Холмс постучал в парадную дверь Генри Адамса ровно в пять: утром в записке он предложил зайти в это время, и Адамс ответной запиской выразил согласие.

Дверь тут же отворилась, и Холмсу предстала унылая физиономия старика-дворецкого. Сыщик знал в лицо и по имени всех слуг в доме Хэев, но еще не был официально знаком с челядинцами Генри Адамса.

Дворецкий молча закрыл за сыщиком дверь и, кивком пригласив его следовать за собой, направился к лестнице, которую Холмс видел лишь в темноте, когда проник в дом без разрешения. В кабинете на втором этаже дворецкий дождался, лишь когда Адамс поднимет взгляд от аккуратно разложенных бумаг и кивнет. Угрюмый служитель, обладатель седых бакенбард, не объявил гостя, не поздоровался с ним у входа, не сказал даже «прошу за мной». Возможно, хозяин велел ему не разговаривать с Холмсом. Так или иначе, сыщик не чувствовал себя униженным.

Он с любопытством оглядел уставленное книгами помещение. Помимо настольной лампы, кабинет ученого освещало вечернее солнце, бьющее в большие окна – частью витражные, частью обычного стекла. Через обычные окна Холмс видел резиденцию президента – совсем близко, на другой стороне улицы.

Адамс не встал и не заговорил, так что Холмс, не дожидаясь приглашения, подошел к столу, положил цилиндр, перчатки и трость на стул, а сам опустился на соседний, напротив Адамса.

– Вы поставили меня в невозможное положение, мистер Шерлок Холмс. – Лысеющий историк говорил тихо, но в его голосе явственно различались отчаяние и гнев.

Холмс не стал возражать, просто кивнул.

– Моя… загадка… была слишком простой? – спросил Адамс. – Я дал слишком много подсказок?

– Нет, подсказок было в обрез, – ответил Холмс. – И не все их вы дали сознательно.

– В утренней записке вы сообщили, что разрешили загадку и взглянули на мир глазами скорбящего. Полагаю, это значит, что вы…

– Вошел в памятник? – закончил Холмс. – Да.

Генри Адамс мгновение смотрел на свои бумаги. Его лицо – и даже лысина – так побелели, что Холмс уже опасался, как бы пожилого собеседника не хватил удар или сердечный приступ. Но тут Адамс поднял взгляд и выпрямился.

– Что ж, – проговорил он почти без дрожи в голосе, – вы знаете величайший секрет моей жизни, мистер Холмс. Глупо и самоуверенно с моей стороны было дать столько подсказок такому человеку, как вы… и теперь вам все известно. – По телу Адамса прошла судорога, словно от удара током. – Вы ведь не рассказали Джеймсу?

– Я не говорил об этом Генри Джеймсу или кому-либо еще ни вчера ночью, ни сегодня утром, – сказал Холмс, чувствуя, как казуистический ответ встает у него в горле колом.

Адамс кивнул.

– За это я вам признателен. – Историк кивнул и сложил руки на столе. – И что дальше, мистер Холмс? Обсуждаем ли мы концепцию перехода денег из рук в руки?

Холмс мог бы – и даже чувствовал искушение – возмутиться, но не стал.

– Я беру гонорары сыщика, мистер Адамс, – холодно ответил он, – не плату шантажиста.

Выражение Адамса не изменилось.

– Каков ваш… гонорар сыщика в данном случае, мистер Холмс?

– Один доллар, – ответил Холмс. – И его уже выплатил мне два года назад ваш покойный шурин Эдвард.

– Нед, – странным, почти измученным тоном проговорил Адамс.

Холмс снова кивнул.

Внезапно Адамс как будто встряхнулся, прогоняя туман.

– Прошу извинения. – Он полупривстал и взялся за бархатную сонетку на стене. – Я не спросил, хотите ли вы чаю… или кофе… или виски.

– Ничего, спасибо.

Адамс почти рухнул обратно в кресло.

– Вы, – очень тихо проговорил он, – наверное, единственный из живущих знаете, какое я чудовище.

– Скорбящий, – ответил Холмс. – Не чудовище. Скорбящий, который нашел способ видеть, как другие скорбят о его утраченной любви.

Адамс почти рассмеялся:

– Слышали бы вы, что они говорят… видели бы их кривые физиономии при первом взгляде на статую Сент-Годенса… Одни строят догадки, во сколько обошелся памятник, другие ругают его унылость, недостаточную религиозность или отсутствие радостной веры и твердой надежды на вечное искупление. Мы странные и необъяснимые животные, мистер Холмс.

