III

В конце сентября Нью-Йорк радовал чудесными вечерами.

Теплый, ласковый ветерок разносил аппетитные запахи из раскрытых окон и дверей многочисленных баров и закусочных. Здесь я обрел покой, в котором так нуждался после разлуки с Бодиль Нильссон, убийства Юханны Эклунд и того ужасного дня, когда получил пакет с ее сережкой.

Я сразу узнал череп. Я заметил его еще на автозаправке в Сведале. Смерть – привычная тема молодежных аксессуаров, такие штучки нередко приводили меня в восторг. Однако не помню, чтобы я говорил об этом Юханне.

Серьга принадлежала ей, я понял это, стоило цепочке выскользнуть из конверта. И что мне с ней делать?

Сохранить на память? Такой сувенир показался мне слишком зловещим.

Отослать Эве Монссон? Но как я объясню, почему убийца прислал сережку именно мне?

Оставалось выбросить.

Минуту спустя я стоял на улице возле мусорного бака с надписью «Биг баг», какие часто встречаются на стокгольмских тротуарах.

Я протянул руку, чтобы выбросить серьгу, но испугался: вдруг кто-нибудь заметит, вытащит «черепок» и подарит его, скажем, подружке. После этого мне останется лишь дождаться звонка от Эвы Монссон, которая, увидев на ком-нибудь сережку, наведет справки и захочет узнать, с какой стати я вышвырнул в мусорный бак столь важную улику.

Я прошел еще немного и скормил сережку канализационному колодцу.

У меня редко возникала необходимость ездить в Нью-Йорк, но сейчас было бы кстати освежить кое-какие связи в тамошнем мире БДСМ. Я надеялся, что у нас с «экзекутором» обнаружатся общие знакомые.

Именно это привело меня в бар «Джей-Джи мелон», что находился на Третьей авеню, неподалеку от ее пересечения с Семьдесят четвертой улицей, на встречу с Харриет Тэтчер. Я знал Харриет с тех пор, как она, совсем молодой певицей, приехала в Голливуд из техасского Сан-Анджело в составе кантри-панк-группы «Fucking Horses».

Тогда ее звали Сара Ли Перкинс, и она, как и коллектив в целом, тут же с головой ушла в работу. Однако одного энтузиазма для успеха оказалось мало. И когда концерты, случавшиеся все реже, прекратились вообще, а двое участников группы решили, что героин веселее музыки, Сара взяла псевдоним Типпи Темптейшн и открыла БДСМ-салон на бульваре Сан-Висенте в Западном Голливуде. Аренда помещения обходилась недешево, однако и оставалось достаточно. Поэтому в Сан-Анджело Сара не вернулась даже после того, как особняк, где располагалось заведение, снесли, освобождая место для нового торгового центра.

Одно время она считалась «свитч» – попеременно становилась то доминантом, то сабмиссивом. Однако потом кто-то решил, что роль доминанта подходит ей больше. Псевдоним Харриет Тэтчер был ее гениальным изобретением, отсылающим сразу к двум знаковым фигурам: Харриет Марвуд – героине скандального романа Джеймса Дженнингса – и «железной леди» Маргарет Тэтчер. Я видел фотографии Харриет Тэтчер в Интернете. Эта дама в узкой юбке, с горящими глазами и с тугим узлом белых волос на затылке, сжимающая в кулаке трость или массажную щетку для волос, способна ввергнуть в состояние благоговейного трепета не только неопытного школяра.

Харриет жила на Семнадцатой улице, неподалеку от ее пересечения с Шестой авеню. В мансардном помещении, которое она занимала, была комната с хорошей звукоизоляцией и лакированным деревянным полом, как в гимнастическом зале. Там Харриет работала. В комнате стояли скамьи, на которых она порола клиентов, и разные приспособления с цепями. У Харриет была страничка в Сети, однако новых людей она пускала сюда крайне редко.

Один тип появлялся у Харриет четыре раза в год и платил ей четыре тысячи пятьсот долларов за сеанс. За час работы с ним Харриет зарабатывала, как шведская медсестра за месяц, притом что и аренда мансарды, и реквизит стоили немало.

– Он директор банка, из Бостона, – рассказывала она. – Женат, есть дети, если не врет. Сценарий изобрел сам. Я кричу на него, он раздевается. Потом – четыре-пять ударов, не больше. Легкие деньги. Он сам за собой подтирает. Надевает миленький желтый передничек, берет тряпку и становится на колени.

В Нью-Йорке я обычно останавливался у Харриет. Сам не понимаю, что нас связывало. Мы вспоминали ее кантри-прошлое. Харриет была мила и остроумна, но БДСМ она интересовалась лишь постольку, поскольку зарабатывала им на жизнь. В этом – наше главное отличие. Я никогда не смотрел на БДСМ как на работу.

