Кардинал Игнацио Кварце, высокий, сухопарый, с внешностью патриция, живущего и поныне под девизом «происхождение обязывает», пронесся по коврам своего служебного кабинета в Ватикане к огромному окну, выходившему на площадь Святого Петра. Он говорил с яростью, губы его гневно кривились, а гнусавый голос переходил на визг кувыркающейся в воздухе пули.

– Этот мужлан Бомбалини зашел слишком далеко! Я не раз говорил, что он – о боже! – позорит академию, которая выпустила его в свет!

Слушателем кардинала был пухлотелый священник с румяным лицом юнца. Он сидел в обитом пурпурным бархатом кресле посреди комнаты, и вид у него был настолько симпатичным, насколько позволяли правила приличия. Розовые щечки и тонкие губы священника не шевелились. Внешность у него была не столь аристократической, как у его патрона, однако в ней можно было заметить не меньшую тягу к роскоши, а в голове звучало сплошное кошачье мурлыканье.

– Этот Бомбалини всегда был и остается соглашателем и позером, мой кардинал. Но ему ведь осталось немного. Здоровье не позволит ему долго властвовать.

– Но каждый день его жизни укорачивает мою!

– Я вас понимаю, – промяукал священник. – Он, естественно, старается всячески нам навредить. Но, согласитесь, и на него давит сильный пресс оппозиции. К сожалению, народ благоволит к нему, да и поступающие со всего света пожертвования на благо церкви почти столь же велики, как и при папе Рончалли.

– О, не говорите мне об этом Франциске! Что толку от сокровищ, которые расширяются и сжимаются подобно гармошке, поскольку папа раздает деньги своими жирными лапищами всякому, кто ни попросит. Кстати, нам не нужна поддержка прессы. Разногласия в стане противника помогут сплотить наши ряды. Никто не понимает этого.

– Но я-то вас отлично понимаю, мой кардинал! Поверьте мне…

– Вы видели, как он сегодня открыто унизил меня во время приема? – сердито спросил Кварце. – Он посмел усомниться в моих африканских назначениях!

– Думаю, он сделал это, чтобы успокоить черномазого. Тот ведь буквально извел всех своими жалобами.

– А чуть позже он позволил себе шутить с ватиканскими гвардейцами. Затем поплелся за музейной толпой и даже ел мороженое, которое, заметьте, ему предложила мамаша этого кошмарного сицилийского выродка! После этого он истратил лиру в мужской уборной, и, конечно, тут же все стульчаки оказались занятыми. Боже, какое унижение сана и достоинства! И что он делает с мощами святого Петра! Они же обратятся в прах!

– Так долго продолжаться не может, мой дорогой кардинал!

– Еще как может! Он хочет истощить нашу казну и заполнить курию необузданными радикалами!

– Следующим папой станете вы, кардинал. Отрицательная реакция среднего духовенства будет для вас подмогой. Пока оно хранит молчание, но недовольство быстро растет и углубляется.

Кардинал промолчал. Потом снова взглянул в окно на площадь. Рот его скривился, массивная челюсть выдвинулась далеко вперед под маленькими, глубоко посаженными черными глазками.

– Надеюсь, что у вас есть надежные люди, Рональде. Достаньте через них планы моей виллы в Сан-Винценто. Изучение их успокоит мои нервы.

– Будет исполнено, – почтительно проговорил священник, поднимаясь с пурпурного кресла. – Вам не следует так волноваться, дорогой кардинал. К лету вы освободитесь от этого мужлана Бомбалини. По крайней мере в течение шести недель он будет жить в замке Гандольфо.

– Планы, Рональде!.. Я весьма огорчен: в обстановке всеобщего хаоса я единственный в Ватикане, кто еще хоть как-то сохранил самообладание. Планы – вот ваша главная забота! – завопил вдруг кардинал.

