Проводив последних за день клиентов, Грейс не знала, чем себя занять. Оставаться в офисе и безо всякого смысла и пользы ждать звонка было невыносимо. В одно и то же время Грейс хотела, чтобы телефон зазвонил, и боялась этого. Но отправляться обратно в Реардон не хотелось, ведь с тех пор ясности не прибавилось, и Грейс охватывало все большее беспокойство. Она была совершенно не в настроении считать машины телевизионщиков перед школой или наблюдать за ажиотажем мамаш во дворе. Слушать рассуждения Салли Моррисон-Голден и в обычное-то время удовольствие маленькое, а ее разглагольствования о Малаге Альвес и вовсе раздражали. Особенно теперь, когда у Грейс появились свои проблемы. Несчастная Малага Альвес, предположительно убитая мужем, не имеет к Грейс никакого отношения, зато по ее собственному семейному горизонту плыли даже не огромные темные тучи, а какие-то более материальные небесные тела, вроде космических астероидов.

Где Джонатан? Где ее муж? Почему не позвонит и не скажет, что с ним все в порядке? И как он мог исчезнуть вот так, без предупреждения? Неужели не понимает, что Грейс волнуется? А если Генри спросит, где папа? Что она скажет сыну? Об этом Джонатан подумал? А папе что говорить? А стервозной Еве, которой обязательно надо знать, сколько тарелок ставить на стол?

Грейс не помнила, когда в последний раз так же сильно злилась на мужа. Или волновалась за него.

Офис она покинула в два часа и сразу попала под дождь, о котором Грейс не предупреждали ни «Нью-Йорк таймс», ни утреннее безоблачное небо, ни клиенты. Она поплотнее запахнула пальто, но все равно замерзла и промокла. Чуть наклонившись вперед, Грейс зашагала против ветра. Как ни странно, холодные резкие дуновения и даже капли дождя на лице были ей сейчас приятны.

В такую погоду лица у всех были мокрые. Вот он, прекрасный случай поплакать, подумала Грейс. Можно реветь в три ручья, и никто не заметит. Включая тебя саму, вдруг пришло в голову ей. Грейс провела по щеке онемевшей рукой. Нет, она не плачет. Просто… немножко не в тонусе. Во-первых, это совершенно нормально, а во-вторых, не касается никого, кроме нее самой.

Грейс направилась в южном направлении, подальше от школы Генри. Сначала по Лексингтон, мимо киосков с журналами, магазинчиков, где продавали корейские продукты, и старомодных закусочных, теперь ставших редкостью. Грейс всегда нравились эти маленькие уютные местечки с барными стульями, вкуснейшими гамбургерами и вазочкой с мятными конфетами возле кассы.

Пешеходов едва не сбивало ветром. Две пожилые женщины вышли из ресторана «Уэйлс» и, охнув от неожиданности, поспешили вернуться внутрь и принялись торопливо застегивать пальто. Грейс с Джонатаном много раз проводили здесь вечера, когда он уже работал в Мемориальном центре. Ресторан находился достаточно близко от больницы, чтобы до него удобно было добираться, и достаточно далеко, чтобы не было риска наткнуться на коллег. А еще Грейс нравились здешние бургеры в русском стиле.

Все те годы, когда Грейс пыталась забеременеть, она привыкла прислушиваться к своему телу, во всем видя признаки того, что желанное событие произошло. Доходило до того, что она срывалась и бежала в «Уэйлс» за гамбургерами, воображая, будто ее уже тянет на какие-то определенные продукты, как бывает при беременности. Мясо должно быть хорошо прожарено – береженого бог бережет. И никакого сыра – кто знает, какого качества у них тут сыры? Разве можно рисковать после стольких разочарований? Грейс и так уже пришлось пережить слишком много выкидышей.

Она давно уже об этом не вспоминала. После того, как родился Генри, жаловаться грешно. Кроме того, Грейс старательно убеждала себя, что все эти прерывающиеся беременности были лишь подготовкой к одной, настоящей – будто красная дорожка, расстеленная в ожидании кинозвезды. Как только родился Генри, Грейс сразу поняла, что именно его ждала столько времени. Вот он, сын, о котором она мечтала, к чьему появлению на свет готовилась.