– О да.

– Так чего вы хотите, сэр? – спросил Генри Адамс.

– Я хочу… мне необходимо узнать правду о смерти вашей жены Кловер более семи лет назад, – ответил Холмс.

– Она выпила цианистый калий и умерла почти мгновенно, – резко ответил Адамс. – Тут нечего обсуждать, а уж тем более распутывать.

Холмс вздохнул, подался вперед и тоже сложил руки на письменном столе мистера Адамса.

– Извините мою прямоту, мистер Адамс. И мне еще много чего придется сказать напрямик, прежде чем мы закончим разговор. Поверьте, я делаю эти замечания и задаю вопросы не из жестокости, а ради того, чтобы внести ясность.

Адамс глубже вдвинулся в кресло, однако его взгляд, устремленный в серые глаза Холмса, был по-прежнему тверд.

– Смерть миссис Адамс едва ли была «почти мгновенной», – тихо, но твердо проговорил Холмс. – Я опубликовал монографию о более чем трехстах ядовитых веществах и их сочетаниях: симптомы, летальность по стобалльной шкале, запах, сила действия. Цианистый калий в дозе, которая могла убить миссис Адамс, должен был обжечь ей язык и гортань. Кроме того, этот конкретный яд лишает тело способности перерабатывать кислород… по сути душит жертву. Миссис Адамс должна была задыхаться, хватать ртом воздух, быть может, рвать на себе воротник или корсет в течение нескольких ужасных мгновений. Затем она должна была упасть на пол и биться в диких судорогах еще несколько минут. Потом…

– Довольно! – воскликнул Адамс и с такой силой хлопнул ладонью по столу, что звук раскатился, словно ружейный выстрел.

В тот же миг дверь приоткрылась и в щель заглянул престарелый дворецкий:

– Сэр? У вас все хорошо? Я слышал…

Адамс по-прежнему глядел в стол, однако кивнул и проговорил хрипло:

– Все хорошо, Хобсон. Можете больше не ждать снаружи.

– Да, сэр.

Дверь бесшумно затворилась, и Холмс услышал звук, на отсутствие которого обратил внимание первый раз: затихающие шаги в коридоре, потом на лестнице.

Холмс вновь повернулся к Адамсу и встретился с ним глазами. Будь взгляды саблями, Холмсу сейчас бы снесло голову и выпустило кишки.

– Зачем вы мне все это говорите? – просипел Адамс.

Холмс указал на кожаный том среди сотен других за спиной историка:

– «Яды и их действие» Сэдфорда, девятое издание. Вы знаете все эти подробности, мистер Адамс. Вы проштудировали симптомы отравления цианидом не менее тщательно, чем документы времен Томаса Джефферсона. Вы хотели знать правду, какой бы мучительной она ни была. И равным образом ее хочу знать я.

– Да, все верно. – Историк набрал в грудь воздуха. – Гостиная, в которой я нашел тело Кловер, выглядела так, будто там дрались трое матросов: занавески были сорваны, столы перевернуты, лампы разбиты, подушки изорваны ногтями, хрусталь сброшен с каминной полки. А лицо Кловер, застывшее, искаженное ужасом… оно было чудовищно, мистер Холмс.

Холмс кивнул и, выдержав недолгую паузу, сказал:

– Вы солгали полиции и газетчикам, мистер Адамс.

Адамс резко вскинул голову и расправил плечи. Тусклый вечерний свет блестел на его лысине и стиснутых кулаках. Секунду или две Холмс изучал лицо собеседника: его выражение напомнило сыщику маску демона ци, виденную некогда в Киото в театре Но.

Однако Адамс так ничего и не ответил. Его стиснутый кулак завис над ящиком стола, и Холмс подумал, не лежит ли там пистолет. Новая соковыжималка Холмса – заряженная – была в правом кармане твидового пиджака.

– Вы сказали газетчикам и полиции, что в то воскресное утро оставили жену одну, потому что должны были идти к зубному врачу, – продолжал Холмс. – Это неправда.

Маленький историк закачался из стороны в сторону – так сильна была внутренняя борьба. Наконец он выговорил:

– Да, это неправда.

– Почему вы ушли из дому в то утро, мистер Адамс?

– У нас произошла ссора. Бурная. – Словно осознав юридическую значимость последнего слова, он торопливо добавил: – Бурная для меня и Кловер. Никто из нас практически не повысил голоса. Мы не скандалили с криком. Никогда.

– Но вы повздорили.

– Да.

– Из-за чего? – спросил Холмс.

