В то утро солнце стояло как никогда низко на зимнем небе, не помогали ни очки, ни опущенный солнцезащитный козырек на автомобиле. Поля вокруг недавно вспахали, и черная земля сверкала, как тысяча зеркал, слепя глаза и затрудняя видимость.

Арне приготовил ржаную кашу на молоке с хорошей дозой сиропа. Эспрессо и круассаны – завтрак не в его стиле. И все же настоящим сюрпризом для меня стала не еда, а рассказ Арне.

Он заставил меня даже изменить планы и вместо Сканёра или Мальмё отправиться в место, где я уже когда-то бывал и откуда меня выгнали.

У Арне Йонссона не имелось ни компьютера, ни принтера, потому я записал все свои интервью на флешку и повез в отель «Мэстер Юхан» распечатать. Накануне я им звонил и обо всем договорился. Получив по два экземпляра каждого материала, я рассортировал бумаги в холле «Мэстера Юхана» и поехал в полицию.

Участок находился в здании на берегу так называемого Канала на улице Королевы. Даже на ресепшене царил невыносимо официальный дух, какой бывает в правительственных учреждениях или крупных библиотеках. Я стоял, погруженный в свои размышления, когда меня окликнул знакомый голос.

– Ты что, не узнаешь меня?

Я действительно не узнал Эву Монссон.

Мне никогда не нравились длинные волосы и пышные прически, но… В общем, Эва постриглась.

На ней были потертые голубые джинсы и расстегнутая светлая блуза поверх футболки с надписью «Джек Дэниел».

Не сказать, что новая прическа ей не шла, просто выглядела для меня слишком необычно. Все это время я представлял Эву другой.

– Прекрасно! – похвалил я.

– Тебе нравится?

– Мило, хотя и неожиданно.

Ее кабинет площадью около десяти квадратных метров расположился лестничным пролетом выше. На всем этаже витал стойкий запах кофе, поэтому я не удивился, когда насчитал на столе Эвы семь пустых или полупустых пластиковых чашек зеленого и белого цвета.

Я устроился в кресле для посетителей, а Эва заняла вращающийся стул возле офисного стола со встроенным телефоном, компьютером и кипами бумаг. Если ей и удалось навести порядок на своей голове, до кабинета очередь пока не дошла. На полках за спиной Эвы громоздились солидные тома, похожие на своды законов, и бесчисленные папки, видимо с материалами закрытых дел. Там же торчало несколько горшков с цветами, поливавшимися в последний раз в прошлом столетии.

Эва тряхнула остриженными под мальчика волосами: более короткими сзади, чем с боков, и с такой же длинной, как и раньше, челкой.

– Постараюсь не занять у тебя много времени, – начал я.

– Ничего, у нас скука смертная, – ответила Эва. – Слышал о расистах? Они угрожают евреям, а я должна днями напролет читать записи телефонных разговоров. – Она показала на бумажную пирамиду. – Как же надоели идиоты! Представляешь, как они ославили Мальмё? Даже Барак Обама нас осуждает.

Разговор получался официальным и натянутым. Возможно, потому, что мы с Эвой давно не общались. Но не исключено, что и женщина по имени Лена сыграла в этом свою роль. Разумеется, сексуальная ориентация Эвы – ее личное дело, но с лесбиянкой сложно сблизиться так, как я рассчитывал.

Итак, мой час пробил.

Я начал с убийства Юстины Каспршик в Мальмё и Ульрики Пальмгрен в Гётеборге. Я выложил на стол копии газетных вырезок, которые получил от Вернера Локстрёма из Ваггерюда, распечатки интервью с Малин Фрёсен из Карлскруны, Сесилии Джонсон из Новой Зеландии, Бодиль Нильссон из Мальмё, Марии Ханссон из Гётеборга, Бренды Фарр из Нью-Йорка и, наконец, Шеннон Шей и эскорт-девушки Лоне из Копенгагена. Имен девушек не называл, все источники информации оставались анонимными.

Эва Монссон не только сменила прическу, она купила новые очки – в темной оправе и с четырехугольными стеклами, какие носили в пятидесятые годы прошлого века. В них и просматривала газетные вырезки.