Грейс давно уже не бывала в «Уэйлс» – ни с Джонатаном, ни с кем-либо другим. Как-то заказала обед на работу, но хотя закусочная была всего в паре кварталов от офиса и позвонила Грейс в самом начале часового перерыва, бургер доставили с пятидесятиминутным опозданием. Мясо в середине успело безнадежно остыть. С тех пор Грейс в заведении разочаровалась.

Она стояла на углу и ждала, когда загорится желтый сигнал светофора, как вдруг бедром почувствовала, как завибрировал в кармане пальто телефон. Грейс торопливо принялась его доставать, в спешке снова уронила на дно кармана и только потом выудила мобильник наружу.

Номер на определителе оказался неприятным сюрпризом. Грейс захотелось швырнуть телефон на дорогу, но об этом, конечно, и речи быть не могло. Как и о том, чтобы проигнорировать звонок. Влажным от пота пальцем Грейс нажала на кнопку.

– Здравствуй, Мод.

– Грейс! – радостно воскликнула та. – Погоди секунду… Джей-Колтон, ты на линии?

– Я здесь! – бодро доложила пресс-агент. – Вернее, не здесь, а в Лос-Анджелесе… Ну, вы поняли.

– Решили позвонить тебе вместе, – продолжила Мод. – Ты где, на работе?

Грейс постаралась взять себя в руки. Огляделась по сторонам в поисках навеса и обнаружила один подходящий над входом в банк «Чейз».

– Нет, на улице, – ответила Грейс, спеша к узкой полосе сухого асфальта. Продолжая прижимать телефон к уху, добралась до места назначения и прислонилась к стене.

– Как там в Калифорнии? – спросила Мод у Джей-Колтон.

– Хорошо. Отлично!

– А кинозвезда как поживает? Сама знаешь, о ком я.

– У тебя на такой дорогой компромат денег не хватит.

Мод радостно засмеялась. Смех – последний звук, который ожидаешь услышать на Третьей авеню под проливным дождем. Особенно неуместно он звучит для человека, которого одолевают тревоги.

– Мы про одну актрису, – пояснила Мод для Грейс. – Очень известную, но, скажем так, прославилась она не скромностью.

– Понятно, – произнесла Грейс и закрыла глаза.

– Но не о ней сейчас речь. Мне звонили по поводу тебя. Ну как, готова?

Грейс уставилась на коренастого мужчину, безуспешно боровшегося с зонтиком.

– Готова, – прозвучало уныло, но собеседницы, кажется, ничего не заметили.

– Звонили из «Взгляда»!

После эффектного объявления последовала пауза.

– Откуда?.. – переспросила Грейс.

– Из «Взгляда»! Ток-шоу, Вупи Голдберг ведет. Пять женщин на диване. Только не говори, что ни разу не смотрела!

– A-а. Да, слышала что-то. И что от меня требуется?

– По дереву постучать, чтобы удачу не спугнуть! – радостно возвестила Мод.

– Отличная новость, – опустив голову, произнесла Грейс. Оба кожаных сапога сильно промокли и, надо полагать, безнадежно испорчены, мрачно подумала она. Пришло же в голову выйти из дома в такой неподходящей обуви! И о чем она только думала? Впрочем, Грейс и так знала.

– Знаешь, как трудно попасть на «Взгляд»? – подхватила Джей-Колтон.

Грейс представила ее у бассейна возле отеля в Лос-Анджелесе. Впрочем, картинка получилась весьма размытая – Грейс толком не помнила, как выглядит Джей-Колтон.

– Мы им, конечно, весь материал отправляем, – продолжила Джей-Колтон. – Только они, по-моему, даже не читают – в лучшем случае проглядывают. Представляешь, звонит мне продюсерша Барбары Уолтерс, и давай восторгаться – мол, женщины должны прочитать эту книгу! Ну, я, конечно, соглашаюсь…

– Конечно, – подтвердила Мод. – Грейс, это же грандиозно! А что слышно насчет Майами?

