2
Наутро Мегрэ повеселел и даже прошелся пешком до самой набережной Орфевр. Муниципальные машины для подметания улиц не спеша двигались вдоль безлюдных тротуаров, оставляя за собой широкие полосы влажного асфальта. Припекало, и над Сеной поднимался пар.
В уголовной полиции, поднимаясь по лестнице, комиссар заметил увешанного аппаратами фотографа, который чего-то ждал. Мегрэ хорошо знал этого человека. Он поспевает всюду, где произошло преступление. Работает на какое-то агентство и часто проводит целые часы в ожидании, не случится ли что. Рыжий, похожий на чересчур рослого мальчишку, он славится настырностью: гони его в дверь — влезет в окно.
Коллеги называют его Коко. На самом деле его зовут Марсель Кон.
На всякий случай он сфотографировал Мегрэ на лестнице — как минимум, в двухсотый раз.
— Вы вызывали свидетелей?
— Нет.
— Вас уже кто-то ждет в коридоре.
— Что ж, первая новость.
И вправду, на скамье сидел мужчина весьма преклонных лет. Держался он, несмотря на возраст, очень прямо и встал быстро, легко.
— Господин комиссар, не можете ли уделить мне время для небольшого разговора?
— Вы по поводу преступления в районе Центрального рынка?
— Да, убийства в тупике Вье-Фур.
Сперва, по давней привычке, Мегрэ заглянул в комнату инспекторов. Там все сидели без пиджаков, окно было распахнуто настежь. Комиссар увидел Торранса, тот просматривал статью в газете, озаглавленную: «Комиссар Мегрэ идет по следу».
На самом-то деле следов нет и в помине.
— Что новенького, ребята?
— Как всегда, анонимные письма. Два письма от сумасшедших — уже не первые…
Вернувшись в кабинет, Мегрэ позвонил в парикмахерскую школу.
— Мсье Жозеф? Хочу попросить вас об одной услуге… Не могли бы вы послать кого-нибудь из ваших учеников в Институт судебной медицины? Надо сбрить Барину усы и бородку. Оплату, разумеется, гарантирую.
— Лучше я схожу сам: дельце-то деликатное…
Затем Мегрэ позвонил в картотеку, его соединили с Мёрсом.
— Местраль на месте?
— Только что пришел.
— Пошлите его в Институт судебной медицины. Там он увидит парикмахера, который должен сбрить у нашего незнакомца усы и бороду. Когда с этим будет покончено, пускай сделает для меня несколько приличных снимков в разных ракурсах. Это очень срочно.
Едва он повесил трубку, телефон зазвонил.
— Алло! Комиссар Мегрэ?
Голос показался ему знакомым.
— Я звонила вам вчера насчет убийства в районе Центрального рынка…
Говорила та из собеседниц, что помоложе.
— Вероятно, вас интересует тот же вопрос?
— Да.
— Вы не единственная, кто обратился ко мне с ним.
— А-а…
— Мне звонила еще одна женщина и спрашивала в точности то же, что вы.
— И что вы ей ответили?
— Я скажу это вам только при личной встрече или если вы назоветесь и укажете ваш адрес.
— Мне бы не хотелось…
— Как угодно, дело ваше.
На этот раз Мегрэ сам бросил трубку, бормоча сквозь зубы:
— Вот ведь негодная!
Итак, кто такой этот Барин, известно троим: двум женщинам, справлявшимся по телефону насчет шрама, и, естественно, убийце.
Мегрэ встал, открыл дверь. Маленький, сухонький посетитель легко вскочил и пошел ему навстречу.
— Я уже беспокоился, вдруг вы меня не примете.
В его походке, разговоре, манере держаться было что-то странное, но что именно — Мегрэ не понимал.
— Меня зовут Эмиль Югон, живу на улице Лепик, в той же квартире, где жили мои родители, когда я родился.
— Садитесь.
— Мне, видите ли, ровным счетом восемьдесят пять лет.
Похоже, человечек немало гордится, что сумел дожить до таких лет и при этом сохранить вполне сносную форму.
— Я пришел сюда с Монмартра пешком. Каждый день хожу пешком часа два, не меньше.
Мегрэ понимал, что приступать к посетителю с вопросами бесполезно.