Я показал ей фотографию Герта-Инге Бергстрёма в «Даллас-Форт уорд ньюс», а также снимок, который сделал Эгон Берг после соревнований в Сёдерслэтте. Я прокрутил Эве запись радиопередачи о предприятиях в Южной Африке и дал вырезку из газеты «Ди Бюргер» о том, что случилось с Анли ван Яарсфельд, обратив ее внимание на дату: Бергстрём в то время находился в Капстадене.

Я вспомнил о пропавшей без вести Кате Пальм, которая училась в одном классе с Бергстрёмом, и ткнул пальцем в распечатку беседы с Агнетой Мелин и Эгоном Бергом в Андерслёве. Я не забыл о проколотых шинах, Йордис Янссон и загадочном крупном мужчине, которого соседка видела из окна. Я сказал, что не могу доказать намерения Бергстрёма, поскольку еще не встречался с Лизен Карлберг, владелицей галереи «Гусь» в Сканёре. Однако ее ассистентка Инес Йорнфальк разговаривала с неким рослым господином накануне того, как у Лизен прокололи шины. Он же подвез Лизен до авторемонтной мастерской в Хелльвикене после случившейся неприятности.

Под конец я повернул к Эве свой ноутбук и поставил восьмиминутный фильм, который демонстрировал Шеннон Шей и Бренде Фарр.

– Я убежден, что женщина на экране не кто иная, как Юстина Каспршик, и все больше убеждаюсь в том, что мужчина – известный, но предпочитающий держаться в тени бизнесмен Герт-Инге Бергстрём, – подытожил я и замер, откинувшись на спинку стула.

Эва Монссон долго не отвечала. Ей понадобилось около получаса, чтобы просмотреть все материалы.

Но и потом она молчала, оглядывая кипы бумаг на столе и пустые пластиковые чашки. Наконец сняла очки и встала.

Эва Монссон повернулась, взяла с полки увесистый том – полагаю, телефонный справочник города Мальмё, – обошла стол и плотнее прикрыла дверь. После этого подошла ко мне, размахнулась и с силой обрушила телефонный справочник мне на голову. Точнее, стукнула наотмашь, в правое ухо. Следующий удар пришелся в левое, потом по затылку.

– Чертов сыщик!

Эва Монссон положила справочник и оперлась руками о стол:

– Какого…

– Я только хотел…

Не дав мне договорить, Эва отвесила еще две оплеухи. Ухо горело.

– Ты что, полицейский? Думаешь, это игра?

– Нет, я так не думаю.

– Я-то вообразила, что мы работаем вместе, – продолжала она. – Что мы должны делиться информацией друг с другом. А ты за моей спиной решил поиграть в полицейского! – Она еще раз ударила меня телефонным справочником, прежде чем швырнуть его на пол. – Ты врал мне с самого начала!

Я мысленно возмутился: врать и не говорить всей правды далеко не одно и то же.

– С кем ты встречался в Мальмё, когда убили польку?

– Я забыл, как ее звали.

– Значит, с женщиной?

– Да, а что в этом удивительного? Мужчины и женщины иногда встречаются…

– Почему у тебя был гитарный футляр, если ты не играешь на гитаре?

– К убийству Юстины Каспршик это не имеет отношения.

Она фыркнула:

– А если я проверю твою электронную почту?

– Ноутбук перед тобой.

– В этом нет смысла искать. Или ты считаешь меня дурой? – Она покачала головой.

– Я ввязался в это не потому, что захотел поиграть в полицейского, – оправдывался я. – Сначала мне было любопытно, я думал сделать статью или даже несколько статей. Но со временем… дело захватило меня, и мне показалось, я смогу найти убийцу. Я до сих пор в этом уверен, тем не менее ты права: я не полицейский. Я не знаю, как это делается. И потом, ты ведь сама говорила, что у вас и без того полно проблем, есть расследования куда более актуальные, чем убийство Юстины Каспршик и Ульрики Пальмгрен. Собственно, это мой новый друг Арне Йонссон настоял на нашей с тобой встрече и разговоре.