Откуда взялось Майами? – недоумевала Грейс. Но вопрос предназначался не ей.

– Все тип-топ, – бодро отрапортовала Джей-Колтон.

– Тебя приглашают на книжную ярмарку в Майами, – весело сообщила Мод. – Надеюсь, любишь Флориду?

Грейс нахмурилась. Лицо все еще было мокрое, а теперь еще и ноги замерзли. Практически окоченели. Она едва могла уследить за ходом разговора. Казалось, будто Мод и Джей-Колтон изъясняются на незнакомом наречии. В любом случае к Флориде Грейс относилась нейтрально – ни хорошо, ни плохо. Жить там не хотела бы, хотя, надо думать, в это время года погода в солнечном штате поприятнее, чем в Нью-Йорке. Только при чем здесь какая-то ярмарка? Не торговать же они ее зовут!

– Ну, не знаю… – только и смогла произнести она.

А Еврейский книжный совет, продолжила Мод, сообщил, что намерен признать «Ты должна была знать» ведущей книгой сезона.

– Понимаешь, что это значит? – спросила Джей-Колтон. Впрочем, вопрос был риторический. Как в плохих фильмах – «Только не притворяйся, будто понимаешь, о чем я». Грейс все же ответила – разумеется, отрицательно. Оказалось, это значит, что теперь ее будут звать на встречи с читателями в еврейские центры по всей Флориде, а там их более чем достаточно.

– Но в моей книге ни слова ни про евреев, ни про иудаизм, – нахмурилась Грейс.

– Зато ты сама – иудейский автор.

«Какая же из меня иудейка?» – едва не выпалила Грейс. Родители почти никаких обрядов не соблюдали и традиционных верований не придерживались. А маму, не будь она еврейкой, и вовсе можно было назвать антисемиткой. Конечно, отправляясь на свадьбы и бар-мицвы знакомых, одевалась соответственно случаю, чтобы никого не обидеть, но сама гораздо больше интересовалась классической музыкой и другими прекрасными произведениями искусства. Отец же относился к культуре штетлов со свойственным немецким евреям презрением. Даже удивительно, почему его не смущала приверженность Евы ритуалам.

– Они обычно такой литературой вообще не интересуются, – продолжала Мод. – Романы, мемуары, очень часто – документалистика… А тут вдруг – твое «Назидание».

Этим прозвищем Мод привыкла называть книгу Грейс. Видимо, во избежание недоразумений предпочитала не говорить каждый раз «Ты должна была знать». Но Грейс не могла заставить себя называть свой труд «Назиданием».

– Я вот не припомню, чтобы они книги по психологии выдвигали. А ты, Джей-Колтон?

– Разве что «Правила»… Ну, про то, как выйти замуж за мужчину своей мечты, – ответила Джей-Колтон.

При упоминании этой книги Грейс невольно закатила глаза. Оставалось радоваться, что ни Мод, ни Джей-Колтон этого не видели.

– Еще доктора Лору выбрали…

– Только не это, – не сдержалась Грейс. Легкое омерзение переросло в полноценное отвращение. – Она же полную чушь несет!

– Зато эту чушь слушает куча народу, – рассмеялась Грейс. – Мы как раз работаем над тем, чтобы тебя пригласили гостьей в ее программу.

Грейс предпочла промолчать.

– И насчет тура, – как ни в чем не бывало неслась дальше Мод. – Отправляешься в начале февраля. Надо дать людям время услышать о книге, иначе поездка пройдет впустую. Говорят, если человек услышал название книги три раза, он ее купит. Слышала про такое?

Грейс не слышала. Она вообще над этим вопросом не задумывалась.

– Статья в журнале, солидная рецензия, ток-шоу – и теперь ты для них не какой-нибудь сомнительный психолог, про которого никто не слышал! Или пойдут в магазин и увидят твою книгу на столе в центре зала. Самое лакомое местечко! Да что я говорю, сама знаешь.