— У нас в квартале меня прозвали Полковник. Причем полковником я никогда не был, дослужился только до капитана. Когда началась война четырнадцатого года, я учился в унтер-офицерской школе… Всюду я побывал: и под Верденом, и на Шмен-де-Дам. Под Верденом ни царапины. Зато на Шмен-де-Дам осколком снаряда меня ранило в ногу, вот, по сей день хромаю. А во время второй мировой у меня уже возраст вышел, так что обошлось без меня.
Чувствовалось, что он весьма собой доволен. Комиссар призвал на помощь терпение и мечтал лишь, чтобы Полковнику не взбрело в голову посвятить его во все подробности своей биографии.
Но вместо этого посетитель неожиданно спросил:
— Вы установили его личность?
— Нет еще.
— Может, я и ошибаюсь, но, по-моему, его звали Марсель Вивьен, и я очень удивился бы, если бы это оказался не он.
— Вы были знакомы с убитым?
— У него была мастерская тут же в нашем дворе, напротив моих окон. Куда бы я ни шел, обязательно заглядывал к нему поздороваться.
— Когда это было?
— Почти сразу после второй мировой, в сорок пятом.
— Сколько лет было тогда убитому?
— Около тридцати пяти. Высокий такой был, крепкий парень, лицо умное, открытое…
— Чем он занимался?
— Он был столяром-краснодеревщиком. И посещал курсы прикладного искусства. Занимался главным образом реставрацией старинной мебели. Я у него великолепные вещицы видел, сплошь инкрустация.
— Он жил в том же доме, что и вы?
— Нет. У него там была только мастерская, вся застекленная. Приходил утром, вечером уходил.
— И он действительно был похож на фотографии, которые вы видели в газетах?
— Я совершенно в этом убежден, хотя тогда он не носил ни усов, ни бороды.
— А вы не знаете, был он женат?
— Как не знать! Иногда в конце дня за ним заходила жена, на вид его ровесница. И дочка у него была, лет семи-восьми. Она часто забегала после школы поцеловать отца.
— Когда вы потеряли его из виду?
— Не то в конце сорок пятого, не то в начале сорок тертого. В одно прекрасное утро он не пришел в мастерскую, и назавтра не пришел, вообще больше не показывался. Сперва я подумал — болеет. Потом появилась его жена, у нее был ключ. Она прошла в мастерскую и возилась там очень долго, видать, вещи разбирала.
— А после того вы ее видели?
— Да она и сейчас живет в нашем квартале, часто бывает на улице Лепик, покупает овощи с тележек. Несколько лет кряду я встречал на улицах и дочку. Она выросла и теперь уже, наверно, замужем.
— А что сталось с мебелью, которая была в мастерской?
— Все забрал владелец мебельной лавки. А мастерскую занял слесарь.
Мегрэ выложил перед посетителем снимки человека, убитого в тупике Вье-Фур. Полковник внимательно их рассмотрел.
— Остаюсь при своем мнении. Я почти уверен, что это он. Знаете, я давно на пенсии. Летом усядусь на скамейке где-нибудь в сквере или на террасе и разглядываю прохожих. Пытаюсь угадать, кем они работают, как живут. А это развивает наблюдательность.
— Скажите, на вашей памяти с этим человеком не происходило никаких несчастных случаев?
— У него не было машины.
— Несчастные случаи бывают разные. У него не было ранений черепа?
Полковник хлопнул себя по лбу.
— Конечно! Помню, лето было в разгаре. Жара, как вот сейчас. Он возился во дворе с каким-то стулом, у которого не хватало ножки. Я выглянул из окна и вижу: ему на голову валится горшок с геранью. Мадемуазель Бланш с четвертого этажа, поливая цветы, нечаянно столкнула этот горшок вниз. Вивьен отказался ехать в больницу или к доктору. Сам продезинфицировал себе рану и пошел в аптеку. Там ему сделали перевязку.
— Шрам остался заметный?
— Нет, волосы у молодого человека были густые, длинные и такие пышные, что совершенно закрывали пораненное место.
— И больше ничего не помните? Никогда с тех пор не встречали этого человека в вашем квартале?
— Никогда.
— А его жена и дочь остались жить там же? Выходит, он переехал без них?
— Выходит, что так.
— Скажите, он не пил?
— Ручаюсь, нет. Каждое утро около десяти на несколько минут запирал мастерскую и шел в соседнее бистро попить кофе.
— Нет ли у вас в доме жильцов, которые вселились еще до сорок пятого года?