Помощник папы и все прочие из его окружения направились к выходу из зала. Франциск I поднялся с расположенного на возвышении обитого белым бархатом кресла с высокой спинкой – предмета древней старины, пугавшего еще святого Себастьяна, – и сел на узкий диванчик рядом с журналисткой из «Да здравствует гурман!». Его сразу же очаровала красота ее голоса – теплого и очень живого. Именно такой голос подходил женщине, выглядевшей здоровой и жизнерадостной.

Помощник папы считал, что интервью займет минут двадцать, сам же папа решил закончить его, когда для этого придет время. Журналистка краснела от смущения, и Джиованни, чтобы облегчить ее положение, заговорил с ней по-английски. Он шутливо спросил, не кажется ли ей, что эта комната смахивает на лавку, где продают распятия, – они в изобилии красовались на всех четырех стенках. Она рассмеялась. Помощник, не знавший английского, на секунду замер, бросил на нее осуждающий взгляд и вышел, бесшумно притворив за собой дверь.

«А он бы не прочь меня заменить!» – подумал папа. Его помощник стал еще одним молодым прелатом, совращенным Игнацио Кварце. Кардинал был слишком откровенен в своем стремлении продвинуть своих людей в апартаменты папы до того, как состоятся его похороны. Но Франциск был уверен, что церковь никогда не пойдет на то, чтобы оказаться в грязных руках Игнацио Кварце. Подумать только, как они держат ритуальную чашу во время мессы – будто свертывают шею цыпленку!

Интервью с журналисткой Лилиан фон Шнабе оказалось продуктивным и приятным. Джиованни особо заострил ее внимание на двух своих излюбленных темах: на том, что доброкачественная и питательная пища должна приправляться пряными соусами или подливами и что в наше трудное время высоких цен особенно ценится, не говоря уже о самой идее христианского братства, способность разделить стол с соседом.

Госпожа фон Шнабе тут же с ним согласилась:

– Является ли это своего рода «раздели хлеб и рыбу с ближним», ваше высокопреосвященство?

– Скажем, что так оно и есть: ведь наш господь проповедовал не богачам Назарета. Некоторые из его чудес основывались целиком на психологии людей, моя дорогая. К примеру: я открываю корзину с фруктами, а вы – свою, с хлебом. Следовательно, у нас теперь есть и фрукты, и хлеб. Выходит, даже простое сложение уже само по себе привносит в нашу диету разнообразие. А разнообразие мы, естественно, связываем с достатком, а не с нищетой.

– Вывод один: улучшается питание людей, – согласно кивнула Лилиан.

– Несомненно. Понимаете, важно соблюдать два принципа: сокращение издержек производства и распределение продовольствия.

– Но эти принципы звучат почти по-социалистически, не правда ли?

– Когда желудок пуст, а цены слишком высоки, любые словесные ярлыки звучат кощунственно. Обратитесь к кому-либо в борса валори, или на бирже, с просьбой открыть корзину просто так, бесплатно. Никто и не подумает сделать этого. Дельцы ее распродадут. И понятно, что они поступают именно так, а не иначе, ибо это сообразуется с характером их труда. Однако я не стану обращаться к подобным людям. Они ведь и в «Гранд-отеле» едят каждый за свой счет. Мне думается, что это и есть производная от принципа «раздели хлеб и рыбу».

Затем они обсудили некоторые кулинарные рецепты деревенских блюд из далекого прошлого папы. Джиованни видел, что красивая леди с таким приятным голосом поражена. Он рассказал ей и о своей ежедневной диете: углеводах, белках, крахмале, калориях и витаминах.

Лилиан заполнила половину своего блокнота. Она записывала быстро, поспевая за речью папы, но иногда вежливо останавливала его, чтобы уточнить то или иное слово или фразу. После почти часа работы журналистка сделала паузу и задала папе вопрос, который он не понял:

– А как у вас обстоит дело с личными пристрастиями, ваше святейшество? Есть ли у вас особые потребности?

– Потребности? – недоумевающе поглядел на нее папа и переспросил: – Что вы подразумеваете под «особыми потребностями»?

– Знаете, мы часто зависим от того, что едим.