После очередного сеанса Харриет переоделась, преобразившись до неузнаваемости. Она распустила волнистые волосы, платье нежного горчичного оттенка в голубой цветочек сидело на ней великолепно. Цвет помады гармонировал с красным пояском, на плечи была наброшена легкая светлая кофта. Харриет походила на девочку-подростка. Верилось с трудом, что эта женщина заставляет взрослых мужчин скулить и ползать перед ней на коленях.

Она пила «Космополитен». Я заказал мартини и «Хайнекен».

Из ящичка рядом с туалетной дверью доносилась песня «Роллинг стоунз», развешенные по стенам картинки с изображениями арбузов придавали залу уютный вид. Мы взяли чили и чизбургеры. Харриет добавила в тарелку каплю табаско и посмотрела на меня:

– Помнишь то место на Третьей авеню?

– Я помню много мест на Третьей авеню, – заметил я. – Какое ты имеешь в виду?

– Между Семнадцатой и Восемнадцатой улицей, – уточнила она. – Входишь – и начинается лестница. Там еще джаз-клуб, не помню, как называется. Из-под пола доносится музыка.

Я кивнул барменше с короткими белыми волосами, чтобы она принесла еще выпить. В прошлый раз, помнится, она была брюнеткой. На вид дама старше меня.

– Они звонили мне много раз, я отказывалась, – продолжала Харриет. – Во-первых, потому, что привыкла получать деньги вперед, во-вторых, они мне не нравятся. У них ужасно грязно, не то что в Лос-Анджелесе. Поэтому я и открыла свое дело…

– Не понимаю, о чем ты, – перебил я.

– Джаз-клуб называется «Fat Tuesday’s», я вспомнила. Они как-то связаны с Новым Орлеаном. Несколько лет назад у них появился странный клиент, который приходит с собственной тростью.

В памяти всплыл мой гитарный футляр. С некоторых пор я с ним расстался – слишком много вопросов вызывал он у окружающих.

– Он был из Швеции, – прервала мои размышления Харриет.

– Что? – Я прекратил жевать и уставился на нее.

Она кивнула:

– Точно. Лично я никогда не встречалась с ним, но они его побаивались. В нашем деле ведь… всегда стараешься, чтобы и клиент получил свое, и… чтобы все прошло как можно безболезненнее. Волей-неволей со временем становишься хорошей актрисой. Но этот не играл. Хотел, чтобы все было по-настоящему. Обычно придумывают кодовое слово, его нужно сказать, когда становится больно. Этот ставил условие: никаких кодовых слов. Он платил за это, и, надо сказать, неплохо.

Барменша поставила передо мной новую бутылку и налила в бокал мартини.

– Наклонитесь к нему, – посоветовала она. – Если попробуете поднять, расплескаете.

Я послушался. Иногда и со мной такое бывает.

– Большинство играло, – продолжала Харриет. – Одни изображали послушных школяров, другие строгих директрис. Но шведу это было неинтересно. Он хотел пороть, причинять боль. Владелец заведения – я никогда его не любила – приводил ему одну и ту же девушку. Только она и могла с ним ладить… Сейчас вспомню, как ее зовут…

– А ты уверена, что говоришь о моем «экзекуторе»?

– Разве таких много? – усмехнулась Харриет.

– И он точно из Швеции?

– Абсолютно. Он живая легенда.

Мы проехали на метро до Двадцать третьей улицы, дальше шли пешком. В доме Харриет когда-то находилась швейная фабрика. Кроме зала с хорошей звукоизоляцией, в квартире имелась открытая кухня, спальня и просторная гостиная с арочными окнами.

Меблировка была скромная. Харриет практиковала дзен и не хотела загромождать помещение лишними вещами. Репродукция картины Энди Уорхола на стене, маленький винный шкафчик на кухне. В спальне ничего, кроме кровати и ночного столика. Как-то я подарил Харриет афишу фильма «Секретарша», где Мэгги Джилленхол ползала по полу с набитым бумагой ртом. Харриет пришпилила ее кнопками, даже не вставив в рамку.

Харриет сварила нам по чашке кофе, мне налила кальвадоса, себе достала из холодильника самокрутку с травкой.

– Придешь завтра на праздник? – спросила она.

Праздники Харриет пользовались популярностью. На них встречались единомышленники со всех концов США, чтобы пить, общаться и стегать друг друга. Если только «общаться» и «стегать» не одно и то же в представлении людей этого круга.

– Не знаю, я сам по себе, – уклонился я.

Харриет замолчала, задумалась.

