Шерлок Холмс позвонил в новомодный электрический звонок на двери Генри Адамса поздним утром, когда поезд уже вез Джеймса в Нью-Йорк и далее в Бостон. Рослый дворецкий, Хобсон, встретил Холмса не более приветливо, чем в первый раз.

– Мистер Адамс еще в ванне, – объявил Хобсон, готовясь захлопнуть дверь перед носом Холмса.

– Ничего страшного. – Холмс, на ходу вручив ему цилиндр и трость, прошел в дом. – Я подожду мистера Адамса в его кабинете.

Негодующий Хобсон отправился в ванную комнату, доложить хозяину о вторжении, а Холмс тем временем вступил в кабинет, плеснул себе добрую порцию шотландского виски с чуточкой воды и вольготно расположился в кресле напротив огромного письменного стола, затянутого зеленой кожей.

Он поставил два пальца на прямой линии, направленной точно в окно бывшего кабинета президентской сестры. Та исполняла обязанности первой леди, пока ее брат не женился на юной мисс Фрэнсис Фолсом. Самому президенту ко времени свадьбы исполнилось сорок девять, так что американцев немало шокировала двадцатисемилетняя разница в возрасте или, по крайней мере, необычность брака, поскольку Кливленд был душеприказчиком своего друга Оскара Фолсома, отца Фрэнсис, и ее опекуном. Когда Фрэнсис было всего несколько дней, Кливленд подарил ей желтую коляску; привычка одаривать малышку яркими вещами не исчезла, даже когда та выросла.

В воскресенье Холмс участвовал в заседании Комитета пароходной инспекции. Состав присутствующих несколько изменился: отсутствовал суперинтендант полиции Уильям Дж. Брук, зато появился начальник полиции Белого дома, всех двадцати семи человек, Дэниел О’Мейли. Покуда мистер Рокхилл, представитель Госдепартамента, сетовал, что вынужден пропустить церковную службу, Холмс спросил вице-президента Эдлая Ю. Стивенсона, где тот планирует быть около полудня первого мая, в то время, когда президент Кливленд нажмет кнопку, приводящую в действие все механизмы на Колумбовой выставке в Чикаго.

Вице-президент Стивенсон на минуту задумался, заглянул в карманный ежедневник и наконец сказал:

– С десяти тридцати и до раннего вечера я буду в резиденции президента. У меня намечены встреча и ленч с делегатами нынешнего филиппинского режима, затем – формальное подписание Американо-филиппинского соглашения.

– Где будет проходить встреча и подписание, мистер вице-президент? – спросил Холмс.

Стивенсон вновь задумался, потом все же вспомнил:

– Ах да. В кабинете, который мы называем Малым переговорным.

– Это, случаем, не помещение, выходящее окном на парк? Прямо напротив дома мистера Адамса? – спросил Холмс. – Бывшая приемная сестры мистера Кливленда в его первый президентский срок?

– Да, кажется, то самое помещение, – ответил вице-президент Стивенсон.

Холмс повернулся к Драммонду, главе секретной службы казначейства, чей ум отметил еще при первой встрече, и к Дэниелу О’Мейли. За время недолгого утреннего разговора сержант О’Мейли не произвел на Холмса впечатление человека сообразительного.

– По сведениям, полученным из надежного источника, покушение на жизнь вице-президента Стивенсона произойдет в то же или примерно в то же время, что и покушение на жизнь президента в Чикаго. Малый переговорный кабинет находится на прямой линии огня от дома мистера Адамса менее чем в двухстах ярдах к северу.

– Спросить ли нам разрешения перенести мероприятие в другой кабинет? – осведомился сержант О’Мейли.

– Я посоветовал бы перенести его в другое здание, а вице-президенту и его гостям первого мая вообще не входить в Белый дом, – сказал Холмс. – Быть может, стоит назначить встречу во внутреннем помещении Госдепартамента и проследить, чтобы перемена места сохранялась в строгой тайне.

Драммонд из секретной службы кивнул, и Холмс понял, что все будет сделано.

– Вы видите, что человек с хорошей винтовкой может из окна в доме Адамса попасть в окно Малого переговорного кабинета? – спросил Холмс, указывая.

– Мистер Адамс такого не позволит, – сказал глава полиции Белого дома О’Мейли.