Я не врал, но, как всегда, не говорил всей правды. Умолчал о том, что Бергстрём – а я уверен, это был он, – посылал мне письма по электронной почте, что он подложил в мой почтовый ящик в Сольвикене черно-белую фотографию, а потом прислал сережку, принадлежавшую Юханне Эклунд. Не признался я и в том, что сейчас мной двигало не столько любопытство, сколько желание остановить убийцу, в том числе и ради собственной безопасности.

Эва Монссон снова надела очки и погрузилась в бумаги.

– Уж не надеешься ли ты, что мы бросим все и побежим арестовывать Герта-Инге Бергстрёма?

– А что вам мешает это сделать? – удивился я.

Эва сняла очки и улыбнулась:

– К сожалению, не получится.

– Разве вы не можете вызвать его на допрос?

Она покачала головой:

– Не на основании того, что ты здесь наговорил. Все это не более чем ряд случайных совпадений.

Я не отвечал. Щека и ухо все еще горели.

– То есть вы отказываетесь остановить убийцу?

– Нет, но мы не можем хватать людей только потому, что некий Харри Свенссон вообразил себя вторым Коджаком.

– И девушку с бензозаправки, скорее всего, убил он. Не забывай об этом.

– Тебя это, похоже, тоже не слишком волнует, иначе давно бы рассказал мне все.

Она была права.

– Но у вас должна быть связь с Интерполом, – продолжал я. – Бергстрём наверняка действовал не только в Южной Африке. Может, где-нибудь еще пропадали женщины, как Катя Пальм, или кто-то порол розгами автостопщиц… Бергстрём, похоже, много путешествует.

– Лично я впервые о нем слышу.

– Я тоже ничего о нем не знал, пока не обратился к «Гуглу». И тут оказалось, что он владелец множества предприятий…

– Это не преступление.

– Но почему… Разве ты не видишь общей картины?

– Я вызову тебя на допрос, если не угомонишься.

– Ты меня подозреваешь? – Я подвинулся к столу и принялся собирать свои бумаги. – Думаю, тебе они больше не нужны.

– Нет, оставь.

– О’кей.

– И фильм. Или у тебя на него эксклюзивное право?

– Пришлю его тебе на мобильный.

Она кивнула. Я вяло улыбнулся:

– Знаешь я читал, что полицейские прикладывают телефонный справочник к лицу допрашиваемого, а затем уже бьют, чтобы не оставлять следов. Но твой метод…

– Оставь свои дурацкие шутки, – перебила меня Эва. – Ты можешь быть милым и остроумным, но это не мешает тебе врать.

– Что ты собираешься делать?

– Понятия не имею.

– Будешь держать меня в курсе?

– Я ничего не решила.

– Хорошо… Прости, я вел себя как идиот.

– Можно сказать и так.

– Я сам позвоню тебе, если ты не против.

Эва скривилась, а потом поднялась и проводила меня до выхода.

– Что у нее было на голове? – спросила она.

– У кого? – не понял я.

– У польки.

Она улыбнулась, а я пожал плечами.

Вне сомнения, это был сигнал к примирению.

Я почему-то не сомневался, что Лизен Карлберг закажет салат. Однако в ресторане в Сканёре, где мы встретились, она попросила стейк с луком. Я так растерялся, что заказал себе тыквенный суп. Надо сказать, я терпеть не могу супы, если они не французские и не прибыли последним самолетом из Марселя. И уж тем более ненавижу тыкву.

Когда официантка поставила перед нами по бокалу лимонной воды со льдом, Лизен Карлберг внимательно посмотрела на меня.

– Не хочу показаться бестактной, – заговорила она, – но вы всегда так выглядите? Такое впечатление, что у вас свинка.

– Был у стоматолога, – ответил я. – Воспаление корневого канала. Мне положили обезболивающее.

– Разве вы лечите зубы не в Стокгольме?

– Это было срочно.

Она кивнула, будто удовлетворившись моим объяснением.

День выдался хмурый. Выглянувшее солнце зашло за тучи. Поэтому мы сидели в уютном внутреннем зале с высокими свечами на столах.

Мы встретились с Лизен в галерее «Гусь», и она предложила пообедать в ресторане «Йестес». Похоже, она была здесь постоянным посетителем, потому что знала весь персонал, а официантку назвала по имени, Перниллой.

