«Мое правительство может катиться к черту!» – с вызовом заявила мне девушка. Я спросила демократически настроенную активистку из Беларуси, не опасается ли она негативных последствий по возвращении из летнего учебного лагеря «TechCamp», который Госдепартамент развернул в соседней Литве в июне 2011 года. Целью организованных нами семинаров было помочь региональным общественным объединениям в изучении того, как с пользой применять новые технологии и избегать преследования. В Беларуси действует один из самых репрессивных режимов среди всех стран бывшего Советского Союза, но эта девушка заявила, что ничего не боится. Она приехала в Литву научиться новым навыкам, которые помогут ей быть на шаг впереди цензуры и тайной полиции. Мне понравился ее настрой.

В небольшом классе в Вильнюсе собрались еще около восьмидесяти активистов из 18 стран – все они приехали на наш двухдневный курс, рассчитанный на 11 часов обучения в день. По большей части они не были восторженными идеалистами или апологетами новых технологий. Они были оппозиционерами и координаторами, жадными до любых новых технологий, которые помогли бы им в выражении своего мнения, ведении организаторской работы и борьбе с цензурой. Команда экспертов из Госдепартамента была готова поделиться с активистами знаниями о том, как защищать личную информацию и сохранять анонимность во Всемирной сети, а также обходить правительственные ограничения доступа. К нашим курсам присоединились также руководители из социальных сетей «Твиттер» и «Фейсбук», корпораций «Майкрософт» и «Скайп».

Некоторые активисты обсуждали, как режим Башара Асада в Сирии следит за хештегами оппозиционных пользователей социальной сети «Твиттер», а затем наводняет Интернет спамом с использованием тех же тегов, чтобы дезориентировать тех, кто интересуется оппозиционным движением. Можно ли как-то помешать этой практике? Другим нужен был совет в составлении карт митингов и разгона демонстраций в режиме реального времени при кризисных ситуациях.

В тот вечер я пригласила членов нашей делегации на ужин в местный вильнюсский ресторан. Потягивая литовское пиво, я спросила, что они думают о прошедшем дне. Больше всех был доволен Алек Росс, мой старший советник по инновациям. В 2008 году Алек помогал президенту Обаме вести кампанию в Кремниевой долине и в целом среди представителей технологической отрасли. Когда меня назначили на пост госсекретаря, я попросила его помочь Госдепартаменту перейти на технологии XXI века. Сама я не слишком подкована в этой сфере, хотя, на удивление коллег и собственной дочери, мне полюбился планшет «Айпад», который я теперь всегда беру в поездки. Я понимала, что новые технологии способны изменить наш подход к дипломатии и развитию аналогично тому, как они повсеместно меняли привычки людей в общении, работе, планировании и играх.

В ходе наших обсуждений звучала мысль, что сами по себе эти инструменты нейтральны. Они могут использоваться как во зло, так и во благо, равно как из стали можно производить танки или строить больницы, а атомная энергия может разрушить город или обеспечить его энергией. Мы должны были ответственно подойти к извлечению из технологий максимальной выгоды, одновременно сводя к минимуму возможные риски.

Технологии открывают перед нами новые пути решения проблем и продвижения интересов и ценностей Америки. Нам следует посвятить себя тому, чтобы помочь мировой общественности овладеть мобильными технологиями и социальными сетями, чтобы призывать правительства к ответу, фиксировать различные нарушения прав и поддерживать социально уязвимые группы населения, в том числе женщин и молодежь. Я не понаслышке знаю, как инновации помогали людям побороть бедность и делали их хозяевами собственной жизни. В Кении доходы фермеров возросли на целых 30 % после того, как они стали использовать сотовые телефоны для проведения операций через мобильные банки и получения информации о более прогрессивных методах защиты урожая от вредителей. В Бангладеш свыше 300 тысяч людей зарегистрировались на программы изучения английского языка через мобильные телефоны. На жителей развивающихся стран приходится около 4 миллиардов сотовых телефонов, часто ими пользуются фермеры, рыночные торговцы, рикши и другие категории населения, которые традиционно были лишены полноценных возможностей и доступа к образованию. Различные исследования показывают, что 10 %-ное повышение уровня проникновения сотовой связи в развивающихся странах приводит к росту ВВП на душу населения на 0,6–1,2 %. Это означает миллиарды долларов и бесчисленное количество новых рабочих мест.