– Рядом с домом Адамса находится дом полковника Джона Хэя, – напомнил суперинтендант вашингтонской полиции Мур. – Мы не можем беспокоить почтенных людей просто из-за… просто из-за того, что они живут близко к резиденции президента.

– Разумеется, – ответил Холмс.

– Я изучу этот вопрос и поговорю с вами на следующей неделе, – сказал Эндрю Драммонд.

Холмс понял, что это значит: дом Адамса тщательно обыщут, эксперты определят наилучшие углы стрельбы, и глава секретной службы – департамента, формально не отвечающего за охрану президента, – поставит там первого мая своих людей.

– Сержант О’Мейли, – сказал Холмс, – скольких людей вы планируете отправить с президентом? Двоих, как обычно?

– Хм… – О’Мейли обвел взглядом комнату, словно надеялся, что кто-нибудь подскажет ему верный ответ. – Могу прибавить или отбавить.

– Убавить, – поправил Холмс.

Надругательство над языком он воспринимал так же, как неоправданную жестокость к собакам или лошадям. Не сказать, что его отношение к лошадям и собакам было таким уж сентиментальным, однако он как-то заметил Ватсону, что число людей, говорящих «одел шляпу» или «подустал», можно было бы заметно сократить несколькими меткими выстрелами и записками с пояснениями, приколотыми жертвам на грудь.

– Так мне отбавить человека от тех двух? – спросил О’Мейли.

Тут в разговор вступил вице-президент Стивенсон. Он еле заметно подмигнул Холмсу и сказал:

– Нам известно, что существует угроза для Белого дома, сержант О’Мейли. А полковник Себастьян Моран – прославленный стрелок и солдат удачи в противоположность тем… фантомам, которых ищут другие. Разумнее, чтобы в этот день все ваши двадцать семь превосходных подчиненных охраняли Белый дом. В конце концов, они обучены защищать его от вторжения извне, а не сопровождать президента в поездках.

– Верно, – согласился О’Мейли. – Это обязанность чикагской полиции. Президента охраняет принимающий город.

– Лишь отчасти обязанность чикагской полиции, – заметил глава секретной службы.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил суперинтендант Мур.

Перед встречей комиссии Холмс с глазу на глаз спросил Драммонда, считает ли тот, что честь обладать самой продажной полицией безраздельно принадлежит Чикаго. Тот надолго задумался, потом кивнул:

– Теперь, когда Нью-Йорк окончательно избавился от шайки Твида, а место старых коррупционеров еще не заняли новые, пальма первенства и впрямь отошла к Чикаго. Тамошние полицейские такие же насквозь продажные, как насквозь пропитые. Однако среди них есть хорошие ребята, и очень немного таких, кто станет помогать в убийстве президента.

Тогда Холмс выслушал Драммонда и кивнул.

Сейчас сержант О’Мейли вопросил громко:

– Что вы имели в виду, когда сказали, что чикагская полиция не будет отвечать за безопасность президента Кливленда?

– Чикагская полиция будет отвечать за его безопасность от дверей гостиницы «Лексингтон» до территории выставки – так называемого Белого города в Джексон-парке, – сказал Холмс. – Однако, как только президент вступит на священную почву Всемирной Колумбовой выставки, ответственность за него, а также за полсотни других высших должностных лиц, включая всенародного любимца президента Бразилии, перейдет к Колумбовой гвардии.

– Что еще за Колумбова гвардия? – удивился О’Мейли.

Вместо Холмса ответил Драммонд:

– Частные полицейские силы, созданные для Всемирной выставки Дэниелом Бернемом.

– Не чикагская полиция? – переспросил Мур.

– Нет, – подтвердил глава секретной службы Драммонд. – На территории выставки Колумбова гвардия имеет власть останавливать, допрашивать и арестовывать – есть даже отличная маленькая тюрьма чуть в стороне от Мидуэй-Плезанс. Впрочем, главной обязанностью гвардейцев будет искать потерявшихся детей, указывать дорогу, вмешиваться, пока личное опьянение не превратилось в общественную проблему, и вообще всячески помогать сотням тысяч посетителей выставки приятно провести время.

– И какова численность гвардейцев? – спросил вице-президент Стивенсон.

– Чуть больше двух тысяч, господин вице-президент, – ответил Холмс.

– Двух тысяч?! – взорвался суперинтендант Мур. – Да это армия!