То, что я успел прочитать о Лизен, оказалось правдой: образованная и воспитанная девушка из богатой семьи. При этом я не заметил ни высокомерия, ни надменности. Она была длинноногой, как фотомодель, но не такой тощей. Пышные светлые волосы коротко острижены. Узкие коричневые брюки заправлены в более светлые сапожки. Ослепительно-белая блуза и зеленый жилет удачно диссонировали с красным жакетом. Лизен чем-то напомнила мне американскую актрису Гвинет Пэлтроу – никогда не знал, как правильно произносится ее имя.

Тыквенный суп оказался совсем не плох, но когда я увидел, с каким аппетитом Лизен поедает говяжий стейк и картошку с жареным луком, чуть не предложил ей поменяться тарелками.

Мы немного поговорили об искусстве, которое продается, и я высказал мысль, что назвать его искусством можно лишь с известной долей условности.

– Как посмотреть, – заметила Лизен. – То, что для одного искусство, другому может показаться бессмыслицей. Вас, насколько я поняла, Рауль Шекль не впечатлил?

– Меня впечатлили цены. А такие картины, мне кажется, я бы смог намалевать и сам.

– Однако не намалевали. Если мне предлагают девяносто пять тысяч за черное полотно, с какой стати мне отказываться?

Я согласился.

– У вас, наверное, много картин в доме?

– Совсем нет, – возразила Лизен.

– Но такого не бывает. А фотографии, газетные вырезки?

– Да… Боксеры и все связанное с боксом.

– Это тоже искусство, – философски заметил я.

Лизен позвала официантку:

– Мы хотим кофе, Пернилла.

Когда Пернилла принесла кофе, Лизен перевела разговор в другое русло:

– Вам, я слышала, тоже порезали шины?

– Да, но есть еще кое-что.

На этот раз я сумел изложить свою длинную историю быстро и доходчиво, поскольку лишь час назад рассказывал ее инспектору Эве Монссон. Тем не менее, прежде чем я замолчал, мы дважды успели наполнить чашки.

Лизен, казалось, не верила ни одному моему слову, а когда я под конец выложил на стол фотографии Герта-Инге Бергстрёма, у нее вытянулось лицо.

– Вы узнаете этого мужчину? – спросил я, хотя это было излишне.

Глаза Лизен Карлберг наполнились слезами.

– Что… что за бред… – прошептала она. – Он был таким…

– Каким? – не выдержал я.

– Любезным, приветливым, предупредительным.

Я кивнул:

– Не знаю, что Бергстрём против вас имеет, но думаю, он планировал поступить с вами, как с предыдущими жертвами. А уж почему именно вы и как он на вас вышел… Виделись с ним раньше? – (Лизен Карлберг покачала головой.) – Но ваша ассистентка утверждает, что Бергстрём заходил в галерею и спрашивал вас накануне того, как вам прокололи шины.

Лизен кивнула:

– Да, она говорила, но я никогда не встречалась с мужчиной, который отвез меня в Хелльвикен.

– Что же его заставило переменить намерения, как вы полагаете? – (Она пожала плечами.) – Вспомните, о чем вы разговаривали.

– Ничего особенного, – ответила Лизен, – о шинах, картинах, погоде… Тогда у нас выставлялся Рагнар Глад.

Я достал мобильник и наушники и поставил ей фильм.

Досмотрев последние кадры, Лизен залилась слезами. Она взяла салфетку, которая лежала у нее на коленях, и промокнула глаза.

– Не знаю, на каком языке они разговаривают, но голос точно его.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Я взял телефон и разложил на столе другие снимки и газетные вырезки.

– А почему вы этим занимаетесь? – поинтересовалась Лизен, и я поморщился. – Я имею в виду, почему вы, а не полиция? Разве они не могут его арестовать?

– У них других дел по горло, – буркнул я. – Слышали о проблеме расизма? А есть еще нелегалы и юдофобы… Но это в Мальмё. Как продвигается расследование в Гётеборге, я, честно говоря, не в курсе. Но и у них, видимо, есть более актуальные преступления. И потом, это было давно…

– Давно? – удивилась Лизен. – А случай в Южной Африке? А убитая девушка с бензозаправки? Разве это произошло давно? И ведь может повториться. Что, если он уже сейчас идет по следам какой-нибудь женщины?