Однако мы видели и темную сторону цифровой революции. Те самые качества, которые сделали Интернет движущей силой невиданного прежде прогресса (благодаря присущей Интернету открытости, эффекту сглаживания различий, масштабу охвата пользователей и скорости), также спровоцировали злодеяния беспрецедентного масштаба. Известно, что Интернет может в равной степени служить источником информации и дезинформации, но это лишь начало. Террористы и экстремисты используют Всемирную сеть для возбуждения ненависти, вербовки новобранцев, заговоров и проведения террористических актов. Торговцы людьми заманивают новых жертв в современное рабство. Детей заставляют участвовать в съемках порнографии. Хакеры взламывают сети финансовых организаций, розничных магазинов, операторов сотовой связи, а также личные почтовые ящики. Преступные организации и целые страны разрабатывают наступательное кибероружие и технологии промышленного шпионажа. Жизненно важные инфраструктурные объекты вроде электрических сетей и диспетчерских служб воздушного движения становятся все более уязвимы для кибертеррористов.

Как и другие стратегически значимые правительственные организации, Госдепартамент часто служил мишенью для кибертеррористов. Нашим сотрудникам приходилось бороться с атаками на свою электронную почту и все более изощренными попытками фишинга. Когда мы впервые начали работать в Госдепартаменте, эти попытки напоминали рассылку мошеннических писем, которые приходили многим американцам на личную почту. Равно как ломаный английский печально известных «нигерийских писем» сразу настораживал большинство получателей, так и ранние неуклюжие попытки взломать наши системы безопасности легко отслеживались. Но к 2012 году продуманность и скорость этих атак значительно возросли: под видом сотрудников Госдепартамента хакеры пытались заставить их коллег открывать вполне невинно выглядящие приложения.

Когда мы отправлялись в такие неоднозначные места, как Россия, служба безопасности Госдепартамента часто рекомендовала нам оставлять телефоны «Блэкберри», ноутбуки и любые устройства с выходом во внешнюю сеть на борту самолета и вытаскивать аккумуляторы, чтобы до них не добрались иностранные службы внешней разведки. Даже в дружественных странах мы соблюдали строгие меры предосторожности, заботясь о том, где и как мы читаем секретные документы и используем свои технологии. Наш способ защиты материалов заключался в чтении в светонепроницаемой палатке, установленной в номере отеля. В менее оборудованных помещениях нам советовали импровизировать и читать конфиденциальные документы, забравшись под одеяло. Было такое ощущение, будто тебе снова десять лет и ты тайно читаешь ночью, под покрывалом, при свете фонарика. Несколько раз мне советовали воздержаться от разговоров в собственном номере отеля. При этом мишенью были не только правительственные органы США и их сотрудники. На мушке держали и американские компании. Мне звонили разъяренные генеральные директора с жалобами на дерзкую кражу интеллектуальной собственности и сведений, представляющих коммерческую тайну, и даже на взлом их домашних компьютеров. Чтобы сосредоточить наши усилия на борьбе с этой все более серьезной угрозой, в феврале 2011 года я назначила первого в Госдепартаменте координатора по вопросам кибербезопасности.

Некоторые страны начали возводить электронные барьеры, не позволяя своим гражданам свободно и полноценно пользоваться ресурсами Интернета. Цензоры исключали из результатов поиска слова, имена и целые фразы. Они преследовали тех жителей страны, кто вел мирные политические дискуссии, причем не только во время волнений и массовых протестов. Одним из самых ярких тому примеров стал Китай, где на 2013 год насчитывалось около 600 миллионов пользователей Интернета, но в то же время действовали одни из самых жестких ограничений на свободное пользование виртуальными ресурсами. «Великий китайский файрвол» (или «Золотой щит») блокировал доступ к зарубежным сайтам и отдельным страницам, содержание которых считалось наносящим вред интересам коммунистической партии. Некоторые исследователи указывают, что власти Китая наняли до 100 тысяч цензоров для надзора за Всемирной сетью. В 2009 году китайские власти на 10 месяцев полностью лишили выхода в Интернет жителей Синьцзян-Уйгурского автономного района на северо-западе страны после массовых беспорядков среди коренного населения.

