Генри был первой скрипкой в оркестре средней школы Реардон. Это был секрет, который они с мамой скрывали от Виталия Розенбаума. Строго говоря, наставник запрещал ученикам заниматься с другими преподавателями. Репетиции проходили по вторникам после уроков. В эти дни Генри возвращался домой из школы пешком, обязательно с полностью заряженным мобильным телефоном – по утрам Грейс лично проверяла мобильник сына.

Она, конечно, беспокоилась, но не чересчур. Сейчас в городе было гораздо безопаснее, чем раньше – во всяком случае, если речь шла о Верхнем Ист-Сайде. Кроме того, Грейс провела обширную воспитательную работу и была уверена – в случае чего Генри обязательно позвонит. Приняв последнего на сегодня клиента, по пути домой Грейс забежала в пару мест. Сначала в аптеку «Дуэйн Рид» в Лексингтоне, потом на Семьдесят седьмую улицу, чтобы купить праздничные конверты. В таких в канун Рождества и Нового года жильцы вручали чаевые консьержам и управляющему домом. Зашла в супермаркет «Гристедес» купить бараньих отбивных и цветной капусты – единственных продуктов, которые сын гарантированно съест. Заходя за угол и направляясь к подъезду своего дома на Восточной Восемьдесят первой улице, Грейс думала о том, что, как только поднимется в квартиру, надо вскипятить воды и заранее разогреть духовку. Потом Грейс принялась вспоминать имя нового консьержа, который как раз стоял перед дверью, под навесом с надписью «Уэйкфилд», и разговаривал с двумя мужчинами крупного телосложения, один из которых курил. Затем Грейс озадачилась – стоит ли платить новому консьержу такие же чаевые, что и старым, проработавшим весь год? Будет ли это справедливо? А за секунду до того, как консьерж с неизвестным именем поднял голову, заметил Грейс и указал рукой в ее сторону, а двое мужчин обернулись, и куривший бросил на асфальт сигарету (или сигару? В общем, что-то то ли бежевое, то ли коричневое – совсем как женские сигары, которые когда-то курила она сама), единственной мыслью Грейс было: «А в урну бросить трудно, козел?»

– Вот она, – донесся до Грейс голос консьержа.

Грейс едва удержалась, чтобы не оглянуться: так ей стало любопытно, о ком речь.

– Миссис Сакс?

Один из мужчин был худой, но жилистый. Лысая голова, золотая заклепка в одном ухе, коричневая куртка – на вид дешевая. Другой, курильщик, был выше и одет в щеголеватый костюм. Подделка под итальянский бренд, но ткань качественная. У Джонатана тоже был такой костюм, подумала Грейс. Только оригинал. И тут она поняла – по пути из школы что-то случилось с Генри! Иначе зачем ее ищут эти люди? Сколько идти от Реардона до дома? Впрочем, какая разница, тут достаточно одной секунды! Зазевавшийся автомобилист. Уличный грабитель. Маньяк. Конечно, начиная с середины девяностых, когда мэром Нью-Йорка стал Рудольф Джулиани, уровень преступности сильно снизился, но, с другой стороны, достаточно и одного человека.

– Что случилось? – с трудом выговорила Грейс. Как ни глупо это было, имя Генри она произнести не решалась. – То есть… что-то случилось?

Конечно, случилось. Иначе бы они сюда не приехали.

– Что-то с моим сыном? – задала еще один вопрос Грейс. Собственный голос показался ей чужим, незнакомым, но, во всяком случае, говорила она спокойно.

Мужчины озадаченно переглянулись.

– Миссис Сакс, я детектив О’Рурк.

Естественно, невольно пронеслось в голове у Грейс. Этот тип – ходячее клише.

– И мы не по поводу вашего сына, – прибавил другой. – Извините, если испугали. Люди вообще часто пугаются, когда мы приходим. Мы не нарочно, работа такая.

Грейс повернулась к нему, однако ее взгляд будто жил собственной жизнью. Все вокруг слегка плыло. Наверное, так бывает, когда примешь наркотик, подумала Грейс. Сама она наркотики даже не пробовала.