— Дайте подумать… Привратница… Да, привратница та же. Муж ее умер — он был полицейский. Она совсем постарела… Мадемуазель Бланш, о которой я вам рассказывал, та еще жива, но прикована к креслу и, кажется, совсем из ума выжила. А на других этажах?.. Семья Трабюше с четвертого. Сам Трабюше служил в налоговом управлении, теперь, конечно, тоже на пенсии. Все постарели, что поделаешь.
— Вы полагаете, Трабюше могли бы узнать Марселя Вивьена?
— Может, и могли бы, да только окна у них выходят на улицу, и они меньше моего знали, что делается во дворе.
— Благодарю вас, что обратились к нам, господин Югон. Полагаю, что ваши показания чрезвычайно помогут следствию. Сейчас инспектор проводит вас в другой кабинет, и там я очень прошу вас повторить в точности все, что вы мне рассказали.
— Меня вызовут на суд свидетелем?
Старичок явно был в восторге.
— Не торопите события: сперва нам надо задержать убийцу и окончательно установить личность убитого.
Мегрэ распахнул дверь в комнату инспекторов и остановил выбор на Лурти: он быстрее всех печатает на машинке.
Комиссар объяснил Лурти, что от него требуется, тот взял Полковника на себя.
Похоже, конец нити у них в руках. Перед тем как отправиться на улицу Лепик, Мегрэ решил дождаться фотографий. Он знал — Местраль работает быстро. Чтобы унять нетерпение, комиссар принялся разбирать почту.
В половине одиннадцатого перед ним вырос фотограф с пачкой готовых снимков в руках.
— Вам не кажется, что теперь он выглядит помоложе?
— Пожалуй. Впрочем, похоже, он был не так уж и стар. Эксперт дает ему лет пятьдесят пять, не больше. По сколько отпечатков вы сделали?
— Каждая поза в пяти экземплярах, если, конечно, слово «поза» применимо к покойнику. Кстати, на этого вашего парикмахера так подействовала обстановка, что он, по-моему, чуть не грохнулся в обморок.
— Благодарю. Изготовьте мне еще отпечатки: они понадобятся всем газетам.
Мегрэ сунул в карман по два экземпляра каждого снимка, еще одну фотографию протянул Коко — самому настырному фотографу в Париже.
— Держите. Часть работы за вас уже сделали. Здесь наш неизвестный снят после того, как ему сбрили бороду и усы. Пускай ваше агентство распечатает фотографии и разошлет их в любые газеты по своему усмотрению.
Два снимка Мегрэ дал Ледюку, одному из самых молодых инспекторов.
— Отнесите в две наиболее популярные вечерние газеты. Поспешите: они выходят из типографии вскоре после обеда. Помните: снимки отдавать только в собственные руки главному редактору или секретарю редакции.
Затем Мегрэ проследовал в самый конец коридора и заглянул в кабинет, где Лурти отстукивал на машинке показания Полковника. Старичок снова вскочил.
— Не вставайте, прошу вас. Я хотел только показать вам вот это.
Он протянул Полковнику новые фотографии. Едва скользнув по ним взглядом, отставной вояка расплылся в улыбке.
— Это он. Теперь-то я уверен, что не обознался. Постарел, конечно, но это Вивьен и никто другой.
Комиссар кивнул Лурти, чтобы тот продолжал, и вернулся в комнату инспекторов.
— Бери шляпу, Торранс.
— Куда мы теперь?
— На Монмартр. Наша цель — улица Лепик.
Он показал инспектору фотографии.
— Вы велели сбрить ему усы и бороду?
— Да, сегодня утром. Ко мне только что приходил один восьмидесятипятилетний капитан в отставке. Утверждает, что узнал нашего незнакомца, хотя и не видел его последние двадцать лет.
— Кем оказался убитый?
— Вроде бы столяр-краснодеревщик. У него была мастерская на улице Лепик, и в один прекрасный день он исчез.
— Двадцать лет назад?
— Да.
— Семья у него была?
— Кажется, жена и дочь.
— Тоже исчезли?
— Нет. Остались жить в том же квартале.
Они взяли одну из небольших черных машин, что принадлежат уголовной полиции, и поехали на улицу Лепик, забитую тележками зеленщиц.
Дом 65-а оказался в начале улицы, на левой стороне.
— Постарайся приткнуть где-нибудь машину и догоняй меня. Я, наверно, буду у привратницы.
