Глава 30

5.45 утра. – Как только забрезжил рассвет, окутывая розовой пеленой Вашингтон, молчаливые мраморные залы Верховного суда постепенно начали оживать, наполняясь стайками уборщиц, толкавших свои тележки от двери к двери. Поставленные один на другой подносы содержали новое мыло в упаковке, стопки свежих полотенец и бумажных салфеток. Спереди у каждой тележки висел пластиковый мешок для мусора, оставшегося со вчерашнего дня.

Одна тележка весьма отличалась от всех остальных своей конструкцией. Точно так же толкавшая ее пожилая седовласая леди имела мало что общего со своими товарками, сновавшими по зданию суда. Внимательный взгляд мог бы отметить, что прическа у нее безукоризненна, глаза искусно подведены синим, а стоимость украшенного изумрудами и алмазами браслета, надетого ею на себя по забывчивости, во много раз превышала размер годового жалованья подобной категории служащих. На кармане ее униформы красовалась пластмассовая карточка с надписью: «Временно».

Подвешенный к ее тележке мешок для мусора был уже полон еще до того, как она добралась до места назначения. Судя по сердитому бормотанию матроны, ей было не по душе то, чем она занималась:

– Винченцо, ты молодец!.. Возлюбленное чадо моей сестры должно находиться в istituzione!.. Зачем я делаю это?.. Да затем, что мой любимый племянник считает, что моему благоверному ни к чему трудиться. Оденусь!.. Вот он, этот шкафчик!.. Прекрасно!.. Сейчас я оставлю здесь свою поклажу и вернусь домой. Посмотрю там свой крохотный телевизор, а затем отправлюсь с девочками по магазинам. Очень хорошо!

8.15. – Четыре ничем не примечательных коричневых и черных автомобиля выскочили на перекресток в месте пересечения Первой улицы и Кэпитол-стрит. Из каждой машины вышло по трое мужчин в темных костюмах, с лохматыми бровями и глазами, устремленными, как у роботов, в одну точку. «Стрелкам», находившимся при исполнении служебных обязанностей, следовало бить без промаха, если только они не желали вернуться к прежним, не требующим особой квалификации занятиям, что было для них хуже смерти. Дюжина натасканных профессионалов не имела ни малейшего представления о том, во имя чего они здесь. Им было известно только одно: двое мужчин, чьи фотографии лежали у них в карманах, ни в коем случае не должны войти в здание Верховного суда. И никаких проблем! Никто ведь так и не обнаружил Джимми Хоффа.

9.12. – Перед зданием Верховного суда припарковались две машины с лицензионными номерами правительственных учреждений. Действуя согласно распоряжению генерального прокурора, восемь человек, выгрузившихся из них, рассчитывали задержать здесь двоих находившихся в розыске опасных государственных преступников. У каждого агента ФБР было по фотографии Маккензи Хаукинза, лишенного генеральского звания за неблаговидные поступки, и его приспешника, юриста Сэмюела Лансинга Дивероу, обвиняемого в измене родине в последние дни своей службы во Вьетнаме, то есть в проступке, на который не распространяется положение о сроке давности. Этот адвокатишка посягнул из своекорыстных побуждений на репутацию старших по званию лиц. Федеральные агенты ненавидели подобных типов. И как носит таких земля!

10.22. – Темно-синий фургон свернул к обочине на Кэпитол-стрит у Верховного суда. Задние дверцы его распахнулись, и семеро командос в маскировочной черно-зеленой форме десантников выскочили наружу, пряча оружие в складках одежды и широких карманах. Им вовсе не хотелось привлекать к себе внимание. Секретная миссия была возложена на них лично крошечным министром обороны, причем устным, а не письменным приказом. В своем напутственном слове он заявил:

– Джентльмены, эти двое мерзавцев вознамерились уничтожить первую линию обороны военно-воздушных сил США, и это все, что я могу вам сообщить! Их надо остановить любой ценой! Выражаясь языком великого вашего командира, скажу лишь: «Засвети их, Скотти!» Короче, надо сделать так, чтобы они не путались у нас под ногами!..

Командос возненавидели этих мерзавцев! Небо – это вотчина десантников, и никто не смеет посягать на него. О «воздушных» парнях то и дело кричали газетные заголовки. И в то время как их товарищи летели сейчас домой, чтобы отведать вожделенный бифштекс, им приходилось заниматься тут черт знает чем! Но они были уверены в том, что негодяям, замахнувшимся на их род войск, от них не уйти!

12.03 пополудни. – Маккензи Хаукинз, подбоченясь, разглядывал Генри Ирвинга Саттона в гостиничном номере и в знак одобрения кивал головой:

– Черт возьми, господин актер, вы вполне могли бы сойти за меня!

– Это нетрудно, mon general, – ответил Саттон, снимая обшитую галуном офицерскую фуражку и обнажая коротко подстриженные седые волосы. – Мундир сидит великолепно, орденские планки производят впечатление. Так что дело остается лишь за интонациями, воспроизвести же их довольно легко. Мой голос в рекламных роликах, включая и тот, где говорилось о дохлой кошке, позволил мне оплатить учебу в колледже одного из моих сыновей, правда, не помню, которого именно.

