Дорога из городка N. как бы переходила в главную улицу поселка, которую венчала площадь, находящаяся в центре Полыньи. От нее уже лучами расходились маленькие улочки, вдоль которых располагались дома жителей. Некоторые строения имели весьма запущенный вид, другие, наоборот, говорили о достатке хозяев. После разговора с отцом Владимиром я не стал заходить к себе, а, пройдя поселок насквозь, спустился к озеру. По дороге мне вновь встретился медленно проезжавший джип «чероки», в котором сидели те же два человека из зондеркоманды Намцевича в камуфляже. Складывалось такое впечатление, что они словно бы патрулируют улицы, приняв на себя обязанности Петра Громыхайлова. Вернее, подхватив их из рук пьяного милиционера. Что ж, может быть, в этом и не было ничего плохого. Какая разница, кто следит за порядком? Шофер «чероки» был брит наголо, а сидящий рядом с ним носил модную косичку на затылке, перехваченную резинкой. Оба они повернули головы в мою сторону и еще раз внимательно оглядели меня. Я приветливо улыбнулся, поспешив дальше.

Домики рыбаков было не трудно определить: возле каждого из них на длинных шестах сушились сети, а лодки были вытащены на берег. Возле одной из них сидело трое мужчин, покуривая трубочки. Несмотря на довольно жаркий день, рядом с ними дымился небольшой костерок. Я постоял на берегу, любуясь светло-голубой гладью со слепящими глаза солнечными бликами на поверхности воды, тянущей от нее свежестью и прохладой, и не мог представить, что именно это озеро, похожее на неупиваемую чашу чистой воды, поглотило моего деда. Странно, но я не чувствовал вражды или ненависти к расстилавшимся передо мной водам. Наоборот, они манили меня к себе, словно и я должен был пройти путем моего деда.

Постояв так некоторое время, я направился к группе рыбаков возле костерка. Они, прервав свою беседу, с любопытством посмотрели на меня.

— День добрый и хорошего вам улова! — сказал я. — А что здесь водится-то? Киты есть?

— Все есть, даже утопленники, — засмеялся один из них, с рябым лицом. — Рыбки хотите купить?

— Окуньков, пожалуй, взял бы, — согласился я. — Штучек десять.

— Как раз для вас и приплыли. — Рябой ушел в дом и вскоре вышел оттуда с ведерком. — Забирайте. Тару только потом не забудьте вернуть. Вы ведь внук Арсения?

— Да, — ответил я, расплачиваясь. — А вы его хорошо знали?

— Кто ж его не знал! Он тут всех лечил. Особливо нас, кто, почитай, весь день в сырости проводит. А вы тоже знахарствуете? Или так, баловством пробавляетесь?..

— Боюсь, что только «пробавляюсь».

— Жаль, жаль… Мы-то думали: вот, внук на смену деду приехал. Значит, оборвалась ниточка, закончилось его мастерство вместе со смертью.

Впервые я почувствовал какой-то стыд от того, что столь глупо транжирил время, вместо того чтобы хоть чему-то научиться у своего деда. Не за теми сокровищами гонялся. А овладей я его знаниями, так, наверное, и меня почитали бы, как его самого. А так кто я? Актеришка, мое место в буфете. Чтобы скрыть свое смущение, я поинтересовался:

— Где обнаружили его тело?

— Вон в тех камышах, — показал рукой один из рыбаков. — Мой брат, Валентин, наткнулся. Пошел ранним утром, извиняюсь, по нужде и углядел. Валька сейчас в городе, вам бы с ним потолковать надо.

— Обязательно.

— Как вернется, я его к вам пошлю.

— А как он… выглядел?

— Ну как выглядят утопленники, — вмешался рябой. — Полежи недельки три в воде, так и узнаешь… Лицо у него было сильно попорчено. Раки да окуни — самый первый враг для утопших.

Я невольно поглядел на плескавшихся в моем ведерке окуньков.

— Его с трудом-то и распознали, — продолжил между тем рябой. — Если бы не перстень на пальце…

— Какой перстень?

— Серебряный такой, с печаткой. Он его на указательном пальце носил.

Я вспомнил: да, был такой перстень у деда, он с ним никогда не расставался, говорил, что даже снять его не может. Фамильный. Достался от его отца, моего прадеда. Помню даже, что в последнюю нашу встречу он сказал, что оставит его после смерти мне, как единственному продолжателю рода. Намекал, что перстень этот заколдован, обладает магической силой. Я тогда как-то неумно посмеялся над ним, из-за чего он, кажется, втайне обиделся.

— И где сейчас этот перстень?

Рыбаки переглянулись, пожали плечами.

— Так ведь… его так и похоронили с ним. Да и зачем снимать? Грех это.

— А вы ничего такого странного не заметили? Может, следы какие-нибудь были на трупе? Раны.

— Нет, это вам все ж надо с Валентином поговорить. Мы тогда все далеко в озере были. А когда вернулись, его уже укрыли и увезли к доктору, на ледник. Милиционер наш и двое ребят от Намцевича.