Привратница оказалась еще молодой и приветливой. Она посмотрела на комиссара сквозь стеклянную дверь привратницкой. Мегрэ постучал, и она открыла.
— Что вам угодно?
— Я комиссар Мегрэ из уголовной полиции.
— Вы по поводу кого-нибудь из наших жильцов? — удивилась она.
— Нет, меня интересует человек, который когда-то давно был вашим жильцом.
— Значит, я не обозналась.
— Что вы имеете в виду?
— Увидела вчера фотографию в газете и сразу вспомнила господина Вивьена. Я даже сказала об этом молочнице, но потом подумала и говорю ей же: «Нет, не может быть, что это он. Такой славный парень, такой труженик… Нипочем не поверю, чтобы он стал клошаром».
Мегрэ показал ей новые снимки, и в это время в привратницкую вошел Торранс.
— Это наш инспектор. Всмотритесь хорошенько в снимки.
— Да мне и всматриваться не надо — это он. Вчера я малость засомневалась только из-за усов и бороды. Вы, значит, велели его побрить.
Пристально глядя на фотографию, она добавила:
— Никак в себя не приду от изумления.
— Не помните ли вы, каким образом он съехал от вас? Заранее отказался от помещения? Вернул заказчикам мебель, которую брал на реставрацию?
— Ничего подобного. Просто ушел и больше не пришел, и никто у нас в квартале его с тех пор в глаза не видел.
— Кто-нибудь заявил в полицию о его исчезновении?
— Жена, наверно, заявила, не знаю. Она изредка приходила к нему днем. А дочка чуть не каждый день забегала. Прибежит, поцелует и дальше по своим делам… Они жили недалеко отсюда, на улице Коленкура, номера дома не знаю, там напротив была красильня.
— Скажите, вы с тех пор видели его жену?
— Видела, и нередко, у тележек: она по-прежнему ходит за покупками на улицу Лепик. Сильно похудела, худая стала, как щепка, а раньше была пухленькая.
— Вы с ней не заговаривали?
— Она на меня несколько раз смотрела, но видно было, что не узнает.
— Давно вы встречали ее в последний раз?
— Несколько месяцев, а то и год назад.
— А что с девушкой? Ей теперь должно быть двадцать восемь.
— Не помню, кто мне сказал, что она вышла замуж и дети есть.
— Живет по-прежнему на Монмартре?
— Говорят, да. Только не знаю — где именно.
— Можно взглянуть на мастерскую?
— Идите прямо по коридору, там в конце дверь во двор. В мастерской вы сейчас застанете слесаря, господина Бенуа, он работает.
Слесарь оказался симпатичным человеком лет тридцати.
— Чем могу служить?
Мегрэ протянул свое удостоверение.
— Вы, наверно, насчет бедняги, которому всадили в грудь три пули? Сегодня утром в бистро, где я по утрам пропускаю стаканчик, только и разговоров было, что об этом.
— Вы его знали?
— Нет, откуда же. Мне было всего десять, когда он отсюда съехал. Мастерскую после него занял обойщик и хозяйничал здесь лет пятнадцать. Он был уже немолод, ну и решил перебраться в деревню. Тогда я и снял это помещение.
— Не обращался ли к вам кто-нибудь за сведениями о Марселе Вивьене?
— Никто. А вот со вчерашнего дня здешние старожилы без конца его поминают. Нынче я о нем наслушался утром, пока пил кофе с рогаликами. Старики и пожилые его помнят, и никто не может взять в толк, почему он стал бродягой. Говорят, красавец был, высокий, крепкий, прекрасное ремесло в руках, да и зарабатывал неплохо. И вот пропал, слова никому не сказав.
— Даже жене?
— Говорят, даже ей. Не знаю, может, врут. Я-то повторяю с чужих слов. Будто бы через несколько дней, а то и через неделю, она приходила сюда, чтобы расспросить людей. Вот все, что мне известно, но если хотите услышать то же самое своими ушами, вам стоит лишь заглянуть в бистро по соседству.
— Благодарю.
Мегрэ вместе с Торрансом вернулся на улицу Лепик. Что ж, личность человека, убитого в районе Центрального рынка, теперь почти не вызывает сомнений. Спутники вошли в небольшой бар. У старомодной стойки сидели одни завсегдатаи — это бросалось в глаза с первого взгляда.
— Что вам угодно?
— Пива.
