Когда мы возвращались с Марковым домой, я рассказал ему о своих подозрениях. Лично я теперь не сомневался в том, что Дрынов и есть тот маньяк, которого все ищут. Более того, мне казалось, что именно он и подложил электрические провода на спинку моего кресла во время спиритического сеанса. А может быть, и убил деда.

— Не будем рубить сплеча, — отозвался Егор. — То, что он собирает бабочек, — еще ничего не доказывает. Конечно, бледноспирохетистый заклинатель духов весьма подозрителен. Но… здесь, в Полынье, все такие, в кого ни плюнь.

— А тебе не кажется, что мы словно бы увязли в болоте? Вокруг нас порхает смерть, будто бы та же бабочка «Летучий глаз», а мы ничего не можем поделать. За короткий срок шесть убийств, а что-нибудь изменилось? Такое ощущение, что мы бессильны что-либо предпринять.

— Почему же? В любом деле объективно существует процесс накопления кинетической энергии. Рано или поздно эта энергия должна выплеснуться через край. Либо взорваться. И вот тогда все встанет на свои места.

— Ждать новых убийств?

— Я не имею права кого-нибудь арестовать или задержать. У меня нет таких полномочий. Даже допросить никого не могу.

— Можешь, Егор. В экстремальных ситуациях действуют иные законы. Созданные не крючкотворами-юристами, а предписанные высшим судией — Богом. Кто-то должен стать исполнителем Его воли.

— Для меня все это — абстракция. Я практик.

— Сама жизнь докажет тебе, что ты не прав. И очень скоро.

Говоря это, я и не знал, насколько окажусь прав. События этого дня и все последующие уже выходили за рамки общечеловеческих законов и словно бы направлялись дьявольской рукой. Ужас, охвативший жителей поселка, сделал людей неуправляемыми, они как бы потеряли разум, взбудораженные убийствами, следовавшими одно за другим. В своем древнегреческом мифе Намцевич оказался искусным пророком: Лернейская гидра очнулась и напала на Полынью… И самое страшное было в том, что она вселилась в каждого, и каждый теперь словно бы носил одну из ее ядовитых голов.

Стали вспыхивать беспричинные драки, вспоминались старые обиды, и сосед шел на соседа. Особенно лютовали те, кто всю жизнь считал себя обиженным или обделенным чем-то. На колонию рыбаков напали мужики с северной окраины поселка, которые издавна копили на них злобу. Стычка между ними разгорелась среди бела дня. Появились и первые раненые. Один из рыбаков лежал со сломанной рукой, а двое из нападавших получили травмы головы. Снова была предпринята попытка «монковцев» захватить церковь. Женщины толпились возле дома зажиточного старосты Горемыжного, требуя продуктов. Часть из них двинулась к особняку Намцевича, но была очень быстро разогнана охранниками, которые выпустили несколько автоматных очередей поверх голов. Милиционер Громыхайлов и несколько его добровольных помощников рыскали по всему поселку и его окрестностям в поисках Григория, бесцеремонно врывались в подозрительные дома, где по большей части занимались откровенным грабежом. В довершение всего к вечеру, когда мы находились на панихиде в церкви, отдавая последнюю дань памяти Николаю Комочкову, в Полынье случился первый пожар. Группа лиц, возглавляемая и подстрекаемая пекарем Раструбовым, подпалила дом Зинаиды. Они считали, что именно там прячется маньяк, ее сын. Возможно, здесь были и иные причины, личного характера. Огонь, охватив строение, перекинулся и на два соседних дома. Через час все было кончено, все три дома выгорели дотла. Самой Зинаиде удалось спастись лишь чудом. Ее, с сильными ожогами, вынесли люди Ермольника из отряда самообороны. Позже продавщицу магазина поместили в медицинский пункт доктора Мендлева, где она получила квалифицированную лечебную помощь. В условиях подобного разброда и анархии в поселке реально существовали лишь две силы, которые могли бы противостоять творившемуся беспределу. Это была вооруженная охрана Намцевича и местный отрад самообороны Ермольника. Но первые словно бы наблюдали за происходящим издалека, не вмешиваясь в события, а вторые просто не могли поспеть во все горячие точки. Третья же сплоченная и организованная группа — «монковцев» — все больше и больше начинала чувствовать себя в Полынье подлинными хозяевами. После панихиды и состоявшихся сразу же похорон Комочкова мы вернулись домой, где оставался один Григорий, подавленный всем происходящим. А через полчаса произошел инцидент, касавшийся уже непосредственно нас.

