Едва Аристотель и турчанка переступили порог дачи, их руки сплелись и они, срывая друг с друга одежды, забились в объятиях…

По стонам Ширин, по слезам блаженства, которые грек осушал горячими поцелуями на ее щеках, по жару, с каким она принимала его ласки, он понял, что женщина исходит истомой от переполнявшего ее желания физической близости.

Турчанка яростно сгорала в восторгах страсти Аристотеля, не в силах ни остановиться, ни насытиться его божественным даром. Ширин шептала на ухо греку его имя, порою срываясь на крик.

Держа в руках это молодое, источавшее неуемную страсть тело, Аристотель испытывал глубокое упоение своей неисчерпаемостью. Самозабвенно-сладостному акту, изредка нарушаемому ее протяжными стонами, казалось, не будет конца, ибо мгновения заключительных ласк и новых приступов желания сливались в единый взрывной порыв, непрерывную волну ранее не изведанного ими блаженства.

Во время этого праздника плоти наконец сбылось то, что они так часто в безрассудстве сексуальных баталий с другими партнерами считали уже пережитым, но чего в действительности никогда не пережили — воплощения мечты.

Жизнь и смерть, время и пространство, все было отвергнуто счастьем обоюдного обладания. Очарование друг другом было бесконечным, и они расточали себя исступленно до изнеможения более часа…

Последнее, о чем успел подумать Аристотель, погружаясь в забытье, что он сбежит с Ширин тайком в Турцию, во Францию, куда угодно, хоть на край света, лишь бы удержать ее навсегда, ибо она принадлежала ему, как ни одна женщина до нее!

…Автомобиль с Аристотелем за рулем и Ширин на переднем сиденье без устали пожирал километры серой ленты шоссе. Его правая нога онемела, застыв на педали газа, выжимавшей всю мощь десятков лошадиных сердец, впаянных в форсированный мотор.

Проносясь мимо поста ГАИ, едва не сбил генерала Казаченко. В форме лейтенанта милиции тот выбежал наперерез мчащейся машине и махал полосатым жезлом. Пронесло! Губы грека беззвучно шептали:

«Только бы добраться до границы, только бы успеть!»

Впереди показалось бревно шлагбаума, за которым вожделенная заграница. Не сбавляя скорости, Аристотель таранит его радиатором, едва успевая пригнуть голову к рулю, и тут же чувствует, как кусок дерева, пробив обшивку машины, больно впился в левый бок. Кровь из раны бьет ключом…

Мотор заглох. Машина, потеряв управление, покорно уткнулась разбитым носом в насыпь. Изумрудная трава вмиг окрашивается кровью Аристотеля. Черные тени пограничников, набежавших со всех сторон, вытаскивают его из искореженной машины и куда-то волокут. Левой рукой он зажимает кровоточащую рану, а правой сжимает запястье Ширин, которую несут двое дюжих молодцов в милицейской форме.

Беглецов втаскивают в огромный, расцвеченный праздничными огнями дом. Люди в масках на лицах снуют вниз и вверх по лестницам. Многие с любопытством останавливаются. Но кто может узнать под масками его и Ширин, ведь они тоже участники маскарада!

Их вносят в роскошный зал. Здесь идет крупная игра. Все игроки в красных мантиях и гэбэшных фуражках с васильковым околышем уже сидят у стола. Банкует генерал Казаченко, невесть как успевший добраться сюда с поста ГАИ. Разлепив крепко сжатые губы, он презрительно цедит: «Ну что, беглец, сыграем?» — и начинает раздавать карты.

Аристотель вдруг замечает, что его и турчанку подтаскивают не к свободным креслам, а к установленному в центре стола кресту, у основания которого лежат два терновых венца.

Боже праведный! Венцы немедленно водружают на головы ему и Ширин, которая перед тем, как оказаться вздернутой на крест, успевает крикнуть:

«Вы не смеете, я — иностранный дипломат и требую встречи со своим послом!»

Крест вдруг исчезает, и Аристотель взмывает вверх, увлекая за собой турчанку. Вместе они бьются о железную решетку купола, не в силах выбраться наружу. Он кричит возлюбленной:

«Если бы я только знал раньше, что умею летать, разве мы мчались бы к границе на машине?!»

За решеткой появляется тень Ахмед-паши, который грозит им пальцем, приговаривая:

«Я — владелец всего железа, я покрыл им этот купол, я сделаю то же самое со всем земным шаром!»

…Наступает просветление, грезы рассыпаются битым хрусталем и становятся явью. Очнувшись, «КОНСТАНТИНОВ» приподнимается на руке и видит роскошное тело Ширин, которая, прижавшись к нему, спит с открытым ртом и рассыпанными по ковру волосами. Агент пытается разбудить ее, но она спит бесчувственным сном мертвецки пьяного человека, совершенно недосягаемая в своем наркотическом забытьи. Он вновь пытается разбудить свою возлюбленную, но ее глубоко обморочное состояние продолжается. Наконец она чуть приоткрывает глаза и кончиками пальцев гладит его плечо. Спохватившись, отдергивает руку, распахивает во всю ширь свои огромные глаза черного жемчуга и в панике спрашивает:

— Ари, где мы?!

— Успокойся, милая, я рядом, значит, неважно, где мы. Главное — мы вместе…

Про себя же «КОНСТАНТИНОВ» думает о том, как трудно будет ему играть роль на посту ГАИ, когда придется наблюдать беспомощность и смятение турчанки, попавшей в расставленные силки. И кем расставлены — им же самим! Какое вероломство, черт подери, какое глумление над доверившейся ему любимой женщиной! Нет-нет, это — пытка! А пошли бы вы все на…

Не в силах выдержать устремленного на него взгляда, светящегося безграничной любовью и нежностью, агент резко вскакивает и, пряча глаза, с наигранной беззаботностью выдавливает из себя:

— Ширин, дорогая, может быть, выпьем по бокалу шампанского?