— Мне тоже, — добавил Торранс.
С улицы, с тележек, теснившихся вдоль тротуаров, проникал аппетитный запах овощей и фруктов.
Хозяин подал пиво.
— Скажите, вы, часом, не комиссар Мегрэ?
— Да, это я.
— Тогда вы небось насчет того бродяги, чей портрет напечатали вчера в вечерних газетах?
Теперь на них устремились все взгляды. Вопрос заключается только в том, кто заговорит первый.
Первым заговорил мясник в забрызганном кровью фартуке — здоровенный малый с огромными ручищами.
— Почем вы знаете, может, он удрал с какой-нибудь девчонкой, а когда получил отставку, то вернуться к супружнице духу не хватило? Был у меня подручный, лет десять проработал, таким смирным казался, что дальше некуда. И вот в один прекрасный день он как сквозь землю провалился. Сбежал с восемнадцатилетней соплячкой. А самому уже стукнуло сорок пять. Через два года его след отыскался в Страсбурге, на бирже труда.
Слушатели закивали, подтверждая подлинность истории. Бистро было из тех, которые на каждом шагу встречаются в небогатых кварталах. Большинство посетителей составляли ремесленники, мелкие торговцы, пенсионеры, завернувшие сюда с утра промочить горло.
— А видел его кто-нибудь после того, как он пропал?
Завсегдатаи переглянулись. Какой-то тщедушный парень в кожаном переднике выразил общее мнение:
— Не такой он дурак, чтобы возвращаться в свой квартал.
— Вы были знакомы с его женой?
— Нет. Не знаю даже, где он жил. Я его встречал только здесь: он приходил попить кофе, но все молчком.
— Считаете, он был гордец?
— Нет, просто не любил вступать в разговоры.
Мегрэ пил пиво — первую кружку за день. Он ведет учет кружкам. При встрече с доктором Пардоном не без гордости сообщит ему результат своих подсчетов. С курением, правда, дело обстоит не так блестяще, число выкуренных за день трубок не уменьшается. Но нельзя же отнимать у человека все радости разом на том основании, что ему пошел пятьдесят пятый год!
— Мне сдается, я столкнулся с ним как-то на улице Коссонри, но он был совсем седой и одет, словно нищий. Я решил, что обознался, и пошел своей дорогой.
Это сообщил старичок, потягивающий аперитив, который был в моде сорок лет назад: теперь такого уже давно никто не заказывает.
— Когда вы его видели?
— Месяца три будет. Или нет, раньше: еще весна не началась, а весна в этом году припоздала.
— Благодарю вас.
— Не стоит. Всегда рад помочь. Надеюсь, вы не упустите мерзавца, который начинил его свинцом.
Затем Мегрэ и Торранс направились на улицу Коленкура. Если жена Вивьена и живет на старом месте, то как ее найти? Звонить в каждую дверь, приставать с расспросами ко всем привратницам?
У Мегрэ не хватало духу пускаться в столь долгое предприятие, да еще по такой жаре. Он взял курс на улицу Ламбер, где размещался комиссариат полиции.
Когда-то он знал человека, который исчез при тех же обстоятельствах, что и краснодеревщик, но трудно судить, насколько сходны были причины обоих исчезновений.
Тот был парижский промышленник, преуспевающий и на первый взгляд не отягченный никакими проблемами. Возраст — пятьдесят с небольшим, жена, двое детей: двадцатилетний сын, студент университета, и дочь на три года младше, никто о ней худого слова не говорил.
Однажды утром, в обычное время, он уехал в Леваллуа, где у него было предприятие. Машину вел сам. С тех пор несколько лет о нем не было ни слуху ни духу.
Машину обнаружили недалеко от улицы Тампль. Любовницы, по общему мнению, у него не было. Лечащий врач утверждал, что пропавший не страдал никакой серьезной болезнью и мог прожить еще многие годы.
Полиция искала везде, но не там, где следовало. На самом деле в один прекрасный день он попросту решил стать клошаром. Продал одежду старьевщику с улицы Блан-Манто, взамен получил какие-то обноски. Перестал бриться.
Три года спустя один из поставщиков узнал его в Ницце, несмотря на то, что все лицо у него заросло густой бородой. Он торговал газетами на террасах кафе. Поставщик рассудил, что нужно сообщить в полицию, а кроме того, позвонил его жене. Полицейские прочесали город, но пропавшего так и не нашли. Мегрэ часто о нем вспоминал.