– Мне бы все же хотелось, чтобы вы надели военную каску…

– Не смешите! Это испортит все впечатление и сорвет наши планы. Моя задача вызывать у людей симпатию к себе, а не отталкивать их. Военная каска ассоциируется в нашем сознании с конфликтной ситуацией, и появление ее вызывает в качестве ответной меры желание обеспечить свою безопасность с помощью, скажем, остающихся в тени вооруженных охранников, способных в случае чего справиться с таящей угрозу личностью. Я должен создать ясный и убедительный образ, генерал, странный же малый в неуместном в мирное время головном убранстве лишь отпугнет от себя потенциальную аудиторию.

– Вы подвергаете себя страшному риску… Сами понимаете, вас могут сделать мишенью.

Глаза актера блеснули, когда до него дошел смысл сказанных Хауком слов.

– По правде говоря, я так не думаю, – заявил он. – Учитывая вашу программу действий, мне нечего бояться. Во всяком случае, риск не столь уж велик, и к тому же я получил за него приличную компенсацию… Кстати, как там дела у наших воинов из легиона Станиславского, у этой «смертоносной шестерки»?

– Планы в отношении их несколько изменились…

– Как так? – спросил сэр Генри подозрительно.

– Все складывается как нельзя лучше для всех, – попытался успокоить актера Хаукинз, мгновенно уловив встревоженное выражение лица – обычное явление для представителей этого ремесла, которым часто приходится выслушивать восклицания типа: «У вас неплохо получается, солнышко, продолжайте в том же духе!» – что означает чаще всего: «Ты, бездельник, заранее обречен на провал! Покажи мне класс, как у Сонни Тафте, тогда поговорим!» – Сегодня в четыре дня они будут в Лос-Анджелесе. Моя супруга – бывшая, конечно, одна из моих жен, а если точнее, то самая первая – настаивала, чтобы они непременно туда прилетели. Она жаждет надзирать за ними любящим материнским взором, за всеми шестерыми.

– Как мило! – Актер потрогал две звезды на вороте. – Но позволю себе несколько нетактичный вопрос: ничего не изменилось касательно моего участия в фильме?

– Понятно, нет, черт возьми! Парни просто мечтают сниматься вместе с вами в одной картине, и когда они задумают что-либо, то непременно доводят дело до конца.

– Вы уверены в этом? Видите, вам же и самому ясно, что они не разобрались еще в критерии истинности.

– Что бы это ни значило, они не нуждаются в этом. У них в руках – величайший кинобосс, известный буквально каждому в этом Городе Дураков. Короче, за дело взялось агентство Уильяма Морриса и…

– Уильяма Морриса?

– Разве его не так зовут?

– Конечно, так! Как мне кажется, одна из моих дочерей выступает в роли поверенного в юридическом отделе этой фирмы. Возможно, ей предоставили там работу, потому что она моя дочь. Запамятовал только ее имя, хотя и вижусь с ней каждое Рождество.

– Непосредственно наши интересы представляют двое джентльменов – Роббинс и Мартин. Моя жена – бывшая, как вы понимаете, – считает, что лучше их не найти.

– Да-да, так оно и есть! Я читал о них в рекламных проспектах… Чудится мне, что дочь мою зовут Бекки… или Бетти?.. Ну, как бы ее там ни звали, она была обручена с этим парнем Роббинсом… Или то был Мартин? Они и впрямь, должно быть, выше всяческих похвал, поскольку она девушка очень умная… Вспомнил: ее зовут Антуанеттой, вот как! Она всегда дарит мне свитер на три размера больше, но это потому, что в спектаклях я казался очень крупным. Подобный эффект создается умением держаться на сцене.

– Думаю, я понимаю, о чем вы… Ребята отправятся на побережье, где их ожидает первоклассный сервис, как сообщила моя Джинни.

– Естественно: бриллианты требуют к себе внимательного отношения! Удивляюсь, что им не был подан отдельный самолет.

– Моя бывшая жена объяснила это. Оказывается, все студии и агентства нанимают людей, единственной обязанностью которых является наблюдение за самолетами различных авиакомпаний. Им ничего не стоит для достижения своей цели подкупить пилотов. Джинни рассказала мне, что три недели назад самолет «Лир» затерялся в тундре Аляски, и разыскали его только вчера – через два часа после того, как соперничающая фирма подписала контракт с каким-то парнем по имени Уоррен Битти.

Раздавшийся неожиданно дверной звонок встревожил обоих мужчин.

– Кого это бес принес? – прошептал Хаук. – Генри, вы говорили кому-нибудь о нашей встрече?

– Ни одной живой душе! – ответил актер тоже шепотом, но значительно более выразительным. – Я строго придерживался сценария, дорогой мальчик, и неукоснительно следовал режиссуре. В отеле я назвался без тени смущения торговцем трубами из Акрона… На мне красовался соответствующий полиэстеровый костюм, поношенный и мешковатый…. Отличная была игра, скажу я вам!

– Но кто же это?

– Положитесь на меня, mon general! – Саттон приблизился к двери и, входя в образ пьяного, ослабил галстук и расстегнул несколько пуговиц на своем мундире, после чего произнес спокойным тоном: – Спрячьтесь в шкаф, Маккензи! – И тут же заговорил громко, как и положено подвыпившему человеку: – Ну, что там еще? У нас тут небольшой праздник, и мне с моей девкой не надо никаких гостей!