– Кловер была в подавленном состоянии… близка к отчаянию. В то утро она рыдала, почти истерически, поскольку настало воскресенье, тот самый час, когда она всегда писала отцу. Отцу, которого не было в живых уже несколько месяцев.

– Вы поссорились из-за ее переживаний или из-за того, что она писала письмо? – спросил Холмс.

– Я убеждал ее завести новую воскресную привычку, – ответил Адамс. – Писать сестре Эллен. Заполнить воскресенье чем-нибудь, кроме скорби.

– Она и впрямь написала сестре после вашего ухода, по крайней мере начала, – проговорил Холмс. – Попробую процитировать на память: «Не передать словами, насколько Генри ласков и терпелив», и в последнем, неоконченном абзаце: «Генри был – и остается – несказанно ласковее и терпеливее всех вас». Отчего, по-вашему, она написала так сразу после того, как произошла ссора и вы ушли из дому, мистер Адамс?

Лицо у Адамса стало словно у писателя, который принужден смотреть, как страница за страницей сгорает труд его жизни.

– Не знаю, мистер Холмс. Как не знаю, откуда вам известно дословное содержание письма.

Холмс отмахнулся, словно от банального, не стоящего обсуждения пустяка:

– Полиция сняла копию. – Он прочистил горло и продолжил: – Такое впечатление, что миссис Адамс писала предсмертную записку самоубийцы, желая снять с вас всякую тень подозрения.

Адамс только затряс головой, то ли отрицательно, то ли растерянно.

– В том же письме миссис Адамс писала сестре, – сказал Холмс, – и я вновь процитирую на память: «Будь во мне хоть что-нибудь хорошее, я смогла бы на это опереться и мало-помалу начать жить сызнова». Дальше письмо обрывается. Почему вы так быстро вернулись домой, мистер Адамс? Всего минут через десять? Мне известно, что вы не были в то утро записаны к зубному врачу.

Адамс взял со стола вечное перо и стиснул двумя руками, словно хотел переломить.

– Мне стало… тревожно, – выговорил он наконец. – Я понял, как подло было оставить Кловер одну в расстроенных чувствах.

– Итак, вы вернулись домой, – сказал Холмс. – Позже вы сказали, что увидели у входа мисс Ребекку Лорн и та спросила, можно ли ей сейчас навестить Кловер.

Адамс молчал. Его обычно пугающе умные глаза словно подернулись туманом.

«Полупрозрачная дымка памяти», – подумал Холмс.

– Почему вы солгали и в этом, мистер Адамс? – спросил Холмс.

Адамс заморгал:

– Кто сказал, что это ложь?

– Я говорю. Вы встретили Ребекку Лорн, когда та выходила из вашего дома на Эйч-стрит. Она рыдала – так же истерически, как миссис Адамс чуть раньше, – и еле-еле смогла объяснить сквозь слезы, что́ увидела, зайдя к миссис Адамс. Не так ли, мистер Адамс?

– Да. Мне пришлось завести мисс Лорн в прихожую, чтобы никто не увидел ее истерики… и лишь через минуту-другую она смогла рассказать мне, что́ обнаружила наверху.

– Как она попала в дом? – спросил Холмс, вновь подаваясь вперед.

– Что-что?

– Вы наверняка заперли дверь, прежде чем вышли, чтобы прогулкой успокоить гнев, – сказал Холмс. – Как Ребекка Лорн проникла в дом?

Адамс ответил почти рассеянно:

– Месяцем или двумя раньше Кловер сделала для нее ключ. Мы надеялись поехать в Нью-Йорк за покупками – тщетно надеялись, как оказалось, – и Кловер дала мисс Лорн ключ, чтобы та заходила, приглядывала за слугами, следила, чтобы цветы поливали вовремя.

– Тело миссис Адамс в разгромленной гостиной обнаружили не вы, а Ребекка Лорн, – сказал Холмс.

Это было утверждение, не вопрос, так что Адамсу не пришлось отвечать. Он ограничился еле заметным кивком.

После некоторого молчания Адамс заговорил глухо – голосом человека, который прошел через ад и знает, что должен повторить свой путь:

– В последние месяцы перед этими событиями одна лишь Ребекка Лорн отвлекала Кловер от скорби по отцу. Кловер перестала видеться почти со всеми подругами. Неправдой будет сказать, что они были неразлучны, однако никого Кловер не ждала так, как мисс Лорн.

– Они ведь накануне вечером вместе нанесли визит миссис Камерон… Лиззи Камерон? – спросил Холмс.