– Полагаю, замысел Дэниела Бернема именно таков, – сказал Холмс. – Белый город будет электрифицирован, как не снилось Чикаго, Вашингтону, Нью-Йорку, да и любому крупному городу США. Электрические фонари, сверкающие витрины, свет из огромных окон, иллюминация и прожекторы на более чем шестистах акрах Всемирной выставки вкупе с высочайшим процентом полицейских, как в форме, так и в штатском, на душу населения должны сделать Белый город наиболее безопасным местом в мире.

– Если при этом они обеспечат безопасность президенту Кливленду на время его пребывания, – заметил вице-президент Стивенсон.

– Чем вооружены Колумбовы гвардейцы? – спросил Мур.

Холмс улыбнулся:

– У большинства будет свисток и короткий палаш в ножнах.

Генри Адамс, в халате и домашних туфлях, вошел в кабинет и хмуро глянул на сыщика, который при появлении хозяина остался сидеть.

– Я вижу, вы расположились как дома, мистер Холмс.

Холмс улыбнулся и кивнул.

– И без сомнения, не упустили случая обшарить мой стол и секретер.

– Лишь для того, чтобы налить себе стаканчик, с которым коротать долгое ожидание. Превосходный виски, мистер Адамс.

– Я не имел намерения видеть вас снова, – сказал Адамс.

Холмс кивнул.

Адамс обошел стол и замер на миг, словно решая, как демонстративнее игнорировать присутствие Холмса: сидя или стоя. Потом все же решил сесть.

– Я думал, что в последнюю нашу встречу более чем ясно дал понять, что она последняя, мистер Холмс. Что нам нечего больше обсуждать, как на людях, так и наедине.

Холмс вытащил из кармана карточку с надписью «Ее убили» и положил на зеленую кожаную обивку стола.

– Меня это не касается. – Адамс взял карточку, изорвал в клочки и бросил в мусорную корзину.

– Нед Хупер нанял меня выяснить, кто каждый год отправлял эти карточки вам и остальным членам «Пяти сердец». Он тоже умер, а вы, через покойную жену, его ближайший родственник, которого я могу информировать о ходе расследования, – сказал Холмс.

– По вашему же признанию, вы знали моего покойного шурина не более часа два года назад. Это едва ли дает вам право называть Эдварда Нед, как друзья и родственники. Если вам необходимо его упомянуть, можете говорить «мистер Хупер».

Холмс кивнул:

– Мистер Хупер заплатил мне за то, чтобы я моими методами выяснил, кто отправлял эти карточки, а также, говоря его словами, определил, «правда ли Кловер сама наложила на себя руки, или произошло нечто более страшное». Таким образом, за отсутствием мистера Хупера я буду информировать вас.

В начале разговора Адамс глядел в окно, но сейчас он повернулся к Холмсу:

– Вы знаете, кто последние семь лет посылал эти карточки?

– Да.

В маленьком камине с треском развалилось горящее бревно. Хотя весна выдалась теплая, в кабинете Адамса топили. Холмс подумал, что, быть может, вдового историка постоянно знобит.

После долгой паузы Адамс спросил резко:

– Так вы мне скажете или нет?

– Нет, – ответил Холмс.

Губы Адамса побелели, несмотря на прихлынувший к щекам румянец.

– Вы сказали, что, поскольку ваш клиент, Нед, в декабре покончил с собой, ваш долг – информировать меня о ходе расследования. Теперь вы заявляете, что не скажете мне, кто изводил и мучил нас последние семь лет? Какая наглость! Будь я немного моложе, мистер Холмс…

Холмс кивнул, словно легко мог вообразить, как кабинетный ученый Генри Адамс набрасывается на него с кулаками.

– Я вычислил, кто печатал и рассылал карточки. Однако мне нужно побеседовать с этим лицом наедине. Сейчас такая беседа невозможна, но она произойдет в первую неделю мая.

– Другими словами, – рявкнул Адамс, – это всего лишь ваши догадки!

– Я никогда не гадаю, – ответил Шерлок Холмс.

Он сцепил длинные белые пальцы под подбородком и устремил взгляд куда-то вдаль. Лицо его, исключая минуты сильного волнения или глубокого интеллектуального переживания, выглядело бесстрастным, однако сейчас оно сделалось суровым, и хотя суровость эта адресовалась не Генри Адамсу, историк почувствовал себя неуютно.

