Многие другие законы и предписания формируют рынок и тем самым влияют на распределение дохода и благосостояния. Закон о банкротстве (который уточняет, что происходит, когда человек или корпорация не могут вернуть долги) имеет особое значение для двух частей нашего общества – тех, кто наверху (банкиров), и тех, кто внизу, кто борется за то, чтобы свести концы с концами.

Закон о банкротстве написан так, чтобы давать людям возможность начать все снова. Понятие, что в определенных условиях долг должен быть прощен, имеет тысячелетнюю традицию, которая уходит своими корнями в книгу Левит, где долги прощались в юбилейный год. Практически каждая современная экономика имеет закон о банкротстве. Эти законы могут быть более дружелюбны к должнику или кредитору, облегчая или усложняя списание долгов. То, как они сформулированы, очевидно имеет сильные распределительные последствия, но стимулирующие эффекты могут быть одинаково мощными. Если долг не может быть списан или не может быть списан без труда, кредиторы имеют меньше мотивации быть осторожными при кредитовании – и больше мотивации быть вовлеченными в грабительское кредитование.

В 2005 году, в тот момент, когда начался бум ипотеки, конгресс принял новый закон о банкротстве – весьма дружественный к кредитору, который давал банкам больше контроля, делая более сложным для испытывающих экономические трудности заемщиков списать свои долги. Изменение в законе представило систему «частичной долговой кабалы». Человек, скажем, с долгом, равным 100 % его дохода, может быть вынужден отдавать банку 25 % своего дохода до вычета налогов – до конца своей жизни. Это потому, что банк может добавлять, скажем, 30 % к ставке каждый год к той сумме, что человек должен. В конце концов держатель ипотеки будет должен куда больше, чем банк ему вообще одолжил. Должник закончит тем, что будет работать, по сути, четверть своего времени на банк[535].

Каждый займ имеет добровольного кредитора и добровольного заемщика; предполагается, что банки – финансово подкованы, чтобы знать, с каким объемом долга люди могут справиться. Но искаженная финансовая система больше акцентируется на авансовых платежах, быстро появляющихся на счетах банков, чем на потерях, которые могут быть понесены далее. Ободренные новым законом о банкротстве, они почувствовали, что могут каким-то образом выжимать деньги из своих незадачливых заемщиков – и неважно, что происходит с рынком жилья и безработицей. Подобное безудержное страхование, смешанное с обманными практиками и иногда ростовщическими процентными ставками, поставило множество домовладений на грань финансового краха. Несмотря на так называемые реформы, банки по-прежнему иногда устанавливают ставки 30 % годовых (что означает, что долг в $100 может вырасти до $1000 в короткий промежуток 9 лет). И, вдобавок к этому, они могут навязывать кабальные сборы. В то время как самые скверные злоупотребления обузданы, до сих пор те, что связаны с овердрафтами (которые буквально приносили в год миллиарды долларов прибыли[536], будучи деньгами, взятыми из карманов обычных граждан), да и многие другие продолжают существовать.

Когда новый закон о банкротстве был принят, имущественные права изменились, но способом, который приносит пользу банкам. На тот момент, когда заемщики несут свой долг, более гуманный закон о банкротстве дает им шанс на свежий старт, если бремя долга становится слишком обременительным. Банки не жаловались на это изменение в имущественных правах; в конце концов, они это даже громогласно продвигали. Когда дела начинают идти в другую сторону, конечно, владельцы имущества жалуются, что правила игры изменились на полпути, и требуют компенсации[537].

Мы видели ранее, что неравенство в Соединенных Штатах сильно возросло и, скорее всего, будет продолжать расти. Одна из причин – растущее неравенство возможностей, относящееся частично к образовательным возможностям. Молодые люди и их родители знают о важности образования, но мы создали систему, где стремление к образованию на самом деле может привести к большему неравенству. Одна причина для этого заключается в том, что в течение последних 25 лет штаты прекратили поддержку высшего образования[538]. Эта проблема возросла в период рецессии.