В июне иранская молодежь использовала сайты и социальные сети, чтобы выразить свою точку зрения во время протестов, вспыхнувших после спорных выборов. Во Всемирной сети появилась записанная на обычный сотовый телефон сцена жестокого убийства 26-летней девушки по имени Неда Ага-Солтан, застреленной проправительственными военизированными формированиями. Запись быстро разошлась в социальных сетях «Твиттер» и «Фейсбук», и в течение часа миллионы людей со всего света увидели, как Неда умирает в луже крови на улице Тегерана. Журнал «Тайм» написал, что «у этой смерти, вероятно, было максимальное число свидетелей за всю историю человечества». Видеозапись всколыхнула мировую общественность, разделившую гнев протестующих.

Всего пятью днями позже сотрудники Госдепартамента, которые следили за онлайн-активностью иранских оппозиционеров, сделали тревожное открытие. «Твиттер» планировал закрыть доступ к своей сети для проведения заранее запланированного технического обслуживания как раз в разгар дня в Тегеране. У Джареда Коэна, 27-летнего члена нашей команды по планированию политики, были контакты в «Твиттере», поскольку в апреле он занимался организацией поездки в Багдад для Джека Дорси, одного из сооснователей этой компании, и других руководителей ее технологического подразделения. Джаред быстро связался с Джеком и предупредил его о том, что недоступность сервиса может накалить ситуацию среди иранских активистов. В результате «Твиттер» отложил проведение технических работ до середины следующей ночи. В своем сообщении компания указала, что причиной отсрочки стала «текущая роль данной социальной сети как важного инструмента коммуникации в Иране».

Однако иранское правительство также показало, что может искусно применять новые технологии в собственных интересах. Корпус стражей Исламской революции отслеживал интернет-профили лидеров протестного движения. Когда иранцы, живущие за рубежом, позволяли себе критические высказывания в адрес действующего режима, членов их семей на родине ждало наказание. В конечном счете иранские власти перекрыли доступ к Интернету и мобильной связи и стали полагаться на более традиционные методы запугивания и террора. Жесткое подавление инакомыслия привело к тому, что протестное движение стало затухать.

Меня ужасали события в Иране и в целом преследование онлайн-активистов авторитарными режимами по всему миру. Я обратилась к Дэну Байеру, заместителю помощника госсекретаря по вопросам демократии, прав человека и труда. Он приехал к нам из Джорджтауна, где работал профессором и вел исследовательские и образовательные программы на стыке этики, экономики и прав человека. Я попросила Дэна присоединиться к Алеку и его команде, чтобы понять, чем мы можем помочь. В последующем они рассказали мне о мощных прогрессивных технологиях: мы могли бы спонсировать их развитие, чтобы помочь оппозиционерам избегать правительственного надзора и цензуры. Наши инвестиции могли сыграть решающую роль в масштабном распространении таких инструментов и их предоставлении тем активистам, кто нуждался в них больше всего. Но здесь был подвох: эти инструменты могли взять на вооружение преступные группировки и хакеры, чтобы скрываться от правосудия, и тогда нашим разведывательным и правоприменительным органам пришлось бы непросто. Не произойдет ли так, что мы откроем ящик Пандоры и спровоцируем всплеск преступной активности во Всемирной сети? Стоило ли так рисковать, чтобы защитить активистов и поддержать их борьбу?

Я долго взвешивала все «за» и «против». Последствия для нашей национальной безопасности были вполне реальными. Это был тяжелый выбор. Однако я все же решила, что поддержка свободы мнений и общественных организаций по всему миру стоила такого риска. Преступники всегда найдут способ задействовать новые технологии, и это не повод сидеть сложа руки. Я дала «добро» двигаться дальше. Наша команда приступила к работе, и к моменту моего визита в Литву в 2011 году мы успели вложить свыше 45 миллионов долларов в инструменты, которые оберегали оппозиционеров в виртуальной среде. Мы также обучили по всему миру свыше 5 тысяч активистов, которые, в свою очередь, познакомили с новыми технологиями тысячи своих соратников. Мы работали с разработчиками над созданием новых приложений и устройств, таких как тревожная кнопка на телефоне: протестующий мог нажать ее при аресте, дав сигнал своим друзьям и одновременно стерев из памяти все личные контакты.

