В предыдущих главах я постарался объяснить, каким образом неравенство во всех своих проявлениях губительно для нашей экономики. Как мы видели ранее, есть также встречный нарратив, фокусирующий (с опорой, в первую очередь, на политические права) внимание на стимулирующих выплатах. Утверждается, что эти выплаты полезны и необходимы для надлежащего функционирования экономики, а неравенство – неизбежное последствие подобных систем, с тех пор как одни производят больше, чем другие. Любая программа перераспределения будет поэтому связана с ослаблением стимулирующих надбавок. Защитники такого подхода говорят о том, что неверно фокусироваться на неравенстве по доходу, да еще и в рамках лишь одного года. Значение имеет неравенство по многим показателям жизни человека, а еще большее значение имеет наличие доступа к возможностям, поэтому они настаивают на наличии компромисса между эффективностью и равенством. В то время как мнение людей может различаться в вопросах о том, насколько эффективным должен быть работник, чтобы претендовать на большее равенство, по мнению представителей правого крыла, американцы платят слишком высокую цену за равенство для всех. Однако на самом деле все происходит наоборот, так как представители беднейшего и среднего классов, особенно зависящие от государственных программ, в этом случае страдают больше всех: в ситуации ослабленной экономики доходы будут уменьшаться, а государственные социальные расходы – сокращаться еще больше.

В этой главе мы говорим о том, что нам совершенно необходима более эффективная и производительная экономика с высокими показателями равенства. В этой части я повторяю основные пункты расхождений по этому вопросу: правые мечтают о совершенной конкурентной экономике с частными вознаграждениями, равными социальной отдаче. На самом деле наша экономика ознаменована проявлениями рентоориентирования и других искажений. Представители правых всерьез недооценивают общественные (коллективные) силы в качестве возможностей исправления провалов рынка и переоценивают важность финансового сектора. В результате этих ошибок складывается ситуация, при которой переоцениваются расходы и недооцениваются преимущества прогрессивного налогообложения.

Основная мысль данной книги состоит в том, что рентоориентирование губительно для американской экономики, оно оказывает негативное влияние на общую экономическую эффективность. Огромные пропасти между зарплатами (включающими различного рода вознаграждения) и социальной отдачей, столь ярко характеризующие американскую экономику сегодня, означают, что выплаты, получаемые людьми, зачастую не совпадают с их реальным вкладом в общественно-экономическое развитие. Рассматривая подобные примеры, мы можем говорить о том, что в условиях, когда доходы богатых непомерно велики относительно доходов бедных, перераспределение смогло бы уменьшить общий уровень неравенства и повысить производительность[363].

Заставляя рынок работать должным образом посредством уравнения и уменьшения масштабов проявления рентоориентирования, а также попутного исправления провалов рынка, которые особенно влияют на средний класс и бедных, мы также можем одновременно уменьшить неравенство и увеличить показатели эффективности, то есть сделать все то, против чего возражают правые.

Правые недооценивают также другие несовершенства нашей экономики: если бы наша рыночная система капиталов была совершенна, то каждый человек мог бы вкладывать в себя до той степени, пока дополнительные доходы не окажутся равными расходам капитала. Однако рынки капитала далеки от идеальных, а посему частные лица не имеют столь легкого доступа к капиталам и не могут избегать рисков.

Нехватка средств по многим параметрам ограничивает многие семьи в том, чтобы они могли быть более полезными для общества: уменьшаются возможности инвестирования в образование своих детей, они не могут стать собственниками недвижимости, что препятствует их участию в городской жизни и построению соседских отношений, а также предложить залог, который может достоверно показать кредиторам, что цель, на достижение которой берется займ, вполне достижима – с пользой для получения банковского кредита на приемлемых условиях.

Имущество в виде залога играет роль катализатора в потребительском кредитовании, а вовсе не роль «пропуска», с которым готовы расстаться[364]. Самое важное последствие этого рыночного недостатка заключается в том, что в условиях, когда большая часть семей владеет маленьким капиталом или не владеет им вовсе, а правительство сильно ограничивает их в доступе к хорошему образованию, наблюдается серьезная нехватка инвестиций в человеческий капитал.

В результате доход родителей и уровень их образования (особенно в условиях отсутствия хороших государственных школ) будет главным детерминирующим фактором для жизни их детей. Неудивительно, что в Америке с ее высоким уровнем доходов и не менее высокими показателями неравенства общество страдает от острой нехватки равенства возможностей (мы говорили об этом в первой главе). Рост равенства возможностей и общего равенства (в совокупности) существенно повысил бы производительность населения.