– Полагаю, вы ровно так же ничего не раскрыли в «загадке» смерти моей бедной жены… которая никогда и не была загадкой, – буркнул Адамс и поморщился. Безукоризненный стилист и скрупулезный редактор в нем не мог не осудить последнюю фразу.

Холмс словно вернулся оттуда, куда унесся в мыслях.

– Ах да, – сказал он почти небрежно. – Я полностью подтвердил, что Кловер… что миссис Адамс убили.

У Адамса отпала челюсть, и, хотя он тут же закрыл рот и попытался сделать каменное лицо, заговорить ему удалось лишь секунд через тридцать:

– Убили? Как? Кто? И чего ради?

– Я рассчитываю получить ответы на ваши три новых вопроса в течение двух следующих недель, – сказал Холмс. – По поводу «как?» сомнений нет: причиной смерти стал цианистый калий из ее собственной фотолаборатории. Однако вопрос остается в списке, поскольку неизвестно, как именно ее заставили выпить яд.

– Значит, все утверждения – не более чем ваши безумные догадки, – сказал Адамс.

– Я никогда не гадаю, сэр.

– Есть ли у вас… как это называется в ваших детективных книжонках… подозреваемые?

– Я знаю, что убийцей был один из трех человек, – сказал Холмс, – и третьим в списке потенциальных убийц стоит ваше имя.

– Мое?! – Адамс вскочил на ноги. – Вы наглый, невыносимый…

Он не нашел слов и потянулся за тростью, прислоненной позади кресла.

– У вас было время, вы знали, где находится яд, и имели к нему доступ, а что до мотива, убийства жен всегда происходят по неявным личным мотивам. В данном случае все вокруг знали, что ваша супруга была подвержена меланхолии… она сама писала отцу из Египта во время вашего долгого медового месяца, что даже там ее настигла «всегдашняя неотвязная спутница, меланхолия»… надеюсь, я цитирую точно… и она две недели не могла говорить ни с кем, даже с вами. Такие состояния на протяжении многих лет выматывают супруга, и вы сами описывали, как глубоко она была погружена в нездоровую тоску почти весь год после смерти ее отца.

Генри Адамс скрипнул зубами; звук прозвучал отчетливее, чем треск поленьев в камине. Он занес трость, как дубинку, и костяшки его пальцев побелели от мертвой хватки.

Холмс не шевельнулся, когда Генри Адамс нагнулся над столом, трясясь от ярости так, что занесенная палка дрожала в его руке. Трость Холмса была прислонена к другому стулу, ближе к окну. Он не потянулся к ней, а продолжал сидеть, держа руки на коленях и глядя Адамсу в лицо.

Тот отбросил трость на персидский ковер, рухнул в кресло, обмяк и закрыл ладонью глаза. Мгновение спустя он сказал:

– Вы должны знать, что я не… убивал… мою обожаемую Кловер.

– Да, я знаю, – ответил Холмс. Он поставил локти на полированные деревянные подлокотники и оперся подбородком на сцепленные пальцы. – Однако всякий толковый полицейский, а тем паче всякий толковый и честолюбивый окружной прокурор, возможно – и даже наверняка, если бы расследование не проводилось так поверхностно главным образом по причине вашего богатства и общественного положения, – довел бы дело до того, что суд присяжных приговорил бы вас к повешению.

У Адамса вновь отвалилась челюсть, и на сей раз он даже не сразу вспомнил закрыть рот. Он сквозь расставленные пальцы смотрел на Холмса, как ребенок – в темноту, где может прятаться чудовище.

– У вас было время, вы знали, где миссис Адамс держит смертельный яд, никто из слуг не видел, как вы в то воскресное утро внезапно ушли к дантисту. Поскольку у дантиста вы в тот день не были, вы вполне могли ждать на краю парка за несколько домов от вашего, пока не увидели подходящую к дверям Ребекку Лорн. Она в некотором смысле была вашим алиби.

– Если вы так думаете, – прохрипел Адамс, – то почему не считаете меня виновным в убийстве?

Холмс подошел к открытому секретеру с бутылками, плеснул себе новую порцию виски, налил бренди Адамсу, но не протянул историку стакан, а поставил перед ним на стол.