– Джо Мендоса, – представился второй полицейский – тот самый, который ее успокаивал. Он протянул руку. Кажется, Грейс пожала ее, хотя точно уверена не была. – Детектив Мендоса. Еще раз извините. Можно с вами поговорить?

Если причина не в Генри, с кем же случилась беда? С Джонатаном? Самолет разбился? Нет, не может быть, он же не сегодня вылетает. Сегодня у Джонатана конференция. Интересно, много ли преступников в Кливленде? Конечно, много. Преступников везде много. И тут Грейс пришло в голову: а вдруг что-то произошло с папой?..

– Пожалуйста, просто скажите, в чем дело, – взмолилась Грейс. Краем глаза заметила, как на нее уставился новый консьерж. В мыслях пронеслось – теперь он окрестит ее «истеричкой из квартиры 6В». Ну и черт с ним, пусть думает что хочет.

– Вы, наверное, слышали, что женщина, ребенок которой посещал ту же школу, что и ваш сын, была найдена убитой, – произнес Мендоса. У Грейс гора с плеч свалилась. – Кажется, школа рассылала сообщения. Правда, имени убитой женщины не указали.

По всему телу теплыми волнами растекалось невероятное облегчение. Грейс готова была обнять и расцеловать обоих полицейских. А потом в гневе закричать: «Как не стыдно! Разве можно так пугать?»

– Да-да, конечно, я в курсе. Извините за бурную реакцию. Просто… на моем месте любая мать бы разнервничалась.

Оба кивнули, но один более дружелюбно, чем второй.

– Понятное дело. У меня самого двое, – сказал классически-карикатурный ирландский полицейский. Это у него была серьга в ухе и дешевая куртка, так что стиль его классическим было назвать трудно – значит, просто карикатурный. – Ни к чему извиняться. Ладно, что это мы на улице стоим? Пойдемте куда-нибудь, поговорим спокойно.

Грейс кивнула. Этот человек был ее спасителем. Естественно, ей хотелось ему угодить. Как она могла отказаться? И все же сквозь бурные потоки облегчения уже прорывался внутренний голос, твердивший: «Не пускай полицию в квартиру». И Грейс решила его послушаться.

– В подъезде есть где присесть, – сказала она.

Почти во всех нью-йоркских подъездах стояли кресла или диваны, а иногда и то и другое. Впрочем, впечатление складывалось такое, что никто ими не пользовался. У консьержей были свои столы и стулья. Ходившие по квартирам торговцы в подъезде не задерживались, а доставщики, как правило, дожидались, когда им заплатят, не сидя, а стоя. Так что кресла и диваны были просто напоминанием о старых временах – тогда на них тоже никто не обращал внимания. Грейс жила в этом доме с детства и теперь растила здесь своего ребенка, однако не могла припомнить ни единого случая, чтобы кто-то сидел на креслах в подъезде, обивку на которых недавно сменили на неброскую в цветочек, и просто разговаривал. Грейс провела двоих полицейских в подъезд и села, поставив рядом с собой сумку и пластиковый пакет из супермаркета.

– Я знаю, что убили миссис Альвес. Мне только что сказали, – проговорила Грейс, как только полицейские расположились вдвоем на диване. – Когда прочла сообщение, вообще не поняла, о чем там. В смысле, сообщение из Реардона, – пояснила Грейс. – Ломала голову, что оно означает. А потом одна знакомая мама из школы позвонила и все рассказала. Ужасно, конечно…

– Кто вам позвонил? – уцепился за фразу О’Рурк, достав из нагрудного кармана некрасивой куртки маленький блокнот.

– Сильвия, моя подруга, – ответила Грейс. И по непонятной причине тут же пожалела, что выдала ее имя. Вдруг у Сильвии из-за неудержимого желания посплетничать будут проблемы? А потом Грейс сообразила, что узнала о чрезвычайном происшествии, связанном со школой, вовсе не от Сильвии.

– Вообще-то еще раньше я получила эсэмэску от другой подруги. Так что я и до Сильвии знала…

– Как фамилия вашей подруги? – уточнил О’Рурк. – Той, которая Сильвия.

– Штайнметц, – виноватым тоном произнесла Грейс. – А эсэмэску прислала Салли Моррисон-Голден. Она была председателем родительского комитета, в который мы все трое входили. И миссис Альвес тоже, – прибавила Грейс.