Нет, про лакомые местечки в книжном магазине Грейс слышала впервые. Разговор становился чем дальше, тем непонятнее. Между тем струи дождя продолжали лупить по асфальту. Вот упитанная собака на толстых коричневых ножках – кажется, породы даксхунд – остановилась, отказываясь идти дальше. Пес встряхнулся, и хозяин наградил его недовольным взглядом. Грейс между тем ломала голову, как половчее закруглить разговор.

– Представляешь, целый месяц в центре зала магазина «Барнс энд Нобл»! Для первой книги это что-то небывалое! Как я рада, что мы решили продвигать именно твою! А ты рада, Грейс?

Она уныло кивнула и фальшиво бодрым тоном сумела выговорить:

– Да!

Изначально выход книги «Ты должна была знать» был назначен на четырнадцатое февраля – День святого Валентина. Грейс эта уловка показалась довольно циничной, но Мод перенесла дату на начало января совсем по другой причине. Редактор объяснила, что примерно на это же время издательство планирует выпуск другой книги об отношениях. Автор – известная колумнистка, пишущая о сексе. Конкуренция слишком серьезная, рисковать нельзя.

Обычно январские книги ругают больше всего, объясняла редакторша Грейс, которой раньше и в голову не приходило обращать внимание, в каком месяце выпущена книга. Но с другой стороны, даже в этом есть свои плюсы. В январе книг выходит очень мало, а значит, критики выбором не избалованы. Следовательно, больше шансов, что на «Ты должна была знать» напишут рецензию или включат книгу в журнальные рубрики типа «Что почитать?». И вообще, люди после праздников в мрачном настроении, как раз самое время заниматься самокопанием.

Раз Мод так сказала, значит, правда.

– И в рейтинг в январе попасть легче, чем, скажем, осенью…

– Помнишь историю девушки, которую стая бешеных собак искусала? – подхватила из Калифорнии Джей-Колтон. – Тоже в январе вышла. Продажи были так себе, и все равно в рейтинг попала!

Грейс совсем запуталась. Разве собаки, больные бешенством, сбиваются в стаи? Кажется, наоборот. Но Джей-Колтон, конечно, обращалась вовсе не к ней. Они с Мод продолжили оживленно обсуждать другие книги. Эти двое вообще постоянно говорили о книгах. То собирались что-то прочесть, то жалели, что до сих пор не прочли, то слышали, что такая-то книга – просто супер, то советовали Грейс, что почитать. А иногда не советовали, а прямо-таки настаивали – Грейс обязана прочитать эту книгу! Или удивлялись – как же ты не читала? Не может быть! Эту книгу читали все! Грейс и сама читать любила, но, разговаривая с Мод и Джей-Колтон, чувствовала себя полуграмотной невежей.

Невольно подумалось: «Вот я стою под навесом на углу Третьей авеню и Семьдесят второй улицы, в кожаном пальто и насквозь промокших сапогах, а в руке держу мобильник – в замерзшей, дрожащей руке. И телефон, конечно, тоже дрожит. Мне тридцать девять лет, из них восемнадцать замужем, есть двенадцатилетний сын. Я психолог с собственной практикой. Автор книги, которую непонятно с чего выбрал в качестве ведущей Еврейский книжный совет. Все это – надежные факты. То, что я знаю о себе наверняка».

– Грейс! – окликнула Мод. – Ты нас слышишь?

– Извините, – произнесла она. – Чудесные новости, очень рада.

Должно быть, прозвучало убедительно. Во всяком случае, обе наконец оставили ее в покое.

Грейс опустила голову и побрела дальше, прочь из своего сырого укрытия под навесом банка «Чейз». В южном направлении по Третьей авеню, потом на восток. Улицы были изучены вдоль и поперек – здесь они с Джонатаном жили в первые несколько лет брака. Грейс не задумывалась, куда направляется, просто шла без всякой цели, как вдруг увидела обшарпанную башню послевоенных лет на Первой авеню. В этом доме находилась их первая неуютная квартира: одна спальня в конце унылого коридорчика с бежевыми стенами. Казалось, дом совсем не изменился. Заглянув в подъезд сквозь стеклянные двери, Грейс увидела до боли знакомое искусственное растение на стеклянном столике и люстру, которую можно было назвать какой угодно, только не шикарной. Консьержа в форме Грейс не узнала, но, встретившись с ним глазами, по привычке чуть улыбнулась, отдавая дань прошлому.