Адамс вновь быстро заморгал:

– Да. Лиззи была очень больна… инфлюэнца, если не путаю. Кловер пошла ее навестить и позвала с собой мисс Лорн. Они принесли цветы и книгу.

Холмс вынул из верхнего кармана сценическую фотографию Ирэн Адлер и протянул Генри Адамсу:

– Это Ребекка Лорн?

Адамс поднес фотографию к глазам, потом отодвинул, стараясь разглядеть получше:

– Да… похоже, она. Платье более… броское, наверное, так будет правильно сказать… И выглядит она несколько моложе, чем в нашу последнюю встречу, однако, судя по всему, это Ребекка.

– У вас в руках афиша спектакля с участием Ирэн Адлер. Она американка по рождению, но обучалась в Европе.

– Обучалась чему? – спросил Адамс.

– Оперному пению, актерскому мастерству и шантажу, – ответил Холмс. – Особенно последнему.

– Не верю.

– Вы помните ее кузена, некоего Клифтона Ричардса?

– Конечно. Он работал в фотографическом отделе Госдепартамента. – Адамс умолк, и его глаза вновь заволокло дымкой. – Это он принес Кловер новый раствор для проявки, содержащий цианистый калий.

– Его настоящее имя Лукан, – сказал Холмс. – Возможно, Лукан Адлер. Возможно, он сын Ирэн Адлер.

Адамс вновь замотал головой.

– Вы видели Лукана – ее кузена Клифтона – в тот день, когда встретили Ребекку Лорн выходящей из вашего дома? В день смерти Кловер.

– Нет.

– Значит, он мог быть в доме и спуститься по лестнице для слуг, пока вы бежали вверх по парадной, а затем выскользнуть через черный ход, – заметил Холмс.

– Странное и возмутительное предположение, – сказал Генри Адамс. – У нас нет никаких свидетельств, что ее кузен Клифтон в тот ужасный день был у меня дома.

– Свидетельств нет, – согласился Холмс, – но нам доподлинно известно, что «Клифтон Ричардс» – убийца по фамилии Адлер. И, не допросив Ирэн Адлер – вашу так называемую Ребекку Лорн, – невозможно узнать, что на самом деле произошло в тот день. А в марте восемьдесят шестого лондонская «Таймс» опубликовала ее некролог.

Адамс вновь затряс головой, но на сей раз сопроводил движение отрицательным жестом, словно отталкивая слова Холмса или то, что они подразумевали:

– Нет, нет… эта Ирэн Адлер не может быть женщиной, которую я так близко узнал в год перед смертью Кловер. Все эти годы я писал мисс Лорн – впоследствии миссис Бакстер – в Бостон, и она всегда отвечала.

– И в недавнее время тоже? – спросил Холмс, навостряя уши, как гончая.

– Последнее письмо пришло от нее прошлой осенью, – сказал Адамс. – Так что, как видите, ваша покойная актриса не может быть миссис Ребеккой Лорн Бакстер из Бостона.

– Ее почерк оставался прежним? – спросил Холмс.

– Да, конечно, – ответил Адамс. – Миссис Бакстер никогда не присылала мне машинописных посланий вроде тех карточек, историю которых вы так неудачно и назойливо расследуете.

– Когда мисс Лорн вышла замуж?

– Примерно через два года после смерти моей жены, – сказал Адамс. – Она переехала в Бостон в январе восемьдесят шестого, всего через месяц после… после. О своей свадьбе написала мне в августе восемьдесят восьмого. Я знаю только, что муж старше ее и разбогател на морской торговле с Индией.

– Можно посмотреть эти письма? Ее к вам, я хочу сказать, не ваши к ней.

Холмс ждал возражений или даже резких слов, но Адамс, вероятно, предвидел эту просьбу. Он вытащил из центрального ящика стола стопку конвертов, перевязанных розовой ленточкой.

– Прочтите их, мистер Холмс. Можете взять их с единственным условием – вернуть обратно. Вы не найдете ничего в письмах Ребекки Лорн Бакстер ко мне – как и в моих к ней, если она разрешит вам их прочесть, – кроме обычного разговора между стареющим вдовцом и подругой его жены – подругой, которая, как и вдовец, по прошествии семи лет по-прежнему глубоко скорбит. – Адамс говорил бесстрастно, почти по-деловому.

Холмс молча взял связку писем.

– И еще одно… еще одна загадка, если хотите, мистер Холмс, – сказал Адамс.

Холмс ждал, держа стопку писем на коленях.