Когда мы сидели на кухне и готовились помянуть Николая (у меня оставалась еще одна бутылка водки), стекло в окне вдруг с треском разлетелось вдребезги, осыпав нас осколками, а на стол упал здоровенный булыжник. Тотчас же с улицы донеслись возбужденные выкрики. Небольшая толпа, скопившаяся около калитки и забора, состоявшая в основном из пьяных мужиков, угрожающе потрясала кулаками и палками. Они кричали, что это мы привезли в Полынью все беды и что нас надо как следует проучить. За первым камнем последовал второй, который разбил окно в соседней комнате. Милена и Маша сидели бледные и притихшие, да и я несколько растерялся, подумав о том, что если толпа ринется в дом, то нам придется весьма худо. Их было раза в три больше, чем нас. Только один Марков чувствовал себя словно бы в своей стихии. Быстро вскочив, он выбежал во двор, где ухватил с земли длинную жердь, которая валялась там с незапамятных времен, будто бы ожидая именно этой минуты. Мы видели в окно, как Марков, издав какой-то воинственный кельтский клич, с жердью наперевес бросился к калитке. Натиск его был столь стремителен и угрожающ, что в стане неприятеля сначала возникла пауза-заминка, затем растерянность, а потом враг и вовсе позорно ретировался, не желая, очевидно, связываться с явным сумасшедшим. Марков милостиво не стал преследовать бежавших и, гордый своей викторией, вернулся обратно.

— Объявляю им конфузию, — заявил он. — Эх, горе-вояки, им бы только лаптями щи хлебать!

— А что ты там кричал? — спросил я, убирая со стола осколки стекла.

— Я и сам задрожал от страха, — сказал Сеня. Похоже, что так орут охотники за черепами на Калимантане.

— Нет, это был рык голодного ягуара, — вставила Маша.

— Могу повторить, — усмехнулся Марков.

— Не надо, — попросил его я. — Лопнут остальные стекла.

Однако дело принимало скверный оборот. Пьяная атака могла повториться ночью. Вдвоем с Барсуковым мы забили разбитые окна досками и укрепили калитку, подперев ее изнутри бревнышками. Конечно, все это было не слишком надежно, но я придумал еще один способ обезопасить наш ночной покой. Я соорудил нечто вроде сигнальной системы, развесив вдоль забора пустые бутылки, благо что их в доме оказалось больше, чем требовалось в приличном жилище. Теперь без стекольного звона вряд ли кто смог пролезть во двор. И все-таки мы решили вновь установить ночное дежурство.

— У меня все равно бессонница, — сказал Григорий. — Я привык спать днем… Поэтому, если не возражаете, я готов бодрствовать до утра.

Мы согласились. Этот человек, еще недавно вызывавший нашу неприязнь и опасение, как-то быстро вошел в доверие, и его уже стали принимать за своего. Словно бы он заменил собой умершего Комочкова. Особенно, как ни странно, любознательное благодушие Григорий вызывал у женщин — Милены и Маши. Дамским сердцам всегда нужен какой-нибудь несчастный, изгой, чтобы направить на него свою нерастраченную жалость и милосердие. Хотя у Барсукова и Маркова беглый арестант продолжал вызывать скрытую неприязнь.

Перед сном я предложил провести небольшой следственный эксперимент. Меня не отпускала мысль о тех женских ногах, которые видел Григорий, приоткрыв крышку люка в роковую ночь убийства Николая. Чего проще повторить эту сцену? Не так уж похожи ступни Милены и Маши. И если бы Григорий не узнал их, то мы бы сразу же исключили двух подозреваемых. Я тогда почему-то не подумал о том, что бы мы стали делать, если бы он узнал их? Но мое предложение и так вызвало бурные возражения со стороны женщин. И Маша и Милена наотрез отказались демонстрировать свои лодыжки.

— Я стриптизом не занимаюсь, — сказала Маша. — Все это глупости.

— А я босиком не хожу, — произнесла Милена. — И тебе это хорошо известно.

— Значит, вы сознательно сваливаете все на Ксению? — спросил я.

— Ну почему же? — ответила Милена. — Если вам всем так хочется, чтобы убийцей была именно женщина, то… вот вам вариант: ваша таинственная Девушка-Ночь. По слухам и разговорам, она очень ловка и вездесуща. Может быть, именно она и совершила всю эту серию убийств?

«А ведь и правда, — подумал я. — Кажется, она действительно не пользуется обувью, а ходит босиком…» И все-таки мне было жаль, что они обе отказались от этого эксперимента. У меня бы свалился с души камень. Не хотелось верить, что кто-то из них — Маша, Ксения или Милена убила Комочкова.