— А они-то тут при чем?

— Вот поживете подольше — узнаете, — уклончиво отозвался рябой. — А доктор и вскрытие делал. Чего уж он там обнаружил, не знаю.

— А вам не кажется, мужики, что его… убили?

Рыбаки как-то притихли, отводя от меня взгляды.

Казалось, они ждали этого вопроса, или он всегда витал тут, на берегу, еще до меня. По крайней мере, они наверняка обсуждали его между собой — это было заметно по их растерянно-озабоченным лицам.

— Темное дело, — произнес наконец один из них. — Чего ему в воду-то было лезть в такое время? Мы и не видели никогда, чтобы он купался. Так, окунется у берега — и обратно.

— А может быть, он… того… сам? — предположил рябой. — Иногда бывает, что жизнь тебе — вот так! — И он провел ребром ладони по горлу.

— Не-а! — возразил другой. — Точно знаю. Арсений мне сам за день до этого говорил, чтобы я ему к воскресенью хорошую щуку выловил. Ждал он кого-то к себе в гости. Сказал: хочу угостить знатно. Ежели гостей ждут — в озере не топятся. Кто-то к нему должен был приехать.

— Но в то воскресенье никто из посторонних в поселке не появлялся? — быстро спросил я. — Вспомните.

Рыбаки зачесали в затылках.

— Нет… Кажется, нет… Сюда вообще редко кто приезжает… Сразу и видно и слышно.

— Значит, он мог ожидать кого-то из местных? Кому хотел оказать особые почести. Или с кем желал примириться, — предположил я. — Следовательно, до того с этим человеком у него произошел разрыв, ссора. «С кем же? — подумал я про себя. — С кем можно поссориться, как не с близким другом?»

Далее я развивал свою мысль так: первое — деда топят какие-то третьи лица, чтобы не дать ему возможность для примирения, поскольку оно может представлять для кого-то опасность; второе — сам друг убивает его, не зная, что дед желает с ним помириться, так как ссора достаточно серьезна; третье — эта ссора вообще не имеет никакого отношения к его смерти, а настоящая причина кроется в чем-то другом; четвертое — он действительно ждал какого-то важного гостя из города, но тот не приехал (или знал, что ехать бессмысленно, потому что дед уже мертв?); пятая (и самая невероятная) — дед и в самом деле покончил с собой, а чтобы замести следы самоубийства, заранее придумал какого-то мифического гостя. Но эта версия меня устраивала менее других, поскольку я знал о жизнелюбии дедули. Хотя, может быть, он уже был к этому времени смертельно болен и догадывался об этом? Все возможно… Вопросы, вопросы. Я чувствовал, что пора закругляться, больше мне от них ничего не добиться.

— А что это у вас флотилия такая маленькая? Всего семь лодок. И больше ни у кого из жителей мореходных плавсредств нет?

— Как же, у Намцевича имеется. Быстроходный катер. Он на нем гоняет иногда, рыбу пугает.

— Понятненько. Так когда Валентин вернется?

— Дня через три.

— Ладно, мужики, спасибо. Вы бы мне к субботе тоже рыбки наловили. Гости у меня будут.

— Сделаем, — пообещали мне.

Попрощавшись, я отправился к тетушке Краб, отдав ей свой «улов» вместе с ведерком. Она сразу же села чистить рыбу, пообещав угостить меня отменным блюдом: окуни, запеченные в сметанно-чесночном соусе с добавлением свежетоматного сока и гарниром из мелко порубленного папоротника. Нечто страшное. Но, как оказалось, весьма вкусное. Попутно она мне рассказывала о своем «улове», о той информации, которую ей удалось раздобыть через своих подружек-старушек. Мой «Ватсон» поработал на славу. Выяснилось, что за несколько дней до смерти дедуля имел весьма неприятные контакты, перешедшие в ссору, с тремя лицами. С проповедником Монком, с пекарем Раструбовым и, как ни странно, со своим ближайшим другом — кузнецом Ермольником.

— Давайте поконкретнее, тетушка, — сказал я, усаживаясь поудобнее. — В деталях. Главное подозреваемое лицо все же доктор Мендлев — у него с ним была давняя профессиональная вражда. Ну а с этими-то тремя что?

— Соседка моя, Марфа Терентьевна, видела, как накануне своей гибели Арсений стоял вместе с Монком возле его капища, а затем — ни с того ни с сего — вдруг как хвать его за козлиную бороду, да и потащил за собой. Метра три тянул, пока тот не вырвался и не убежал. Никто этого больше не видел, только она. Марфа-то тогда чуть со смеху не померла, говорит.

— Забавно. Дальше.

— Другая моя приятельница, Степанида, зашла как-то в пекарню, а там Арсений и Кимка, кричат друг на друга, ссорятся. А потом Арсений не выдержал и влепил ему здоровенную плюху. Так Раструбов аж в мешки с мукой повалился, весь обсыпался. А когда Арсений к выходу пошел, так пекарь ему и просипел вслед: дескать, убьет его за это. Степанида все это слышала, хотя и стояла в сторонке. Но в чем суть ссоры — не знает.