– Я знаю, что вы невиновны, не только из-за очевидных качеств вашего характера, но и потому, что вы не встретили мисс Лорн у входа, размышляющую, постучать или нет, как сказали полиции. На самом деле мисс Лорн, распахнув дверь, выбежала из дома в состоянии, близком к истерике, что вы подтвердили мне в нашем прошлом разговоре. Она, а не вы обнаружила тело миссис Адамс.

– Да, – сказал Адамс и отпил большой глоток бренди.

– Вы сами пробежали два квартала, чтобы пригласить вашего врача, доктора Чарльза Э. Хагнера. Позже тот сообщил журналистам, что склянка с цианистым калием, все еще открытая и распространяющая ядовитые пары, стояла на столе в противоположном конце комнаты от того места, где, рядом с любимым креслом, лежала миссис Адамс, и что подле нее на полу валялся пустой стакан. Доктор Хагнер упомянул также, что, когда вы с ним вошли, мисс Лорн находилась в прилегающей спальне миссис Адамс и была в таком состоянии, что ему пришлось дать ей транквилизатор. В полицейском отчете, составленном лейтенантом Хэммондом, который явился с двумя подчиненными через двадцать минут после вас и доктора Хагнера, но пробыл всего несколько минут, поскольку вы потребовали оставить вас наедине с усопшей, указано положение тела и склянки с цианидом, уже закрытой, но не упомянут стакан на ковре.

– Сцена навсегда отпечаталась в моей памяти, – сказал Адамс, – однако я не помню стакана на полу.

– Склянка с ядом стояла на столе в некотором удалении от того места, где лежала миссис Адамс, пока вы не перенесли ее на диван, – проговорил Холмс, постукивая по губам соединенными указательными пальцами. – В этом согласны все. Однако рядом с телом на полу была лужица от пролитого химиката. Ваша экономка упомянула, что смертельный раствор обесцветил край ковра и участок пола. Она поручила другим слугам отрезать от ковра кайму и заново отполировать паркет, чтобы избавиться от пятен.

Виски и щеки Адамса вновь побагровели.

– Моя экономка позволила себе обсуждать с вами…

Холмс поднял обе руки ладонями вперед:

– Расследования толком не было, сэр, но полицейские взяли показания у ваших слуг, покуда вы переживали самые тяжелые часы скорби. Насколько мне известно, вы пробыли наедине с телом два дня и две ночи и позже никому не сообщили о дате и времени похорон, так что даже оставшиеся трое «сердец» не смогли на них присутствовать. Так или иначе, сведения о пятнах на ковре и на полу есть в записях лейтенанта Хэммонда.

– И что с того? – выкрикнул Адамс.

– Когда вы с доктором Хагнером вошли в комнату, рядом с телом миссис Адамс лежал стакан, из которого она, очевидно, и выпила яд. Он выпал у нее из рук, и остатки жидкости проели пятна на полу и на ковре. Однако к приходу лейтенанта Хэммонда, всего полчаса спустя, стакана уже не было.

Холмс подался вперед, его серые глаза смотрели пристально, как у хищника.

– За эти полчаса кто-то убрал стакан, – тихо проговорил он. – Ваша экономка, миссис Сомс, тремя днями позже сказала полиции, что в буфете на кухне, где они обычно хранились, осталось всего одиннадцать. Стакан был из этого набора.

Адамс допил бренди.

– Кто? Если не слуги, кто мог взять стакан… мифический стакан, про который я даже не помню, что он был? Полицейские?

– Они утверждают, что не брали, сэр.

– Я не… я не понимаю, что важного в стакане… или в склянке с цианидом, – выговорил Адамс. – Что они меняют?

– Куда легче заставить человека выпить из стакана, чем из склянки, – сказал Холмс.

Темные глаза Адамса, казалось, еще глубже ушли в глазницы.

– Заставить? Кто-то мог принудить Кловер выпить ужасный, жгучий, смертельный яд?

– Да. Более того, существенно время событий. Имела ли она обыкновение оставлять в спальне стаканы с водой?

– Нет, – глухо ответил Адамс. – Кловер терпеть не могла следы от стаканов на мебели.

– В ванной?

– Нет, – повторил Адамс. – Стаканы есть в обеих наших ванных, но не такие. И стакан Кловер… по-прежнему был на месте, когда я заглянул туда несколькими днями позже.