Однако есть и другая причина, по которой компромисса между неравенством и неэффективностью не существует. Рынки с высокими показателями рисков, делегируя человеку возможность приобрести страховку у частных лиц в условиях столкновения с серьезными рисками типа безработицы, остаются несовершенными или отсутствуют вовсе, а потому тяжелая ноша ложится на плечи людей именно с низким доходом. Вследствие этого отсутствует социальная защита, а капиталы большинства населения стремительно уменьшаются, а потому желание заниматься рискованными видами деятельности также снижается. Обеспечение социальной защиты населения укрепит экономику страны и позволит ей развиваться динамично.

Представители правого крыла, как и многие экономисты, привыкли переоценивать преимущества и недооценивать расходы на стимулирующие выплаты. Есть определенные контексты, в которых денежные премии потенциально направлены на то, чтобы сфокусировать внимание на сложнейшей проблеме и решить ее. Подробный пример изложен в книге Давы Собел (Dava Sobel) «Долгота: подлинная история открытия, изменившего мир». Как говорится в этой книге, в Законе о долготе (Longitude Act) 1714 года британский парламент установил «премию, равную королевскому выкупу (на сегодня это – порядка нескольких миллионов долларов) за «практичное и полезное» средство определения долготы». От этого зависели успехи трансокеанской навигации. Джон Харрисон, часовщик без образования (но с невероятной смекалкой), посвятил свою жизнь этому вызову и получил премию в 1773 году[365]. Этот выразительный пример мощи материального стимулирования человеческих умов на поиск ведет к идее, что денежные стимулы – это ключ к высокой производительности в целом.

Тем не менее абсурдность стимулирующих выплат в некоторых случаях проясняется примером того, как это может быть приложимо к деятельности врачей. Можно ли представить себе, что доктор, делающий операцию на сердце, прилагал бы больше усилий или проявлял бы больше заботы, если бы его заработная плата зависела от того, выживет пациент после операции или сердечный клапан прослужит ему больше пяти лет? Доктора работают так, чтобы абсолютно каждая операция прошла успешно, и причины этого кроются не в материальной составляющей. Интересно, что во многих сферах мы можем наблюдать очевидный вред стимулирующих выплат: свидетелям на судебном заседании не разрешается никаких выплат по итогам того или иного дела.

Из-за того что финансовая система выплат никогда не может быть отрегулирована идеально, часто можно наблюдать искаженные картины: чрезмерный акцент на количестве и недостаток внимания к качеству[366]. В результате в большинстве секторов экономики упрощенные (и искажающие) схемы стимулирования, как те, что используются в финансовой сфере, так и те, что применяет руководство компаний, не используются. Действительно, при оценке принимаются в расчет сравнительные картины в той или иной сфере: таким образом, имеет место быть оценка долгосрочных перспектив и потенциалов, ведь часто именно от этого зависит размер вознаграждения. Однако признается (особенно для высококвалифицированных видов труда), что работники хорошо работают и в отсутствие «стимулирующих надбавок»[367].

Стимулирующие выплаты, особенно в том смысле, как они функционируют в финансовом секторе, ярко иллюстрируют, насколько компенсации и премии могут быть на самом деле искажены: у банкиров был стимул принимать чрезмерные риски, показывать недальновидность, а также обманчивую и непрозрачную бухгалтерию[368]. В удачные годы банкиры могут заработать значительные суммы, в менее удачные – держатели акций могут понести большие потери, а в действительно кризисное время бремя возлагается на всех, кроме руководства. Так что это – процесс односторонний: главы банков остаются в выигрыше, в то время как все остальные несут бремя потерь.

Даже в том случае, если бы система выплат банковскому руководству имела смысл до Великой рецессии, она не имела бы смысла после, когда жизнь банков обеспечивалась общественностью. Ранее я описывал то, как правительство дало им карт-бланш, одалживая деньги под нулевой процент с тем, чтобы они выдавали выгодные кредиты и поправляли свое положение. Как сказал мне один мой приятель из банковской среды, «в таких условиях разбогатеет даже мой 21-летний сын». Однако банки, получив прибыль, посчитали это своей заслугой, а размеры компенсаций – полностью оправданными.

Однако в то время, как подобные схемы обнаруживали пробелы в системе так называемых стимулирующих надбавок, проблема оказалась еще более серьезной. Опционы на акции были столь же односторонними, как и банковские компенсации – руководство оставалось в выигрыше, когда дела шли хорошо, но ничего не проигрывало в кризисные моменты. Но опционы на акции также спровоцировали появление обманных схем в бухгалтерских бумагах, которые удерживали компанию и весь рынок в целом на плаву.

