После этих слов Аминат, подхватив походную сумку, набитую провизией, вышла за ворота. Выждав несколько секунд, когда чеченка скроется в кустарнике, я ринулся за ней, прихватив с собой АКС и четыре гранаты. «Стечкин», разумеется, был при мне.

Следить за Аминат не составляло особого труда — январь, все деревья и кустарник сбросили листву, однако, мне это тоже создавало определенные трудности — обернись она, я тут же был бы обнаружен.

Но, на мою удачу, Аминат утратила всякую бдительность. «Хвоста» за собой она не заметила!

Вопреки всем мерам предосторожности, она не стала петлять, делать проверочные круги, а прямиком привела меня к бункеру.

По количеству «растяжек» — минных ловушек, окружавших бункер, и по тому, что он был снабжен несколькими антеннами, я понял это именно тот штаб, куда Аминат обещала меня доставить!

Из подземелья доносились голоса чеченцев, но слышна была и арабская речь. Я мог бы сразу реализовать свой план, но почему-то Аминат как живая встала перед моими глазами, и я решил подождать, когда она покинет бункер. Потом я пожалел об этом, но решение мною уже было принято…

Как только я увидел, что Аминат выбралась из бункера, таща на себе гранатомет и десантный вариант «Калашникова», и направилась в сторону федерального шоссе, соединяющего Грозный с Урус-Мартаном, я тут же связал четыре наступательные гранаты, присоединив к ним остававшиеся у меня куски пластиковой взрывчатки, и метнул всю эту смертоносную смесь в бункер. Вслед за взрывом оттуда раздались стоны и проклятья на чеченском и арабском языках.

Нет, я не остановился на бомбометании, я ворвался в бункер и стал расстреливать из АКС и «Стечкина» оставшихся в живых и истекающих кровью боевиков…

Когда я убедился, что в двух комнатах бункера не осталось ни одного живого правоверного, я занялся проверкой документов, грудой лежавших на столах и, как ни странно, совершенно не пострадавших от взрыва. Боже мой, что я обнаружил! Там были чистые бланки паспортов всех стран мира, соответствующие печати и штампы выездных и въездных виз, а также документы на ввоз и вывоз легкого стрелкового оружия! Впрочем, они были действительны только для арабских стран и Турции…

Представляешь, Аристотель, паспорта всех стран мира! Кроме того, там была куча фотографий, на любое лицо, с бородой или без, метисов, белых, негров, кого угодно!

Я, не теряя времени, сразу же стал изготавливать себе заграничный паспорт.

Мне это было нетрудно сделать, так как до прихода в ФСБ я занимал должность начальника отдела Управления московского городского ОВИРа, который выдавал паспорта всем гражданам, в том числе и иностранцам, поэтому я досконально был знаком с технологией оформления паспортов всех стран.

Я подобрал фотографию, соответствующую моим антропологическим данным, и с помощью специальной машинки закатал ее в паспорт. С тех пор я — Мустафа Фатх ибн Ибрагим!

…В тот самый момент, когда я направился к выходу, держа в руке новенький паспорт, согласно которому я — гражданин Франции алжирского происхождения, в проеме бункера появилась Аминат.

На какой-то миг наши глаза встретились. Она передернула затвор автомата, но мой «Стечкин» оказался проворнее — пуля вошла ей между глаз.

Не спрашивай, что я потом чувствовал, не надо…

Раскаяние, гнев, злость на себя за убийство женщины, к которой я испытывал нечеловеческую страсть…

Знаешь, я плакал все то время, пока рыл ей могилу… В конце концов разум возобладал над эмоциями, и я успокоил себя тем, что если бы я не убил ее, она застрелила меня…

…Я похоронил ее тут же, у входа в бункер, в безымянной могиле. Разумеется, в ее дом я больше не вернулся — ушел в сторону Грозного, но увы, оказалось, что грозненский аэропорт разбомблен.

Кстати, в бункере я обнаружил множество пачек долларов в банковской упаковке, однако на поверку все они оказались фальшивыми. Тогда я стал шарить в карманах убитых арабов — вот там-то я и нашел огромные суммы, но уже настоящих долларов.

— Помародерствовал, значит, — усмехнулся в усы Аристотель.