Когда Пернилла принесла счет, фотографии Герта-Инге Бергстрёма еще лежали возле чашки Лизен.

– Такое лицо не забудешь, – покачала головой официантка.

– Что вы имеете в виду? – насторожился я. – Он был… – я замялся, подбирая нужное слово, – вам неприятен? Что-нибудь сказал или сделал?

– Нет-нет, – замотала головой Пернилла. – Я получила от него пятьдесят пять крон на чай. Обед стоил девяносто пять, он округлил до сотни. Но вместе с сотенной бумажкой дал еще пятьдесят крон. Вид у него, конечно, странный, но со мной он был очень мил. Он, наверное, бывал у вас в галерее, Лизен?

– Почему вы так решили? – удивилась Лизен.

– У него на столе лежали брошюры галереи «Гусь». Вы тогда, кажется, уезжали в Нью-Йорк.

Мы с Лизен вернулись в галерею и проговорили еще час. Провожая меня до машины, она вздохнула:

– А я его обнимала.

– Кого?

– Бергстрёма.

– И?..

– Он был такой горячий… будто плавился и…

– И?..

– Мне показалось, что это первые объятия в его жизни.

Я подъехал к зданию, принадлежавшему когда-то управляющему сахарным заводом в Хёкёпинге, и направился по аллее к главному корпусу. Дорога резко забирала вправо, проехав по ней полсотни метров, я поставил машину на узкой лесной тропинке. В прошлый мой приезд над головой шумели зеленые кроны, а теперь с деревьев – я так и не понял, как они называются, – облетели все листья, острые черные ветки торчали на фоне серого неба, и даже самая богатая коммуна в Швеции ничего не могла с этим поделать.

Я хотел обойти здание сзади, через лес. Я помнил террасу, на которой сидели мужчина и женщина, а также открытую балконную дверь в квартире Йоте Сандстедта. Я рассчитывал, что хотя бы одна дверь – в комнату Йоте или та, что на террасе, – не заперта и сейчас, несмотря на завывающий ветер. Пройти через ресепшен вряд ли получится, особенно если дежурила медсестра в строгом костюме.

Но я не догадался подготовиться к прогулке по лесу. Не захватил с собой даже резиновых сапог. У Арне в «вольво-дуэтте» небось лежит парочка.

Я чувствовал, что взял верное направление, но, стоило свернуть с тропинки, под ногами захлюпала болотистая жижа, едва не лишив меня ботинка. Я брел по лесу двадцать минут, прежде чем выйти к больничному корпусу, что стоял на открытой площадке. Оставалось надеяться, что старики не разглядят меня из окон слабыми глазами. Впрочем, все они, скорее всего, уже спали, а Йоте Сандстедт смотрел телевизор.

Я продвигался по темному лесу, проклиная себя за то, что не подумал о фонарике. Арне Йонссон наверняка позаботился бы и об этом.

Я приблизился к террасе и затопал ногами, стряхивая грязь. Потом подошел к балконной двери, но она оказалась заперта. Тогда я направился к торцовой стороне, куда, по моим расчетам, выходила дверь Йоте.

Уже издали увидел, что она приоткрыта. Я заглянул в комнату. Йоте Сандстедт спал все на том же стуле с резиновыми набойками на ножках. Телевизор работал. Я вытащил авторучку, сдернул дверную цепочку и осторожно вошел.

Йоте храпел.

По телевизору мужчина и женщина рассказывали о моде. Ведущая походила на постаревшую модель.

На этот раз Йоте Сандстедт не показался мне таким властным: из левого уголка его рта стекала струйка слюны.

Я придвинул себе стул и зажал нос старика указательным и большим пальцем правой руки. Понадобилась пара минут, чтобы Йоте запыхтел и пустил слюни. Его широко раскрытые глаза испуганно забегали, он пробормотал: «Какого черта!» – и попробовал встать.

Я тут же усадил его на место, с силой надавив на грудь.