Эти технологические проекты были частью нашей программы по адаптации работы Госдепартамента и внешней политики США к реалиям XXI века. В переходный период, пока я еще не стала госсекретарем, я прочла в журнале «Форин афферс» статью под названием «Грани Америки: власть в сетевой державе» авторства Энн-Мари Слотер, декана Школы общественных и международных отношений имени Вудро Вильсона в Принстоне. Ее концепция сетевого устройства, в принципе, касалась архитектуры Интернета, но, по существу, охватывала более широкий спектр вопросов. Она затрагивала все способы общественной организации в XXI веке: сотрудничество, общение, торговлю и даже противоборство. Автор утверждала, что в сетевом мире разнородные и космополитические сообщества получат весомое преимущество над обществами закрытыми и однотипными. Они смогут успешнее воспользоваться преимуществом расширившихся торговых, культурных и технологических связей и извлечь выгоду из возможностей мировой взаимозависимости. По ее словам, такая ситуация благоприятствовала Соединенным Штатам с их разнообразием культур, творческим подходом и сильными общественными связями.

В 2009 году свыше 55 миллионов американцев были иммигрантами или детьми иммигрантов. Эти американцы в первом или втором поколении сохраняли ценные связи с родными странами и вносили важный вклад в экономическую, культурную и политическую жизнь нашей страны. Иммиграция позволяла поддерживать молодость и активность населения США, тогда как многие наши партнеры и соперники столкнулись с проблемой старения населения. В частности, Россия, по словам самого президента Путина, стояла на пороге «демографического кризиса». Даже Китай в силу политики «одна семья – один ребенок» двигался в сторону демографической пропасти. Я искренне надеюсь на то, что двухпартийный законопроект об изменениях в иммиграционном законодательстве в 2013 году, который был одобрен сенатом, также будет принят в палате представителей.

Хотя я испытываю должное уважение к традиционным формам правления, я согласна с Энн-Мари в анализе сравнительных преимуществ Америки в сетевом мире. Это был ответ на всю панику об угасании, якобы заложенном и в самых древних традициях, и в самых свежих инновациях Америки. Я предложила Энн-Мари взять отпуск в Принстоне и присоединиться к нашей внутренней группе экспертов в Госдепартаменте в качестве директора по планированию политики. Она также помогла в подготовке всеобъемлющего отчета работы Госдепартамента и Агентства США по международному развитию, который мы назвали «Четырехлетним обзором дипломатического курса и международного развития». Меня навел на эту мысль «Четырехлетний обзор оборонной политики Пентагона», с которым я ознакомилась в качестве участника сенатской Комиссии по делам вооруженных сил. Наш обзор был призван наметить, как именно мы будем внедрять новые технологии на практике и задействовать те методы, которые я начала именовать «искусством управления государством XXI века». Наш план опирался на применение новых технологий, частно-государственное партнерство, ресурсы диаспор и другие новые инструменты. Вскоре мы вышли за рамки традиционных дипломатических дисциплин, особенно в сфере энергоресурсов и экономики.

Управление общественными отношениями Госдепартамента учредило подразделение цифровых технологий, чтобы распространять наши сообщения по целому ряду мобильных платформ, включая «Твиттер», «Фейсбук», «Фликр», «Тамблер» и «Гугл+». К 2013 году свыше 2,6 миллиона пользователей социальной сети «Твиттер» следили за 301 официальным каналом на 11 языках, в том числе арабском, китайском, фарси, русском, турецком и урду. Я призывала наших дипломатов в посольствах по всему миру уделять внимание собственным страницам на «Фейсбуке» и учетным записям в «Твиттере», выступать на местных телеканалах и всеми возможными способами поддерживать контакты с общественностью. Столь же важной задачей было слушать, что говорят люди в их странах, в том числе и в социальных сетях. В эпоху, когда проблемы безопасности зачастую ограничивают общение с иностранцами, социальные сети позволяют напрямую узнавать мнение даже тех людей, которые принадлежат к относительно закрытым сообществам. Сейчас доступ ко Всемирной сети есть более чем у двух миллиардов человек, почти у трети всего населения мира. Интернет стал общественным пространством XXI века, мировой рыночной площадью, учебным классом, рынком и кафе, и американские дипломаты должны были стать частью этого виртуального мира.