– Глубоко убежден, что это не так. Я уже на седьмом десятке, моя дорогая. Ну, немного лишнего в виде лука, маслин или стручкового перца… Однако, по-моему, нет никакой необходимости давать подобные сведения в вашей статье. Человек моих лет, естественно, старается ограничить свои вожделения и потребности в этой области.

Лилиан отложила карандаш.

– Я спрашиваю не из личного любопытства. Вы такой обворожительный человек, а я считаюсь одним из лучших в Америке специалистов по вопросам питания. Мне очень хотелось бы побывать с вами на вашей кухне. Не откажите мне в этой любезности.

«Боже, как же давно никто из представительниц прекрасного пола не проявлял интереса к моей особе!» – подумал Джиованни Бомбалини. Он уже и не помнил, сколько воды утекло с той поры, когда о нем заботилась хоть какая-то женщина. Вокруг были только монашки с постными физиономиями да больничные сиделки. Она же так очаровательна, эта женщина со столь приятным голосом!..

– Хорошо, моя дорогая, – согласился он. Поразмыслив немного, добавил: – Вы должны понять, все эти доктора упорно настаивают на соблюдении предписанной ими диеты…

Лилиан снова взялась за карандаш. Так они проговорили еще четверть часа. Затем раздался настойчивый стук в дверь. Папа Франциск поднялся с дивана и пересел в свое стоявшее на возвышенности кресло с высокой спинкой, являвшееся одним из эффектных предметов библейского антуража.

В дверном проеме стоял взволнованный кардинал Игнацио Кварце.

Промокнув платком свой большой орлиный нос, он шумно высморкался.

– Прошу извинить меня за вторжение, святой отец, – сказал он по-итальянски, при этом обращение «святой отец», хотя и произнесенное с долей почтительности, прозвучало весьма иронично, даже богохульственно. – Должен информировать вас, что вы, ваше святейшество, изволили выразить несогласие с моим указанием относительно созыва высшего совета «Банка Христа».

– «Несогласие» звучит слишком резко, – улыбнулся папа. – Я лишь предложил пересмотреть время созыва. Мне представляется непозволительным занимать Сикстинскую капеллу на целых два дня в разгар туристского сезона.

– Если вы соблаговолите выслушать мою точку зрения, то я скажу вам откровенно: Сикстинская капелла действительно самое лучшее и наиболее посещаемое место из всех, которыми мы обладаем, но, прошу учесть, все заслуживающие хоть какого-то внимания собрания всегда проводились именно в ней.

– Однако из-за этого мы каждый год отказываем многим тысячам людей насладиться красотой капеллы. Нет, кардинал, я совсем не уверен в том, что собрание, о котором вы так печетесь, нужно непременно проводить там и именно в назначенное вами время.

– Но мы не в парке развлечений, папа Франциск. – Странные звуки продолжали исторгаться из глотки кардинала, и он торопливо, хотя и не без аристократического изящества высморкался в белейший носовой платок.

– Иногда я просто поражаюсь, – молвил спокойно Джиованни, – сколько мы продаем повсюду разной ерунды. И знаете ли вы, что имеется даже стенд, на котором демонстрируются четки из фальшивых бриллиантов?

– Пожалуйста, ваше святейшество, поймите меня. Банкиры «Банка Христа» рассчитывают на Сикстинскую капеллу. Не забывайте, мы финансируем чрезвычайно важные дела.

– Да, дорогой мой кардинал, я получил ваш меморандум. Кажется, «Накопления во благо Христа» уже дают плоды, но я полагаю, тут играют свою роль и определенные налоговые льготы. – Внимание Джиованни неожиданно переключились на Лилиан. Она вежливо, но решительно закрыла свой блокнот и явно собралась уйти. «Ах, как приятен был разговор с ней! Даже приход Кварце не смог испортить мне настроения. Пусть он подождет!» – подумал папа Франциск и обратился к молодой привлекательной женщине с приятным голосом, – конечно, на английском языке, вряд ли понятном его оппоненту: – Как мы невоспитанны! Простите нас. Этот беспокойный кардинал, размахивающий руками, как пропеллером, опять счел мои доводы недостаточно убедительными.