– Каждый год шестого декабря, – продолжал Адамс, – в годовщину смерти Кловер, я – или, пока я путешествовал по Южным морям, Хэй, или кто-нибудь еще из наших друзей – находил на могиле моей жены букет белых фиалок, ее любимых цветов. Я убежден, что их приносит в этот день Ребекка Лорн.

– Откуда вы знаете? – спросил Холмс. – Она сама вам призналась?

– Нет, в нашей редкой переписке я ни разу не упомянул про цветы, – сказал Адамс. – Я просто знаю. Я еще не поблагодарил ее в письме, но когда-нибудь обязательно это сделаю.

– Однако вы сказали, что мисс Лорн… миссис Бакстер… последние семь лет проживает в Бостоне.

– Да.

– Мистер Адамс… вы и впрямь считаете, что Ребекка Лорн Бакстер каждое шестое декабря совершает долгую поездку в Вашингтон только для того, чтобы оставить букетик белых фиалок на могиле вашей жены?

– Да, мистер Холмс. Она никогда не упоминала этого в письмах, но я убежден, что цветы на могиле оставляет именно она. Такой жест доброты полностью отвечает характеру женщины, которую я знал в восемьдесят пятом году. Ребекка Лорн всегда была добрейшей душой и близкой подругой моей жены. Допустить мысль, будто она хоть отчасти замешана или, боже сохрани, виновна в смерти моей жены – в смерти Кловер от меланхолии, как я обычно говорю про себя, – значит совершить тяжелую ошибку против здравого смысла, мистер Холмс. Это профессиональная недобросовестность, а также грубая клевета.

– Спасибо, что уделили мне время, мистер Адамс, – сказал Холмс, вставая и беря со стула цилиндр, перчатки и трость.

Адамс остался сидеть.

– Скоро ли вы покинете Вашингтон? – спросил историк.

– Я должен буду совершить поездку в связи с этим расследованием и… с другим… но со мной можно будет в любое время связаться через табачную лавку вот по этому адресу, – ответил Холмс.

– Мне больше нечего сказать вам по данному поводу, – проговорил Адамс. – Я буду признателен, если вы вернете письма до того, как отправитесь в поездку. Можете передать их через Хобсона. Нам нет больше надобности встречаться.

Холмс кивнул:

– Я сам найду дорогу к выходу, мистер Адамс. Спасибо за помощь. – Он похлопал по стопке писем в нагрудном кармане.

Однако Адамс уже смотрел в бумаги и даже не поднял взгляд.

В дверях Холмс остановился, чувствуя, но не видя Хобсона где-то в дальней части коридора.

– Один последний вопрос, мистер Адамс.

Историк не вздохнул, не нахмурился, не завел глаза к потолку – просто поднял голову, и Холмс вновь восхитился его выдержкой.

– Из ваших окон, особенно вон из тех, открывается прекрасный вид на резиденцию президента.

Адамс ничего не ответил. Он не повернулся к окнам, на которые указывал Холмс, да в этом не было надобности. Адамс работал в своем кабинете с 1886 года и прекрасно знал, что у него за окнами.

– Не знаете ли вы, случайно, мистер Адамс, какие помещения Белого дома выходят окнами на ваши и – как ни странно звучит мой вопрос – часто ли президент Кливленд бывает в этих помещениях?

– Могу сказать лишь, что когда мы с миссис Адамс бывали у президента в его первый срок, в этих помещениях располагались кабинет и приемная сестры президента, мисс Роуз Элизабет Кливленд, которая исполняла роль первой леди страны, покуда в восемьдесят шестом мистер Кливленд не женился. Насколько я понимаю, это было первое и единственное бракосочетание в Белом доме. Несколько месяцев назад мистер Кливленд вновь въехал в Белый дом, но его сестра, насколько мне известно, в Вашингтон не вернулась. Кажется, она стала директрисой небольшого учебного заведения в Индиане… в городе Лафайет если совсем точно. Она часто публикует статьи по так называемому феминистскому вопросу, то есть о правах женщин. Я читал, что год назад она приняла участие в Первой международной женской конференции в Париже. Так что я не знаю, для чего служат эти помещения в настоящее время, только что сестра президента в них больше не живет.

Холмс улыбнулся тому, как исчерпывающе ответил историк (пусть и не самым учтивым тоном), кивнул в знак благодарности и закрыл за собой дверь.

Спеша усесться в кеб, пока его не заметил Генри Джеймс, который должен был сейчас находиться в соседнем доме, Холмс думал, что встреча принесла по крайней мере один существенный факт: кабинет Генри Адамса являет собой идеальное место для убийцы со снайперской винтовкой. Для Лукана Адлера, например.