Когда Майк Макфол, профессор политических наук Стэнфордского университета и эксперт по России в Совете национальной безопасности, готовился к переезду в Москву в качестве нашего нового посла, я объяснила ему, что ему придется проявить находчивость в преодолении препятствий, которые будет чинить российское правительство, и общаться напрямую с российским народом. Я сказала ему: «Майк, запомни следующие три вещи: будь сильным, выходи за пределы элитарных кругов и не бойся использовать все возможные технологии для охвата максимального числа людей». Вскоре подконтрольные Кремлю средства массовой информации начали травить и поносить Майка. Я специально позвонила ему однажды по незащищенной линии и очень отчетливо, что было ясно всем подслушивающим нас русским шпионам, сказала ему, что он отлично справляется со своим делом.

Майк стал активно пользоваться социальными сетями и в конечном счете привлек свыше 70 тысяч подписчиков в свой «Твиттер», попав в десятку самых влиятельных медиаперсон в российском Интернете, исходя из охваченной аудитории и частоты упоминаний другими пользователями. Многие жители России знали его в первую очередь как пользователя @McFaul. Их привлекло его удивительное чистосердечие и готовность вести беседы со всеми, кто обращался к нему. Майк перемежал объяснения политики США и раскрытие фактов ущемления прав со стороны Кремля с потоком собственных мыслей и фотографий. Русские увидели в посланнике США человека, который любит смотреть балет в Большом театре, проводит для родственников экскурсию по Красной площади и оправляется от перелома пальца, полученного в ходе игры в баскетбол. На одном из официальных приемов вскоре после этого происшествия премьер-министр России Дмитрий Медведев поинтересовался у Майка, как чувствует себя его рука. Майк принялся рассказывать, как получил травму, на что Медведев просто сказал: «Я уже знаю, я прочел в Интернете».

В начале своего пребывания в должности посла Майк вел в «Твиттере» напряженную пикировку с российским министерством иностранных дел. Министр иностранных дел Швеции Карл Бильдт, у которого свыше 250 тысяч подписчиков, вставил свое слово, написав: «МИД России начал в „Твиттере“ войну с послом США @McFaul. Новая реальность: подписчики вместо ядерных бомб. Так лучше». Думаю, Майк бы всецело с ним согласился.

Хотя невероятная взаимосвязанность сетевого мира играла на руку Америке и открывала возможности для грамотного использования власти в продвижении наших интересов, она же создавала и значительные новые угрозы нашей безопасности и нашим ценностям.

Это стало болезненно очевидным в ноябре 2010 года, когда онлайн-организация «Викиликс» и ряд медиаресурсов со всего мира начали публиковать первую партию из более чем 250 тысяч украденных у Госдепартамента писем, многие из которых содержали конфиденциальные наблюдения и разведданные наших дипломатов, работавших на местах.

Служивший в Ираке младший сотрудник военной разведки, рядовой Брэдли Мэннинг, скопировал секретные письма с компьютера министерства обороны и передал их «Викиликс» во главе с австралийцем Джулианом Ассанжем. Многие приветствовали действия Мэннинга и Ассанжа, называя их защитниками гласности и продолжателями благородной традиции по разоблачению государственных преступлений. Их сравнивали с Даниэлем Эллсбергом, который передал прессе секретные документы Пентагона, касавшиеся войны во Вьетнаме. Мне же все виделось иначе. Как я тогда заявляла, добропорядочные люди осознают необходимость конфиденциальных дипломатических контактов для защиты как национальных, так и общемировых интересов. Каждая страна, включая Соединенные Штаты, должна иметь возможность вести чистосердечные разговоры о людях и народах, с которыми имеет дело. Тысячи украденных писем в целом показали, что американские дипломаты добросовестно исполняют свой долг, зачастую в весьма трудных обстоятельствах.