– Мне же хотелось бы заметить, что его аргументы оставляют желать много лучшего, – произнесла Лилиан с мягкой улыбкой, поднимаясь с дивана и пряча блокнот в сумочку, а затем, глядя в глаза Джиованни, произнесла с чувством: – Возможно, мне не следовало бы говорить об этом, но, поскольку я не католичка, я все же скажу. Вы, ваше высокопреосвященство, один из самых милейших людей, с которыми я когда-либо встречалась в своей жизни. Надеюсь, вас не обидела моя дерзость.

В мозгу Джиованни Бомбалини, папы Франциска, наместника Христа на земле, всколыхнулись воспоминания пятидесятилетней давности. Они были прекрасны. В самом святом смысле, и он чувствовал себя бесконечно счастливым.

– А вы, моя дорогая, будьте искренни и честны, даже если ваше мнение ошибочно в данный момент: это путь к светлому учению Христа.

– Если я стану поступать именно так, то только потому, что слышу эти слова из уст столь уважаемого человека, как вы. Ведь очень немногие люди в нашем мире следуют этому принципу.

– Вы льстите мне. Что же касается таких людей, то пусть пребудет всегда с ними благословение их духовного пастыря.

Лилиан улыбнулась и направилась к двери. В ее проеме по-прежнему стоял кардинал Кварце и, размахивая платком перед разгоряченным лицом, шмыгал носом и шлепал тонкими губами. Прелат отступил в сторону, пропуская Лилиан с таким видом, словно бы ее не заметил. Когда же журналистка на секунду задержалась, проходя мимо него, он непроизвольно взглянул на нее. А она ему озорно подмигнула.

Когда дверь за Лилиан затворилась, папа Франциск отчетливо и твердо, с нотками гнева в голосе, сам того не заметив, произнес по-английски:

– Вы не получите Сикстинскую капеллу, Игнацио! Вместо нее я предлагаю вам использовать вашу же виллу на побережье в Сан-Винценто… Что вы подразумеваете под «обеспечением безопасности»? Уж не плавательный ли бассейн с подогреваемой водой?

Хаукинз зарезервировал для себя два места в салоне первого класса в самолете «Боинг-747» компании «Люфтганза». Он не хотел ни в чем себя стеснять и не собирался даже думать о том, что тем самым лишает возможности лететь другого потенциального пассажира. Чтобы сэкономить время, этот полет он хотел совместить с просмотром папок, для чего и предназначалось соседнее сиденье.

Он специально выбрал ночной рейс в Цюрих. Пассажирами в подавляющем большинстве будут либо дипломаты, либо финансисты или государственные чиновники, обычно летающие такими трансатлантическими рейсами. Ночью они, как правило, спят, а не общаются между собой. Следовательно, практически его ничто не будет отвлекать.

И уже из Цюриха он без промедления свяжется с подобранными им людьми и предложит им достойную их работу.

В портфеле Маккензи находились биографические справки на них. Эти документы, отксерокопированные генералом в архивах «Джи-2», содержались в последних папках, просмотренных им. Воспользовавшись имевшимися в его распоряжении сведениями, он в состоянии теперь сформировать хоть целый полк. Это его личная армия, которую можно будет привлечь к участию в самых необычных маневрах в современной военной истории.

И каждый солдат вернется со службы одним из богатейших людей в своей части света.

Ибо люди соберутся из разных частей света. Ведь непременным условием набора добровольцев станет соблюдение святейшего правила, согласно которому ни один из вербуемых не должен никогда и ничего знать о других, в противном же случае договор подлежит немедленному расторжению. И, несомненно, лучше всего, чтобы все эти люди прибыли из самых различных мест.

Папки в портфеле Хаукинза содержали детальные сведения о наиболее подготовленных двойных и тройных агентах, взятые из банков данных армии США. Материалы каждого досье объединял общий знаменатель: все эти люди были уже демобилизованы из вооруженных сил.