Частью эти обманные схемы включали в себя бухгалтерию, касающуюся самих опционов, потому акционеры не могли знать точную стоимость своих акций с учетом новых пунктов и факторов. Когда Совет по стандартам финансового учета (FASB) (номинально независимая организация, устанавливающая стандарты учета финансов), поддержанный Комиссией по ценным бумагам и биржам (SEC) и группой экономических советников (CEA), постарался вынудить компании вести честную игру и отправил к ним своих экспертов, то получил от корпоративного топ-менеджмента жесткий ответ, демонстрировавший склонность руководителей не менять существующего положения дел. Предложенные меры не затрагивали интересы компаний на рынке опционов, а лишь призывали обнародовать суммы, выданные их руководству для прояснения ситуации для остальных акционеров. Чтобы рынок работал эффективнее, нужно больше информации, – вот чего мы добивались.

Вследствие того, что стандарты финансового учета влияют на то, как рыночная система воспринимает будущие перспективы компаний, и того, что компании хотели для себя более выгодных стандартов, обеспечивающих более высокую стоимость ценных бумаг хотя бы в краткосрочном периоде, мы приняли решение создать независимую организацию по установлению стандартов финансового учета. Однако корпорации воспользовались своим главным козырем – политическим влиянием, и, в качестве главных политических фигур в деле принятия решений в сфере того, что призвано быть независимым и свободным от политики, смогли сохранить свои привилегии на обман[369]. Их давление возымело результат.

Действительно, если кто-либо заинтересован в получении стимулирующих выплат – а не в обманных схемах, то он может создать совершенно различные модели систем вознаграждений и компенсаций. Например, на рынке опционов акций стимулирующие надбавки выплачиваются руководителям в случае бума на рынке ценных бумаг. Также руководителям выплачиваются вознаграждения в том случае, если стоимость их продукции возросла или цена исходных материалов понизилась, причем это происходит независимо от тех усилий, которые были затрачены (или не затрачены) на это. Затраты на топливо крайне важны для авиакомпаний, а это означает увеличение бонусных выплат их руководству в случае падения цен на нефть. Грамотно построенная система стимулирующих выплат может основываться на показателях того, как компания представляет себя на конкурентном рынке. Все это свидетельствует о том, что недооценка роли выплат или отсутствие интереса к выработке системы вознаграждений относятся к внешней стороне дела[370].

Недостаток правильно организованной схемы выплат компенсаций, подобной описанной выше, отражает другой, не менее важный, провал рынка, к которому мы обратимся в последней главе, а именно – дефицит корпоративного управления, при помощи которого для руководства этих самых корпораций открывается серьезное поле для действий в собственных интересах, включая формирование такой системы, которая будет действовать на благо их обогащения, а не на благо акционеров, и уж тем более не на благо всего общества.

Критика стимулирующих выплат, которую я последовательно проводил, лежит в рамках традиционного экономического анализа. Однако эти выплаты касаются, прежде всего, мотивирования людей, например, на более усердную работу. Психологи, специалисты по вопросам трудоустройства и другие исследователи стараются изучить факторы, которые влияют на мотивацию людей, однако, по причине многих обстоятельств, экономисты понимают их неверно.

Человек зачастую мотивирован некими внутренними, свойственными ему, вознаграждениями, например, тем, что работа сделана на совесть, а не тем, что за нее хорошо платят. Посмотрим на ученых, чьи идеи и исследования изменили нашу жизнь коренным образом за последние двести лет, – они не были мотивированы материально и не делали свои открытия в погоне за богатством. По большому счету, то, что они стали учеными, а не, например, ростовщиками, случайность и, в некотором смысле, удача. Это был поиск истины, удовольствие от владения таким инструментом, как сознание, чувство удовлетворения от собственных достижений – и осознание собственной значимости – вот что двигало этим людьми[371]. Разумеется, это вовсе не означает, что они отвергали все предлагавшиеся им материальные блага. Как мы заметили ранее, человек, лишенный возможности зарабатывать и знать, что его семья обеспечена обедом, вряд ли сможет вести свои исследования и делать определенную работу должным образом.