– Эй, хмырь! – донесся грубый голос из-за двери. – Если даже тебе и хочется играть в любимые свои ублюдские игры, как делал ты это в своем Городе Дураков, то сейчас забудь о них и не мешкая впусти меня!

Обернувшись, сэр Генри увидел, как дверца шкафа приотворилась и оттуда выглянул изумленный Маккензи Хаукинз.

– Боже мой, это же Маленький Джозеф! Пусть он войдет!

– Итак? – молвил Джо, стискивая руки за спиной, когда дверь за ним закрылась и он представил для обозрения все свои пять футов и, может быть, дюйма три. – Если та дурная голова, что следит за мной из шкафа, принадлежит твоей шлюхе, солдат, то в службе армейской хлебнешь ты горя!

– Кто сей пигмей, которому язык лишь карликов доступен? – продекламировал гневно актер.

– Ты легкая мишень, хмырь номер два! Хоть ты и встречался с этим большим хмырем на перекрестке улиц «Эф» и Десятой, однако у тебя не все, как у него. Взять то же твое правое плечо. Оно подергивается ведь, не так ли? А как насчет левой руки, которая так и тычет куда-то на юг, словно после белой горячки? Я сразу понял, что ты – не он. И тебе никого не ввести в заблуждение.

– Это вы о моей технике, сэр? О той самой, о коей с восторгом писали тысячи критиков по всей стране – от океана до океана?!

– Кто тот тип? Что за субъект из сенсационных статей? Что это за мешанина из сливочного мороженого и горячего шоколада? – вопрошал маленький Джо у смущенного Хаука, вылезшего из своего укрытия. – Мне кажется, не мешало бы Бам-Баму знать об этом, как, впрочем, и мне, с чем, я думаю, и ты согласишься.

– Джозеф, зачем ты здесь? – заревел Маккензи, чье изумление сменилось яростью.

– Успокойся, хмырь, снизь обороты! Ты знаешь, как близко к сердцу принимает Винни твои интересы. И помни, что я – Саван. Где бы я ни был и куда бы ни шел, никто меня не заметит. Как не заметил меня и ты, когда отправился сегодня утром из Нью-Йорка в международный аэропорт, а я сидел у тебя на хвосте.

– Вот оно как!

– У меня есть к тебе кое-что. Бам-Бам хочет знать, надо ли ему вызывать головорезов из Торонто.

– Это ни к чему.

– Он так и думал, к тому же и времени почти не осталось… Кроме того, он просил меня передать тебе, что его благословенная тетя Анджелина сделала так, как ты говорил, потому что, будучи замужем за Рокко – никчемным сукиным сыном, она любит своего племянника Винченцо. То, что потребуется тебе, находится во втором шкафчике справа!

– Отлично!

– Ну, не совсем так! Бам-Бам – гордый человек, хмырь, и твои коренные жители Америки не очень устраивают его. Он говорит, что обращаются они с ним, как с мусором, и что перья на его головном уборе ему не идут!

12.18. – Менеджер отеля «Эмбесси-Роу» на Массачусетс-авеню был сбит с толку необычным поведением Арона Пинкуса, одного из самых почтенных своих постояльцев. Пребывание прославленного юриста в этой вашингтонской гостинице никогда не афишировалось и прежде: он останавливался в ней как бы негласно – так же, как, естественно, и другие клиенты, если они выражали такое желание. Но в этот день мистер Пинкус перешел все границы. Этот странный человек настоял на том, чтобы он и сопровождавшие его лица пользовались черным ходом, и в свои апартаменты поднимался исключительно на грузовом лифте. Более того, о том, что мистер Пинкус в отеле, знал один только менеджер. Поскольку в регистрационной книге он записался под чужим именем, в случае, если бы кто-то вдруг справился о нем по телефону, следовало отвечать, что такой здесь не числится, что, кстати, было бы правдой. Однако если звонивший называл номер комнаты мистера Пинкуса, его надлежало тотчас соединить с юристом.

Ни разу еще Пинкус не давал ему столь строгих инструкций, рассуждал менеджер, думая, что он понимает причину этого. В те дни сумятицей своей Вашингтон был похож на зоопарк, и, несомненно, юриста с его опытом вызвали сюда, чтобы он выступил в конгрессе по какому-то сложному юридическому вопросу в связи с законопроектом, затрагивавшим чьи-то особые интересы. По-видимому, Пинкус захватил из своей фирмы и самых сведущих сотрудников, чтобы консультироваться с ними во время слушаний дела.

Но происшедший вскоре эпизод поверг менеджера буквально в шок. Когда он по обыкновению просматривал содержимое своего письменного стола, то увидел какого-то типа в оранжевой шелковой рубашке, подпоясанной синим шелковым кушаком, и с золотой серьгой, свешивавшейся из мочки его левого уха. Незнакомец подошел к конторке, за которой сидел клерк, и спросил, где находится аптека.

– Вы остановились здесь у нас, сэр? – спросил подозрительно гостиничный служащий.

– Что? – откликнулся Роман Зет, показывая ключ от номера Пинкуса, в чем тут же убедился клерк.

– Вам туда, сэр, – показал он, растерявшись, в противоположный конец зала.