Организация двойной и тройной агентуры находилась явно в упадке. Специалисты, фигурировавшие в досье, долгое время не имели доходного задания, а для них это, естественно, было проклятием, поскольку означало не только потерю престижа в сообществе международного преступного мира, но и снижение уровня их жизни.

Вряд ли кто-то из этих людей отвергнет перспективу получить 500 тысяч долларов. Впрочем, потенциальные рекруты стоят этих денег: каждый из них является лучшим специалистом в своей области.

Все это логика. Думай и еще раз думай. Каждая функция выполняется специалистом, каждое движение расписано по секундам.

И еще здесь нужен командир, способный требовать от своих групп точного исполнения своих распоряжений, обучать их действовать с максимальной эффективностью и, не дожидаясь, покуда его контингент окончательно будет снаряжен и укомплектован, приступить к занятиям в обстановке, максимально приближенной к условиям, в которых будет совершена планируемая акция. В сущности, таким командиром должен быть офицер высокого ранга. А им-то, черт побери, и является он, Хаукинз!

Сформировав бригаду, он ознакомит личный состав с основными положениями своей стратегии и позволит офицерам высказать предложения и уточнения к плану: хороший начальник обязан выслушать мнение своих подчиненных, хотя последнее слово всегда остается за ним.

Недели обучения помогут выявить сильные и слабые стороны наемников, и это уже залог устранения недостатков.

Небольшие группы предпочтительнее, но не в ущерб делу, иначе на кой дьявол платить каждому из них по 500 тысяч долларов! И никакого вознаграждения, если кого-то схватят. Правда, в случае пленения офицера или рядового их семьям придется все же выплачивать определенное пособие. Так заведено во всех армиях. Люди более активно ведут себя во время боевых действий, если их головы не заняты мыслями о семье. Подобные выплаты могут рассматриваться как своего рода компенсация за разлуку.

«Шеперд компани лимитед» заранее учредит специальный фонд для окончательных денежных расчетов с участниками операции под кодовым названием «Нулевой объект» после ее успешного завершения.

Черт побери, он не просто, а всем сердцем ратовал за подобную систему материального стимулирования. Если бы кретины из Пентагона доверили ему армию США, они бы не испытывали никаких затруднений с вербовкой волонтеров. Эти пентагоновские ослы скорее всего не понимают, что такое расчетная книжка. Само по себе это чертовски хорошая вещь, если только солдат принимает ее за то, чем она и является, и не ищет в ней политического или какого-либо еще скрытого смысла. Конечно, и в ней могут иметься изъяны, но в целом она наверняка полезна для солдата.

Впрочем, свободного времени размышлять о кретинах из Пентагона у Хаукинза не было. Главное для него сейчас – это его бригада. Особого внимания требовали от него следующие семь пунктов: маскировка, средства уничтожения и разрушения, медикаменты, ориентировка на местности, авиация, пути отхода после завершения операции и электроника.

Следовательно, и соответствующих специалистов потребуется семь. Он уже сократил число рассматриваемых им досье до двенадцати. К Цюриху их должно остаться семь. А сейчас он внимательнейшим образом еще раз ознакомится с каждым досье. Деловые предложения отобранным людям он отправит из Цюриха. Именно из Цюриха, а не из замка Махенфельд, ибо это название нигде не должно фигурировать.

В Цюрихе ему придется вести себя весьма осмотрительно, чтобы не «засветить» операцию еще до ее начала. Естественно, он справится с этой задачей, если только не допустит серьезную оплошность, не до конца разобравшись в Сэме Дивероу. Кстати, он должен приехать в самые ближайшие часы, но вопрос о нем лучше решить после того, как он окажется в Махенфельде. Так будет надежнее.

Оснований для каких-то особых опасений у Маккензи не было. Сэм Дивероу – это проблема «девочек», и они – вместе и каждая в отдельности – умело справлялись с возложенными на них обязанностями.