Мы разошлись по своим комнатам, а ночью мне приснился скверный сон. Очевидно, возбуждение последних дней как-то сказалось на моей нервной системе. Это был даже не сон, а какие-то полубредовые галлюцинации с чередой лиц и картинок. Вот шел по солнечной дороге, ведущей в Полынью, Коля Комочков, чему-то улыбаясь, а груды камней бесшумно летели вниз… Озерная гладь подернулась зыбкой рябью, и на берегу лежал труп человека — это мой дед, и я вместе с Миленой приближаюсь к нему. Он поднимает голову… лицо деда неузнаваемо. Это он, но взгляд совершенно безумен и страшен… Мы куда-то бежим, падаем, поднимаемся, снова бежим… Кричат люди, они преследуют нас… И впереди только болото… Кто-то манит нас к себе, протягивает руки… Они тянутся из трясины… Ксения? Да, это она… встающая в полный рост, звонко смеющаяся… «Я живая, — говорит она. — Здесь тепло и покойно, идите ко мне…» Теперь слышится лишь мой крик, а Милена зажимает мне рот ладонью…

— Тихо, успокойся, — услышал я ее голос и очнулся. Она поцеловала меня, прижимаясь всем телом. — Что тебе снится?

— Не помню, — отозвался я. — Ксения… Мне кажется, она утонула в трясине.

— Нет, не может быть… Ведь Раструбов сказал, что вывел ее на дорогу.

— Раструбов? — Я подумал о нем. — Раструбов… Почему он так гнусно улыбался, когда говорил об этом? Что он за человек?

— Тебе везде мерещатся убийцы, нелюди… Я чувствую, что даже обо мне ты думаешь такое.

— Да… ты права. Скажи, что тебя связывало с Комочковым?

— Ничего. Только наша общая дружба.

— Это правда?

— Вадим, нельзя так жить, подозревая всех и каждого. Ты сойдешь с ума.

— Мне порой кажется, что это уже произошло. Мы попали в безумное место. Господи, дай нам силы выстоять!

— Когда-нибудь весь этот кошмар закончится… Иди ко мне.

— Я люблю тебя…

Мы снова уснули, а утром нас одновременно разбудили первые солнечные лучи, ласково прикасавшиеся к нашим обнаженным телам. И весь мир снова показался напоенным любовью и добротой. Может быть, так оно и было на самом деле, а мы просто прятались от своих чувств, подражая улиткам? Почему человек всю жизнь обречен жить в клетке, созданной им же самим? Где его желанная свобода и может ли он вообще разумно пользоваться ею? Григорий, как и обещал, не спал всю ночь. Я обнаружил его в зале, где он листал старые журналы, и он доложил мне, что ничего подозрительного за время его дежурства не произошло.

— Если не считать выстрелов, — добавил он. — Похоже на ночную охоту…

— Возможно, так оно и есть, — сказал я, подумав об охранниках Намцевича. Может быть, ради устрашения они палили во время своего «комендантского часа»? Спустя полчаса мы все вместе позавтракали. У нас еще оставалось немного крупы, а вот консервы уже закончились.

— Надо что-нибудь продать, — предложила Милена.

— Зачем? Схожу-ка я лучше к Ермольнику, — сказал я. — У него наверняка что-нибудь найдется…

Но едва я вышел за калитку, как столкнулся с учителем.

— А я к вам, — произнес Клемент Морисович. В руках он держал сумку. — Здесь кое-какие продукты. Их посылает вам… ну, вы знаете кто.

— Валерия?

— Да.

— И конечно, втайне от Александра Генриховича?

— Разумеется.

— Покорно благодарю. — Я отнес сумку в дом, а затем вернулся к учителю. — Как ее настроение?

— Как обычно. Она просила вам передать, что… — Клемент Морисович немного замялся. — Что готовится какая-то акция против отца Владимира. И это очень серьезно.

— Что я должен делать?

— Не знаю. Вам виднее.

— Клемент Морисович, а вы сами-то на чьей стороне?

— Я… ни на чьей. Я не хочу ни во что вмешиваться.

— Трудно остаться посередине.

— Возможно. Теперь о другом. Помните, я обещал вам сказать, кто подложил электрические провода на ваше кресло?

— Я уже догадываюсь, чьих рук это дело. Викентий Львович Дрынов?

Учитель удивленно посмотрел на меня.

— Нет, вы ошибаетесь. Дрынов здесь ни при чем. Я проверил. Это сделал доктор Мендлев. В его кабинете я видел лампу с оторванными проводами.

— Но… зачем?

— Этого я не знаю.

— Спасибо за информацию. — Я пожал его руку. — Скажите, а зачем вы сами посещаете эти спиритические сеансы, вы же образованный человек?

