Глава Х
Перенесемся теперь в одну из помещичьих усадеб, затерявшихся в лесах на правом берегу Оки.
В одноэтажном, низком, утратившем от времени цвет свой доме, у одного из окон, выходивших в густой и запущенный сад, сидела за рабочим столиком в глубоком кресле худенькая, небольшого роста старушка. На полу и на коленях ее лежали груды полотна; старушка заботливо кроила и сметывала что-то на живую нитку; то была владелица имения Марья Степановна Затуровская. Во впалых бесцветно-серых глазах ее светился ум и приветливость. Марья Степановна слыла хлебосолкою.
Против нее помещалась на стуле сестра ее, Софья Степановна, дама лет сорока пяти, плотного телосложения, с крупными, внушительными чертами лица, украшенного природой выпуклыми черными глазами, черными усиками и кудрявой бородавкой у носа.
На самый кончик последнего опирались обмотанные на перешейке красной шерстинкой оловянные очки. Софья Степановна вязала из белой шерсти солидной величины чулок, очевидно, для своей особы; нет-нет и она взглядывала в окно на мокрые, понуро стоявшие деревья сада, на непрерывавшийся дождь, покачивала головой и наконец басисто проговорила:
— А ведь надолго такая погода зашла, пожалуй!.. Сено-то у нас не убрано!
Марья Степановна посмотрела в окно и снова суетливо принялась за шитье свое.
— Уберем еще!.. — вскользь ответила она. — Даст Бог, скоро разгуляется погода!
Воцарилось молчание. Слышалось лишь редкое жужжание присмиревших от непогоды мух да тиканье старых часов на стене.
Сестры, совладелицы имения, сидели в гостиной, небольшой квадратной комнатке, оклеенной обоями темно-зеленого цвета; в глубине стоял старомодный, александровских времен диван с двумя креслами по бокам и покрытым бархатной скатертью столом против него; на последнем, как водится, лежал истрепанный альбом, переполненный портретами родных и знакомых хозяек; у стен стояли старинные с жесткими сиденьями стулья.
На одном из них спал кот.
— Слыхала, Маша? — проговорила опять Софья Степановна. — Пошаливать в нашем уезде начали!
— Полно!… Не пустое ли болтают?
— Нет, это не пустая болтовня! — внушительно ответила Софья Степановна, — у нее, впрочем, не только манера говорить, но и каждый взгляд, каждый жест были внушительны. — В Чаликовом селе у мужиков двух лошадей увели, в Ивановском трех; а на тракте проезжего остановили даже! Кабы не начал стрелять да не добрые кони — и живым бы не ушел, может быть! — И Софья Степановна стала передавать сестре подробности последнего происшествия. Марья Степановна молча покачивала головой.
— На днях их опять в березняке под Луговым видели: развели себе костер и уснули. Пока собрали мужиков, да нагрянули туда, их и след простыл. До чего осмелели: двое среди бела дня в самое Луговое явились, будто за хлебом, чтоб высмотреть все. Бросились их было ловить, они за околицу, и вдруг со всех сторон из конопли свистки, свистки!.. Мужики и сробели!
— И не поймали никого?
— Никого. Уряднику дали знать, да что толку! Обыскал он наутро с понятыми березняк, нашли костер да перья от украденной в Луговом утки, да яичную скорлупу, — вот и все. Сам становой, говорят, взялся за поиски!
— Тебе чего? — Последние слова относились к появившейся в дверях босой, смышленой на вид девке в красном сарафане.
— Двое какие-то пришли во двор, — вас, Марья Степановна, спрашивают, — бойко отрапортовала девка. Марья Степановна всполохнулась.
— Кто такие? Как — пришли? Приехали, то есть?
— Где приехать! Пришли. И замаранные такие: мокрые, на сапогах-то по пуду глины на кажном! А кто, не знаю, — не сказались!
— Не сказались? Да не из тех ли это, что в Луговом видели! — встревоженно проговорила Софья Степановна, подымаясь с места. — Где они? по двору ходят? высматривают что-нибудь?
— Нет, на крыльце стоят.
— Схватить их сейчас! Зови мужиков!
Марья Степановна испуганно замахала руками.
— Что ты, что ты, Сонюшка, Господь с тобой!… Ведь это, может, и не они совсем!… Да кто они, господа или мужики?
Горничная затруднилась ответом.
— Позвать надо их, узнать, что им нужно!
— Позвать? — густым голосом перебила сестру Софья Степановна. — А если они с ножами пришли да прирежут нас с тобой? Малашка, беги, позови сюда человек трех, поздоровее кого-нибудь; вели в девичьей стоять и ждать. Вот тогда и впустим, поглядим, кто такие!
Малашка вылетела как пуля. Взволнованные сестры остались одни и, перекидываясь отрывистыми фразами, прислушивались, не ломятся ли в дверь неизвестные посетители.
Наконец явилась Малашка и доложила, что все исполнено. Ей велели ввести прибывших гостей. Малашка медленно пошла в зал и оттуда ко входным дверям; лицо ее было серо от страха.