— Еще одно оскорбление действием, — заметил я. — Дедуля-то наш драчун был, а?

— Что ты! Рука тяжелая, — согласилась тетушка и покраснела. Видно, и ей кое-чего перепало от дедушкиных ласк.

— Ну а кузнец? Он-то в чем провинился?

— Говорила я с Зинаидой, продавщицей нашей из магазина…

— Стоп! — прервал ее я. — При этом присутствовали покупатели?

— Да… были… — растерянно ответила она.

— Ну вот и напрасно. Я же предупреждал, что надо действовать осторожно, расспрашивать наедине. Что же вы такая непослушная, тетушка? Ну ладно, продолжайте.

— За день до его исчезновения пошла она в кузницу. Только дошла, а из дверей Арсений выскакивает, сам не свой, аж трясется весь. Обернулся назад и кричит: «Старый ты дурак, Потап, такой ты сякой! Видеть тебя не могу! Верни, что у меня брал, иначе худо будет!» И пошел прочь.

— Так и сказал?

— Слово в слово.

Я задумался. Это уже было что-то серьезное, горяченькое. Мог ли Ермольник убить моего деда за какую-то вещь, которую тот ему дал? Выходит, сегодня днем он водил меня за нос? Или… или их ссора не стоит и выеденного яйца? Друзья порой частенько бранятся. Надо было выяснить: что требовал дед от кузнеца? То, что было дорого для них обоих, или просто какие-нибудь портняжьи ножницы? И в зависимости от этого — плясать дальше. А вообще-то у меня выходила какая-то странная «пляска»: то гопак с массовкой, то в одиночестве вприсядку, то смертельное и завораживающее танго с невидимым убийцей.

Неожиданно еще одна мысль мелькнула в моей голове. А ведь на сцене есть еще один персонаж, о котором я позабыл: сын Зинаиды, убийца, приговоренный к расстрелу. Скрывающийся предположительно где-то здесь, в районе Полыньи. По срокам совпадало, что он мог появиться в поселке в момент или чуть раньше исчезновения деда. А что, если… он прятался в его доме? Что, если… именно он убил хозяина? Очень удобно: убей деда и живи сколько влезет, никто тебя не найдет. Но тогда выходит… Тут я, признаться, похолодел. Выходит, что он и до сих пор прячется там, теперь уже в моем доме. И может быть, именно он прошлой ночью бродил по комнатам?

— Чего это ты так побледнел, Вадим? — заботливо спросила тетушка Краб. — Не плеснуть ли тебе наливочки?

— Плесните, — упавшим голосом отозвался я. Мысль, что под боком, где-то на чердаке или в подвале, затаился настоящий убийца и точит кухонный нож, меня, мягко сказано, весьма огорчила. Значит, я буду его следующей жертвой? Что ж, с его точки зрения, это было бы логично.

— Тетушка, а за что посадили сына Зинаиды? — на всякий случай поинтересовался я.

— Ой, Вадим, слухи-то разные ходят, а никто ничего толком не знает. Зинаида молчит, как мы ее ни трясли. Говорят, то ли насильником он был, то ли семью целую вырезал… Страсть!

— Страсть, — уныло согласился я. — Маньяк, значит? — Час от часу не легче. — Все-таки постарайтесь еще раз порасспросить Зинаиду. Это очень важно.

— Хорошо, миленький, попробую.

— А теперь вернемся к доктору Мендлеву. Честно говоря, он показался мне довольно необычным человеком. Интеллигентным. Вдумчивым. Вежливым. Меня интересует: почему он живет один, почему у него нет семьи?

— А была у него жена, была! — обрадованно заговорила тетушка. — Когда он приехал к нам, то привез с собой и супругу. Да интересную такую, красавицу! И моложе она его была лет на тридцать. Где он ее только такую ухватил, старый прыщ? Но, видно, не по сердцу ей тут пришлось. Покрутилась она с месяц, да и убежала.

— Бросила его?

— Бросила. Только ее и видели. Вот так-то — не женись на молоденькой, счастья не будет!

— Не повезло, значит… А Жанна, медсестра его?

— Ну-у… Эта-то на все горазда. Глядишь, скоро она докторишку-то и подцепит.

— Ладно, тетушка, на сегодня довольно. Выражаю вам благодарность за отличную работу. И за окуня с папоротниками.

— Служу Советскому Союзу! — горделиво ответила тетушка Краб. Все-таки у нее было чувство юмора.

Я поцеловал ее в лоб и пошел к себе домой. Было еще светло, и, приближаясь к дому, я насвистывал какую-то веселую мелодию. Наверное, чтобы поддержать себя, потому что мне было как-то неприятно смотреть на зловеще чернеющие проемы окон. Казалось, что кто-то стоит там и смотрит на меня. Ждет. Выбирает удобный момент. Для чего? Чтобы нанести удар? Войдя в дом, я тщательно запер за собой дверь и обошел все комнаты. Мои шаги звучали глухо, как в склепе. И я подумал, что в этот склеп я вошел добровольно.