– Привет, Йоте. Какими судьбами?

– Какого черта… Я не знаю… Какого черта… – пыхтел он.

– Странно, что ты меня не помнишь. Мне казалось, в прошлый раз я произвел на тебя неизгладимое впечатление.

– Я впервые тебя вижу, – отозвался Йоте.

– В прошлый раз ты говорил то же самое. Газетчик!

Беспокойство в его глазах сменилось злобой. Йоте еще раз попытался приподняться. Я грубо толкнул его, раздался глухой стук.

– А Арне Йонссона ты тоже вспомнил? – спросил я.

– Толстяк?

– Крепкий парень, – поправил я.

– Тебе лучше уйти.

– Я так не думаю. Арне Йонссон не просто крепок телом, у него еще очень неплохо работают мозги. В прошлый раз ты говорил, что он часто совал нос в дела, которые его не касаются. Помнишь, Йоте?

– Да…

– Он до сих пор этим занимается.

– Я позвоню Биргит.

– Ты не дотянешься до кнопки, Йоте.

Старик отчаянно трепыхался, но я все крепче прижимал его к спинке стула.

– А помнишь Бодиль Нильссон, Йоте? Ты говорил, она получила по заслугам. Так вот, знаешь, что я обо всем этом думаю?

Старик запыхтел и отвернулся к окну.

– Ты ведь и не пытался найти виновного, Йоте, – продолжал я. – Потому что и так знал, кто он.

– Черт, что тебе от меня нужно? Исчезни…

– От Арне Йонссона трудно что-либо спрятать, но еще у него отменный нюх на то, чего нет. Так вот, ни рапорта, ни бумаг по делу Бодиль Нильссон никогда не существовало в природе. Тебе это не кажется странным? А знаешь, чего он еще не нашел? Ты знаком с неким Гертом-Инге Бергстрёмом, у него еще была пьяница-мать, которая свалилась с лестницы? Об этом известно всем, почему же Арне не нашел никакого рапорта? Это ведь ты расследовал дело?

Йоте напрягся, словно для последнего, решающего толчка, и открыл рот, который я тут же зажал ладонью.

– Но Арне продолжил копать. Благодаря одному приятелю он получил доступ к старым приходским книгам. И знаешь, что обнаружил?

Йоте по-прежнему смотрел в сторону.

– Нет? – допытывался я, чувствуя, как под моими руками напряглись его мышцы. – Что ты отец Герта-Инге Бергстрёма. Как это получилось, Йоте? Ты был в числе клиентов его матери?

Йоте что-то промычал, и я убрал ладонь с его рта.

– Я ему не отец, – выдохнул он.

Старик сжался в комок и дрожал от напряжения. Он не отрывал взгляда от телевизора, но вряд ли воспринимал, что происходит на экране.

– Но так там написано, – настаивал я.

– Это неправда, – прошептал Йоте.

Он сжал челюсти и снова отвернулся к окну. В уголке правого глаза блестела скупая слеза – неудивительно, что слезные железы Йоте Сандстедта атрофировались.

Такие люди не плачут.

Между тем я вошел в азарт. В одном фильме я видел, как мучитель заставил истязуемого говорить, схватив его за мошонку. Я оглядел Йоте Сандстедта. Ничего похожего на мошонку в его штанах не просматривалось. Старик едва не закричал, когда я запустил ладонь туда, где она должна быть, поэтому я быстро вытащил руку и снова зажал ему рот.

– Говори! – велел я.

Йоте кивнул, и я снова убрал ладонь с его губ.

Старик театрально вздохнул:

– Вы ничего не понимаете. Тогда были совсем другие времена.

– То есть ты мог вытворять что заблагорассудится?

– Нет, но я сделал то, что посчитал правильным.

– И обошел закон, это хочешь сказать?

– Сейчас тебе легко говорить. Знал бы ты, каково нам тогда приходилось.

– Что ж, я готов выслушать.

– Ты не жил в то время.

– Давай по делу, а?

– Вы, молодежь, такие нетерпеливые. Но… Айне приходилось несладко.

– Айне?

– Его матери. Ей было семнадцать, когда она родила мальчика. А в одиннадцать Эверт впервые ее взял.

