Дебаты по поводу бюджета были затуманены рядом мифов, некоторые из которых мы уже обсуждали. Миф «экономической теории предложения» утверждает, что налогообложение богатых сократит работу и накопления и что все – а не только богатые – пострадают. Каждая отрасль имеет свою версию мифа, помогающего им всем: сокращение военных расходов будет стоить рабочих мест. Индустрии, которые делают вклад в загрязнение воздуха или воды или создают токсичные отходы, утверждают, что заставить загрязнителей платить за издержки, которые они накладывают на других, будет стоить рабочих мест.

Как мы уже объяснили, история и теория спорят с экономической теорией предложения, но сегодня это почти не относится к делу. Сегодня наша проблема – не предложение, а спрос: огромные фирмы имеют по крайней мере наличные, чтобы делать любые инвестиции, которые они хотят; но без спроса на их продукты подобные инвестиции не последуют. Чтобы стимулировать инвестиции, мы должны сосредоточиться на том, как лучше стимулировать спрос. Получение бо́льших денег в карманы среднего класса и низов сделает это. Именно потому предложения по сокращению дефицита, по сути, увеличивающие налоговое бремя на средний класс, просто сделают все хуже[591].

В ответственности макрополитики – денежной и фискальной – поддержка экономики на уровне полной занятости. Когда все идет хорошо, экономика работает практически на уровне полной занятости, чрезмерные военные расходы и щедрое корпоративное благосостояние не создают рабочих мест. Они просто искажают экономику, перемещая рабочую силу от более продуктивного использования к менее продуктивному. Правда, что если мы скорректируем эти искажения, некоторые работники (со специфическими для конкретного сектора навыками) пострадают, поскольку их навыки больше не будут востребованы. Но это не аргумент для поддержания их на месте. Это аргумент для надежной помощи в адаптации пострадавших работников – помощи, которой правые обычно сопротивляются.

Миф «экономической теории предложения» утверждает, что налогообложение богатых сократит работу и накопления и что все – а не только богатые – пострадают.

Возможно, миф, который наиболее эффективен, – это утверждение, что поднятие налогов на миллионеров или корпорации навредит малому бизнесу, а поэтому будет стоить рабочих мест. В реальности очень малое количество фирм малого бизнеса пострадает от подобных налогов – меньше одного процента. Будет немного понижена только их прибыль. Если нанять работника – прибыльно, если до налогообложения купить новую машину – выгодно, то и после налогообложения сделать это по-прежнему будет выгодно. Скажем, найм работника даст фирме отдачу в размере $100 000, и фирма должна заплатить (включая все налоги) $50 000. Значит, фирма (большая или маленькая) получит чистую прибыль в размере $50 000. Если владелец теперь должен будет заплатить дополнительный налог на эту прибыль в размере 5 %, это понизит его прибыль на $2500 долларов, но это по-прежнему будет весьма прибыльно для него – нанять работника. Что поражает в утверждениях об обратном, это то, что их бросают в лицо элементарной экономике: ни инвестиции, ни рабочие места, которые были прибыльны до повышения налогов, не будут неприбыльны после.

Может быть небольшая обеспокоенность, что в эпоху ограниченной доступности кредитов для маленьких фирм более высокий налог на миллионеров может сократить их способность делать желаемые инвестиции (просто потому, что они будут после налогообложения иметь меньше денег, чтобы тратить). Иронично, что банки, которые так мощно поддерживались в период Великой рецессии, утверждают, что это не так. Хороший небольшой бизнес с хорошим проектом может, они говорят, получить деньги, которые ему нужны. Согласно банкирам отсутствие кредитования малого бизнеса происходит не в силу провала банка в выполнении своей части сделки (когда деньги даются банкам так свободно, есть понимание, что это для того, чтобы они могли – и должны – продолжать кредитовать); это в силу того, что рецессия уничтожила хорошие возможности кредитования. Но даже если существует проблема со способностью инвестировать, есть и лучшие пути справиться с этим, чем давать карт-бланш корпорациям и надеяться, что каким-то образом какие-то деньги попадут вниз и даже, возможно, создадут рабочие места[592].