Под давлением некоторых обстоятельств акцент именно на материальном вознаграждении может лишь ослаблять усилия человека. Большинство (или существенная доля) учителей стали ими не из-за материальных соображений, а из любви к детям и желания посвятить свою жизнь этой профессии. Большинство из них могли бы отлично зарабатывать в банковских или иных подобных структурах. Сложно представить, что, если платить учителям $500 или $1500 сверх их заработной платы, они будут прилагать больше усилий к тому, чтобы действительно чему-то научить детей. Наоборот, стимулирующие выплаты могут иметь искажающий характер: они напоминают учителям о том, насколько низка оплата их труда. И, возможно, те из них, кто ориентирован на увеличение лишь собственного дохода, отправятся на поиски более стабильного и высокооплачиваемого места, оставив позади тех, для кого преподавание – единственное дело жизни. (Естественно, это происходит в том случае, если учителя считают, что им платят недостаточно, что подрывает их боевой дух и вызывает столь негативные эффекты от подобных стимулирующих выплат.)

Или вот другая история такого рода. В кооперативном центре дневного ухода за детьми были проблемы с родителями, которые забирали детей несвоевременно. Центр решил взимать плату за дополнительное время, стимулируя родителей деньгами к тому, чтобы опозданий не было. Между тем многие родители, в том числе и те, кто опаздывал редко, стремились забирать детей вовремя не потому, что это как-то связано с деньгами, а – чтобы сделать «как надо», даже если они были не всегда идеальны. Однако взимание плат конвертирует социальную обязанность в денежные транзакции. Родители больше не чувствовали социальной ответственности, а взвешивали, дает ли их опоздание преимущества по сравнению со штрафом. Они стали опаздывать чаще[372].

Есть и другой дефект, присущий стандартным схемам стимулирующих выплат. В бизнес-школах мы делаем акцент на важности командной работы. Бо́льшая часть работодателей признает, что именно командная работа имеет решающее значение в достижении компанией успеха. Проблема в данном случае состоит в том, что стимулирующие выплаты могут пагубно влиять на коллективную работу[373]. Они могут быть столь разрушительны, сколь созидательной может быть конкуренция. Напротив, общая работа существенно зависит от того, как покажет себя вся команда[374]. Ирония состоит в том, что традиционная экономическая теория всегда умаляет значение подобных схем, утверждая, что отдельный работник не должен получать дополнительных надбавок, потому что зачастую влияние одного человека на общую работу (даже если эта работа выполняется небольшим числом людей) практически ничтожно.

Причина, по которой экономическая теория оказалась неспособной верно оценить эффективность командного стимулирования, состоит в том, что она недооценивает важность личных связей[375]. Человек усердно работает на благо других еще и потому, что верит в правильность своего дела. Экономисты серьезно переоценивают эгоизм индивидов (несмотря на то что именно экономисты более эгоистичны, чем все остальные)[376]. Поэтому неудивительно, что компании, возглавляемые своими же работниками – или теми, кто щедро делится полученными прибылями, – работают успешнее в кризисные моменты и увольняют меньшее количество сотрудников[377].

Шоры экономической теории в данном случае связаны с широким дефицитом в этой сфере. Бо́льшая часть построений моделей поведения в традиционной теории делает акцент на рациональном индивидуализме. Бо́льшая часть предпосылок индивида исходит из того, что то, что делают другие люди, сколько им за это платят и на каких условиях, – неважно. Человеческие качества – враждебность, зависть или обостренное чувство справедливости – не существуют или, во всяком случае, не играют никакой роли в экономическом поведении; если это все же происходит, значит, что-то идет не так. Экономический анализ подразумевает их отсутствие.

Неэкономистам данный подход видится нелепым, и мне, кстати, тоже. Ранее я постарался объяснить, например, каким образом человек может сокращать свои усилия, если чувствует, что с ним несправедливо обходятся, и как командный дух может смотивировать его. Однако ориентированная на индивида экономика, созданная специально для короткосрочных финансовых рынков Америки, подрывает доверие и лояльность к этой самой экономике.

Короче говоря, в пику тому, что представители правого крыла считают стимулирующие выплаты необходимыми для поддержания высоких уровней производительности страны, некоторые виды стимулов, используемые корпорациями, не просто увеличивают неравенство, но оказываются совершенно контрпродуктивными.

Правые не только недооценили расходы на неравенство и проигнорировали описанные нами преимущества в вопросах искоренения искажений рынка, искажений, которые они же и породили. Они также переоценили расходы на коррекцию показателей неравенства посредством прогрессивного налогообложения и недооценили преимущества расходов на общественные нужды.