– Что еще за Эверт?

– Ее отец.

Должно быть, вид у меня в эту минуту был действительно идиотский. Старик улыбался, наслаждаясь моей реакцией.

– Не ожидал, да?

– То есть этот Эверт…

– И отец, и дед Герта-Инге одновременно.

На экране беззвучно плакал мальчишка в ярком полосатом костюме и с торчащими в разные стороны волосами. Создавалось впечатление, что, рыдая, он сорвал себе голос.

– Айна была красавицей и любила праздники. Я был частым гостем в ее доме и не стыжусь того, что частенько ложился с ней в постель. Секс нравился Айне не меньше, чем выпивка. – Йоте Сандстедт разговорился. Больше мне не нужно было его подгонять. – Эверт устроил так, что в церковных книгах стояло «отец неизвестен», но Айне это не нравилось. Не то чтобы она очень любила малыша, однако считала, что у ребенка должен быть отец. В общем, мне пришлось кое на кого нажать, чтобы отцом записали меня.

– Великодушно, – похвалил я.

– После Айна больше не требовала от меня ни денег, ни подарков.

– А люди что, неужели молчали?

– Айна вбила в голову сыну то, что хотела. Она все еще надеялась создать настоящую семью, но так и не смогла заставить себя жить с одним мужчиной. В конце концов ее муж не выдержал. Он был официантом. В «Грипсхольме», если я правильно помню, а потом уехал в Америку. Больше о нем ничего не слышали. Мне кажется, он любил мальчика.

– Но об этом человеке вообще ничего нет в бумагах, – удивился я.

– И кому от этого плохо?

– Мальчику, Герту-Инге.

– Все шло своим чередом, пока ты не вмешался. Чего ради? – недоумевал Йоте.

– Правды.

Старик вздохнул:

– Кому она нужна?

– Разве ты не знаешь, чем сейчас занимается Герт-Инге?

– Он много работает, – ответил старик. – Больше, чем другие, поэтому устроил свою жизнь лучше многих.

– И развлекается тем, что бьет розгами женщин, ты в курсе?

– Теперь да.

– Неужели у тебя раньше не возникало подозрений? Помнишь, мы говорили о Бодиль Нильссон? – (Йоте молчал.) – Тебе не приходило в голову, что это сделал Герт-Инге?

Он вздохнул и снова посмотрел в окно. Снаружи совсем стемнело. Передача о моде закончилась, и теперь на экране распинался повар в белом колпаке.

– Даже если и так, – услышал я голос Йоте. – Это хулиганская выходка, не более. Он не мог найти подход к девушкам…

– …и стал отлавливать их по округе и пороть розгами, – закончил я его мысль.

– Но ведь от этого никто не умер?

– И поэтому ты наплевал на расследование.

– Здесь нечего было расследовать.

– И потом, – продолжал я, не обращая внимания на его оправдания, – ты ошибаешься, если считаешь, что никто не умер. Убиты по крайней мере три женщины, а может, и больше.

– Но этого я действительно не знал.

– И сдается мне, твой «мальчик» имеет к этому самое непосредственное отношение.

Йоте Сандстедт впервые посмотрел мне в глаза. Он молчал.

– Я не прощаюсь. – Я поднялся со стула. – Возможно, в следующий раз тебе предстоит беседовать с инспектором криминальной полиции Эвой Монссон. А до ресепшена и сам доковыляешь, если понадобится.

С этими словами я схватил шнур и выдернул звонок для вызова персонала.

Оставив Йоте наедине с кричащим телевизором, я вышел во двор и по аллее направился к своей машине. Было совсем темно, и я никого не видел. И надеялся, что никто не видит меня.

Дома Арне готовил мешанину из остатков недоеденных в обед колбасок, лукового соуса и картофельного пюре. Я рассказал ему, как провел день, не упомянув лишь о расправе, которую учинила мне Эва в полицейском участке. Если Арне и впечатлил мой монолог, виду он не подал.

– Здесь всегда творилось черт знает что, – подытожил старик, убирая посуду.

Потом настал черед кофе и коньяка, и настроение Арне поднялось.