Не дожидаясь ответа, грек наливает полный бокал и залпом выпивает, затем еще и еще. Это предусмотрено сценарием Казаченко — от «КОНСТАНТИНОВА» должно разить перегаром, когда их остановят на посту ГАИ. Но агент явно переборщил — злость на себя, на Казаченко, бессилие что-либо изменить он пытается утопить в вине.

— Ари, ты с ума сошел! Что с тобой, милый? Почему ты так пьешь? Ты меня уже не любишь?! — турчанка вскакивает и бросается в открытые объятия Аристотеля.

— Нет-нет, — вмиг захмелев от вина и аромата обнаженного женского тела, бормочет «КОНСТАНТИНОВ». — Совсем наоборот… Я пью потому, что слишком сильно влюбил себя в тебя! Прости, я не рассчитал силы и слишком влюбился. Даже больше, чем должен был…

— Ари, объясни, что значит «должен был»?! — Ширин всем телом прижимается к греку и пытается заглянуть ему в глаза. — Кому ты должен?!

«КОНСТАНТИНОВ» делает над собой усилие, к нему возвращается способность разумно рассуждать и действовать в соответствии с полученным заданием. К тому же он знает, что свидание если и не снимается на видеопленку, то уж наверняка под контролем «слухачей».

Вместо ответа Аристотель всем телом прижимается к женщине, прячет лицо в ее волосах и шепчет ей на ухо:

— Ширин, дорогая, мне становится совсем не по себе от одной только мысли, что нам когда-нибудь придется расстаться… Все это время, с момента нашей первой встречи, я только и делаю, что думаю о тебе, ищу выход из создавшегося положения и… не нахожу его! Если бы я был на двадцать лет моложе, все было бы проще…

— Что было бы проще?

— Все! Ради тебя я бы оставил службу, родину, друзей… Я бежал бы с тобой сломя голову хоть на край света. Мы могли бы устроиться в любой стране, у нас же с тобой на двоих целый десяток языков. Но мой возраст!

— Ари, твой возраст для меня не помеха. Мой муж старше меня на двадцать лет. Для меня достоинства мужчины прямо пропорциональны его возрасту, поверь…

— Ширин, люди, то есть женщины твоих лет, склонны смотреть на жизнь куда как более оптимистично, чем представители моей профессии и моего возраста. Мы, разведчики, все пессимисты. Начнем с того, как бы мне удалось выбраться из России? Да, у меня есть заграничный паспорт, и не один, но… Кто же мне позволит пересечь границу без разрешения моего начальства? С моим паспортом меня остановит первый же пограничник! Мы, разведчики, все на учете!

«КОНСТАНТИНОВ» подобрался к сердцевине намеченной генералом Казаченко темы: выяснить возможность заполучить через «ШЕХЕРЕЗАДУ» чистый бланк турецкого паспорта — и теперь умолк, ожидая ответной реакции.

— Ари, у нас говорят: «Если черная кошка сама приходит в чей-то дом, она приходит, чтобы отвести беду».

— Нет, Ширин! Если под черной кошкой ты имеешь в виду себя, то ты пришла, чтобы принести счастье, а не отвести беду! Проблемы у меня возникли с твоим появлением, поэтому давай договоримся: ты и заберешь беду, тобой принесенную, и принесешь счастье в мой дом, который со временем станет нашим…

— Нашим? Ты не ошибся, Ари? У нас может быть наш дом?!

При этом турчанка невольно перевела взгляд на лежащую подле ее ног сумочку.

«Опять диктофон! — догадался “КОНСТАНТИНОВ”, перехватив взгляд турчанки. — Как же, черт подери, он мне надоел! А ведь Казаченко о нем знает, а мне ничего до сих пор не сказал… Эх, Олег Юрьевич, Олег Юрьевич! Далеко тебе до моего генерала Карпова! Ну ладно, придет время — сочтемся!»

— Ширин, любимая, я не в силах жить без тебя… Мы созданы друг для друга, наши отношения — это не просто страсть, это — настоящая любовь, она ниспослана нам Небом! Разве ты не чувствуешь этого? У меня есть только ты! Я уже в том возрасте, когда более ценят женщину, не с которой хотелось бы переспать, а с которой хотелось бы просыпаться… Ты — солнечный лучик в моей жизни кромешной безысходности! Ты — моя путеводная звезда, с тобой я уже вошел в тот мир, из которого возврата нет! Тебя я украду у твоего мужа, себя — у Главного штаба… Мы сбежим отсюда навсегда, мы спрячемся там, где нас никто и никогда не найдет! Меня ничто здесь не держит, у меня, кроме работы, ничего и никого в этой стране нет! Не отталкивай руку, протягивающую тебе сердце, помоги мне, и у нас будет наш дом! Мне нужен бланк турецкого паспорта, об остальном я позабочусь сам…

Во время горячего монолога грека сливообразные глаза турчанки стали медленно наполняться слезами, и наконец водопад хлынул сквозь ресницы.

— Милый, я попробую… Но вдруг ты передумаешь и решишь остаться? Ты ведь не сделаешь этого?

— Мое решение окончательно и пересмотру не подлежит! — громко произнес «КОНСТАНТИНОВ» и, прижав к себе женщину до хруста в костях, наполнил бокалы шампанским.

— За наше совместное греко-турецкое предприятие!