– Это хорошо! Мне нужен новый одеколон! Теперь он будет у меня, не так ли?

Несколькими секундами позже в холл вошли двое смуглых парней в не виданных ранее менеджером мундирах. По-видимому, это участники очередной какой-то южноамериканской революции, подумал он, оглядывая посетителей.

– Куда он пойти? – крикнул тот, кто был повыше ростом и недосчитывался во рту нескольких зубов.

– Кто? – спросил клерк, пятясь от конторки.

– Gitano с золотая серьга! – уточнил второй латиноамериканец. – Он имеет ключ от наш номер, но мой амиго нажать не на та кнопка в лифт. Мы подняться наверх, а он спуститься вниз!

– Вы пользовались двумя лифтами?

– Так надо, чтобы быть securidad. Ты понять, что я говорить?

– Вы заботились о своей безопасности?

– Да, гринго, – ответил недосчитывавший зубов малый, с жадностью взирая на униформу клерка. – У тебя хороший одежда. Такой несколько дней назад был и у меня. Ты отнести его завтра утром, откуда взять, чтобы не платить так много. Я это читать на квитанция.

– Этот костюм не из пункта проката одежды, сэр.

– Ты его купить? Madre de Dios, у тебя хороший работа!

– Прекрасная работа, сэр, – согласился удивленный клерк и взглянул на еще более изумленного менеджера. – Ваш друг пошел в аптеку, сэр. Она вон там.

– Gracias, амиго! Ты сохранять этот приятный хороший работа!

– Да, конечно, сэр! – пробормотал клерк и, когда, вслед за Романом Зет, оба Дези устремились в противоположный конец холла, повернулся к менеджеру: – Что за типы? У них – ключ от одного из лучших наших номеров.

– Может, это свидетели? – произнес встревоженно менеджер со слабой надеждой. – Несомненно, так оно и есть. Вероятно, предстоящее слушание посвящено умственно отсталым.

– Какое слушание?

– Не важно. Главное, послезавтра они съедут отсюда.

Наверху, в апартаментах Арона Пинкуса, снятых им не только для себя, но и для Дженнифер и Сэма, прославленный юрист объяснял, почему он выбрал именно этот отель:

– От любопытствующих не столь уж сложно укрыться. Особенно в том случае, когда вы имеете дело с учреждением, извлекающим из вас выгоду. Закажи я номер в какой-нибудь другой гостинице, которой не знал бы, и о нас уже поползли бы слухи.

– Тем более что вы человек небезызвестный в этом городе, – развил мысль Пинкуса Дивероу. – Но можно ли доверять менеджеру?

– У нас нет выбора. Вообще-то он – славный человек. Однако, учитывая, что у всех у нас свои слабости, а коршунов, рыщущих в поисках падали в форме сенсаций, тут предостаточно, я счел необходимым прямо заявить ему, что, кроме него, никто не должен знать, что мы остановились здесь. Правда, при этом я ощутил неловкость: предупреждать его о необходимости хранить все в тайне было ни к чему, ибо он не из болтливых.

– Когда дело касается безопасности, не стоит переживать из-за подобных вещей, мистер Пинкус, – заявила решительно Редуинг и, подойдя к окну, выглянула на улицу. – Уже недолго ждать, но чего, этого я не знаю и посему испытываю в душе страх. Через несколько дней мой народ попадет в разряд или патриотов, или париев. И я очень боюсь, как бы не случилось последнее.

– Дженни, – обратился к девушке Арон с плохо скрытой печалью в голосе, – мне не хотелось вас тревожить, но, поразмыслив, я решил, что вы никогда не простите мне, если я не буду с вами откровенен…

– О чем вы это? – Редуинг уставилась на Пинкуса, потом перевела взгляд на Сэма, но тот лишь покачал головой в знак того, что не в курсе, о чем сейчас пойдет речь.

– Я говорил сегодня утром со своим старым другом, с которым мы некогда служили вместе. Сейчас он член Верховного суда.

– Арон! – воскликнул Дивероу. – Надеюсь, вы не обмолвились о наших планах?

– Конечно, нет! Это была обычная светская беседа. Я сказал, что у меня здесь дела и что неплохо бы пообедать нам с ним вдвоем.

– Слава богу! – вздохнула с облегчением Дженни.

– От него я узнал, что должно произойти сегодня во второй половине дня в Верховном суде, – промолвил негромко Арон.

– Что?

– Что?

– Он не собирался разглашать повестку дня, и то, что было сказано им, касалось исключительно предложенного мною совместного обеда, на что я обращаю ваше внимание… Так вот, он выразил сожаление по поводу того, что встречу нам, скорее всего, придется отложить, потому что ему, вероятно, не вырваться из-под сводов Верховного суда.

– Что?

– Я лишь повторил его слова…

– И?

– Он пояснил, что сегодня особый день в истории Верховного суда. В присутствии истцов будет рассматриваться дело, разделившее судей на два лагеря. Еще не зная, как пройдет голосование, члены Верховного суда решили во исполнение своих обязанностей обнародовать столь примечательный иск к правительству сразу же после окончания слушаний.

– Выходит, это будет сегодня? – вскричала Редуинг.