Хотя назвать Малагу Альвес полноценным членом комитета было натяжкой. Главным образом потому, что никакой работы она на себя не взяла, да и присутствовала лишь на одном собрании. Интересно, имя Малаги упоминается в списках? Грейс не могла точно вспомнить.

– Когда это было?

– Простите?

– Когда вы узнали о смерти миссис Альвес? Постарайтесь назвать точное время.

Грейс почувствовала раздражение. К чему такие подробности? Бюрократическая возня, и больше ничего. Неужели собираются всех опрашивать, кто во сколько узнал новость?

– М-м-м… – задумалась Грейс. – Погодите, сейчас посмотрю в телефоне.

Она достала мобильник и принялась просматривать список входящих звонков. За сегодняшний день их набралось немного, поэтому нужный обнаружился быстро.

– Вот, в двенадцать сорок шесть, – с непонятным облегчением объявила Грейс, будто смогла представить чрезвычайно важное доказательство. – Тут написано, что мы с Сильвией разговаривали ровно восемь минут. А почему вы спрашиваете? Нет, если не положено, можете не говорить…

Мендоса протяжно, почти мелодично вздохнул.

– Опыт научил спрашивать про все подряд, – чуть улыбнулся он. – Раньше задавал вопросы только про то, что казалось важным. Поэтому и до детектива никак дослужиться не мог. Теперь спрашиваю про любую мелочь, какая только в голову взбредет, а важно это или нет, разбираюсь потом. Вы ведь, кажется, психиатр? Наверное, сами у клиентов не только про важное спрашиваете.

Грейс посмотрела на Мендосу. Потом на О’Рурка. Лица у обоих были серьезные.

– Откуда вы знаете? – спросила Грейс. – Только я не психиатр, а психолог.

– А что, разве скрываете? – ответил вопросом на вопрос Мендоса. – Про это ведь и в журналах писали. У вас скоро книга выходит, да?

– Миссис Альвес моей клиенткой не была, – торопливо выпалила Грейс. Ни с того ни с сего ей показалось, будто полицейские именно к этому и клонят. – Мы только в комитете встречались. Даже толком не разговаривали ни разу. Так, обменивались общими фразами. Ну, вы понимаете.

– Какими фразами? – спросил Мендоса.

Тут Грейс заметила соседку сверху. Та как раз входила в подъезд, в одной руке держа поводок, на котором вела упитанного лхасского апсо, в другой – пакет из магазина органических продуктов. Увидев на диване и в кресле троих человек, ведущих между собой беседу, соседка явно удивилась. Интересно, со стороны заметно, что собеседники Грейс полицейские? Эта женщина была ее соседкой сверху уже почти десять лет. Жила одна, если не считать собаки, а до этого еще одной. Кажется, звали Вилли, или Джозефина – собаку, а не соседку. Фамилия пожилой женщины была миссис Браун, а имени Грейс не знала. Вот такие на Манхэттене добрососедские отношения, подумала она.

– Не пом… – начала была Грейс, но тут вспомнила. – Ах да! Говорили про ее маленькую дочь. Мы восхищались, какие у девочки длинные ресницы. Вот и все. Как видите, ничего важного.

– Миссис Альвес обсуждала с вами ресницы своего ребенка? – нахмурился Мендоса. – Вам это не показалось странным?

– Мы просто хвалили малышку. Ну, из вежливости. Сами знаете, как это бывает.

Хотя, пожалуй, нет. Не знают. Вряд ли этим двоим копам приходилось из вежливости расхваливать чьих-то младенцев.

– Говорили что-то вроде «Какая хорошенькая девочка… какие длинные ресницы…». Я слово в слово не запомнила. В общем, ничего особенного.

О’Рурк с серьезным видом кивнул, записывая этот чрезвычайно важный факт.

– Значит, это было на собрании комитета в четверг, двенадцатого декабря?

Надо же, и число проверили, удивилась Грейс. Да, детективы насобирали целый букет бесполезных фактов.

– Наверное. Больше мы с ней не разговаривали.

– А как же благотворительный аукцион в субботу вечером? – вдруг спросил Мендоса.