— Аристотель, а что мне оставалось делать?! Думаю, на моем месте любой поступил бы точно также. Уверенности в том, что я смогу обойтись лишь фальшивыми долларами, у меня не было никакой…

Торговцы, у которых я покупал провиант на базарах, с пониманием относились к «фальшакам» и оценивали их один к тридцати центам. Меня это вполне устраивало, так как в рюкзаке у меня этого добра было ни много ни мало — целых три миллиона. Но настоящие «баксы» я приберегал для покупки билета в Стамбул.

— А почему в Стамбул? — поинтересовался Аристотель.

— Потому, что прямых авиарейсов Баку — Париж в те времена не существовало. Кроме того, мне надо было переодеться в цивильную и, по возможности, дорогую одежду — я ведь собирался лететь не куда-нибудь — в Париж! Не лететь же туда в камуфляже.

— Ну, при стольких наличных «баксах» тебе это труда не составляло.

— Меня, в буквальном смысле, ограбил дагестанский проводник. Ну не пристреливать же его за неуемную жадность. Он и так сделал для меня все возможное…

— А именно?

— Провел через всю Чечню, минуя все блокпосты, кормил и поил у своих родственников в Чечне и Дагестане. Но когда я ему предложил три миллиона «зеленых», он сразу насторожился и спросил, не фальшивые ли они. Я откровенно сказал ему, что они поддельные, но он сможет сбыть их по тридцать центов за доллар. Он отказался наотрез. Я попытался убедить его с помощью АКС.

«Бесполезно, — ответил он, — если ты меня сейчас убьешь, без моей помощи ты не сядешь на теплоход, следующий в Баку, ибо при этом значат только знакомства, но никак не деньги, как бы велика ни была сумма!»

В конце концов сошлись на том, что я отдаю ему рюкзак с фальшивыми долларами, свой АКС, боезапас к нему, пару гранат и три тысячи настоящих «зеленых». Я пришел к выводу, что сделка устраивает обоих — я избавлялся от оружия, из-за которого у меня наверняка возникли бы неприятности при посадке на теплоход Махачкала — Баку, а проводник приобретал не только фальшивые доллары, которые потом, наверняка, сбыл по сходной цене, но и довольно ходовой и высокочтимый в их горах товар — АКС и гранаты. Но «Стечкин» остался в носке. И ведь пригодился!

Баку поразил меня сиянием витрин, множеством разноцветных реклам, обилием магазинов, где, казалось, можно приобрести все, были бы деньги. Я удивился, что на меня никто не обращает внимание. Посмотрев по сторонам, я понял, в чем дело, — улицы кишмя кишели молодыми людьми, одетыми, как и я, в камуфляжную форму. Побродив по ночному городу и перекусив в какой-то харчевне, где в качестве прохладительного напитка подавали ледяной гранатовый сок, который тут же при тебе выжимают специальным гидравлическим приспособлением, я решил прибарахлиться в одном престижном супермаркете готовой одежды.

Войдя внутрь, я тут же заметил, что за мной наблюдают три усатых типа. Нет-нет, они не стояли рядом, пока я примерял рубашки, костюмы, плащи. Они, курсируя по магазину, просто делали вид, что разглядывают товар. Возможно, в другое время, при других обстоятельствах я бы просто не обратил на них внимания, но ты же понимаешь, Аристотель, что в тот момент у меня, что называется, все импульсы были наружу — поэтому я и заприметил эту усатую троицу. Особо их заинтересовало, какими деньгами я буду расплачиваться. Вот тут-то они и разоблачили себя, вернее, свои намерения. Как только я вынул пачку «зеленых», все трое поочередно покинули магазин. Ну а чем, кроме долларов, мог я расплачиваться? Разумеется, только ими. Благо в Баку их принимали беспрепятственно, и не надо было искать пунктов обмена валюты.

…Экипировался я по первому разряду — любой лондонский денди дал бы самую высокую оценку тому, что я приобрел. Черт возьми, я же, в конце концов, еду не в какой-то Мухосранск, а в Париж!

Во всем приобретенном великолепии, благоухающий интригующим ароматом французского одеколона, я вышел из магазина и тут же был остановлен уже знакомой мне троицей.

— Так, старик, выкладывай из карманов, что там у тебя осталось. Да побыстрее — у нас мало времени. Заодно снимай этот прикид, который на тебе — он мне очень по душе!

Взглянув на пятизарядный женский браунинг, который от дрожи плясал в руке старшего усача, я понял, что имею дело не с профессионалами, а со шпаной.

— Может, — предложил я, — начнем с башмаков?