– Заседание суда откладывалось из соображений национальной безопасности и из-за боязни репрессий против истцов, – я имею в виду уопотами, – и, кроме того, высшая администрация, судя по всему, потребовала как можно дольше не предавать гласности рассматриваемую в суде тяжбу.

– И слава богу! – заметила Дженнифер. – Спасибо тому, кто задержал слушание дела!

– В данном случае вы должны быть благодарны верховному судье Рибоку, – сказал ей Арон. – Человек он не из приятных, но ум у него блестящий. Непонятно, почему Рибок пошел на поводу у Белого дома, что было вовсе не свойственно ему. Когда его коллегам стало известно об этом, большинство их, включая и моего друга, искренне возмутились. Несмотря на существовавшие между ними разногласия, они единодушно осудили идущую вразрез с конституцией попытку исполнительной власти оказать давление на судебный орган… В подобных вопросах нередко большую роль играет и самолюбие, не так ли? Ведь и оно, подобно различным проверкам и расследованиям, способно в отдельных случаях содействовать восстановлению нарушенного равновесия.

– Мистер Пинкус, мои соплеменники выйдут на улицы, они будут на ступенях Верховного суда! Их же всех перебьют!

– Вовсе нет, если, моя дорогая, генерал сделает правильный ход.

– Но ему ведь ничего не стоит пойти не с той карты, коли таковая окажется у него на руках! Это не человек, а недоразумение какое-то! Он любого может обидеть!

– Но закон на твоей стороне! – напомнил Ред Дивероу. – Он неправомочен выступать в суде, если не будет на то твоего согласия.

– Но разве прежде останавливали его подобные соображения? Насколько мне известно, этот доисторический динозавр выступает против своего собственного правительства, Комитета начальников штабов и католической церкви, отрицает международные нормы поведения и общепризнанные понятия нравственности и попирает даже тебя, Сэм, хотя и уверяет, будто ты дорог ему, словно сын родной! Не ты взойдешь на священную кафедру, чтобы осудить несправедливость, а он! И ради овладевшей им идеи ему ничего не стоит взорвать всю нынешнюю систему и превратить уопотами в такую угрозу для нашей страны, какой не было со времен мюнхенского сговора тысяча девятьсот тридцать девятого года! Он – это молния, которую надо убрать с помощью громоотвода еще до того, как сотне других национальных меньшинств втемяшится вдруг, что правительство беззастенчиво надуло их, и повсюду на улицах вспыхнут беспорядки… Мы смогли бы предотвратить это, если хватит у нас на то времени и выдержки. Он же поставит все с ног на голову!

– А ведь в словах ее есть смысл, Арон!

– Да, мой дорогой, выступление было блестящее! Но вы с ней проглядели кое-что.

– Что именно, мистер Пинкус?

– Что он все же не всесилен, и, следовательно, его можно остановить.

– Но как, скажите, ради бога?

В этот момент дверь стремительно распахнулась, ударившись о стену, и в номер влетел разъяренный Сайрус в непривычном обличье – в дорогом экстравагантном костюме в узкую полоску, модных туфлях и с фуляровым платком на шее.

– Эти сукины дети сбежали! – завопил он. – Где они? Здесь?

– Вы имеете в виду Романа и наших Дези? – встревожился Сэм. – Они что, дезертировали?

– Да нет, черт возьми! Но эти парни – словно дети в Диснейленде: все должны рассмотреть! Вернуться-то они вернутся, но ведь эти молодцы нарушили мой приказ!

– Что вы имеете в виду, полковник? – произнес Пинкус.

– Я отлучился ненадолго… пошел в туалет… велел им оставаться на месте. А они тем временем исчезли, хотя я…

– Вы же только что сказали, что они вернутся, – заметил Дивероу. – Так стоит ли зря волноваться?

– Неужто вы хотите, чтобы эти болтливые обезьяны носились по всему отелю?

– По правде говоря, это весьма оживило бы обстановку, – захихикал Арон, – а то здесь все какие-то дипломаты, разгуливающие чинно, словно индюки.

– Сайрус, – сказала Дженнифер, разглядывая огромного наемника, – вы выглядите… не знаю, как бы это получше выразиться… так элегантно!

– Это только тряпки, Дженни! У меня не было никогда ничего подобного до тех пор, пока сорок шесть моих родственников в Джорджии не купили в складчину костюм в «Пичтри-центре» по случаю присвоения мне докторской степени. На подобные вещи не хватало средств ни до этого, ни после того. Рад, что он так же нравится вам, как и мне. Им я обязан любезности мистера Пинкуса, чьи портные готовы проскочить хоть в игольное ушко, стоит ему только чихнуть.

– Неправда, мой друг, – возразил Арон. – Просто они понимают, что значит экстренная необходимость… Ну как, Сэм, славно ли выглядит наш полковник?

– Да, славно, – согласился тот неохотно.

– Колосс Родосский, разодетый для встречи с сиятельнейшими особами! – кивнула одобрительно головой Редуинг.