Из подъезда вышла и остановилась переждать ливень под навесом молодая пара. Такими же когда-то были и они с Джонатаном. Молодые профессионалы, в одной руке портфели, в другой – скатанные коврики для йоги. Через плечо переброшены чехлы с одеждой, которую надо отнести в химчистку, а на запястье болтается продуктовая сумка из экологически чистых материалов. Надо думать, продукты будут покупать в «Д’Агостино».

Да, не хотела бы Грейс жить в этом доме сейчас. Ей и тогда-то здесь не нравилось, хотя она старалась украсить квартиру, как могла. Покрасила стены красками Марты Стюарт. Выбрала палитру «Середина века». Впрочем, что еще можно выбрать для таких безликих комнат? Хорошей мебели у них с Джонатаном было мало, однако Грейс наотрез отказывалась дополнять ансамбль более дешевыми предметами интерьера. В результате квартира производила впечатление полупустой.

Впрочем, тогда Грейс дизайнерские вопросы не особо волновали. Джонатана, впрочем, тоже. Оба были сосредоточены на двух целях – добиться карьерных успехов (это, конечно, прежде всего) и завести ребенка. Несмотря на проливной дождь, Грейс остановилась, снова достала телефон и устремила на него мрачный, почти обиженный взгляд. Запихнула обратно в карман и продолжила путь.

Теперь она знала, куда идет. Ускорив шаг, Грейс снова направилась на юг по Йорк-стрит. И вот она оказалась на Больничной территории. Так этот район прозвал Джонатан, а вслед за ним и Грейс. Причина заключалась не только в том, что здесь находились крупнейшие больницы – Корнелл, Больница специальной хирургии и, конечно, самая главная: Мемориальный центр. Но примыкающие улицы со временем превратились в своего рода феодальные земли, обслуживающие работников больниц, обеспечивающие их жильем и старающиеся удовлетворить их нужды и потребности.

Больница, конечно, совсем не похожа на другие места работы – ничего общего. Магазины и рестораны пустеют и закрываются. Офисные работники постепенно расходятся, пока последний не погасит за собой свет. Но больницы не пустеют никогда, и закрыть их невозможно. Здесь постоянно аврал, всегда кризис. Больница – будто отдельная страна со своим искусством, наукой и, конечно, коммерцией. Или сцена, на которой разыгрывается бессчетное количество драм – в основном, увы, трагических. Неожиданные открытия, резкие повороты событий и самые разные человеческие страсти – религиозный пыл, чудесные избавления, трогательные примирения, трагические потери. События сменяют друг друга, будто в калейдоскопе, и если вдруг наступила передышка, можно не сомневаться – долго она не продлится. Здесь бурлила своя необычная жизнь, ритм которой чувствовали даже жители соседних улиц, беспрекословно уступавшие дорогу торопящимся людям в больничной форме. В ресторанах их принимали крайне любезно: сытый врач лучше лечит. Даже в гаражах отношение к клиентам было другое, не такое, как везде – кто знает, вернутся ли они, чтобы забрать машину? Общая атмосфера срочности и важности взятой на себя миссии пронизывала все.

Больничная территория была также и территорией Джонатана. Здесь он чувствовал себя как рыба в воде, совсем как во время учебы в университете, а до этого – в колледже. Джонатан был одним из тех людей, которые непостижимым образом знают всех вокруг по имени и, более того, даже могут перечислить основные факты биографии. Грейс этой удивительной памятливостью не обладала – впрочем, ее данное обстоятельство, если честно, нисколько не огорчало.

Грейс случалось наблюдать, как муж болтает со всеми подряд – больничной администрацией, врачами, медсестрами, ординаторами и даже с парнем, который отвозил тележку с грязным постельным бельем в подвал, где размещалась огромная прачечная. Грейс было известно, что Джонатан даже иногда задерживает очередь в больничном кафетерии, заболтавшись с буфетчицей.