Черт возьми, они так прекрасны, эти леди! И человек, обласканный подобным квартетом красоток, должен быть благодарен своей судьбе. «У каждого великого человека…» – говаривали они. А у Сэма Дивероу была не одна, а целых четыре очаровательных создания.

Еще не было никогда столь прелестной женской группы. Сэм, конечно, счастливчик, о чем он, однако, не знает. И Хаукинз решил непременно поставить его об этом в известность при первой же их встрече в Махенфельде.

То есть завтра, если график не будет нарушен.

Сэм Дивероу шел вдоль железнодорожной платформы и вглядывался в номера вагонов, отыскивая свой. Эта задача была для него в те минуты отнюдь не из легких. Он никак не мог избавиться от тошноты и отрыжки, мучивших его после отлета из Тизи-Узо – городка, расположенного черт знает где. Однако это не мешало ему есть не переставая всю дорогу – и во время пребывания в Алжире, и потом, когда он уже ехал через Рим в Цюрих. Мэдж попрощалась с ним в аэропорту Дар-эль-Бейда, сказав ему лишь «до свидания» точно таким же тоном и голосом, как и в ту минуту, когда окликнула его в отеле «Алетти».

Впрочем, Сэм заставил себя больше не думать о женщинах. Что бы ни побуждало их столь ревностно служить Хаукинзу, он должен забыть о них и вернуться в Крафт-Ибинг, где его ждут неотложные дела.

Превращение в капитал ценных бумаг на сорок миллионов долларов успешно завершено. Теперь Хаукинз имеет звонкую монету – не наличными, конечно, но это уже другой вопрос, – и может начинать свою игру. Но прежде ему нужно будет сделать последние приготовления, закупить необходимое и нанять… как это там?.. вспомогательный персонал.

Боже мой – вспомогательный персонал!

Да он и в самом деле смог бы похитить папу римского!

Весь этот чертов мир просто с ума посходил!

Больше всего его волновала следующая мысль: как остановить Маккензи Хаукинза?

Но при этом у него два пути: первый – засадить самого себя в тюрьму и второй – каким-то образом избавиться от смертоносных объятий мафии, пэров, нацистов и особенно арабов, старающихся прикрыть творимые ими грязные дела красивыми словами.

Наконец он разыскал свой вагон – из тех, что приобрели всемирную известность благодаря Рексу Харрисону и Маргарет Локвуд. Тени прошлого вкупе с черными бархатными воротничками и монотонное постукивание металлических колес о металлические же рельсы создавали напряженную обстановку ожидания чего-то ужасного. Казалось, стоит только отдернуть занавеску с огромных окон скользящих дверей, и взору твоему предстанут дьявольские лики.

Ночной поезд «Восточный экспресс»… Медленным наплывом показываются руки в черных перчатках. Они тянутся за отвороты темных плащей и так же не спеша вытягивают смертоносные пистолеты, поблескивающие вороненой сталью. Поезд трогается.

– Ах, как прекрасно! Я просто не верю глазам своим! Вот где мы встретились с вами, майор! По дороге в Цюрих!

Удивляться было нечему: грациозная Джинни действовала точно по графику.

Регина Соммервил Хаукинз Кларк Мэдисон Гринберг, стоя в коридоре возле крайнего купе, говорила в окно, окантованное деревянной рамой. Потом отодвинула дверь и наполнила помещение ароматом цветущей магнолии. Сэм сидел у окна, молчаливый, погруженный в невеселые думы.

– Твое чувство времени просто поразительно. Поезд трогается – и входишь ты. Ну а если бы я сошел вдруг в Люцерне, ты бы стала вопить, что меня похитили.

– О чем это ты? Надеюсь, ты еще не забыл отель «Беверли-Хиллз»? Что касается меня, так я никогда не забуду этого.

– У моих воспоминаний нет ни начала, ни середины, ни конца. Мир, лежащий в обломках, словно тысяча разбитых зеркал, погряз во внебрачных связях. Мы бесчестим себя, живя представлениями времен Содома и Гоморры… Кстати, скажи, ради бога, каким образом оказалась ты здесь, в поезде, следующем в Цюрих? И притом именно в этом вагоне?