Арон Пинкус повернулся к ней и, указывая на Сайруса, произнес:

– Позвольте, дорогая моя, представить вашей светлости человека, который составит вам компанию во время сегодняшних слушаний… Перед вами – судья Корнелиус Олдсмобиль. Благодаря стараниям моего старого друга, члена Верховного суда, он будет находиться в зале в роли amicus curiae. Ему разрешается лишь наблюдать за происходящим, но никак не высказывать своего мнения. Сядет он рядом с генералом Хаукинзом, полагающим исходя из логики, что сей джентльмен призван обеспечивать его безопасность. Если в конце заседания нашему генералу вздумается вдруг выступить с каким-нибудь заявлением, то, как заверил меня судья Олдсмобиль, у него найдется немало способов унять нашего не в меру ретивого друга, включая и ссылку на якобы приключившийся с ним приступ в результате нарушения обмена веществ. Ну а в итоге, учитывая возраст генерала, неудавшегося оратора бережно вынесут из зала суда.

– Арон, вы старая лиса! – вскочил со стула Сэм.

– Мне нелегко было решиться на такое, но спасти нас может лишь альтернативный вариант. Как и предполагала наша прелестная Дженнифер.

– Боже, как бы хотела я, чтобы вы были лет на тридцать моложе! – воскликнула Редуинг. – Черт возьми, хотя бы на двадцать!

– Я тоже желал бы этого, дитя мое, но, надеюсь, вы не станете посвящать в нашу тайну Шерли.

– Об этом и я могу ей рассказать, если Покахонтас не уймется, – пригрозил Дивероу. – В конце концов, не зря же мною, как вам известно, проделано в бурю десять, а то и все пятнадцать миль, о чем я молчу исключительно из скромности.

Арнольд Сьюбагалу втиснул свое тучное тело в кресло, на чьи подлокотники он мог смело опираться во время любимого его развлечения в минуты досуга. Когда он поднимал руку, чтобы метнуть стрелу с присоской, его грушевидной формы торс оставался неподвижным, что и требовалось для успешной игры. В общем, им было рассчитано все. Недаром же слыл он блестящим инженером с коэффициентом интеллекта, равным 185, и знал все обо всем, исключая лишь реальную политику, правила вежливости и советы врачей-диетологов.

Он нажал на кнопку. Огромный занавес медленно пополз вверх, открывая взору фотографии шестисот мужчин и женщин – всех тех, кого Сьюбагалу считал врагами. Кого тут только не было: и либералы из обеих партий, и помешанные на окружающей среде психи, не способные увидеть разницу между прибылью и убытками, и феминистки, бросившие вызов предопределенному богом верховенству мужчин, и конгрессмены, имевшие безрассудство заявить ему, что он не президент!.. Ну, может быть, оно и так, но кто, черт возьми, как не он, заботился о президенте и денно, и нощно?

Только Сьюбагалу приступил к игре, как зазвонил телефон, помешав ему толком прицелиться. В результате стрела, отклонившись с пути, вылетела в открытое окно.

Трудившийся в розарии садовник завопил во всю глотку:

– Этот ублюдок опять за свое! Я ухожу!

Арнольд никак не отреагировал на крик, ибо мысли его были заняты другим. Если бы он не промахнулся, то попал бы стрелой между глаз этому типу, по-видимому, члену какого-то там союза коммунистов-социалистов, ожидающему двухнедельного пособия в связи с уходом с работы, на которой пробыл он чертовы двадцать лет.

Поскольку Сьюбагалу не удалось выбраться из кресла из-за его пышных бедер, крепко схваченных подлокотниками, для того чтобы взять трубку, ему пришлось пройти через всю комнату вместе с этим предметом мебели, с которым он как бы сросся.

– Кто вы и откуда у вас этот номер? – заорал руководитель аппарата президента.

– Не шумите так, Арнольд, это Рибок. Мы с вами в этом деле союзники.

– О господин верховный судья, уж не собираетесь ли вы подкинуть мне еще какую-нибудь серьезную проблему, хотя мне подобные вещи совсем ни к чему?

– Наоборот, только что я разрешил проблему, серьезней которой у вас никогда не бывало.

– Не ту ли, что связана с уопотами?

– Да, ту. Они могут теперь подохнуть от голода в своей дурацкой резервации, и ни кому до этого не будет никакого дела. Вчера вечером я устроил для всех членов Верховного суда небольшое барбекю у себя на дому. Поскольку у меня лучший во всем Вашингтоне винный погреб, все, понятно, упились до чертиков, кроме дамы, но она уже не в счет. У нас состоялась по-американски интеллектуальная, исключительно содержательная и откровенная беседа на берегу плавательного бассейна.

– Ну и?

– Мы победим: против уопотами выступят шестеро, и только трое проголосуют в их пользу. Правда, поначалу двое из нынешних наших сторонников заколебались было, но, когда прислуживавшие нам за столом смазливые девчонки поскидали с себя одежонку, чтобы поплавать, на них снизошло озарение. И хотя сейчас эти незадачливые сластолюбцы и пытаются уверить всех, будто их столкнули в пруд, фотографии этого не подтверждают. Так что мне оставалось лишь объяснить им доходчиво, что в случае их неразумного поведения бульварным газетенкам будет чем потешить публику.

– Рибок, вы гений! Конечно, не такой, как я, но для вас и это неплохо… совсем неплохо… А теперь позаботимся о том, чтобы это все осталось между нами, согласны?

– Мы говорим на одном языке, Сьюбагалу. Наш долг удерживать не ориентированных на интересы Америки лиц на почтительном расстоянии от нашего магистрального пути. Они опасны – все как один! Можете себе представить, где бы оказались мы с вами, не будь подоходного налога и этих законов о гражданских правах?