Со всеми Джонатан общался с одинаковым интересом. Стоило мужу познакомиться с новым человеком, и он преображался буквально на глазах. Джонатан одаривал собеседника таким вниманием, что тот непременно начинал тянуться к нему в ответ. Прямо как цветок к солнцу. За двадцать лет Грейс доводилось наблюдать подобные сцены множество раз, и все же это зрелище неизменно завораживало.

Джонатан буквально жаждал общения и совершенно искренне хотел узнать, что за человек его новый знакомый, что для него важно и с какими проблемами ему приходится бороться. Почти всегда Джонатану удавалось вызвать собеседников на откровенность, и те буквально исповедовались, рассказывая про умерших отцов и сыновей-наркоманов. Грейс восхищалась этим качеством мужа, хотя из-за него приходилось подолгу простаивать на тротуаре и ждать, пока Джонатан закончит беседу с таксистом. А в ресторане Грейс могла сколько угодно демонстрировать нетерпение, держа в руках пальто, но Джонатан все равно записывал на салфетке название книги или отеля на Лесбосе для какого-нибудь официанта.

Джонатан всегда был таким. И в первый раз, когда они встретились в подвале, вел себя точно так же. Должно быть, с этим качеством надо родиться. У врачей часто бывают трудные характеры – во всяком случае, так принято считать. Говорят – и не без оснований, полагала Грейс, – что многие врачи или напрочь лишены эмоций, или склонны смотреть на всех вокруг сверху вниз, или преданность делу у них доходит до фанатизма.

Но любой родитель больного ребенка посмотрит на дело по-другому и только обрадуется, что ради пациента врач готов пренебречь собственными нуждами. А те доктора, которые относятся к больным с сочувствием и уважением, и вовсе на вес золота.

Шагая на восток по Шестьдесят девятой улице, Грейс чувствовала себя невидимкой. Мимо пробегали люди в больничной форме разных цветов и фасонов. Даже в такую погоду в нишах собрались курильщики – любители насладиться сигаретой в избытке находились даже в больнице, где лечили рак. Непонятно почему Грейс чувствовала себя не в своей тарелке, точно пробралась сюда без разрешения, с подозрительными и даже криминальными целями. Хотя ничем подозрительным и криминальным Грейс ни разу не занималась.

Захотелось поскорее уйти. Грейс почти добралась до угла. Надо только повернуть на север, на Йорк-стрит. Она пройдет мимо входа в больницу, и никто не узнает, что сегодня у нее что-то случилось, и возможно, это что-то изменит ее жизнь. Но по непонятной ей самой причине Грейс резко развернулась, будто солдат на плацу, и поспешила обратно, едва не врезавших в людей, шедших сзади. Они, как и все здесь, куда-то торопились, поэтому проводили Грейс недовольными взглядами. И вдруг кто-то окликнул ее по имени:

– Грейс!

Обернувшись, она оказалась лицом к лицу со Стю Розенфельдом.

– А я гадаю – ты или не ты? – приветливо воскликнул он. – С волосами что-то сделала?

Покрасила, совсем чуть-чуть. Седых прядей на макушке становилось все больше. Грейс и самой было неудобно, что она так из-за этого переживает. Джонатан даже не заметил, что оттенок волос жены немножечко изменился, а от Стю Розенфельда Грейс подобной наблюдательности и вовсе не ожидала.

– Привет, Стю, – поздоровалась она. – Прекрасная погода, не правда ли?

Стю рассмеялся:

– Да уж, погодка – просто шик. Трейси десять раз повторила, чтобы зонтик взял. А я, естественно, забыл…

Трейси звали жену Стю. Ту самую, с которой Грейс абсолютно точно не ссорилась.

– Как Трейси? – спросила Грейс, будто они ведут непринужденную беседу, а не стоят на углу под дождем.

– Лучше не бывает! – сразу просиял Стю. – Уже на четвертом месяце! Ждем мальчика.