— Никаких башмаков — только «баксы» и костюм, да побыстрее!

— Но «баксы» у меня в носке, — как можно спокойнее ответил я, заметив, что для ускорения процесса экспроприации остальные двое грабителей достали раскладные ножи.

Я вынул из носка «Стечкин», который произвел убийственное впечатление — их буквально парализовало, а я, как ни в чем не бывало спросил:

— Ну, ребята, кто из вас хочет умереть первым?

Умирать, как оказалось, никто не хотел, поэтому незадачливые грабители сломя головы разбежались в разные стороны.

…В аэропорту, перед тем как пройти таможенный и пограничный контроль, я расстался со своим верным «Стечкиным», незаметно опустив его в ближайшую урну. Ты знаешь, Аристотель, это было сродни тому, как если бы я расставался со своей прежней жизнью. Убийство англичанина в Шереметьево, бои в Приднестровье, скитания по Чечне, залитое кровью лицо Аминат — вдруг все это, как в фантастическом ужастике, пронеслось перед моими глазами… Я попытался вычеркнуть все это из памяти. Но на смену этим картинам возник образ мамы…

Поднимаясь по трапу самолета, я расплакался. Стюардесса заметила это.

— Вам плохо? Какие-нибудь лекарства?

— Девушка, милая, мне срочно бутылку водки! За любые деньги, и если можно, не одну!

— Не волнуйтесь, не успеете вы занять свое место — все будет в вашем распоряжении!

Пил я беспробудно все шесть часов полета. Но, как ни странно, хмель совершенно не брал меня — сказывалось нервное напряжение. Так что в Стамбул, а затем в Париж я прибыл свежим, как огурчик!

Теперь ты, Аристотель, можешь смело приниматься за написание романа под названием «Одиссея капитана Ганнибала». — Аношин захохотал и, разбросав в разные стороны огромные ручищи, откинулся на спинку кожаного дивана.

— По-моему, в романе будет не хватать одной главы, — с напускным безразличием заметил грек.

— И какой же, по-твоему?

— О твоем пребывании во французском Иностранном легионе, — невозмутимо ответил «КОНСТАНТИНОВ», вперив взгляд в зрачки собеседника.

Смуглое лицо Ганнибала вмиг стало иссиня-черным, взгляд потух, губы беззвучно что-то шептали. Пауза продолжалась секунд пять. Наконец метис взял себя в руки и охрипшим от волнения голосом тихо спросил:

— А тебе это откуда известно? Ведь я никому о легионе не рассказывал.

— Извини, Ганнибал, — пожав плечами, спокойно ответил грек, — чужие догадки я обратил в свой прямой вопрос, не более того…

— Чьи догадки? — вскрикнул Аношин, грохнув кулаками по столу. — Если ты сейчас же не ответишь, я немедленно уйду!

— Ганнибал, возьми себя в руки — метрдотель уже мчится к нашему столу, — предельно спокойно произнес Аристотель. — И поверь, я не предполагал, что мое замечание о легионе может так ранить тебя…

— Нет-нет, ты мне не ответил, кто поделился с тобой своими догадками?!

— Я не делаю из этого секрета… и не вижу трагедии в том, что тебе довелось побывать там. Мой брат Ага буквально в двух словах высказал мне свое предположение, что ты служил в легионе. Предположение, ты понял?! Оно таковым и останется в сознании Агамемнона. Что касается меня, я считаю: в жизни надо испытать и узнать все, что бы ни подбрасывала тебе Судьба… Ну, был ты в легионе, ну и что с того? Во всяком случае, этот эпизод из твоей бурной жизни моего отношения к тебе нисколько не изменил, поверь! А там как хочешь. Хочешь — расскажешь. Если больно вспоминать — я настаивать не буду…

— Знаешь, Аристотель, порой мне кажется, что ты выбрал не ту профессию. Не знаю, какой ты разведчик, но будь ты священником, тебе бы цены не было!

Аристотель, моментально уловив смену настроения Ганнибала, решил закрепить успех. Сказал:

— Ты, наверно, не знаешь, друг мой, что разведчик, как и сапер, в своей жизни ошибается дважды…

— Я считал, что только однажды, — Ганнибал удивленно вскинул брови.

— Нет-нет — дважды. Первый раз — при выборе профессии…

Дружно рассмеялись. «КОНСТАНТИНОВ» понял, что душевное равновесие Аношина восстановлено и сейчас последует еще одно откровение. И не ошибся.