В последней главе мы пронаблюдали, как президент Рейган, например, объявил, что, сделав налоговую систему менее прогрессивной, а именно ослабив налоговые ставки для верхушки, все смогут заработать больше денег, так как сбережения и объемы труда будут расти. Он оказался неправ: доходы от сбора налогов существенно упали. Меры, предпринятые президентом Бушем, лишь увеличили дефицит бюджета. Президент Клинтон увеличил налоговые ставки для верхушки – Америка испытала быстрый экономический рост, а показатели неравенства снизились. Конечно, правые были правы, утверждая, что если предельные налоговые ставки приближаются к ставке в 100 %, то стимулы будут значительно ослаблены, однако эти примеры показывают, что мы еще очень далеки от той точки, которая может вызвать беспокойство. Действительно, профессор Калифорнийского университета Эммануэль Саэз, Томас Пикетти из Парижской экономической школы и Стефани Станчева (Stefanie Stantcheva) с кафедры экономики МТИ признают, что эффекты от более высокого процента налога в условиях общественной необходимости уменьшения неравенства говорят о том, что для самых богатых людей налоговый процент должен составлять порядка 70 % – как это было до того, как Рейган начал свою кампанию по обогащению богатых[378].

Однако даже эти расчеты полностью не отражают, как мне видится, преимуществ от более прогрессивной системы налогообложения – по трем причинам. Во-первых, ранее мы заметили, что растущая степень справедливости (и чувства справедливости) повышает производительность, а бо́льшая часть показателей экономического анализа этот факт игнорирует.

Во-вторых, мера, в которой наша экономическая и политическая система несправедлива, подрывает степень доверия, необходимую для нормального функционирования общества. В следующей главе мы постараемся более подробно объяснить, каким образом неравенство и причины его возникновения в Соединенных Штатах подорвали доверие граждан, ослабив при этом экономическую и демократическую системы. Введение более прогрессивного налогообложения может вернуть веру в то, что наша система, помимо всего прочего, может быть справедливой: это создает огромные преимущества для всего общества, не исключая экономической сферы.

В-третьих, как мы замечали в предыдущей главе, отсутствие прогрессивной налоговой ставки (а именно низкие налоговые ставки для самых богатых, включая кандидата в президенты Митта Ромни) в качестве основания имеет особые условия налогового кодекса (низкие ставки налога на капитал или лазейки в корпоративном и индивидуальном налоге на доход)[379]. Эти процессы существенно искажают экономику, уменьшая производительность. Как мы уже говорили, одна из причин, по которой компании платят столь небольшие налоги, состоит в том, что их «иностранные» прибыли налогом не облагаются до тех пор, пока производство не будет перенесено на территорию США, поэтому положения налогового кодекса побуждают корпорации к зарубежным инвестициям больше, чем к инвестициям в Соединенные Штаты. Устранение этих налоговых положений увеличит прогрессивность и укрепит экономику США.

Более того, в той степени, в которой доходы верхушки зависят от ренты, и в той степени, в которой возможно планирование объемов этой ренты, мы можем рассчитывать на более прогрессивную налоговую систему без каких-либо отрицательных эффектов.

Урезание налоговых ставок для богатых повысило дефицит, и национальный долг приобрел качественно иной эффект: возникло давление, направленное на уменьшение государственных вложений в образование, развитие технологий и инфраструктуры. Представители правого крыла недооценили важность этих государственных инвестиций, которые не только дают серьезную отдачу, но и создают основу для инвестиций в высокодоходный частный сектор. Ранее я уже отмечал вклад, который внесли государственные инвестиции в развитие технологий и фундаментальных исследований (включая первый телеграфный аппарат, охвативший всю территорию Северной Америки в XIX веке, и изобретение сети Интернет и первых поисковых систем в XX веке). Недавние исследования показали, что годы, предшествовавшие Второй мировой войне, были временем подъема производительных сил, создавших фундамент для еще большего подъема в последующие годы. Среди его причин – правительственные инвестиции в создание транспортных путей (которые играли все большую роль в увеличении производительности железнодорожной системы)[380]. Подобные государственные расходы могут устойчиво финансироваться только за счет налогообложения, при этом учитывающего, что уровень неравенства требует хорошо продуманного прогрессивного налогообложения, менее искажающего действительность, чем налогообложение регрессивное. Директор корпорации не станет прикладывать меньше усилий к тому, чтобы компания работала хорошо, просто потому, что его чистый заработок составит $10 миллионов в год, а не, скажем, $12 миллионов. В любом случае, возможные потери в показателях общественно важных видов деятельности от налогообложения немногих (верхушки в 1 процент, которая вследствие высочайших показателей неравенства получает огромные прибыли) меркнут в сравнении с теми эффектами, которые подействуют на остальных, вынужденных платить больше при неизменном доходе[381].