– На небесах, Рибок! В раю! Но не забудьте, мы с вами никогда не говорили на эту тему!

– Как, думаете вы, разузнал я ваш номер?

– Да, действительно?

– У меня в Белом доме осведомитель.

– И кто же он, скажите, ради бога?

– Ну, Арнольд, это уже нечестно!

– Понимаю, тем более что и у меня есть такой же в Верховном суде.

– В общем, и стены имеют уши, друг мой!

– И что еще у вас там новенького? – спросил Арнольд Сьюбагалу.

12.30. – Огромный автобус, арендованный у фирмы «Трейл-блейз» неким лицом, о коем никто из служащих компании сроду не слышал, подкатил к величественному парадному входу в Верховный суд и замер. Шофер упал на массивный руль, заливаясь благодарными слезами. Наконец-то он расстанется со своими пассажирами! Напрасно кричал он, а затем и завыл уже в панике при виде того, как инструкция, запрещавшая «разведение огня и приготовление пищи в автобусе», была нарушена самым беззастенчивым образом.

– Мы не готовим пищу, парень, – прозвучал в ответ на его протесты чей-то уверенный, твердый голос позади него. – Мы лишь смешиваем краски, а это значит, что нам приходится растапливать воск.

– Что?

– Неужто не понятно?

Внезапно к нему наклонилось гротескно раскрашенное лицо. Шофер крутанул от неожиданности руль, автобус вылетел на встречную полосу ведущего в Вирджинию шоссе и, лишь чудом проскользнув между несшимися на него машинами, вернулся в положенный ряд.

После этого началось такое, что вполне объясняло настроение владельца расположенного близ Арлингтона мотеля «Последняя канава», возникшего с воплями из-за груды вещевых мешков:

– Я лучше взорву это чертово место, чем снова позволю им остановиться здесь! Подумать только, на парковочной площадке – и боевые танцы вокруг чертова костра! Все мои клиенты разбежались кто куда, не заплатив ни гроша за проживание в номерах!

– Ты не понял, малый! – раздалось ему в ответ. – Это были молитвенные песнопения! Что-то вроде мольбы о ниспослании дождя или о счастливом разрешении от бремени тех же, скажем так, шлюх!

– Вон отсюда! Вон!

После того как кладь была уложена внутри и на крыше автобуса, невероятные события продолжали следовать одно за другим в атмосфере, пронизанной дымом и вонью расплавленных восковых палочек.

– Видишь, парень, когда ты смешиваешь краски с воском и накладываешь их на лицо, они под действием твоего тепла начинают растекаться по всей физиономии. Бледнолицых бросает от этого в дрожь…

На глазах у шофера по лицу малого по имени Телячий Нос струйки ярких красок потекли словно слезы. Автобус налетел на дипломатический лимузин с флажком Танзании, однако отделался лишь вмятиной на бампере. Потом, свернув налево, он срезал боковое зеркало у другой машины, из которой, широко раскрыв глаза, воззрились в изумлении на своих выглядывавших из окна автобуса размалеванных собратьев черные джентльмены.

Бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум! – раздался басовитый рокот дюжины барабанов, а затем последовали фанатичные возгласы:

– Хэйя, хэйя, хэйя!

Хор быстро достиг исступленного крещендо. Голова шофера в такт барабанному бою моталась из стороны в сторону над рулем, как у петуха, охваченного порывом страсти. И вдруг, к несказанному облегчению водителя, бой барабанов и пение смолкли – по-видимому, по чьей-то команде.

– Я думаю, мы тут сфальшивили, парни и девушки! – закричал экстремист по имени Телячий Нос. – Это же вам не ночная свадебная церемония!

– А почему бы нам не исполнить «Болеро» Равеля? – предложил мужской голос из заднего конца битком набитого автобуса.

– А какая разница? – послышался другой голос, на этот раз женский.

– Не знаю, – признался Телячий Hoc. – Повелитель Грома сказал только, что Бюро по делам индейцев пришлет в Вашингтон пару своих служащих, потому что никто нас там не ждет и не знает, зачем мы решили нагрянуть туда.

– Если это могауки, они нападут на нас! – крикнул, судя по голосу, престарелый член племени. – Легенда гласит, что всякий раз, когда начинал идти снег, они выбрасывали нас из вигвамов.

– Попробуем-ка исполнить песню-здравицу в честь солнечного восхода: это подойдет в любом случае.

– Какую, собственно, имеешь ты в виду, Джонни? – спросила еще одна женщина.

– Ну ту, похожую на тарантеллу…

– На тарантеллу она похожа только тогда, когда исполняют ее в быстром ритме Телуша, – пояснил раскрашенный воин, расположившийся на переднем сиденье. – Ну а если мы отдадим предпочтение адажио, то ее вполне можно будет сравнить с заупокойной Сибелиуса.

– Попробуем опять эту песню в ритме балачи… Девушки, те, что в проходе, порепетируйте свою часть! И помните. Повелителю Грома нужно для телекамер несколько пар ног, но чтобы никаких поясов с подвязками: все должно выглядеть как можно естественней.

– На кой черт сдалось нам все это? – запротестовали мужчины.