– Между временем, когда вы ушли из дому, и временем, когда вы вернулись, услышав выбегающую из двери Ребекку Лорн, – начал Холмс и отметил, что Адамс не стал ему возражать, – миссис Адамс едва ли успела бы спуститься на кухню, где стояли стаканы… причем незаметно для старшей кухарки миссис Райан, готовившей тогда обед… подняться на второй этаж, пройти через весь дом в фотолабораторию, где в специальном запертом шкафу хранились химикалии, и вернуться в спальню, чтобы принять яд.

Адамс затряс головой, словно человек, которому снится дурной сон:

– Вы хотите сказать, кто-то… кто-то другой принес стакан и склянку с ядом… что он прятался рядом, слушал и ждал, когда Кловер останется одна… во все время нашего разговора до моего ухода к дантисту?

– Весьма вероятно, – ответил Холмс.

– И это могла быть только Ребекка Лорн, любимая подруга Кловер, которой та полностью доверяла… как и я в ужасные дни после… после… – прохрипел Адамс. – Потому что больше некому было убрать стакан между визитом доктора и приходом лейтенанта полиции.

– Она почти наверняка унесла стакан с собой, – сказал Холмс. – Но в случае, если это было убийство, а не самоубийство, она не единственный подозреваемый. Есть и другой.

Взгляд Адамса, устремленный в лицо Холмса, казалось, жег огнем.

– Клифтон Ричардс… кузен мисс Лорн, – сказал Холмс. – Он мог находиться в доме и уйти по черной лестнице в то самое время, когда мисс Ребекка Лорн бежала вверх по парадной с намерением предупредить миссис Адамс.

– Предупредить ее, – глухо повторил Адамс и заставил себя сфокусировать взгляд на лице Холмса. – Кто убил мою жену? Заклинаю вас, если знаете, скажите.

– Я буду точно знать в следующие несколько недель, мистер Адамс. Поэтому-то мне и надо просить вас об одолжении.

Адамс, возможно, еле заметно кивнул.

– Я уговорил Джона Хэя и Кэбота Лоджа сдвинуть посещение Колумбовой выставки примерно на две недели, к самому дню открытия. Они прибудут на личном поезде за день или за два до первого мая, – сказал Холмс. – А личная яхта сенатора Камерона примерно в то же время должна встать на якорь недалеко от выставочного причала.

– Моя поездка на злосчастную выставку поможет разоблачить убийцу Кловер и предать его или ее правосудию? – спросил Адамс.

– Да.

– Тогда я поеду с Камероном, Хэем, Лоджами и остальными. Хотя я был на Филадельфийской Всемирной выставке, и это скука смертная.

Холмс позволил себе улыбнуться.

Когда он собрался уходить, Адамс схватил его руку и сказал:

– Но зачем было убивать Кловер? Кто мог желать зла этой остроумной, печальной, одинокой, прелестной женщине?

Холмс уселся обратно в кресло и со вздохом вытащил из внутреннего пиджачного кармана маленький голубой конверт, перевязанный голубой лентой. Письмо было вскрыто. Холмс вытащил листок и повернул к Адамсу, чтобы тот, надев очки, прочитал через стол рукописный текст.

Генри Адамс минуту читал свой собственный почерк, затем со сдавленным криком рванулся к письму.

– Нет, – ответил Холмс, складывая и убирая письмо обратно в карман. – Я не позволю вам разорвать его, как вы разорвали карточку.

– Это моя собственность! – рявкнул коротышка-историк.

Холмс кивнул:

– Юридически да, сэр. Хотя письмо и находилось в собственности другого лица.

– Почему Лиззи… почему вы… почему она дала вам это в высшей степени личное письмо? Величайшее из моих безумств?

– Она не давала его мне, – ответил Холмс. – И даже не знает, что оно у меня. Мне пришлось его временно позаимствовать. Когда мое расследование закончится, я верну письмо в тайник, где оно хранилось.

– Расследование… – презрительно прошипел Адамс. – Читать чужие письма самого личного свойства… Забираться по ночам в будуары… Красть…

– Заверяю вас, что верну его в ближайшие недели, – сказал Холмс. – Миссис Камерон даже не узнает, что я взял письмо из тайника. Мне просто необходимо было достоверно узнать, чем Ребекка Лорн и ее так называемый кузен Клифтон Ричардс шантажировали миссис Адамс.

– Шантажировали? – На миг показалось, что Генри Адамс разразится истерическим смехом. – В таком случае я убил Кловер Адамс. Я был причиной, альфой и омегой смерти моей ненаглядной.

