Как только Ширин и Аристотель устроились на заднем сиденье такси, турчанка тоном, не терпящим возражений, заявила:

— Ари, с этой минуты у нас начался медовый месяц, но не обольщайся: кроме постели, нас ждет обширная культурная программа. Последний раз в Париже я была два года назад, поэтому многое надо освежить в памяти, а заодно и тебя приобщить к мировым культурным ценностям. Думаю, ты кроме чужих секретов, ничего не знаешь!

— Я не против… Кстати, а куда мы едем? В гостиницу?

— Ай, шайтан! Совсем забыла назвать адрес водителю…

Направлялись они на виллу в южном предместье Парижа, которую в свое время снимал Селлерс для встреч со своей особо ценной агентурой. После смерти хозяйки виллы Ширин, будучи уже замужем, настояла, чтобы Ахмед-паша выкупил виллу и приусадебный участок у наследников. Уступая натиску жены, военный атташе так и сделал, но здоровье и занятость по работе так и не позволили ему ни разу побывать в своем парижском доме.

…Аристотель изредка оборачивался и пристально изучал следовавшие за ними машины, стараясь запомнить те из них, которые не предпринимали попыток обогнать такси, двигавшееся по просьбе грека с малой скоростью. И он-таки обнаружил то, чего так опасался, — за ними неотступно следовали две автомашины. Одна из них — внешне неприметный «форд-эскорт». Второй машиной была «рено-408».

Чтобы получить подтверждение своим подозрениям, грек, под предлогом ознакомления со столицей мира, попросил водителя покружить в центральной части города. И хотя он никогда не бывал в Париже, но знал наверняка, что в таких старых городах именно в центре легче затеряться, а значит, оторваться от «хвоста» — там много светофоров, масса узких улочек с односторонним движением, где машины ползут впритык друг к другу.

— Ари! Ты выбрал ошибочный способ знакомства с прелестями Парижа. Ты сможешь проникнуться к нему любовью, лишь бродя по его улицам и площадям не спеша, прогулочным шагом, — недовольно отреагировала Ширин на предложение возлюбленного.

— Не волнуйся, дорогая, одно другому не помеха… Начнем с автомобильной экскурсии, а прогулки оставим на потом, — ответил Аристотель и, чтобы не пускаться в дискуссию о способах познания города, прильнул к окну, разглядывая прохожих, дома, машины — все, что встречалось им на пути. И чем больше он вглядывался в окружающий его чужой мир, тем больше им овладевало разочарование. И беспокойство. Потому, что преследователи неотступно двигались за ними, четко сохраняя дистанцию между собой и таксомотором.

Когда такси остановилось под светофором, «форд» вдруг вырвался вперед и остановился рядом слева, «колесо в колесо».

Грек всмотрелся в водителя, внимательно наблюдавшего за светофором, и, несмотря на то что тот был при усах и глубоко надвинул на лоб шляпу, узнал в нем Селлерса! В тот же миг американец, будто почувствовав, что за ним наблюдают, отвернулся и прозевал переключение светофора. Машины, стоявшие в правом ряду, стартовали, как резвые рысаки на ипподроме. Селлерс же, не имея возможности сразу перестроиться в правый ряд, некоторое время двигался сбоку, а затем отстал, затерявшись в веренице авто, следовавших за такси. Зато теперь почти вплотную к таксомотору двигалась вторая машина-преследовательница, «рено».

…После того как «КОНСТАНТИНОВ» обнаружил за собой «хвост», он, вместо того чтобы впасть в уныние, наоборот, успокоился и даже повеселел.

«Действительно, правы психологи, утверждая, что человека пугает неизвестность и неопределенность, — пришло на ум Аристотелю. — Как только тебе становится известно, с какой стороны можно ожидать удара, ты внутренне мобилизуешься и спокойно обдумываешь контрмеры. Ну-ка, Ари, напряги извилину и ответь себе на один вопрос. Если обе машины-преследовательницы из одной “фирмы” — из американской резидентуры в Париже, — то почему за рулем одной из них сидит Селлерс собственной персоной? Его начальство никогда бы не позволило ему лично проводить наружное наблюдение, факт! Уж очень это деликатное мероприятие, которое по плечу только профессионалам из “наружки”. Селлерс — агентурист, и как вести слежку, знает чисто теоретически. Его задача — “не светясь”, встретить в аэропорту свою агентессу-беглянку, показать ее своим парням из “наружки” и ждать от них известий, все! Если же Селлерс занялся самодеятельностью, решил вести слежку лично, это значит, что он ни о чем не докладывал своему шефу и действует на свой страх и риск. Ладно, с ним все ясно, но кому, чьей “фирме” принадлежит “рено”? Может быть, Селлерс попросил какого-нибудь своего друга из парижской резидентуры подстраховать его, и они работают “тандемом”? Отпадает!

Во-первых, тогда была бы не “рено”, а BMW или “Alfa romeo” — любимые машины разведчиков всех западных спецслужб.

А во-вторых, как любил повторять незабвенный генерал Карпов:

“В спецслужбах между сотрудниками не бывает дружбы — это террариум сообщников, и ни один разведчик не рискнет нарушить общепринятые нормы и приказы ради прихоти своего, пусть даже очень близкого коллеги. Это — безумие, заканчивающееся сломанной карьерой или даже увольнением. И этот постулат чтим во всех разведках мира. Такое понятие, как дружба, вообще неведомо разведчикам. Зависть, подсиживание, карьеризм — все это есть в среде разведчиков любой страны. А дружбы — увольте, ее в разведке нет и никогда не будет!”»