И тут Грейс поняла – ну конечно, они, должно быть, уже встречались с Салли! Или она им сама позвонила, с этой станется, с досадой подумала Грейс. Должно быть, принялась верещать: «Я знаю эту женщину! Я возглавляла комитет! Спросите Грейс Сакс, она подтвердит!» Вот дура.

– Да, в пятницу я видела миссис Альвес на аукционе, – ответила Грейс. – Но мы не разговаривали.

– Почему? – спросил Мендоса.

Что значит – почему? Можно подумать, со всеми остальными присутствующими Грейс поговорила – со всеми, кроме Малаги.

Она пожала плечами:

– Так получилось. Я вообще мало с кем разговаривала. Сначала дежурила в подъезде, раздавала гостям каталоги и бейджики. А когда поднялась наверх, там уже было полно народу. Потом начался аукцион. Я много с кем не поговорила.

– Хорошо, значит, вы с ней не разговаривали. Но, может, заметили, как кто-то подходит к миссис Альвес? Припомните, вы ее с кем-нибудь видели?

Вот оно что, подумала Грейс. Она переводила взгляд с одного полицейского на другого, разрываясь между женской солидарностью, желанием помочь расследованию и глубоким презрением к Салли. Грейс из другого теста. Она не начинает метать глазами молнии в женщин хоть чуть-чуть посимпатичнее ее. Или в женщин, от природы наделенных какими-то особенно действенными феромонами, на которые слетаются все кавалеры на балу. И если мужчины на аукционе толпами вьются вокруг Малаги Альвес, покинув жен ради сексапильной незнакомки, – что ж, их дело. У Грейс по этому поводу собственного мнения не было. Главное, что ее муж не был одним из вышеупомянутых мужчин. Малага ведь не виновата в своей природной чувственности. Более того, эту женщину никак нельзя было винить, что она выставляет свои прелести напоказ. Даже будучи окруженной поклонниками, вела себя скромно и сдержанно. А увивавшиеся вокруг Малаги мужчины пусть держат ответ перед своей совестью – ну и, конечно, перед супругами.

Впрочем, кто такая Грейс, чтобы выносить жесткие оценки? Все мы не без греха.

– Хотите узнать, заметила ли я мужчин, которые вились вокруг нее? – уточнила Грейс, прикинувшись, будто заглотила наживку. – Конечно. Разве можно было не заметить такую толпу? Миссис Альвес… была… очень привлекательной женщиной. Я, конечно, за ней не следила, но, сколько видела, миссис Альвес вела себя очень прилично.

Повисла пауза – Мендоса записывал эти ценные сведения. Впрочем, какое значение имеет поведение Малаги? Даже если бы она вешалась на шею всем мужчинам подряд, это не значит, что она «сама виновата» в случившемся. А те, кто так рассуждает, просто не избавились от косных, устаревших взглядов, едва не прибавила Грейс, но вовремя осеклась.

– Вы говорите, что в субботу с ней не общались, – подвел итог Мендоса.

– Нет, – подтвердила Грейс. Тут она сообразила, что с минуты на минуту придет Генри. Не хватало только, чтобы сын стал свидетелем этих посиделок в подъезде.

– Если вы встречали гостей, значит, и с ней должны были поздороваться.

Кто это сказал? Грейс перевела взгляд с одного на другого, будто по кадыкам рассчитывала догадаться, который из полицейских только что говорил. Но у одного, О’Рурка, кадык зарос густой щетиной, а у второго, Мендосы, – жиром. Грейс никогда не нравились жирные шеи. Идею лечь под нож пластического хирурга она всерьез не рассматривала, но, если ее собственный подбородок превратится в два или три, придется хорошенько подумать. Принципиальность должна иметь свои пределы, и для Грейс этот предел – линия челюсти.

– Простите?.. – нахмурилась Грейс.

– Вы сказали, что перед началом вечеринки встречали гостей в подъезде.

– Не вечеринки, а благотворительного аукциона, – поправил Мендоса. Тот, у которого жирная шея.

– Да. Должны же вы были сказать ей хоть пару слов. Вы ведь раздавали гостям бейджики.

– И каталоги, – прибавил Мендоса. – Верно?