– Ну, это так легко объяснить, милый! Я сделала кучу снимков в Женеве для одного американского агентства. Но, кажется, они столь порнографичны, что если их и удастся тиснуть, то только вне Штатов.

– Где Женева, а где Цюрих?! Могла бы придумать что-нибудь и получше. А эти снимки отошли в гарем Хаукинза. Будь добра, исполни эту маленькую просьбу.

– Ладно, даю слово. Вижу, ты перешел в наступление! – Регина распахнула пальто и уперла руки в бока, широко расставив локти. Ее сверкающие глаза уставились в лицо Сэма Дивероу, словно жерла двух пушек. – Не думаю, что тебе есть на что жаловаться. Все мы по собственной воле оторвались от комфортных условий жизни, шатаемся как неприкаянные по всему свету, лезем без оглядки во всевозможные передряги – вперед, вперед, вперед! – и осторожно оглядываемся назад… Одним словом, мы рассчитываем, что нас минуют все горести и печали, и в то же время не забываем и о своем личном благополучии. А что нам остается делать, любимый? И ради чего? В общем, все это ерунда! Абсолютно ясно: ерунда, и больше ничего!

Регина сменила вызывающую позу и заплакала. Открыла сумочку, вынула из нее бумажный платок и, вытирая слезы, села напротив Сэма.

Бедная несчастная маленькая девочка!

– Ну что ты, милая? Перестань, – участливо проговорил Дивероу. Как и большинство мужчин, он был беспомощен перед женскими слезами.

Регина всхлипывала, грудь ее сотрясалась. Сэм поднялся с сиденья и опустился перед ней на колени.

– Все хорошо. Все в порядке. Так что плакать ни к чему.

Задыхаясь от рыданий, Регина с признательностью посмотрела на него.

– Ты не станешь презирать меня? Ну, скажи честно, ты будешь презирать меня?

– За что же мне презирать тебя? Ты такая красивая, милая… Кончай же реветь, ради бога!

Она прижалась лицом к его лицу, и их губы слились в долгом поцелуе.

– Прости, дорогая, но я как выжатый лимон. Напряжение было сверхчеловеческим. Дни и ночи я сидел на телефоне, пытаясь дозвониться до тебя, и, конечно, терзался и надеялся на чудо. Поверь, я действительно очень скучал без тебя…

Пальто Джинни превратилось в теплое, очень удобное одеяло. Большие, мягкие лацканы его распахнулись, пропуская внутрь руки Сэма. Регина схватила их и положила его ладони на нежные и теплые округлости, скрывавшиеся под шелковой блузкой.

– Так-то лучше. И хватит хныкать. – И это было все, что он сумел сказать ей, вложив в свои слова всю нежность, на какую был способен.

В ответ она прошептала ему на ухо:

– Ты помнишь те чудесные старые английские фильмы, в которых рассказывалось о происшествиях, случавшихся в таких же вот поездах, что и наш?..

– Конечно, помню. Там еще Рекс Харрисон спасает Маргарет Локвуд от чудовища в образе Конрада Вейдта…

– Пожалуйста, закрой поплотнее дверь и запри. И еще… эти чертовы занавески!.. Задерни их.

Дивероу поднялся с колен. Задвинув дверь, он повернул рукоятку замка, задернул занавески и вернулся к Регине. Она скинула пальто и предупредительно разложила его на мягком сиденье купе.

Под ними раздавались скрежещущие удары металла о металл, словно бы утверждая неотвратимость их путешествия, скрашенного плотскими наслаждениями. А за окном бесконечной цепочкой тянулись красивейшие пейзажи Швейцарии, медленно погрузившиеся в предвечерние сумерки.

– Сколько еще до Цюриха? – спросил Сэм.

– Достаточно, – улыбнулась Регина и начала расстегивать блузку. – Но учти – это последний перегон.