– Я вот сижу и думаю, – сказал я жене. – Почему бы летом опять не поехать на пару недель в ту гостиницу на Менорке, где мы в прошлом году так славно провели время? Может быть, это наш последний шанс что-то делать вместе. Всей семьей, я имею в виду. Давиду четырнадцать. Через год ему совсем не захочется ехать с нами.

Кристина посмотрела на меня; по ее лицу невозможно было понять, думает она об осьминогах или о чем-то другом.

– Мы могли бы, наверное, взять с собой Натали, – сказал я. – Тогда ему будет не так скучно.

Жена тяжело вздохнула.

– Пойду прилягу наверху, – сказала она.

Я был на кухне. Не успел я закурить сигарету, как вернулся Давид; за свисающими прядями волос не было видно его глаз. Вздохнув, он швырнул спортивную сумку в шкаф возле входной двери.

– Выиграли? – спросил я.

Он взглянул на сигарету в моей руке, поднял брови и только потом посмотрел на меня.

– Проиграли, – бросил он и двинулся в сторону своей комнаты.

– Давид… – сказал я.

Он остановился – с явной неохотой, но все-таки остановился.

– Что?

– Одну минутку. Хочу тебе что-то сказать. Мы тут решили, мама и я, что в этом году можно опять поехать в ту гостиницу на Менорке. Ты понимаешь, о чем я?

– Да, – сказал он.

В его голосе не было ни капли энтузиазма.

– И я вдруг подумал: знаешь, что, наверное, было бы приятно? Тебе? Если твоя подруга тоже поедет с нами. По крайней мере, если ей разрешат родители. В конце концов, мы едем всего на две недели, и проблемы я не вижу. Как ты думаешь?

Давид уставился на меня, его нижняя губа отделилась от верхней и повисла в воздухе, словно не могла решить, надо ли ей опуститься еще ниже.

– Натали понравится эта идея? Как ты думаешь? – сказал я.

Услышав имя своей подруги, он заморгал; а может быть, он заморгал потому, что до этого дня вообще не считал меня способным запомнить имя его подруги.

– Не знаю… – начал он, но вдруг глаза его посветлели. – Я думаю, все о’кей.

– Я тоже так думаю.

Усмехнувшись, я положил руку ему на затылок, легонько потрепал его голову и сказал:

– Знаешь что, для начала поскорее выясни у Натали, можно ли ей ехать. Тогда у меня будет время на бронирование.

И в это время зазвонил звонок.

Я нажал на кнопку, открывавшую наружную дверь. Макс снизу помахал рукой и через две ступеньки взбежал по лестнице; солнечные очки были сдвинуты на лоб.

– Болеешь? – спросил он, пожимая мне руку и с близкого расстояния глядя мне в глаза.

Я пожал плечами.

– Грипп, – сказал я.

Макс повернулся к Давиду:

– А это твой сын, я полагаю?

Он слегка тронул Давида за плечо и протянул ему руку.

– Много слышал о тебе, – сказал он и подмигнул мне. – Только хорошее, если верить твоему отцу.

Я внимательно следил, не подаст ли Давид какой-нибудь, пусть даже скрытый от глаз, знак узнавания, но Давид вел себя так, будто видел Макса впервые.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – ответил Макс.

Я положил руку на плечо Максу:

– Налить чего-нибудь?

Лицо Макса приняло задумчивое выражение.

– Ну, я бы соблазнился чашечкой чаю, – сказал он. – Лучше всего травяного, если он у тебя найдется. Если тебя не затруднит.

– Травяного чаю… – повторил я.

Я поднес руку к голове, словно собирался поразмыслить над тем, есть ли в доме чай.

Давид не сводил глаз с Макса; во взгляде сына я различил нечто такое, чего не видел уже давно – по крайней мере, в тех случаях, когда он смотрел на меня.

Макс засмеялся.

– Господи, дружище! – сказал он и ткнул меня в живот. – Ты бы видел себя! Травяного чаю! Какую скупердяйскую рожу ты можешь состроить! Ха-ха! Замечательно!

Я тоже засмеялся. В глазах Давида заискрилось явное удовольствие.

– Здорово! – сказал Макс. – Я частенько делаю так в кафе. Знаешь, в одном из тех настоящих темных погребков, где в два часа дня все сидят за старой можжевеловкой. А я вдруг спрашиваю: «Если пьешь больше двух чашек, не дешевле ли взять чайничек травяного чаю?» И вижу рожи посетителей за стойкой бара. Не передать словами.

Давид засмеялся. Я не сразу понял, что уже несколько лет не слышал от него такого смеха: это шло от души, это не был тот снисходительный, скептический смешок, к которому я успел привыкнуть.

– Да, – сказал мой сын. – Здорово.

Мы стояли на балконе, опираясь локтями о перила, и смотрели вдаль, поверх сада. Давид ушел в свою комнату. Кристина все еще дремала наверху. Макс выпустил сигаретный дым через нос и покрутил свой бокал «Джека Дэниелса»: кубики льда столкнулись друг с другом и зазвякали.

Мы уже некоторое время стояли там, почти не разговаривая; то, что надо было обсудить, мы обсудили в общих чертах. Макс уже раза два взглянул на свои водолазные часы; а однажды раздался писк – звуковой сигнал; Макс только покачал головой и глотнул еще виски.

И в этот пустой момент – без будущего, а если разобраться, то и без прошлого – снизу внезапно послышался шум шагов, а потом человеческий голос:

– Давай… давай…

Дверь в сад открылась, и вышла госпожа Де Билде. В руке она держала оловянную миску.

– Давай, мальчик…

За ней в сад вышел пес; мы слышали, как скребут по плиткам его когти. Собаки лучше чувствуют (интуиция или инстинкт?), из какого угла можно ожидать опасности; прежде чем уткнуться носом в миску, пес устало приподнял голову и долго смотрел на нас, не отводя взгляда.

– Давай… – сказала госпожа Де Билде; не подозревая о нашем присутствии у себя над головой, она достала из кармана фартука носовой платок и громко, протяжно высморкалась.

– Через полмесяца мы на две недели уезжаем на Менорку, – сказал я.

Продолжая наблюдать за тем, что происходило под нами, Макс несколько раз кивнул – почти незаметно. Услышав мой голос, госпожа Де Билде посмотрела наверх, наморщила лоб и прищурилась, словно ей мешал свет. Потом она пожала плечами. Шаркая ногами и качая головой, она устремилась к двери своей кухни.

Макс допил свой виски и посмотрел на меня.

– Мы уезжаем шестнадцатого июля, – уточнил я.