Марья Степановна стала у порога в зал, немного позади нее поместилась Софья Степановна, придерживая половинки дверей и готовясь вмиг захлопнуть и навалиться на них всем телом в случае опасности. В передней послышались шаги, и в зале появился хорошо сложенный молодой человек в серой суконной, подпоясанной ремнем блузе и таких же шароварах; в руках он держал парусинную фуражку. И блуза и шаровары — все на нем отсырело и точно было натерто землей и глиной; сапоги до такой степени облипли грязью, что виднелись только верхние обрезы порыжелых голенищ; в глине же были измазаны и шаровары; с измятой бесформенной фуражки стекала вода.
То был Роман. Войдя, он поклонился сестрам и, переведя серые, смелые глаза с одной на другую, отрывисто спросил:
— Имею честь видеть помещицу Затуровскую?
— Это мы… — проговорила Марья Степановна, с недоумением оглядывая гостя. — Чему обязаны?…
— Велите горничной уйти! — сказал молодой человек.
— Это еще почему? — грозно спросила Софья Степановна. — Малашка, стой, стой тут!
— Я пришел по вашему же делу, — возразил Роман, — и сообщить его могу только вам лично; а если вам не угодно узнать его, я уйду!
— Сонечка, погоди! — торопливо проговорила Марья Степановна, видя, что сестра хочет ответить что-то. — Ничего, я ушлю ее… Малаша, уйди!..
Горничная, острые глаза которой разгорелись уже любопытством, неохотно повиновалась.
— Я Роман Луневский, — сказал, проводив ее взглядом, Роман. — Пришел предупредить, что нынче ночью хотят обокрасть вас!
Софья Степановна выпустила дверь и всплеснула руками.
— Батюшки мои! — густым басом проговорила она. — Кто? как так?.. Машенька, да не врет ли он? — тихо, но совершенно явственно проговорила она сестре. Роман слышал, но не шелохнулся.
— Нет! — убежденно прошептала Марья Степановна. — У него лицо честное!
— Нынче у всех жуликов лица честные! — еще громче прогудела недовольным тоном Софья Степановна.
После некоторого колебания Романа пригласили сесть, и Софья Степановна засыпала его вопросами, откуда он, как попал в их края и как узнал сообщенную им новость.
Роман прямодушно рассказал, как и с какой целью забрел он с братьями на Оку; сообщил и о раскопке кургана.
О готовящемся же воровском нападении на усадьбу узнал он таким путем.
После довольно долгого и бесплодного блуждания по лесу, — причем они, чтобы сыскать назад дорогу, метили ее заламываньем веток, — они вышли на размякший от дождя проселок; они сыскали сухую тропку, вившуюся под густыми темными шатрами вековых елей, защищавших от дождя, и направились по ней; у одного из поворотов им вдруг почудились сдержанные голоса.
Говорившие стояли на дороге и, отделенные от Романа и Степки зарослями елок, не видали и не слыхали их приближение. Слова, долетевшие до слуха Романа, поразили его; он остановился, сделал знак Степке и, затаив дыхание, сталь с ним слушать дальше.
— Так в какое же время ждать вас? — говорил низкий голос.
— Да к полуночи управимся… Даже часам к одиннадцати: спать там ложатся рано, — в десять часов темно везде!
— А собак нет?
— Есть, да они знают меня, — прикормлены! Пойду первый и отведу. У конюшни под бричкой ждать буду… Струмент не забудьте взять: на ночь конюшню замком запирают, — кучер не спит в ней.
— Это хорошо, что не спит: работы вам меньше!
Раздался сдержанный смех.
— Так до вечера?
— Да, к одиннадцати часам!
Сказавший последнюю фразу зачмокал и задергал вожжами. Раздалось хлюпанье копыт по грязи.
— Тпру, тпру! — заговорил вдруг тот же голос, и телега опять остановилась. — Слышь, а эти твои Затуровские помещицы одни живут?
— Одни. Софья вдова, Марья девушка!
— А может, и к ним бы вы заглянули в горницы? Одно уж к одному, — все купил бы у вас?
— Э! Овчинка выделки не будет стоить, пожалуй… Вот кони у них ладные!
— Что ж, подкуем хоть коней! Так в одиннадцать часов ждать вас буду. А насчет дома — подумайте!
Телега покатила дальше; беседовавший с сидевшим в ней свернул на тропинку, отходившую вглубь леса от той стороны дороги. Роман и Степка успели рассмотреть только спину его. Она принадлежала высокому, широкоплечему мужику в рваной поддевке и в картузе блином.
Роман и Степка быстро добрались до деревни, расспросили, где поместье Затуровских, и часам к трем дня стояли уже на крыльце у них.