Случается, что от правых не слышно злобной критики в адрес даже скромного повышения налогов для богатых. Потому что те, кто входит в 1 процент, и их союзники в этот момент защищают сокращения социального страхования – и в области здравоохранения, и в области программы социального страхования (пенсий) для пожилых, зачастую пренебрежительно называемые пособиями для среднего класса. Правые боролись против принятия обеих этих программ. Сейчас они винят эти программы в финансовых трудностях страны.

В наиболее многообещающих сценариях правые приватизируют обе услуги. Приватизация, разумеется, базируется на еще одном мифе: что управляемые государством, эти программы обязаны быть неэффективными, и приватизация, соответственно, обязана быть лучше. Фактически, как мы отметили в главе 6, транзакционные издержки программы социального страхования и Medicare гораздо, гораздо ниже, чем у фирм частного сектора, которые предоставляют подобные услуги. Это не должно удивлять. Цель частного сектора – заработать денег, для частных компаний транзакционные издержки – это хорошая вещь; разница между тем, что они принимают и что они выплачивают – это то, что они хотят максимизировать[593].

Пропасть между доходами и расходами для государственных программ создает проблемы в долгосрочном периоде. В случае программы социального страхования пропасть может быть относительно маленькой, с высокой степенью неопределенности. Финансовое положение программы социального страхования сильно зависит от прогнозов по зарплате, населению и продолжительности жизни. Экономические прогнозисты были не слишком хороши в предсказании Великой рецессии даже за год до ее начала: поэтому никто не должен придавать особого значения прогнозам экономики на сорок лет вперед. Возможно даже, что программа будет в профите, особенно если уровень иммиграции относительно размера населения продолжится на своей скорости, наблюдавшейся до рецессии. Конечно, мы должны быть готовы к возможности того, что будет большой долгосрочный дефицит в программе социального страхования и что здесь должны быть изменения и во взносах, и в пособиях.

Некоторые корректировки имеют смысл сейчас: повышение максимального уровня дохода, для которого делаются взносы (в 2011 году взносы были сделаны только до $106 800 дохода, в результате чего менее 86 % зарплаты подлежали налогу на зарплату); продолжение корректировки возраста выхода на пенсию, поскольку продолжительность жизни возрастает (но это должно сопровождаться повышенной поддержкой тех, кто должен выйти на пенсию раньше в результате частичной инвалидности); наконец, повышение прогрессивности системы для лучшего отражения повышенного неравенства в нашем обществе. Те, что наверху, сейчас получают несколько меньше, чем они вносят; те, что внизу – немного больше. Поддержка баланса чуть больше может (с расширением взносов для более богатых людей) помочь тем, что внизу, и поставить программу социального страхования на твердую финансовую основу. В долгосрочной перспективе могут быть дополнительные корректировки, скажем, небольшое повышение налогов, небольшое понижение пособий; но даже в стандартном сценарии пропасть – умеренная[594].

Программа социального страхования была впечатляюще успешной, поскольку не только почти устранила нищету среди стариков[595], но также предоставила что-то вроде страхования, которого не может предоставить ни одна частная страховая программа, защищая от нестабильности фондовых рынков так же, как и от инфляции. Многие американцы, опиравшиеся на частные пенсии, знают, о чем я говорю: даже когда государственные программы пытаются обеспечить, чтобы частные пенсии адекватно капитализировались, фирмы играют на своих работниках. Перед тем как компания банкротится, ее топ-менеджмент уходит с огромной выплатой; но пенсионные фонды поставлены под удар.

План приватизации программы социального страхования президента Буша был не в том, чтобы предоставить больше денег американским пенсионерам, или больше страхования, или, наконец, повысить эффективность. План имел одну только цель: предоставить больше денег 1 проценту за счет 99 процентов – больше денег на Уолл-стрит. Масштабы потенциально огромны. Подумайте о $2,6 триллиона в фонде программы социального страхования. Если Уолл-стрит смог бы получить один процент в год за управление этими деньгами, это стало бы еще одним золотым дном для менеджеров – $26 миллиардов в год.