— Не кажется ли вам, сударыня, что поиски следует прекратить? Вы убедились, что ваш муж жив и здоров. Он живет так, как ему больше нравится.
— Неужели вы собираетесь мне доказывать, что он сам, по доброй воле, стал бродягой?
Она не поняла. Ее муж сохранил свое удостоверение личности, и через пятнадцать лет, когда он умер в старинном, в те годы еще не снесенном квартале Марселя, полиция известила об этом его родных.
— Добрый день, Дюбуа, — бросил Мегрэ полицейскому, сидевшему за перегородкой.
Каким-то чудом, а может быть, по причине лета, в комиссариате было безлюдно.
— Шеф только что вышел, скоро вернется.
— У меня дело не к нему. Проверьте по вашим спискам, проживает ли еще в вашем округе некая госпожа Вивьен, Марсель Вивьен.
— Ее последний адрес?
— Улица Коленкура, номер дома неизвестен.
— Адрес недавний?
— Очень давний. Она жила там двадцать лет назад.
Полицейский углубился в огромные книги в черных переплетах, время от времени водя пальцем по страницам.
Через четверть часа он отыскал.
— Ее имя Габриэль?
— Да.
По-прежнему живет на улице Коленкура, дом шестьдесят семь.
— Благодарю вас, Дюбуа. Вы избавили меня по меньшей мере от часа блужданий от дома к дому: улица Коленкура длинная.
Мегрэ и его спутник вернулись в машину, хотя до места было метров триста, не больше. Дом номер шестьдесят семь находился близ площади Константен-Пекёр.
— Мне подняться с вами?
— Лучше я пойду один. Если явимся вдвоем, она, чего доброго, испугается.
— Жду вас у Маньера.
До знаменитой пивной было рукой подать. Мегрэ постучался в привратницкую. Еще не старая привратница раскладывала на блюде фрукты.
— Войдите.
Он толкнул дверь.
— Чем могу служить?
— Мне нужно кое-что выяснить. Скажите, госпожа Вивьен еще живет здесь?
— Пятый этаж.
— В той же квартире, где жила с мужем?
— Я тогда еще здесь не служила: мне было совсем мало лет. Кажется, госпожа Вивьен сменила квартиру на более скромную: теперь у нее две комнаты и кухня, окна во двор.
— Она дома, не знаете?
— Скорее всего, дома. Она выходит только по утрам за покупками. И то не каждый день.
Комиссар направился к тесному лифту. Догнав Мегрэ, привратница предупредила:
— Ее дверь налево.
— Благодарю.
Мегрэ сгорал от нетерпения. Похоже, он ухватился за верную ниточку. Еще несколько минут и он все узнает о незнакомце, убитом в тупике Вье-Фур.
Он нажал на кнопку звонка и услышал его дребезжание по ту сторону двери. Затем дверь отворилась Нахмурив брови, на него смотрела немолодая женщина с жесткими чертами лица.
— Госпожа Вивьен?
— Что вам от меня надо? Вы журналист?
— Нет. Я комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Полагаю, это вы мне вчера звонили.
Она не ответила ни да, ни нет, не пригласила его войти. Они смотрели друг на друга, словно не зная, как быть дальше. Наконец Мегрэ решился, толкнул дверь и шагнул в прихожую.
— Мне нечего вам сказать, — решительно объявила она.
— Я прошу вас только ответить на несколько вопросов.
Полуоткрытая дверь вела в гостиную, напоминавшую скорее портняжную мастерскую. Швейная машинка на маленьком столике, на большом столе — ворох недошитых платьев.
— Вы, оказывается, портниха?
— Каждый зарабатывает на жизнь, как может.
Стулья были так же завалены, как стол, и Мегрэ остался на ногах. Собеседница его тоже не садилась.
Его поразила жесткость черт ее липа, напряженная чопорность осанки. Чувствовалось, что этой женщине многое пришлось выстрадать, и вся она словно застыла, ушла в себя.
Она была бы очень недурна собой, если бы дала себе труд одеться понарядней, но видно было, что собственная внешность ее не заботит.
— Вчера мне звонили дважды, оба раза женщины. Обе задали один и тот же вопрос и сразу прервали разговор, явно не желая быть узнанными. Думаю, что другая была ваша дочь.
Ответа не последовало.
— Ваша дочь замужем? И дети есть?