– Правда?.. – Грейс старалась не показывать удивления. – Замечательная новость. Не знала.

И даже не догадывалась. Как только речь заходила о детях, Трейси Розенфельд принималась радостно уверять, что им со Стю и так хорошо и потомством обзаводиться они не намерены. «Некоторым это не нужно», – говорила Трейси таким тоном, будто речь шла о вредной привычке. Грейс же, у которой только что случился очередной выкидыш (третий? или уже четвертый?), едва удерживалась от слез. Впрочем, в таком состоянии она в тот период пребывала практически постоянно, а если бы неприятная миссис Розенфельд объявила, что они с мужем передумали, и «это», в принципе, не такая уж плохая идея, Грейс уж точно взвыла бы.

Добродушный Стю, должно быть, даже не помнил давнего разговора. Несмотря на дождь и не слишком располагающие к долгой беседе обстоятельства встречи, с радостной улыбкой принялся многословно описывать, с какой удивительной легкостью Трейси переносит беременность. Никакой тошноты! Ни малейших признаков повышенной утомляемости! Более того, Трейси продолжает совершать ежедневные утренние пробежки в прежнем режиме – три мили, два круга вокруг пруда. Врач в ужасе! И это помимо работы – ей ведь поручили труднейшее дело, очень сложный случай! Грейс попыталась вспомнить, сколько Трейси лет.

– Напомни, сколько ей лет? – попросила она вслух. Прозвучало грубо. Грейс вовсе не хотела хамить, просто не удержалась.

– Сорок один, – ответил ничуть не обидевшийся Стю.

Сорок один. Грейс внутренне приготовилась ощутить бессильную досаду. Так и произошло. Столько лет не хотеть детей, а потом взять и передумать в сорок один год! Причем забеременеть быстро и с легкостью, а потом еще вести себя самым легкомысленным, если не сказать безответственным, образом. Совершать длительные забеги во время беременности! В сорок один год! Грейс восприняла новости как личную обиду. Но почему? Какое отношение семейные дела Розенфельдов имеют к ней?

– Замечательно, – изобразила энтузиазм Грейс. – Очень за вас рада.

– У вас ведь, я слышал, тоже скоро прибавление в семействе!

Грейс уставилась на Стю. Она была так ошарашена, что язык отнялся. Впрочем, Грейс в любом случае не нашлась бы что ответить на подобное заявление.

– А еще Трейси говорит, что ты книгу написала. Вышла какая-то статья – кажется, в «Дейли бист», но точно не помню. Называется «Самые ожидаемые книжные новинки зимы», или что-то в этом роде. А что за книга? Роман?

«Конечно, перед тобой новый Трумен Капоте», – едва не съязвила Грейс. С другой стороны, Стю ведь ни в чем не виноват.

– Нет, – улыбнулась Грейс. – Для романов таланта не хватает. Просто сборник полезных советов. Пишу о вещах, которые подметила за время практики. Надеюсь, женщины, желающие познакомиться, найдут в моей книге что-то полезное.

– Типа «Правил счастливой любви»? У меня сестра несколько лет назад читала.

– И как, помогло? – спросила Грейс. Ей было искренне любопытно. По идее, помочь, конечно, не должно было, но всякое случается.

– He-а. Впрочем, сестра эту книгу всерьез не восприняла. Да, советы те еще! Ни в коем случае не звони мужчине первой. Даже если он тебе набирал, а ты не слышала, не вздумай перезванивать! А если на День святого Валентина подарок не приготовил, надо сразу расставаться! Я ей говорю – да большинство парней даже не помнит, когда этот самый День святого Валентина! Вот папа маме ни разу подарков на День всех влюбленных не дарил, и ничего, больше тридцати лет женаты.

Грейс кивнула. Стоя под дождем, она начала замерзать.