Перепуганная Марья Степановна не знала, как и благодарить неожиданного благодетеля. Последний след недоверия исчез и из мужественной Софьи Степановны. Они не знали, где усадить его и чем потчевать. Но Роман прежде всего попросил у них хины для брата и затем, сконфузясь и покраснев, сказал, что им нужна провизия и потому он их просит продать ему картофеля, яиц и хлеба. Ему не дали и докончить: тотчас же накормили и обогрели в людской Степку, навьючили его зонтиком, двумя пледами, бутылкой вина и всевозможной снедью для оставшихся в кургане и послали его за ними.
— Да хорошо ли ты помнишь дорогу? — несколько раз переспрашивал Роман. — Не сбейся, смотри!
И он начинал напоминать Степке разные оставленные ими приметы.
— Чаво не найти! Найду! — уверенно возражал Степка. — К вечеру обернусь, — все здесь будем!
Отправив Степку, Роман попросил хозяек до вечера не предупреждать никого из людей о готовящемся покушении. Марья Степановна держала себя по отношению к Роману, как родная; она не хлопотала, не суетилась; все делалось у нее как-то мягко и ходко, само собой; отыскала в шкафу какое-то старое платье еще покойного отца своего и, несмотря на отговорки смущавшегося Романа, заставила его переодеться; сапоги и верхнее платье путешественника пошли в чистку и сушку.
Остаток дня миновал незаметно.
После обеда подали сейчас же чай, появились всевозможные варенья, печенья. Марья Степановна угощала Романа без перерыва; не привыкший к такому ухаживанию за собой, Роман краснел, пробовал отказываться, но напрасно. Софья Степановна занималась разговорами. Простота, с которой рассказал все Роман, тронула и еще более расположила к нему обеих сестер. Марья Степановна отозвала Софью Степановну в сторону и шепотом стала что-то горячо говорить ей. Софья Степановна отвечала подавленно могучими, односложными звуками, в которых гудело, однако, одобрение.
На дворе темнело. Роман часто и озабоченно поглядывал на часы. Пробило девять, — ни Степки, ни братьев не было. Романом овладело беспокойство. Что случилось с братьями? Какая причина такого опоздания их? Не напали ли на них, не заблудился ли Степка? Мысли эти быстро чередовались в мозгу Романа. Тем временем Софья Степановна созвала всех рабочих, сообщила, что готовится нападение, и отдала приказ разместиться вокруг конюшни. Роман хотел было взять на себя устройство засады, но Софья Степановна так вошла в роль командирши, что он ограничился только предложением себя в качестве волонтера. Конюшня занимала правый угол двора; плетень у нее образовывал тупой угол, выходивший в поле; в углу стояла старая бричка; под нее-то и хотел пробраться один из воров. Между конюшней и домом находился навес для соломы; около него имелся проход в плетне, притворенный привязанной к нему с одной стороны решетчатой дверкой. Неподалеку от конюшни, среди двора, стояли телеги. Рабочие тихо разместились частью под навесом, частью под телегами; двое присели на всякий случай под окнами дома. Двор казался вымершим.
Темень стояла непроглядная. Роман, полагавший, что часть воров отправится в дом и потому притаившийся у угла его, против выхода со двора, не различал ничего даже в двух шагах от себя. Дождь перестал; слабый ветер шумел в вершинах деревьев.
Роман напряженно вслушивался и вглядывался во мрак; мысли его нет-нет и уносились к братьям, неизвестно почему не являвшимся.
По крайней мере с час прошло в ожидании. Роману стало казаться, что воры раздумали или отложили свою затею; как вдруг до слуха его долетел шепот. Роман вытянул шею и прислушался: кроме шума ветра, ничего слышно не было. Минуты две-три спустя тихо, но явственно точно два железных кольца звякнули друг о друга. Звук долетел со стороны конюшни. Затем он повторился: очевидно, пробовали замок.
Не успел Роман встать на ноги с целю прокрасться ближе, как из-под навеса раздался громкий угрожающий крик. Один из рабочих не выдержал и, не дождавшись сигнала, бросился на воров. Крик подхватили другие голоса; в один миг все перемешались; раздался топот бегущих ног; посыпались ожесточенные глухие удары. Взбешенный несвоевременной атакой, Роман бросился к конюшне. В темноте шла свалка. На Романа наскочила убегавшая фигура; от толчка он отлетел в сторону, но успел, что было силы, хватить ее палкой и бросился за ней; но фигура черной тенью метнулась через плетень и потонула во мраке. На дворе замелькали огни. К месту свалки бежали люди и, когда фонари осветили побоище, оказалось, что свои усердно тузили своих же. Из воров никто пойман не был. Гвалт и ругань поднялись невообразимые. Многие охали и почесывали бока. Тем не менее, лежавшая на земле связка отмычек, растоптанный картуз и клок рыжей бороды, оставшийся в виде трофея в кулаке одного из прибежавших первым, свидетельствовали, что покушение на кражу было. Четверо рабочих, наскочившие на воров из-под навеса, говорили, что схватили троих и начали молотить их; но сзади навалились другие, оказавшиеся своими же рабочими, бывшими под телегами, и принялись крушить в темноте кого попало. Четвертый вор стоял на стороже, и его-то и хватил Роман.