«Да-а, многому меня научил генерал Карпов. Спасибо вам, Леонтий Алексеевич!» — Аристотель, глубоко вздохнув, всем телом откинулся на спинку сиденья. Однако мысль о втором «хвосте» не давала покоя.

«Ну с “фордом” все ясно — Селлерс “пасет” свою агентессу, кстати, мою невесту Ширин. А что здесь делает “рено”? Неужели тот, в “рено”, “пасет” меня?! В таком случае возникает другой вопрос: как он, этот некто, узнал о моем прибытии в Париж? От генерала Казаченко? Если это так, то я аплодирую вам, Олег Юрьевич! Не ожидал от вас такой оперативной прыти и таких аналитических способностей! Впрочем, я для вас недосягаем — ведь я гражданин Турции Аскер Ахмед-паша, поэтому я вас навсегда вычеркиваю из памяти. Да и вообще, чем реально вы можете мне навредить? Ровным счетом ничем! “Эскадроны смерти”, которые в сталинские времена учиняли физическую расправу над такими, как я, отступниками, давно канули в Лету. Вот уж кого надо опасаться — так это Селлерса! Он “играет на своем поле”, поэтому может основательно напакостить мне и особенно Ширин…

Так, Ари, хватит! — скомандовал себе “КОНСТАНТИНОВ”. — Позанимался гимнастикой мозга и буде… А всех этих селлерсов и казаченко надо послать к черту! Сейчас необходимо расслабиться, обозреть окрест, разумеется, не выпуская из вида “хвост”».

…Аристотель вновь прильнул к окну и увидел серый пяти-шестиэтажный город, с большим количеством мусора на улицах, тротуары, загаженные собачьим дерьмом.

Никаких ярких реклам, никакого блеска витрин — не столица мира, а заштатный провинциальный городишко. Да и вид самих парижан, одетых в большинстве своем во что-то неприглядно серое, проигрывал по сравнению с яркими одеждами москвичей, которые одевались куда как дороже, добротнее и элегантнее и поэтому выглядели более эффектно.

«Черт возьми, оказывается, недаром князья Киевской Руси презирали Париж. Дочка Ярослава Мудрого, вышедшая замуж за Генриха II, писала отцу душераздирающие письма с просьбой забрать ее из этой дыры, из грязной деревни, и в подметки не годившейся величественному, пышному Киеву. А Александр I? Тот, покусывая ус, снисходительно рассматривал Монмартр, который уже начали обстреливать русские пушки. Наверное, хотел захватить Париж, но боялся, что имперский желудок его не переварит. Казаки шли к нему через всю Европу, тогда и появились бистро — жрали и пили быстро. А сейчас? Сейчас вместо бистро — на каждом квартале по два Макдоналдса…

А женщины! Боже мой, ни одного привлекательного, запоминающегося лица! Всю жизнь я считал, что Париж — это бесконечная карнавальная фиеста с беззаботно веселящимися людьми. Но где он, этот праздник?! Странно, что старик Хем назвал этот город “праздником, который всегда с тобой”! Какой, к черту, праздник?! Серая обыденность, размеренность и расслабленность дряхлого пенсионера, все повидавшего и испытавшего на своем веку! И вот в этом захолустье мне предстоит переквалифицироваться из профессионального агента российской спецслужбы в рантье?! Да, конечно, сначала в рантье, пока не подыщу себе дело по душе…

Ну что ж, Ари, — подвел итог своим размышлениям Аристотель, — ты по собственному желанию ушел в отставку, на себя и пеняй!»

…Неожиданно в толпе прохожих Аристотель увидел мужчину, ростом и походкой напомнившего генерала Казаченко.

«Интересно, — усмехнувшись в усы, подумал грек, — а что бы я сейчас делал, не свались на меня Божья благодать в лице Ширин? А, ну да, конечно, сидел бы в Москве на какой-нибудь явочной квартире перед эстетствующим генералом Олегом Юрьевичем Казаченко и поддакивал бы ему, наблюдая, как он с усердием сержанта-сверхсрочника выводит формулу собственных соплей, подавая свои жидкие мыслишки как Высшее Откровение. И в том дурдоме я пробыл почти двадцать пять лет. Чудны дела твои, Господи!»

…Некоторое разнообразие во всеобщую серость уличного ландшафта вносили расцвеченные огнями и переполненные посетителями кафе. Оттуда неслись музыка, песни и смех.

Со временем Аристотель узнает, что в жизни парижан кафе и рестораны занимают особое место, они — продолжение их жилищ. Только очень близких друзей и родственников парижане приглашают к себе домой, во всех остальных случаях для свиданий есть рестораны и кафе, коих в Париже тысячи. Они расположены на всех улицах и рассчитаны на любой вкус и любую кредитоспособность клиентов.

Ни в одном ресторане или кафе официанты не знают слова «нет». Если, допустим, вам захотелось ветчины, а она в данный момент отсутствует в меню, вам эту ветчину принесут или даже привезут из другого ресторана. Причем за руль сядет не метрдотель, а сам хозяин заведения…

…Взглянув на Аристотеля и не увидев в его глазах восторга, Ширин назидательно произнесла:

— Ари, пройдет совсем немного времени, и ты с моей помощью поймешь, что внешний облик Парижа — это лишь раковина, которую надо еще открыть, чтобы добраться до жемчужины, а пока не смотри на все происходящее вокруг как человек, потерявший мечту! Усвоил?

— Как скажешь, дорогая…