– А я его понимаю. – Она захватила пинцетом то, что осталось от самокрутки, для последней затяжки.

– Кого? – не понял я.

– Шведа. Я тоже приходила бы туда только со своей тростью. Их инструменты никуда не годятся.

Роджера Топмсона я считал своим ментором и учителем, хотя одно время он платил мне за истории, которые я сочинял для его газеты «Секс».

Не так давно он заимел пермобиль.

Что ж, заимел и заимел. В США просто так ничего никому не дают, но медицинской страховки Роджера Томпсона на пермобиль хватило, когда в результате осложнений ему, диабетику, ампутировали левую ногу.

Внешне Роджер нисколько не походил на диабетика, и это лишний раз подтверждало, что с некоторых пор «сахарная» болезнь косила всех без разбора. Высокий и сухопарый, Роджер являл собой тип чистопородного английского джентльмена. В восемьдесят лет он был полон жизни, как никто. Он предстал передо мной на своем пермобиле в классическом фетровом хомбурге, темно-синем жакете с золотыми пуговицами и серых брюках, из-под которых виднелись белые носки и лоферы с кисточками. Роджер носил пышные усы. Широкая щель между передними зубами придавала ему сходство с актером Терри-Томасом, это отмечали все, кто еще помнил старого английского комика.

Жена Роджера умерла пятнадцать лет назад, и он остался один в квартире возле Центрального парка на Пятой авеню. Там мы и прогуливались, привлекая внимание публики, толпящейся у подножия величественной лестницы Метрополитен-музея.

– Вот как надо ездить, Харри! – кричал Роджер, управляясь с рулем трехколесного «мини-кроссера», который действительно мчал на удивление быстро.

– Hold on to your hats! – кричал он туристам, хотя шляпа имелась лишь у него.

Я едва за ним поспевал, держась за подлокотник его машины.

Мы въехали на холм возле паркового озера.

– Ловко, – похвалил я и плюхнулся на скамью.

Кто-то играл с дистанционно управляемой яхтой. Темнокожие бонны выгуливали детей из богатого Верхнего Манхэттена.

Я знал этот парк задолго до того, как он стал «американским тиволи» для фермеров из Бруакюллы – тех, что прогуливались сейчас по Таймс-сквер в шортах, кроксах, с рюкзаками и в кепках со шведским флагом. В те времена появляться здесь было небезопасно. Зато витало ощущение реальности, ныне утраченное, – чувство того, что anything goes, что-то происходит. Когда у меня закончились деньги, я обратился к Роджеру. Он работал редактором бесплатной газеты «Секс», где размещали рекламу бордели, эскорт-девушки и БДСМ-салоны. Статей печаталось не так много, но они оплачивались.

Уж на что я считал себя мастером порнобеллетристики, но до уровня Роджера Томпсона мне было далеко. Сейчас «книжные ящики» на Сорок второй улице ликвидировали, потому что желающих – или умеющих? – читать осталось не много. Однако Роджер по-прежнему преподавал литературу в Колумбийском университете – именно так он и попал в Нью-Йорк – и писал короткую прозу на известную тему. И в свои восемьдесят мог изобразить наказание тростью с присущей только ему страстью и изяществом, даже если речь шла о наказании секретарши, допустившей ошибку в важном деловом письме.

Я уже давно не покупаю такие книги, но в Швеции часто скучал по Роджеру Томпсону. При этом оставался одним из тех, кому Роджер время от времени посылал свои шедевры. Я принадлежал к его избранному кругу, насчитывавшему шестьдесят четыре человека по всему миру.

Свои рассказы Роджер печатал на желтоватой разлинованной бумаге формата А4, пользуясь старой пишущей машинкой, по ее клавишам бил так же сильно, как и Арне Йонссон. Действие его произведений разворачивалось в сороковые – пятидесятые, самое позднее шестидесятые годы. Именно в этом времени Роджер нашел женский идеал, современные дамы его не интересовали.

Думаю, как писатель он надолго опередил свою эпоху, предупредив, в частности, многие идеи романа «Пятьдесят оттенков серого».

У меня в кармане зашевелился мобильник.

– Ее зовут Бренда Фарр! Фарр! – закричала в трубку Харриет Тэтчер. – Не знаю только, псевдоним это или настоящее имя.

– Ту самую…

– …которая обслуживала шведа. Здоровенного буйвола, по их словам.

– И где эта Бренда сейчас?

– Без понятия. Ищи ее в «Уголке Джимми», это бар на Сорок четвертой улице. Обычно она сидит там у входа слева. Каждый вечер, как мне сказали.

Стоило мне завершить разговор с Харриет, как подал голос Роджер:

– Обратись к своей знакомой из полиции. Сам ты ничего не раскроешь – так бывает только в книжках.