В письмах всплывали и некоторые пикантные подробности. В одном описывалась встреча дипломата с министром одной из стран Центральной Азии, который прибыл пьяным, «развалился на стуле и выдавал всевозможные русские ругательства», а в другом была описана свадьба в Дагестане, где гости бросали танцующим детям купюры в 100 долларов, что, по словам дипломата, служило «квинтэссенцией социально-политических отношений на Северном Кавказе». Часто дипломаты в своих письмах давали характеристику мировым лидерам: в одном из писем о зимбабвийском диктаторе Роберте Мугабе было отмечено «его глубочайшее невежество в том, что касается экономических вопросов (вкупе с верой в то, что 18 докторских степеней дают ему право пренебрегать законами экономики)».

Публикация этих сведений имела и непреднамеренные последствия: она показала, как усердно трудятся сотрудники наших внешнеполитических ведомств, насколько они наблюдательны и как умело излагают свои мысли. Однако некоторые откровенные комментарии навредили отношениям, которые наши дипломаты заботливо выстраивали на протяжении долгих лет. Наши дипломаты по заведенному порядку сообщали о своих беседах с оппозиционерами и защитниками гражданских прав, лидерами бизнеса и даже чиновниками иностранных правительств, которым при раскрытии их имен грозили гонения и наказания.

Сразу же после утечки информации я осудила незаконную публикацию секретных сведений. Я заявила: «Это ставит под угрозу жизни людей и нашу национальную безопасность, подрывает наши усилия по сотрудничеству с другими странами в решении общих проблем». Затем мне пришлось вынести на своих плечах груз дипломатических последствий со стороны обиженных союзников и разгневанных партнеров.

Я попросила заместителя госсекретаря по вопросам управления Пата Кеннеди собрать рабочую группу, чтобы письмо за письмом проанализировать утечку и четко определить, какая конфиденциальная информация просочилась в сеть и каковы будут последствия этой утечки для наших интересов, наших сотрудников и наших партнеров. Мы спешно разработали процедуры для выявления наших источников, оказавшихся под угрозой, и при необходимости помогли им перебраться в безопасное место.

Вечером перед Днем благодарения 2010 года я была дома, в районе Чаппакуа, откуда стала звонить нашим партнерам (таких звонков набежало много десятков). Сначала я связалась со своим другом Кевином Раддом, министром иностранных дел Австралии и бывшим премьер-министром. Мы начали разговор с обсуждения обычного круга интересов, в первую очередь отношений с Северной Кореей. Затем я сказала: «Я хочу обсудить ситуацию с „Викиликс“. Наш посол в Австралии уже проинформировал Радда о том, что содержание наших конфиденциальных переговоров об обстановке в регионе, в том числе о действиях Китая, могло стать известно широкой общественности. Австралийское правительство созвало собственную рабочую группу для исправления данной ситуации.» «Это может вылиться в серьезную проблему», – сказал он. «Да, – признала я, – это ужасный скандал. Мы потрясены этим ударом и глубоко сожалеем о случившемся». Я пообещала ему сделать все возможное, чтобы помочь в устранении последствий.

День благодарения выдался долгим: мне пришлось совершить множество звонков, каждый раз принося свои извинения. В последующие несколько дней я поговорила со многими министрами иностранных дел, одним премьер-министром и одним президентом. В ходе наших бесед мы затрагивали и другие темы, но каждый раз я сообщала о грядущей публикации секретных сообщений и говорила, как рассчитываю на их понимание. Некоторые собеседники злились и чувствовали себя оскорбленными, другие видели в этом возможность получить преимущество над Соединенными Штатами и пытались извлечь для себя выгоду из сложившейся ситуации. Но большинство были весьма любезны. Министр иностранных дел Германии Гидо Вестервелле сказал: «Я ценю то, что вы позвонили мне лично». Министр иностранных дел Китая Ян Цзечи выразил свое сочувствие, сказав: «Я не могу предугадать реакцию общественности, но обеим сторонам важно укреплять доверие друг к другу. Это стержень взаимоотношений Китая и США». Один из политиков даже пошутил: «Вы еще не слышали, что мы сами говорим о вас».