– A-а. Да. Конечно. Наверное. Не помню. Люди прямо толпами шли…

Грейс почувствовала сильную досаду. Какая разница, выдала она Малаге Альвес дурацкий каталог и бейджик или нет? Если на то пошло, на имя Малаги бейджика вообще не было! Она ведь так и не подтвердила, что придет.

– Не хотите исправить свои первые показания? – достаточно приветливо спросил Мендоса.

У Грейс в голове уже некоторое время навязчиво крутилось одно слово. Впрочем, не так уж долго – всего минут пять, не больше. Хотя пять минут – тоже много. А может, еще дольше? Грейс не знала. Слово это было «адвокат». А в приложении к нему – несколько других. Например, «что-то здесь не так». И, как ни смешно, раздраженное «идиоты, идиоты».

– Миссис Сакс, – тихонько окликнул О’Рурк.

– Послушайте, – начала Грейс. – Я искренне хочу помочь следствию. Но даже приблизительно не представляю, что такого важного могу сообщить в этом случае. Я ничего не знаю о миссис Альвес, разговаривала с ней всего один раз, и то о пустяках. То, что произошло с ней, ужасно. Кстати, я даже не знаю, что именно произошло! – продолжила Грейс, невольно повысив голос. – Но, что бы ни случилось, уверена, к школе это не имеет ни малейшего отношения! И уж во всяком случае, это не имеет ни малейшего отношения ко мне!

Полицейские наблюдали за Грейс со странным удовлетворением, будто только и ждали, когда она выкажет признаки раздражения, и теперь Грейс сорвалась, что-то этим фактом подтвердив. Грейс уже жалела о своей маленькой вспышке. Но ей отчаянно хотелось, чтобы эти двое поскорее ушли, иначе их увидит Генри. Но О’Рурк и Мендоса продолжали сидеть на своих местах.

– Миссис Сакс, – наконец произнес О’Рурк. – Простите, что побеспокоили. Не будем вас больше задерживать. Но, если можно, мы хотели бы еще поговорить с вашим мужем. Он дома?

Грейс удивленно уставилась на полицейских. Можно подумать, в пятидесятые годы угодила. Это тогда считалось, что женщина сама за себя отвечать не в состоянии и, если нужно обсудить серьезное дело, обращаться надо к ее мужчине. Грейс почувствовала раздражение, однако просто спросила:

– Это еще зачем?

– А в чем дело? – оживился О’Рурк.

– Ни в чем, просто мужа нет в городе. Улетел на медицинскую конференцию. Но он в любом случае с миссис Альвес незнаком и даже не знает, кто она такая.

– Неужели? – уточнил О’Рурк. – Неужели и в школе ее ни разу не встречал?

– Нет. Сына привожу и забираю я.

Оба нахмурились.

– Что, каждый день? – спросил Мендоса. – А ваш муж?

Грейс едва не рассмеялась. Ни с того ни с сего вспомнилась одна пара, ходившая к ней на приемы. У мужа и жены был общий бизнес. Основали они его вместе и работали бок о бок, честно деля обязанности поровну и находясь в полной гармонии и согласии. Однако, когда дело касалось хозяйства и двоих детей, женщина чувствовала себя матерью-одиночкой. Она же следила за тем, чтобы за школу было вовремя заплачено, запасалась туалетной бумагой, водила детей на прививки, платила налоги, следила, когда надо получать новые загранпаспорта. После работы, примчавшись домой, эта женщина готовила ужин, занималась детьми, а потом еще наводила порядок на кухне, в то время как супруг отдыхал на диване после тяжелого трудового дня. Жена сдерживалась, терпела и копила эмоции в себе. Поначалу на приемах больную тему напрямик не затрагивали – все ходили вокруг да около, обсуждая картину семейной жизни, сложившуюся у мужа с детства и основанную на опыте родителей. Жена же при трагических обстоятельствах в раннем возрасте лишилась отца. Грейс предлагала составить графики и списки, чтобы сделать распределение обязанностей более справедливым и сбалансированным. Просила каждого из супругов описать, чего именно они хотят от семейной жизни, и для себя, и для детей. А потом, в один прекрасный день, когда жена объясняла мужу, почему ему следует перенести встречу с друзьями на другой день, а не на тот, когда в школе назначено собрание, на котором настоятельно требуют присутствия обоих родителей, произошел неожиданный прорыв. Тот самый, добиться которого – цель любого психолога, потому что тогда ситуация предстает в ясном свете для всех участвующих сторон. С искренним возмущением, раздражением и негодованием мужчина резко выпрямился и, повернувшись к жене, деловому партнеру, матери своих детей и единственной женщине, которую он, по собственным словам, любил и любит, воскликнул: «Нет, ты, видно, не успокоишься, пока половину на меня не взвалишь!»