Другая причина заключается в том, что стремящиеся к образованию студенты попадают в более сильную задолженность[539]. Закон о банкротстве 2005 года сделал невозможным для студентов списание их студенческих долгов даже в случае банкротства[540]. Это лишило банки и коммерческие школы, с которыми они работают, любой мотивации обеспечивать образование, которое принесет отдачу[541]. Даже если образование бесполезно, заемщик по-прежнему остается на крючке. А ведь для многих студентов образование часто практически бесполезно. Около 80 % студентов не получают высшего образования[542], и реальные финансовые выгоды от образования приходят только после завершения программ – и даже тогда они могут не материализоваться. Но о заговоре между коммерческими школами (большинство принадлежит частично или в большей части фирмам Уолл-стрита) и коммерческими банками студентов никто не предупреждал. Вместо известного слогана «удовлетворение гарантировано или возвращаем деньги» реальность предлагает другой – это «неудовлетворенность практически гарантирована, но вы будете обременены этими долгами до конца своей жизни». Ни школы, ни кредиторы не говорят: «Вы практически точно не найдете хорошей работы, той, о которой мечтаете. Мы эксплуатируем ваши мечты; мы не выполняем наши обещания». Государство предложило было стандарты – школы могут претендовать на государственно гарантированные займы в том случае, если существует адекватный процент завершения образования с достаточным удовлетворением студентов, по крайней мере с достижением установленного минимального количества студентов, получающих работу, которую им обещали. Однако школы и банки стали отбиваться, в основном – успешно.

Это не было бы так, если правительство пыталось бы регулировать частную индустрию, которая, казалось бы, работает хорошо сама по себе (через частичную эксплуатацию бедных и менее информированных). Коммерческие школы существуют в основном с подачи федерального правительства. Школы в индустрии образования с 30-миллиардным годовым доходом получают не менее 90 % своего дохода от федеральных программ студенческих займов и федеральной помощи. Они наслаждались более чем $26 миллиардами, которые получали от федерального правительства; этих денег было достаточно, чтобы сделать их ценными для огромных инвестиций в лоббирование и пожертвования на кампании, обеспечивающие то, что они не понесут ответственности[543].

В случае студенческих займов банки годами умудрялись получать вознаграждение с минимальным риском: во многих случаях государство обеспечивало займы; в других тот факт, что долг по займу никогда не может быть списан – вспомним закон о банкротстве, – делает их более безопасными, чем другие займы подобных лиц. Однако процентная ставка, которая предлагалась студентам, была несоразмерна этим рискам: банки использовали программы студенческих займов (особенно тех, что гарантированы государством) как легкий источник денег – настолько, что когда государство уменьшило программу в 2010 году, государство и студенты могли между собой положить в карман десятки миллиардов долларов, которые прежде уходили банкам[544].

Ростовщичество (установка запредельных процентных ставок)[545], разумеется, не ограничено Соединенными Штатами. Фактически по всему миру бедные тонут в долгах в результате распространения того самого неконтролируемого капитализма. У Индии был собственный вариант ипотечного кризиса: широко успешные схемы микрокредитов, предоставлявшие займы бедным фермерам, превратили их жизнь в кошмар, как только была учуяна прибыль. Изначально разработанные в Бангладеше Мухаммадом Юнусом (Muhammad Yunus), создателем «Сельского банка» (Grameen Bank), и сэром Фазле Хасаном Абедом (Fazle Hasan Abed), создателем Международной организации развития BRAC, микрокредитные схемы изменили миллионы жизней, давая самым бедным (кто никогда не пользовался услугами банков) доступ к небольшим займам. Женщины были главными получателями выгоды. Получив разрешение растить цыплят и вовлекаться в другую продуктивную деятельность, они стали способны улучшить стандарты жизни своих семей и своих общин. Но тогда коммерческие банки открыли, что «существуют деньги внизу пирамиды»[546]. Те, что стояли на нижней ступени, имели мало, но их было так много, что взять по небольшой сумме от каждого из них того стоило. Банки по всему миру с энтузиазмом занялись микрофинансированием бедняков. В Индии банки ухватились за новые возможности, понимая, что бедные индийские семьи будут платить по самым высоким процентным ставкам не только, чтобы улучшить свои средства к существованию, но и заплатить за лекарства для больных родителей или проспонсировать свадьбу дочери[547]. Они могут облачить эти займы в мантию гражданской добродетели, описывая их как «микрокредит», как если бы они были тем же самым, что Grameen и BRAC делали в соседнем Бангладеше – пока волна суицидов фермеров, обремененных непосильным долгом, не привлекла внимания к факту, что – нет! они были не тем же самым.