Разговоры с глазу на глаз дались труднее. В первую неделю декабря я посетила саммит Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, проходивший в Астане, Казахстан, где встретилась со многими мировыми лидерами. Особенно огорчен был премьер-министр Италии Сильвио Берлускони, чьи похождения, описанные в некоторых преданных огласке сообщениях, теперь высмеивались на первых полосах итальянских газет. «Зачем вы так обо мне говорите? – сетовал он, когда мы сели вместе. – У Америки нет друга преданнее меня. Вы же знаете меня, а я знаком с вашей семьей». Он разразился эмоциональным рассказом о том, как его отец водил его на кладбище американских солдат, которые пожертвовали свои жизни ради Италии. «Я всегда помню об этом», – сказал он. Берлускони было не привыкать к критике в прессе – и пухлые папки со скандальными газетными заметками служили тому подтверждением. Но он придавал огромное значение тому, как относятся к нему коллеги, и в особенности США. Ситуация была крайне неловкой.

Я извинилась еще раз. Я больше всех желала, чтобы эти слова никогда не увидели свет. Однако это, по понятным причинам, не убедило Берлускони. Он попросил меня встать с ним перед камерами и выступить с убедительным заявлением о важности итало-американских отношений, что я и сделала. Несмотря на все свои причуды, Берлускони искренне симпатизировал Америке. Кроме того, Италия была нашим ключевым союзником в НАТО, в чьей поддержке мы нуждались по всему миру, включая назревавшую военную кампанию в Ливии. Поэтому я делала все возможное, чтобы восстановить ее уважение и доверие.

В конечном счете я и моя команда связались практически со всеми политиками, явно упомянутыми в секретных донесениях. Общими усилиями нам удалось свести долговременный ущерб к минимуму. В некоторых случаях искренность наших извинений могла даже упрочить прежние связи, но некоторые отношения были безнадежно испорчены.

Резкие высказывания посла США в Ливии Джина Кретца о полковнике Муаммаре Каддафи сделали его в Триполи персоной нон грата. Какие-то связанные с Каддафи бандиты даже угрожали Кретцу, из-за чего мне пришлось отозвать его в США ради его же безопасности. В соседнем Тунисе бежать пришлось уже самому диктатору: публикация секретных отчетов США о коррумпированности его режима спровоцировала нарастание общественного недовольства, которое в итоге вылилось в революцию и свержение Бена Али.

В итоге дипломатические последствия действий «Викиликс» оказались тяжелыми, но не фатальными, однако они послужили предзнаменованием еще одной, гораздо более серьезной утечки данных совершенно иного толка, которая случилась уже после моего ухода с поста госсекретаря. Эдвард Сноуден, сотрудник Агентства национальной безопасности, который преимущественно отвечал за отслеживание иностранных коммуникаций, выкрал огромный пакет совершенно секретных документов и передал их представителям прессы. Сначала Сноуден бежал в Гонконг, затем перебрался в Россию, где получил убежище. Эта утечка открыла общественности доступ к самым важным секретным сведениям разведывательных служб США. Мировые средства массовой информации обвинили Соединенные Штаты в том, что они прослушивают личные телефоны своих партнеров, в частности канцлера Германии Ангелы Меркель и президента Бразилии Дилмы Русеф. Появились опасения, что террористы и преступники изменят собственные практики передачи информации, поскольку теперь им стали известны источники и методы, применяемые разведслужбами США.

Однако внутри страны все внимание было посвящено тому, как именно различные программы Агентства национальной безопасности по сбору данных могли затрагивать интересы американских граждан. Особенный интерес вызывала программа массового сбора сведений о телефонных переговорах: она касалась не содержания разговоров или личности говоривших, а номеров телефонов, времени и продолжительности самих звонков, которые могли попасть под наблюдение, если были основания подозревать конкретного абонента в связях с терроризмом. С тех пор президент Обама призвал конгресс провести ряд реформ с тем, чтобы правительство более не собирало подобных сведений.

Президент продолжал отстаивать необходимость внешнего наблюдения и разведывательных операций, но в то же время поощрял общественную дискуссию о том, как добиться баланса безопасности, свободы и неприкосновенности частной жизни спустя 12 лет с момента трагедии 11 сентября 2001 года. Трудно представить, чтобы подобные обсуждения велись в России или Китае. По иронии судьбы, всего за несколько недель до того, как Сноуден раскрыл секретные сведения США, президент выступил с программной речью о политике национальной безопасности, в которой заявил: «За нашими плечами десятилетний опыт работы, и пришло время задаться сложными вопросами: какова природа современных угроз и как мы можем противостоять им? Наш выбор в отношении военных действий может, порой непреднамеренно, повлиять на открытость и свободу, от которых зависит наш жизненный уклад».