— Какое вам дело? Почему бы вам не оставить нас в покое? Если так пойдет дальше, набегут журналисты, фотографы…
— Могу обещать, что никому не дам вашего адреса.
Она пожала плечами, словно смиряясь с неизбежным.
— Вашего мужа опознали несколько человек. Следовательно, сомневаться не приходится. Вы знали, что с ним сталось?
— Нет.
— Что он вам сказал тогда, двадцать лет назад, перед тем как исчезнуть?
— Ничего.
— Перед этим вы не замечали в нем никаких перемен?
Мегрэ показалось, что ее передернуло. Но он не поручился бы, что не ошибся.
— Он вел себя так же, как всегда.
— Вы были в добрых отношениях?
— Я была его женой.
— Мужья и жены сплошь и рядом не ладят между собой и отравляют друг другу жизнь.
— У нас такого не было.
— Случалось ли вашему мужу уходить вечером из дому без вас?
— Нет. Мы ходили всегда вместе.
— Куда, например?
— В кино. Или гуляли где-нибудь неподалеку.
— Не показалось ли вам, что накануне исчезновения он был чем-то озабочен?
— Нет.
Мегрэ не мог избавиться от впечатления, что она лжет, потому и отделывается односложными ответами.
— К вам приходили гости?
— Нет.
— Даже родные?
— Ни у него, ни у меня нет родных в Париже.
— Где вы познакомились?
— В магазине, где я работала.
Лицо у нее было матово-бледное, как у всех, кто проводит дни в четырех стенах, и держалась она, как деревянная.
— Это все?
— Нет ли у вас его фотографии?
— Нет.
— Но я вижу там, на камине.
Из рамки весело улыбался молодой Марсель Вивьен.
— Эта фотография останется там, где она сейчас.
— Но я ее переснял бы и сразу же вернул.
— Я сказала: нет. Какое право вы имеете лишать меня последнего, что у меня осталось?
Она шагнула к выходу.
— Я хотел бы узнать адрес вашей дочери.
— А где вы раздобыли мой?
— В комиссариате полиции.
Похоже, еще немного, и она посоветовала бы Мегрэ поискать адрес ее дочери тем же способом. Потом, снова пожав плечами, ответила:
— Дочери было всего восемь, когда он исчез.
— Она замужем, не так ли?
На камине виднелась фотография двух малышей, примерно шести и четырех лет.
— Да, замужем. Ее теперь зовут Одетта Делаво. Живет на улице Маркаде, дом двенадцать. А сейчас уходите. После обеда ко мне придет на примерку заказчица, а платье еще не сметано.
— Благодарю вас, — отозвался Мегрэ с некоторой иронией.
— Не за что.
Ему хотелось задать ей еще множество вопросов, но он чувствовал, что настаивать бесполезно. Чтобы ее приручить, потребуется немало времени, если только такое вообще возможно.
На террасе пивной Маньера он разыскал Торранса.
— По кружке? — предложил инспектор.
И Мегрэ не устоял. Это уже вторая сегодня.
— Как она?
— Неподатлива.
Он злился на эту женщину, своим молчанием затруднявшую ему задачу, но в душе понимал ее.
Потребует ли она, чтобы ей выдали тело мужа, захочет ли устроить достойные похороны? И думала ли об этом, пока Мегрэ не нагрянул к ней на улицу Коленкура?
Торранс словно угадал, о чем думает шеф, и пробурчал:
— Так или иначе, а хоронить его придется.
— Да.
— Набегут репортеры, фотографы.
— Отвези меня на улицу Маркаде, дом двенадцать.
— Тут рукой подать.
— Знаю. На Монмартре до всего рукой подать.
В этом уголке Парижа люди подолгу живут в одних и тех же квартирах. Иные почти никогда не бывают в центре.
— Едем к дочери?
— Да.
Дом, похожий на тот, что на улице Коленкура, разве что чуть поновей да лифт попросторней.
— Я подожду здесь?
— Да. Вряд ли я у нее задержусь. Судя по приему, оказанному мне мамашей…
Он спросил дорогу у привратницы, на этот раз весьма почтенных лет.
— Третий этаж направо. Четверть часа назад она как раз вернулась с детьми с прогулки.
— Ее муж приходит домой к завтраку?
— Нет. Ему не успеть. Работа у него непростая: он заведует отделом в универмаге «Бон марше».
