Министерства госбезопасности Власик фигурировал в качестве участника заговора с целью убить Сталина.
19 февраля 1952 года арестовали недавнего посла в Великобритании Ивана Михайловича Майского. Он проработал в Лондоне больше десяти лет. В сорок первом году Сталин включил его в состав кандидатов в члены ЦК. Майский позволял себе больше других советских дипломатов, но и он принужден был держаться крайне осторожно.
Известный американский журналист Гаррисон Солсбери вспоминал:
«Я понял, что довольно часто отказ посла Майского комментировать что-либо сам по себе был комментарием. Это было похоже на то, что я позднее узнал в Москве: важно не то, что пишет «Правда», а то, о чем она не пишет».
Иван Майский много сделал для укрепления отношений между странами антигитлеровской коалиции. Но в сорок третьем раздраженный отсрочкой в открытии второго фронта Сталин отозвал Майского. Его утвердили заместителем наркома иностранных дел, но без определенного круга обязанностей. А в сорок шестом убрали из Министерства иностранных дел. Молотов спросил у вождя:
– Куда его девать?
Сталин поинтересовался, пишет ли что-нибудь Майский. Вячеслав Михайлович вспомнил, что перу его заместителя принадлежат работы о британском рабочем движении. Вопрос был решен. Иван Михайлович приступил к работе в Институте истории Академии наук, в ноябре 1946 года его избрали академиком.
А в начале 1952 года недавнего посла обвинили в работе на британскую разведку и в том, что он считал западных лидеров друзьями Советского Союза. Арестовали троих его недавних подчиненных, бывших сотрудников советского посольства в Лондоне, среди них известного публициста Эрнста Генри (он же Семен Николаевич Ростовский, он же Леонид Аркадьевич Хентов, человек с фантастически интересной биографией, автор двух знаменитых в тридцатых годах книг – «Гитлер над Европой» и «Гитлер против СССР»). Майский не выдержал и «признал», что шпионил на англичан с 1925 года.
От него требовали показания на других дипломатов, в том числе на Александру Михайловну Коллонтай. Следователи хотели соорудить дело о шпионской сети среди дипломатов. Майский понимал, что его ждет, просил хотя бы сохранить ему жизнь.
В марте 1953 года Берия решит его освободить. И это тоже поставят Берии в вину. Генеральный прокурор Руденко на допросе потребует от Лаврентия Павловича:
– Признавайтесь, что вы действовали в угоду английской разведке, спасая Майского от наказания. Признавайтесь, что, став агентом английской разведки в период Гражданской войны, вы служили английскому империализму все последующие годы, вплоть до вашего разоблачения и ареста?
13 июня 1955 года Военная коллегия Верховного суда приговорит Майского к шести годам высылки, но 21 июля президиум ЦК его помилует. Реабилитируют его только в 1960-м.
Гаррисон Солсбери описал, как в 1967 году в последний раз беседовал с Майским в его квартире на улице Горького. «Сталин никому не доверял, – говорил ему Майский. – Гитлер был единственным человеком, кому доверял Сталин».
А на Лубянке били тревогу: в самом сердце страны работают британские шпионы. Главное управление контрразведки доложило министру Игнатьеву: «Еще в 1938–1941 гг. резидентурой МГБ СССР в Лондоне были добыты материалы английской разведки, из которых видно, что англичанам удалось получить информацию о некоторых заседаниях политбюро и пленумов ЦК. В одном из документов указывалось, что агент англичан имеет хорошие возможности для получения информации от ближайшего окружения одного из членов политбюро. Не исключено, что до последнего времени английская разведка получает аналогичную информацию, так как в 1941 году связь с агентурой, через которую нашей резидентуре удалось получать эти данные, была потеряна».
Игнатьев доложил Сталину, что подозрения падают на Власика и Поскребышева.
Власик был связан с художником Владимиром Августовичем Стенбергом, который многие годы оформлял Красную площадь ко всем праздникам. А того сочли шпионом, потому что до 1933 года он был шведским подданным.
Власика обвиняли в том, что он вел секретные разговоры в присутствии Стенберга. Разрешал своему приятелю летать самолетами управления охраны в Сочи. Показывал ему фотографии, в том числе снимки сталинской дачи на озере Рица. В МГБ решили арестовать Стенберга. Власик сообразил, что это его сильно скомпрометирует, и обратился к Игнатьеву. Тот не стал ссориться со сталинским охранником и разрешил отправить дело в архив.
Но в январе 1953 года по этому делу арестовали пятерых. Доложили начальству: «Один из объектов разработки имел близкое общение с бывшим начальником Главного управления охраны МГБ Власиком. После ознакомления с материалами этого дела Власик вызвал к себе объекта разработки и рассказал ему об имеющихся на него материалах. После чего посадил его в машину и увез к себе на дачу, где не раз до этого устраивал попойки. На следующий день этот объект разработки предупредил остальных связанных с ним лиц об имеющихся на них материалах».
На допросах от Власика потребовали ответа:
– Что сближало вас со Стенбергом?
– Сближение было на почве совместных выпивок и знакомств с женщинами.
– Вы выдавали пропуска для прохода на Красную площадь во время парадов своим друзьям и сожительницам?
– Да, но прошу учесть, что давал я пропуска только лицам, которых хорошо знал.
– Но вами давался пропуск на Красную площадь некой Николаевой, которая была связана с иностранными журналистами?
– Я только сейчас осознал, что совершил, давая ей пропуск, преступление.
Вождь, узнав, что Власика не били, упрекнул следователей, что они «жалеют своих». Следователи получили указание бить арестованных «смертным боем».
«Министр госбезопасности тов. Игнатьев сообщил нам на совещании, что ход следствия по делам, находившимся в нашем производстве, оценивается правительством как явно неудовлетворительный, и сказал, что нужно «снять белые перчатки» и «с соблюдением осторожности» прибегнуть к избиениям арестованных, – сообщал в рапорте от 24 марта 1953 года полковник Петр Васильевич Федотов, заместитель начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР. – Говоря это, тов. Игнатьев дал понять, что по этому поводу имеются указания свыше. Во внутренней тюрьме было оборудовано отдельное помещение для избиения, а для осуществления пыток выделили группу работников тюрьмы…
В феврале 1953 года т. Игнатьев, вызвав меня к себе и передав замечания по представленному товарищу Сталину протоколу допроса Власика, предложил применить к нему физические меры воздействия. При этом т. Игнатьев заявил, что товарищ Сталин, узнав, что Власика не били, высказал упрек в том, что следствие «жалеет своих».
По словам дочери генерала Власика, «его все время держали в наручниках и не давали спать по нескольку суток подряд. А когда он терял сознание, включали яркий свет, а за стеной ставили на граммофон пластинку с истошным детским криком».
Сталин исходил из того, что Власик выдал систему его охраны главному врагу – американцам.