— Здесь мало развлечений, — уклончиво ответил он. — А так… хоть какое-то разнообразие.

— А Дрынов… что он из себя представляет?

— Немного помешан на духах.

— Но это же несерьезно?

— Для него это смысл жизни. Хотя я прекрасно осведомлен обо всех его фокусах. Он прекрасный чревовещатель и имитатор. А когда в темной комнате появлялось какое-нибудь светящееся существо, то здесь тоже не было большой хитрости. Но остальные действительно верили в вызванное им привидение.

— В чем же секрет, Клемент Морисович?

— В человеке, которого он нанимал для этой цели.

— Здесь, в Полынье, я знал только одного артиста подобного рода. Мишка-Стрелец?

— Совершенно верно. Он очень хорошо умел притворяться.

Я задумался. Неожиданная мысль пришла мне в голову. Стрелец был нужен Дрынову для роли духа, но потом он мог стать для него и опасен, поскольку мог разоблачить спирита. И тогда бы все, кто принимал участие в его спиритических сеансах, подняли бы его на смех. То есть уничтожили бы его идею фикс, лишили бы его смысла жизни. Ему бы пришлось либо уехать из Полыньи навсегда, либо жить с клеймом шарлатана. Почему же не предположить, что именно Дрынов убил Мишку-Стрельца? Возможно, что тот стал его каким-то образом шантажировать. Я оставил эту мысль вариться в моей голове, а сам, распрощавшись с учителем, отправился к доктору Мендлеву. Мне не терпелось с ним разобраться. Я не люблю, когда меня пытаются убить так подло и хитро. Уж лучше в открытую.

В кабинет к доктору меня проводила Жанна, вильнув под юбкой своим хвостиком. И я сразу же взял быка за рога.

— Густав Иванович, вот в этом осветительном приборе, — я показал на подоконник, где стояла лампа, — нет проводов. Объясните же дураку, не они ли упали на мое кресло во время спиритического сеанса у Дрынова? Рука духа Бориса протянулась и в ваш кабинет?

— Конечно, — усмехнулся он без тени смущения. — Я сам об этом догадался совершенно недавно.

— Что вы имеете в-виду?

— А то, что кто-то из моих пациентов испортил хорошую лампу. Вы как-то спрашивали меня, куда делся мой нож, выточенный Ермольником. Теперь я вспомнил, кто его взял.

— Кто?

— Тот же, кто и вырвал провода из лампы.

— И этот человек…

— Дрынов, — подтвердил он мое предположение. — Понять не могу, зачем ему понадобились эти вещи?

Я подумал, что Мендлев — человек изумительной выдержки. У него на все был готовый ответ. Или он сейчас мастерски врал мне, перекладывая всю вину на Викентия Львовича, или говорил правду. А лицо доктора было абсолютно спокойно.

— Мишка-Стрелец был убит вашим ножом, — устало произнес я. — Если его взял Дрынов, то именно он — убийца. Более того, у меня есть подозрения, что именно он тот маньяк, которого все ищут.

— Это серьезное обвинение, — сказал доктор Мендлев. — Но раз вы так говорите, то у вас должны быть веские основания.

— Боюсь, что у меня есть только косвенные улики. Когда состоится очередной спиритический сеанс?

— Сегодня вечером. Вы хотите присутствовать?

— Да. И хочу, чтобы вы помогли мне.

— Постараюсь, — пообещал доктор Мендлев.

Я частично посвятил его в свой план, рассчитанный на внезапность и патологическую страсть Дрынова к потустороннему миру. Конечно, я не был уверен и в самом докторе, но у меня не оставалось выбора. Пришло время действовать, иначе Лернейская гидра, в существование которой я начинал реально верить, пожрала бы всех нас. Позднее я отправился к отцу Владимиру и предупредил его о том, чтобы он был начеку: против него готовится серьезная провокация, а исходить она будет, скорее всего, от Монка — лютого врага Христианской церкви. Священник воспринял мое сообщение спокойно, но поблагодарил с легкой улыбкой.

— Все в руках Божьих, — напомнил он мне. — И если что-то случится, на то будет Его воля. Каждый должен нести свой крест по мере сил.

— И все-таки будьте осторожны, — сказал я.

Когда я шел домой, на душе у меня было неспокойно. Вновь резко изменилась погода: на небе сгустились тучи, подул холодный ветер. Какое-то предгрозовое ожидание зависло в тяжелом воздухе. А дома меня поджидал очередной сюрприз — наше жилище было обстреляно из проезжавшего мимо джипа. А зачем они это сделали, можно было только догадываться…