Мегрэ поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру направо. За дверью слышались детские голоса. Квартира оказалась светлая, в эти часы ее заливало солнце.
Молодая женщина, открывшая дверь, недоверчиво посмотрела на посетителя.
— Вы, вероятно, комиссар Мегрэ?
— Да.
— Кто вам дал мой адрес?
— Ваша матушка — я прямо от нее.
— Она вас приняла?
— Да. Ей ведь не в чем себя упрекнуть, не так ли:
— Разумеется, ей не в чем себя упрекнуть, но разговоры о прошлом для нее невыносимы.
— Тем не менее она держит на каминной доске фотографию вашего отца.
Двое детей ползали на коленках, играя с электрической железной дорогой.
— Одного не понимаю: зачем вы повесили трубку? Я как раз хотел задать вам несколько вопросов.
— Не хочу, чтобы вся улица указывала на меня пальцами.
— А что думают соседи о вашей семье?
— Что отец умер двадцать лет назад и с тех пор мама — вдова.
— Вероятно, она все равно пойдет на опознание покойного и попросит, чтобы ей выдали тело для устройства похорон.
— Об этом я не подумала.
— Неужели вы обе предпочли бы, чтобы его похоронили в общей могиле?
— Говорю вам, я об этом не подумала.
— Вы хорошо помните отца?
— Прекрасно помню. Не забывайте: мне было уже восемь, когда он исчез.
— Какой он был?
— Красивый, очень сильный, жизнерадостный. Мы с ним часто гуляли вдвоем, и он покупал мне мороженое, разрешал все, что захочу.
— В отличие от матери?
— Мама была строже. И все время боялась, что я перепачкаюсь.
— Откуда вы узнали, что отец больше не вернется? Он вам прислал письмо?
— Если и прислал, мама мне об этом никогда не говорила. Да нет, вряд ли он написал. Мы ничего не знали. Мама все время ждала, каждый день ходила в мастерскую на улице Лепик, проверяла, вдруг он там.
— Вы не замечали ничего особенного в последнее время перед его исчезновением?
— Нет. Мама вам ничего не сказала?
— Я не добился ничего, кроме односложных ответов. А вы полагаете, ей есть что сказать?
— Не знаю. Я никогда ее не спрашивала, но мне кажется, она постоянно что-то от меня скрывала.
— Вы уже не девочка, и, думается, я могу вас спросить, не слыхали ли вы, чтобы у вашего отца была любовница?
Она покраснела.
— Странно! Мне это тоже приходило в голову. Но весь его образ жизни исключает подобные предположения. Он не бросил бы нас ради другой женщины или хотя бы сделал это в открытую.
— Были у него друзья?
— Не знаю. К нам никто не ходил. Отец был не из тех, кто проводит вечера за картами, в кафе.
— Ваши родители ладили?
— Я ни разу не видела, чтобы они ссорились.
— И вы не имеете ни малейшего представления, почему он стал клошаром?
— Понятия не имею. Еще вчера я бы в это не поверила.
— Он был католик?
— Нет. Он не принадлежал ни к одной из церквей и меня не приобщал. Но атеистом он тоже не был. Просто вопросы веры были ему безразличны.
— Вам тоже?
— Да.
— А как ваша матушка?
— В юности она была очень набожной, но ко времени замужества охладела к религии. Они, правда, венчались, но, конечно, просто по обычаю.
— Вы часто навещаете вашу матушку?
— Нет. Почти каждое воскресенье она сама к нам приходит повидаться с внуками.
— Приносит им лакомства?
— Это не в ее духе.
— Пробует с ними поиграть?
— Нет. Сидит на стуле, вся прямая — опуститься в кресло ее не уговоришь, — и смотрит, как они возятся. Мы с мужем иногда пользуемся ее визитами, чтобы сходить в кино.
— Благодарю вас. Больше вам нечего мне сказать?
— Нет, пожалуй. Хотелось бы избежать встреч с журналистами и фотографами.
— Сделаю все от меня зависящее. Но когда ваша матушка пойдет на опознание тела, газеты все равно об этом напишут — им не запретишь.
— Вы все-таки постарайтесь, ладно?
Он потянулся к дверной ручке, и тут она добавила:
— Можно мне его увидеть?
— Да.
— Мне бы хотелось.
В отличие от матери она, наоборот, как-то помягчела. Похоже, это одна из тех дочерей, что обожают отцов.