Возможно, в том, что касалось равного распределения семейных обязанностей, Грейс сама не была хорошим примером. Хотя, вероятно, ей просто нравилось провожать сына в школу, встречать, водить на музыку. Ведь это время она могла провести наедине с Генри, не деля мальчика с Джонатаном. Впрочем, муж никогда не высказывал желания частично взять эту обязанность на себя. В любом случае, копов их семейные дела не касаются. И вообще, какая им разница?

– Ну, – натянуто рассмеялась Грейс, – сейчас, конечно, равноправие, но сомневаюсь, что в школах, где учатся ваши дети, отцы часто забирают детей. Вы часто видели в родительских комитетах пап?

О’Рурк и Мендоса переглянулись. Потом тот, который сказал, что у него двое детей, пожал плечами:

– Не знаю, ни разу не был. Этим всем жена занимается.

О том и разговор, подумала Грейс.

– И все-таки, могли ли они при каких-то обстоятельствах встретиться? Ну, мистер Сакс и эта женщина, миссис Альвес.

И тут пришел Генри. Сын шел сгорбившись и опустив голову. На спине висел футляр со скрипкой. Тяжелый кожаный портфель при каждом шаге хлопал по ноге. Затем непривычное зрелище – люди на креслах в подъезде – заставило сына посмотреть в их сторону. Сердце Грейс упало, хотя она сама не понимала, почему так не хотела, чтобы Генри застал ее за беседой с полицейскими.

Генри был красивым мальчиком, и уже можно было судить с уверенностью, что и мужчиной он вырастет красивым. Впрочем, сложный предподростковый период никого не красит. Впрочем, на верхней губе уже проступала темная щетина. Как и у Джонатана, волосы у Генри были черные, вьющиеся. От Грейс мальчик унаследовал тонкую кость и длинную шею. И, как оба родителя, больше думал, чем говорил.

– Мама? – окликнул Генри.

– Привет, зайчик, – машинально отозвалась Грейс.

Генри замер, вертя в пальцах ключ от квартиры. Хотя ключи они сыну выдали, он был не из тех детей, которые приходят и уходят сами, потому что мама с папой оба на работе. Наверное, думал, что Грейс уже дома и ждет его. А если нет, то скоро будет. И Грейс непременно встречала бы сына в квартире, если бы не два этих несносных типа. Генри стоял и ждал.

– Поднимайся наверх, – велела Грейс. – Сейчас приду.

Выдержав еще одну паузу, призванную намекнуть, что при первой же возможности он потребует объяснений, Генри повернулся и продолжил путь. Скрипка слегка покачивалась на спине. Пока за мальчиком не закрылись двери лифта, оба мужчины молчали.

– Сколько вашему лет? – спросил один из копов.

– Двенадцать.

– Трудный возраст. Торчат целыми днями у себя в комнате, и ни слова из них не вытянешь.

Будто по сигналу, оба рассмеялись, а О’Рурк, опустив глаза, покачал головой, будто вспоминал собственные подростковые выходки. С одной стороны, Грейс хотелось заступиться за сына, который, кстати, действительно несколько месяцев назад начал запираться в своей комнате – правда, только для того, чтобы почитать или поиграть на скрипке. Но с другой, не менее сильным было и желание просто уйти. Ни того ни другого Грейс, естественно, не сделала.

– Ваш сын знаком с мальчиком миссис Альвес? – обманчиво небрежным тоном поинтересовался Мендоса.

Грейс посмотрела на него.

– Как его зовут? – повернулся Мендоса к О’Рурку.

– Мигель.

– Мигель, – повторил Мендоса для Грейс, будто она не сидела в трех футах от него.

– Нет, конечно.