Моя жизнь столько лет была достоянием общественности, что я глубоко ценю личное пространство и необходимость защищать его. И хотя технологии, о которых идет речь, возникли лишь недавно, проблема баланса между свободой и безопасностью уходит корнями в глубокое прошлое. Еще в 1755 году Бенджамин Франклин писал: «Те, кто готов пожертвовать насущной свободой ради малой толики временной безопасности, не достойны ни свободы, ни безопасности». Говоря о свободе и безопасности, будет неверным считать, что рост одной сокращает другую. Я думаю, что они, напротив, поддерживают существование друг друга: в отсутствие безопасности свобода хрупка, но без свободы безопасность тягостна. Искусство в том, чтобы найти верную пропорцию: достаточно безопасности для охраны наших свобод, но не слишком много (или мало), чтобы поставить их под угрозу.

Как госсекретарь, я целенаправленно занималась защитой личных данных, безопасностью и свободой в виртуальном пространстве. В январе 2010 года корпорация «Гугл» объявила, что обнаружила попытки китайских властей взломать учетные записи ее почтового сервиса «gmail», принадлежавшие оппозиционерам. Компания заявила, что в ответ будет перенаправлять китайский поток данных на сервера в Гонконге, за пределами «Великого китайского файрвола». Пекин был в ярости. Неожиданно мы оказались в центре совершенно нового вида международного инцидента.

Я уже какое-то время работала над речью о готовности Америки защищать свободу в Интернете, и теперь было, как никогда, важно привлечь всеобщее внимание к проблеме репрессий в виртуальном пространстве. Тогда, 21 января 2010 года, я отправилась в Интерактивный музей журналистики и новостей в Вашингтоне (Newseum), посвященный истории и будущему журналистики, и высказалась в поддержку «свободы подключения». Я говорила, что те же права, которые мы отстаиваем в своих домах и общественных местах (право на свободу собраний, свободу слова, право на создание инноваций и защиту интересов), существуют и во Всемирной сети. Для американцев эта идея заложена в Первой поправке к конституции, слова которой высечены на мраморной плите весом 50 тонн, привезенной из Теннесси и установленной возле Интерактивного музея журналистики и новостей. Но свобода подключения к Сети была не только американской ценностью: во Всеобщей декларации прав человека говорится, что все люди в любой точке мира имеют право «искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ».

Я хотела дать странам вроде Китая, России и Ирана понять, что США будут поддерживать и охранять виртуальную среду, защищающую права людей, открытую для инноваций, действующую по всему миру, безопасную, чтобы оправдывать доверие пользователей, и надежную, чтобы содействовать их труду. Мы будем противостоять попыткам ограничить доступ ко Всемирной сети или переписать международные правила, которые регламентируют структуру Интернета, мы будем поддерживать активистов и новаторов, которые борются с репрессивными ограничениями доступа к Сети. Некоторые страны хотели отказаться от этого подхода к управлению Интернетом, который был внедрен еще в 1990-х годах и заботится об общественных интересах. Они хотели заменить модель, которая учитывает позицию власти, частного сектора, общественных организаций и самих граждан и обеспечивает свободный поток информации в рамках единой мировой сети, на централизованный контроль в руках одного лишь правительства. Они хотели, чтобы каждое правительство могло вводить собственные правила, создавая тем самым национальные границы в виртуальном мире. Этот подход несет в себе катастрофические последствия для свободы Интернета и торговли. Я напутствовала наших дипломатов на борьбу с этими попытками на каждом форуме, какими бы незначительными они ни были.

Моя речь наделала много шума, особенно в Интернете. Организация «Хьюман райтс вотч» назвала ее революционной. Я искренне надеялась на то, что мы начали дискуссию, которая изменит мнение людей о свободе слова в Интернете. Больше всего я хотела, чтобы США оставались на передовых позициях в вопросе защиты прав человека в XXI веке точно так же, как мы делали это в XX веке.