Летящий черный фасад, одетый в стекло; экзоскелет проступает балконами. Квартира сына на сорок восьмом этаже. Кухня постепенно наливается светом. Ли Цин разогревает в микроволновке клецки; разливает чай по кружкам с эмблемами и лозунгами, прославляющими технический прогресс.

– Ешь, – говорит он. – Халат мой надень.

Из окна должен быть виден восход солнца, но он как-то теряется за беспорядочным переплетением крыш и антенн.

Какой матрас-то у него маленький, жесткий! Едва дыша, она слушает одновременно и приглушенный шум транспорта, и сына, который, расхаживая по комнате, надевает костюм, завязывает галстук. Ей кажется, что она все еще плывет по реке, кровать качается туда-сюда, а течение влечет все дальше.

– Ты отдыхай, – говорит Ли Цин, и его лицо над ней склоняется подобно луне. – Это хорошо, ты правильно сделала, что приехала.

Просыпается вечером. По потолку ползет какой-то жук, переваливая через завитки лепнины. По стене стекает вода: сосед сверху спустил воду в туалете или раковина у него на кухне потекла.

Мать сидит за столом и ждет сына. Сон не торопится с ней расстаться. Тяжелые и толстые шторы задернуты.

Он приходит домой чуть раньше восьми. Бросает пиджак на кушетку.

– Ты поспала? Сейчас закажу что-нибудь поесть.

В одном носке у него дырка, сквозь которую видно пятку.

– Ли Цин. – (Она прочищает горло.) – Сядь, пожалуйста.

Он ставит на огонь чайник и садится, смотрит. Взгляд тверд и упорен. Она пытается этот его взгляд выдержать.

– Ты разговаривал с Учителем Ке? Ну, когда был у нас в деревне.

– С учителем на пенсии?

– Да. Что ты ему говорил?

Чайник на плите, нагреваясь, начинает шуметь.

– Я объяснял ему насчет плотины. У него вроде были кое-какие вопросы. Я пытался на них ответить.

– И все?

– И все.

– Ты только разговаривал с ним?

– Я только разговаривал с ним. И выдал ему его чек переселенца.

Перила балкона вибрируют на ветру, хранительница семян сглатывает. Ее сын вытаскивает из кармана сигарету, сует в рот и чиркает спичкой.