– Почему «конечно»? – нахмурился Мендоса. – В школе ведь учеников мало, так? На сайте прочитал. Потому и за обучение бешеные деньги дерут. Индивидуальный подход и все такое. Не помнишь, сколько год стоит? – обратился Мендоса к О’Рурку.

Может, уже можно уйти? – принялась гадать Грейс. Впрочем, в таких случаях, кажется, нельзя уходить без разрешения. Как на аудиенции с монаршими особами – когда завершится встреча, решают они, а не ты.

– Он сказал, тридцать восемь тысяч.

«Кто – он?» – озадачилась Грейс.

– Нормально! – присвистнул Мендоса.

– Ты же видел эту школу, – ответил О’Рурк. – Прямо дворец.

Этот «дворец», сердито подумала Грейс, основали в восьмидесятых годах девятнадцатого века, чтобы дети рабочих и иммигрантов имели возможность получать образование. А еще Реардон – первая частная школа в Нью-Йорке, куда начали принимать чернокожих и латиноамериканцев.

– Не знаете, на какие средства миссис Альвес обучала сына? – снова посерьезнев, спросил Мендоса. – Сами понимаете, о чем я.

– На какие средства?.. – Грейс нахмурилась. – Про ее средства ничего не знаю. Я же сказала – знакомство у нас было шапочное. Свое финансовое положение миссис Альвес со мной не обсуждала.

– Но она ведь была женщина небогатая. Этот ее муж… чем он занимается?

Последний вопрос был обращен к О’Рурку.

– У мистера Альвеса большая печатная мастерская в районе Уолл-стрит, – ответил тот.

Грейс невольно удивилась, но ей тут же стало стыдно. А она что думала? Что муж Малаги раздает на улице флаеры, зазывающие на распродажи? Если сын получает стипендию, это еще не значит, что отец нищий. С какой стати Грейс отказывает семье Альвес в праве на пресловутую американскую мечту?

– Я, конечно, точно не уверена, – тактично начала Грейс, – но, если не ошибаюсь, Мигель выиграл стипендию. В нашей школе это обычная практика. Насколько мне известно, в Реардоне самый высокий процент получающих стипендию среди всех частных школ Манхэттена.

Оставалось надеяться, что это правда. Грейс не помнила, где вычитала ценные сведения. Наверное, в «Нью-Йорк таймс», но когда? Нельзя исключать, что с тех пор их обогнали Дальтон или Тринити.

– А «конечно» я сказала потому, что мой сын учится в седьмом классе, а Мигель Альвес – в четвертом. В нашей школе – да и, пожалуй, в любой – младшие со старшими не общаются. Может, видели друг друга в коридорах, но уж точно не разговаривали. Давайте договоримся так, – прибавила Грейс, поднимаясь на ноги и надеясь, что ее намек не будет воспринят как нежелание помогать следствию. – Я сама спрошу у Генри, и если он все же говорил с Мигелем, позвоню и дам вам знать. Есть у вас визитка или что-то в этом роде?

Грейс протянула руку. О’Рурк уставился на нее, Мендоса же поднялся и достал кошелек. Нашел немного затертую визитку, взял ручку и зачеркнул одну строку.

– Давно выдали, – пояснил он, вручая карточку Грейс. – Просил, чтобы новые напечатали, а толку никакого. Вот мой мобильный.

Мендоса ткнул в нужный номер синей шариковой ручкой, потом отдал Грейс визитку.

– Спасибо, – машинально произнесла Грейс и так же машинально взяла карточку. Ей не терпелось поскорее сбежать, но тут Мендоса удержал ее руку в своей.

– Слушайте, – сказал он. – Понимаю, вы хотите его оградить.

Коп поднял голову и указал взглядом на потолок первого этажа. Грейс инстинктивно посмотрела туда же и сразу все поняла – Мендоса говорил о Генри. Ну конечно, она хочет защитить сына! Как же иначе?

– Немудрено, – с подозрительно доброжелательным видом продолжил полицейский. – А вообще-то не советую, только хуже сделаете.

Грейс уставилась на Мендосу. Он продолжал держать ее руку в своих крупных пальцах. Грейс попыталась сообразить, не слишком ли грубо себя поведет, если выдернет руку? И только потом подумала – на что он, черт возьми, намекает?