– Нет, – ответил Холмс. – Для расследования загадки мне требовалось найти и прочесть это письмо, мистер Адамс, но уверяю вас, тягостная обязанность не доставила мне удовольствия. И я не нашел ничего предосудительного. Всего лишь слова глубоко несчастного человека, практически оставленного женой, которая целиком отдалась своей меланхолии даже не месяцы, а многие годы назад… полуночное любовное письмо другой женщине, которую он давно знал и чтил. Это было безумие, мистер Адамс, но исключительно человеческое и понятное.

– Мы были у Камеронов вечером четвертого декабря. – Адамс говорил как загипнотизированный, глядя в пустоту. – За два дня до того, как Кловер… до ее смерти. Лиззи болела, а Кловер как-то особенно за нее тревожилась. Она знала… мы все знали… что главная причина болезни – несчастливое замужество Лиззи. В тот вечер мы взяли с собой Ребекку Лорн… помню, было тепло, будто и не декабрь. Чтобы подбодрить Лиззи, Кловер купила большой букет желтых нуазетовых роз «Маршал Ниель», и они с Ребеккой отнесли розы в спальню больной. Вы знаете язык цветов, мистер Холмс?

– Лишь отчасти.

Адамс невесело улыбнулся:

– На языке цветов, столь популярном в наши дни, желтые розы означают: «Принадлежу тебе сердцем и душой». Вот что Кловер сказала Лиззи Камерон за двое суток до своей смерти.

– Это было послание для вас, – тихо заметил Холмс.

Адамс мотнул головой:

– Нет. Если Кловер знала про… про мое безумное послание Лиззи, написанное в июле, – он указал на карман Холмса, – и умоляла ответить, правда ли оно существует… если Ребекка Лорн терзала ее разговорами об этом письме… или даже просто намеками… и если Лиззи не стала отрицать…

Холмс, протянув руку через стол, легонько стиснул локоть Адамса:

– Не позволяйте своему воображению вас обманывать. Вы знаете доброе сердце Кловер. Ее послание на языке цветов, обращенное к больной подруге, скорее всего, выражало всего лишь любовь и ласку.

Впрочем, Холмс знал, что в тот вечер между женщинами произошло неприятное объяснение. Кловер спросила у Лиззи Камерон, действительно ли та получила такое письмо от «моего Генри». Лиззи была больна, не в духе, и хотя высмеяла самую мысль, отрицать впрямую тоже не стала и даже поддразнила Кловер и Ребекку Лорн, что те хотят увидеть «подобный презанятный документ». Холмс знал о разговоре, поскольку не только нашел письмо, приколотое с нижней стороны к ящику туалетного стола, но и позаимствовал личный дневник Лиззи за 1885 год на время, достаточное, чтобы прочесть записи за начало декабря. Дневник был уже возвращен на место – с немалым риском для лица, исполнившего поручение Холмса, а вот июльское письмо, как и другие письма, добытые в других домах теми же грязными методами, Холмс оставил при себе до окончательной развязки нынешних событий.

Холмс видел, что Адамс на грани слома. Человек, который после смерти жены уплыл с другом-художником в Южные моря и три года отдал бесцельным блужданиям. Человек, который взял с великого скульптора клятвенное обещание хранить тайну и поручил тому воздвигнуть мавзолей для живого в удивительном памятнике не только усопшей жене, но и собственному горю.

Уже стоя со шляпой и тростью в руке, Холмс помедлил и вытащил из кармана еще один листок бумаги:

– Его дал мне Хэй, хотя все ваши друзья знают про это письмо, Адамс. Кловер… миссис Адамс начала писать сестре Эллен почти сразу, как вы ушли к дантисту. Не сомневаюсь, вы помните наизусть каждую фразу, но для общей картины вам стоит услышать их еще раз:

Холмс сложил записку и убрал ее к голубому конверту.

– Она написала эти слова, мистер Адамс, после того, как узнала про ваше июльское письмо к Лиззи Камерон. Она уже вас простила.

Адамс встал и устремил на сыщика непостижимый взгляд:

– Когда я вынужден буду увидеть вас снова, мистер Холмс? Какой новый ад ожидает меня… нас всех?

– Чикаго, – ответил Холмс.

Не обращаясь за помощью к дворецкому, он тихо вышел из дома и сам притворил за собой дверь.