– Ну, начинаем!

Вновь загрохотали барабаны и грянул многоголосый хор. Сидевшие в проходе женщины принялись самозабвенно отбивать такт ногами. Шофер упорно пытался сконцентрировать свое внимание на все увеличивающемся в округе Колумбия потоке автотранспорта. Но тут, на его беду, перевернулась стоявшая под горшком с кипящей ярко-красной краской спиртовка, и на девушке, пустившейся только что в пляс, загорелась вышитая бисером юбка. Молодые люди бросились к ней на помощь.

– Уберите от меня свои руки! – завопила возмущенно юная индианка.

Голова шофера дернулась конвульсивно, когда автобус налетел с ходу на пожарный гидрант и сорвал с него крышку. Струя воды, вырвавшись наружу, окатила находившиеся на улице Независимости машины и пешеходов. Согласно разработанным компанией инструкциям, водитель, попавший в подобный переплет, обязан был немедленно остановиться, связаться по радиотелефону с диспетчером и ждать прибытия полиции. Но данное требование фирмы, как заключил шофер, не имело к нему решительно никакого отношения, ибо автобус его был захвачен дикарями-террористами, залившими свои лица горячим окрашенным воском. До пункта назначения оставалось каких-то пять кварталов. И как только он освободится от облаченных в кожаные одеяния и увешанных бусами варваров, жгущих воск с краской и топающих что есть мочи своими ножищами, а заодно избавится и от их вещевых мешков и картонных транспарантов, так тотчас же помчится домой, первым же рейсом улетит с женою и единственным сыном куда-нибудь подальше от этого ужасного места. К счастью, их отпрыск был юристом, к тому же хорошим, и поэтому без работы он не останется. Не зря же помог он этому сорванцу окончить юридический колледж! Самому же ему пришлось тридцать шесть лет крутить баранку, развозя двуногих свиней. Но всему есть предел. И сейчас он ощущал примерно то же, что и в годы Второй мировой войны, когда воевал он во Франции. Кислокапустники нещадно бомбили их день за днем, и тогда генерал Хаукинз, возглавивший дивизию, изрек знаменитые слова, достойные этого великого человека: «Настанет время, солдаты, когда надо решать: смириться ли с судьбою или бросить ей вызов! И в этот нелегкий час я говорю вам: вперед, друзья! Покажем им, на что мы годны!»

И, о боже, они кинулись в атаку! И выиграли бой, как и предсказывал то славный их командир. Но здесь некого было атаковать. Вооруженного до зубов противника, грозящего тебе смертью, сменила свора психов, словно специально взгромоздившихся в автобус, чтобы свести его с ума! Как бы прожил он хорошо, плодотворно трудясь, эти тридцать шесть лет, если бы не чертов автобус. Что же касается данного момента, то он бессилен был что-либо сделать. Видать, оставалось лишь смириться с судьбою. Впрочем, как повел бы себя в подобной ситуации прославленный генерал Хаукинз? И водителю вдруг показалось, будто он знает, что сказал бы тот, окажись он в таком же положении.

«Если противник не заслуживает твоего внимания, ищи другого!» – произнес бы боевой генерал.

Шофер понимал, что заслуживающего его внимания противника в этой публике не найти.

Последним с автобуса сошел террорист, которого собратья его величали Телячьим Носом. Передавая шоферу крошечную монетку непонятного номинала, этот маньяк с чудовищными потеками красок и воска на лице так прокомментировал сей жест:

– Вождь Повелитель Грома велел вручить ее тому, кто доставит нас в нашу точку отсчета судьбы. Будь я проклят, если знаю, что значат эти слова. Но монета твоя, приятель!

Картонный транспарант, прибитый к палке, покачивался над правым плечом Телячьего Носа.

«Вот она, наша точка отсчета судьбы! Ничто уже не будет таким, как прежде, после того, как мы завершим операцию! Сейчас мы атакуем врага!» – именно так заявил во Франции генерал Маккензи Хаукинз сорок лет назад.

Шофер недоуменно разглядывал металлический кружочек, лежавший у него на ладони, и вдруг дыхание у него сперло. Это же была уменьшенная копия эмблемы их дивизии сорокалетней давности! Не знак ли то небес? Едва ли: они с женой давно уже перестали ходить в церковь. Утро воскресного дня неизменно посвящалось телепрограммам. Чувство гнева, которые вызывали у него выступления политиков, охлаждалось женою с помощью кувшина «Кровавой Мэри», сдобренной порцией табаско. Славная она женщина, супруга его, что и говорить!

Старая дивизия, лучший из командиров, существовавших когда-либо… Иисусе, надо мотать отсюда! Странно как-то все это!

Шофер включил зажигание, завел мотор, нажал на акселератор и помчался по Первой улице, наблюдая в зеркале заднего обзора мчавшуюся за ним толпу с размалеванными лицами.

– Черт бы побрал вас! – крикнул он во весь голос. – Кончаю крутить баранку и отправляюсь с моей девочкой на запад! Возможно, что мы заберемся с ней так далеко, что это будет уже не запад, а восток! Найдется и нам местечко где-нибудь в том же, скажем, Американском Самоа!

Шоферу и в голову не приходило, что на крыше его автобуса покоились тридцать семь вещевых мешков.