Проблемы с программой Medicare более сложные, но не намного. Америка имеет неэффективную систему здравоохранения, которая предоставляет первоклассное медицинское обслуживание для тех, кто удачлив, чтобы иметь хорошее медицинское страхование, или достаточно богат, чтобы позволить себе медицинское обслуживание без него. Система наполнена искажениями и рентой, высокие транзакционные издержки здравоохранения кормят прибылью страховые компании, а высокие цены на лекарства кормят прибылью фармацевтическую отрасль. Существует один способ разрешения долгосрочного дефицита, связанного с Medicare и Medicaid: сделать сектор здравоохранения более эффективным. Если бы стоимость медицинского обслуживания в Соединенных Штатах была сравнима с развитыми индустриальными странами, которые достигли лучших результатов, например, в продолжительности жизни, или детской или материнской смертности, бюджетные проблемы Америки были бы решены[596].

Вместо этого комиссии по сокращению дефицита, формулирующие предложения в 2011 году, махнули рукой, говоря, что рост в расходах на Medicare должен быть ограничен, – без указания на то, как этого можно достичь. Или, как в плане Райана, предлагая превращение Medicare в программу ваучеров, в которых людям будет дана расписка, что они могут использовать их для оплаты медицинского страхования на частном рынке[597]. Те, кто не может поддержать ваучер своими собственными средствами, должны выбрать какую-то лучшую стратегию. Ясно подразумевалось: если затраты на медицинское обслуживание в общем повышались, то расходы на пожилых были ограничены; те, кто мог позволить себе платить больше из своего кармана, должны это делать, а для тех, кто не может, такая помощь превращалась, по сути, в нормирование.

Бо́льшая часть реформ в программах социального страхования и Medicare должна быть растянута на долгое время, осуществляться постепенно, и именно поэтому сокращения не будут иметь мгновенного большого эффекта на существующий дефицит. С одной стороны, это большое преимущество: можно говорить о финансовой ответственности, но не сжимать экономику сейчас[598]. С другой стороны, для настоящих «ястребов дефицита» это – большой недостаток. Разговоры пусты. Правые хотят реальных сокращений в расходах сейчас, как и обещаний будущих сокращений в социальных программах. Но запуск реальных сокращений сейчас усилит экономический спад и ухудшит положение среднего и низшего класса.

Еще один миф – то, что бедные должны винить только себя. Безработные не имеют работы потому, что они ленивы. Они не искали достаточно хорошо[599]. Столкнувшись с предложением по расширению пособия по безработице, защитники этих идей беспокоились о моральном вреде. Предоставление страхования безработным, как они считали, сократит их мотивацию в поиске работы, что обернется более высоким уровнем безработицы. Являются ли такие утверждения правомерными, когда экономика работает на уровне почти полной занятости, – не моя забота здесь. Однако же с четырьмя кандидатами на каждое рабочее место должно быть очевидно, что проблема заключается не в отсутствии кандидатов, но в отсутствии рабочих мест[600]. Если бы больше людей искало работу, было бы больше людей, устраивающихся на ограниченное количество доступных рабочих мест. Не было бы существенного изменения уровня безработицы[601].

Стандартная мысль среди главных банкиров (и других правых) заключается в том, что это не они потерпели крах, управляя полным спросом для поддержания экономики на уровне полного функционирования. Они переносят вину на кого угодно, в частности – на работников, за требования чрезмерных гарантий занятости и слишком высоких зарплат, что подрывает функционирование рынка труда. Кризис показал, как неправы были их взгляды на рынок труда: Соединенные Штаты, с якобы наиболее гибким рынком труда, действовали куда хуже, чем страны с более серьезной защитой труда (как Швеция и Германия)[602]. И причина очевидна: сокращение зарплаты сокращает общий спрос и усугубляет спад.