– А если серьезно, поздравляю. Отличная идея – написать книгу. Появится в магазинах – куплю. С тех пор как колледж закончил, одни медицинские журналы читаю, нужно же какое-то разнообразие. А то стыд и позор…

– Вот именно, – изобразила шутливый тон Грейс. Но на самом деле хуже о Стю думать не стала. Он вообще был приятный человек – умный, чуткий, добрый. Как раз такой врач – огромная поддержка для любого родителя с больным ребенком. Они с Джонатаном не меньше восьми лет подменяли друг друга в случае необходимости. Джонатан ни разу не критиковал работу Стю, и это было по-настоящему удивительно, учитывая, о какой сложной терапии речь. Не говоря уже о личных отношениях с пациентом и его родителями.

О многих своих коллегах Джонатан отзывался гораздо менее одобрительно. Например, его непосредственный начальник Росс Уэйкастер был слишком замкнут, чересчур осторожен и ни на шаг не отступал от привычных консервативных методов, даже когда того требовали обстоятельства. Вдобавок Уэйкастер был не способен объяснить родителям простым, понятным языком, что происходит с их ребенком. Иногда Джонатан натыкался на отцов и матерей пациентов Уэйкастера в коридорах – те буквально рыдали от того, что не в силах разобраться в ситуации.

У коллеги, переехавшей то ли в Санта-Фе, то ли в Седону, чтобы практиковать так называемые «параллельные стратегии», были свои недостатки? Как ее звали – Рона? Рена? В любом случае Джонатан называл ее полной дурой и говорил, что этой женщине вообще не следовало идти во врачи. Зачем получать медицинское образование, если потом собираешься размахивать благовониями под заклинания друидов?

Были в больнице и неприятные медсестры, притворявшиеся глухими, если Джонатан их о чем-то просил – даже если просьба была предельно вежливой. Делали они это просто из вредности. У врачей и медсестер вообще идет постоянная битва.

А про отдел по связям с общественностью даже говорить не приходится! Когда Джонатана безо всякого их участия объявили одним из лучших врачей по версии журнала «Нью-Йорк мэгэзин», даже не поздравили, и вообще проигнорировали это событие. А ведь благодаря этой самой статье имидж больницы пошел вверх, и интерес к ней увеличился.

Ну и, конечно, Роберт Шарп-третий. Тот самый Шарлей. Зловредный, злопамятный человек и вдобавок недальновидный, ограниченный, зацикленный на бюрократических формальностях администратор.

Но Стю Розенфельд был совсем не таким. Изрядно облысевший, с широким носом и какой-то детской, невинной улыбкой. Грейс представила, каким будет его маленький сын. Веселый, жизнерадостный и наверняка очень умный мальчик. Пухлые щеки Трейси и улыбка Стю. Легко было представить, как отец катает сына на широких плечах. Грейс была искренне рада за него. На некоторое время ей вообще стало веселее. Она больше не была стоявшей под дождем несчастной женщиной, боявшейся каких-то неведомых проблем, страх перед которыми преследовал, будто навязчивый шепот. Грейс больше не чувствовала себя загнанной в угол и очутившейся под стеклянным стеклом, как в романе Сильвии Платт.

Она просто женщина, болтающая с коллегой мужа, пусть и под дождем. И у нее нет ни малейших поводов для беспокойства. Они со Стю еще немного поговорили на самые разные темы – про книги, про ребенка, которого собирались назвать двумя именами, американским и корейским – Сет Чин-Хо Розенфельд, и про День святого Валентина. Джонатан всегда дарил Грейс подарки на четырнадцатое февраля. Обязательно цветы – только не розы, их Грейс не любила. Предпочитала лютики. Одновременно такие выносливые и такие нежные. Грейс никогда не надоедало ими любоваться.

Стю был счастлив, потому что его жена ждет ребенка, и все хорошо, а Грейс была практически счастлива, ведь она почти поверила, что и у нее тоже все хорошо. Во всяком случае, ей очень этого хотелось.

И тут Стю Розенфельд произнес слова, после которых на Грейс обрушился тот самый стеклянный колпак, воздух под которым был вредоносным и ядовитым. Всего пять слов – Грейс потом сосчитала. Она снова и снова перебирала их в уме – вдруг не так поняла? Однако эти слова перевернули всю ее жизнь с ног на голову. И слова эти были такие:

– Как там Джонатан? Чем занимается?