Я успел посвятить Роджера в свои дела и даже не лгал, пусть и не открыл ему всей правды.

– А ты сам никогда не заходил слишком далеко? Нет, я не имею в виду убийство, но… – Я замолчал, оборвав фразу на полуслове.

На мгновение Роджер задумался.

– Разве в фантазиях, но это совсем другое, – ответил он. – Одно дело – заниматься вымышленными извращенцами и совсем другое – иметь с ними дело в действительности.

– Что его заводит? – недоумевал я.

– Не знаю, – пожал плечами Роджер. – Думаю, секс здесь ни при чем. Скорее всего, бедняга болен.

– И это говоришь ты?

Роджер расхохотался:

– Так что, у нее дома действительно оказался пожарный шлем?

Я кивнул.

– Если секс ни при чем, с какой стати ему было связываться с женщиной, которая хранит в квартире пожарный шлем? – возразил я.

– Вероятно, между ними было соглашение, – предположил Роджер. – Но потом он отступил от него и поступил так, как ему хотелось.

– Да, но зачем убивать? Ее, девушку из Польши и Юханну с бензозаправки? Раньше он такого не делал.

– Не знаю. Пусть твоя знакомая из полиции этим занимается, заодно и поищет, не пропадали ли другие женщины на ее участке.

Это была хорошая идея. Я удивился, как она не пришла мне в голову.

– По словам Харриет, он бывал в Нью-Йорке, но здесь его недолюбливают.

– Если, конечно, это он.

– Я убеждаюсь в том все больше. У меня странное ощущение, будто он связан со мной, словно есть что-то внутри меня, до чего я не могу докопаться.

Роджер спросил, смотрел ли я датский сериал «Правительство», и, когда я кивнул, поинтересовался, помню ли я сцену, где актриса Биргитте Йорг Соренсен вылезает из постели, на мгновение демонстрируя зрителям голый зад. Он всегда подмечал подобные моменты.

– Тебе восемьдесят, – засмеялся я. – Твое дело сидеть на скамейке и кормить голубей.

Роджер расхохотался так, что несколько любопытных голубей, разгуливавших со склоненной набок головкой, вспорхнули и испуганно захлопали крыльями.

Вечером мы подъехали к безликому шестиэтажному зданию неподалеку от тоннеля Холланда в юго-западной части Манхэттена. Из уважения к Роджеру Томпсону и его пермобилю нас пропустили в начало очереди. День выдался теплый, хотя со стороны Гудзона дул сильный ветер, вырывал из рук собравшихся газеты и пластиковые кофейные чашки.

Харриет удалось продать сто сорок три билета по сотне долларов каждый, так что БДСМ-вечер стал сенсацией, не успев начаться.

По пандусу для инвалидов Роджер направил свой пермобиль, или «мини-кроссер», если вам так угодно, в темное подвальное помещение, принадлежавшее солидному БДСМ-клубу. Обстановка – странная мебель непонятного предназначения, высокие стеариновые свечи, стенные украшения, каких не встретишь в обычном доме, – вполне соответствовала профилю заведения. Остальную часть здания занимали офисы и художественные галереи. В гардеробе гостям раздавали беджики со словами «dom» или «sub».

Я, как и Роджер, выбрал «dom» и прикрепил ламинированную табличку на лацкан пиджака. Сдать в гардероб головные уборы мы отказались: мужчина в шляпе внушает больше уважения.

Роджер получил от Харриет по четыре винных и пивных билета. В холодильнике за барной стойкой громоздились бутылки с «Хайнекеном», на полу стояли галлоны с красным и белым вином. Роджер попросил красного, и девушка, чье тело было словно обтянуто черным нейлоновым чулком, протянула ему пластиковый стаканчик. Пригубив, мой приятель скорчил такую гримасу, что я заказал себе пива.

Зал быстро заполнялся. Большинство гостей знали друг друга, другие же испуганно жались к стенам. Мужчин было больше. И на удивление много пожилых. Принято считать, что все связанное с сексом – привилегия молодежи.

Роджер разъезжал между гостями с загадочной улыбкой на лице. Харриет шествовала как королева: в обтягивающем костюме, с пристегнутой к поясу плеткой. В руке она сжимала блестящую трость. На ее беджике гордо красовалось «dom», как будто кто-то в этом сомневался.

Мужчина за шестьдесят с пивным брюшком шлепал свою не менее тучную ровесницу, погружая пальцы в ее дрожащие белые ягодицы.

Я вышел в коридор. Отовсюду доносились звуки ударов, шлепки, свист рассекающих воздух розог. Вернувшись в бар, я обнаружил десяток женщин, сидевших в ряд на стульях. На их коленях лежал мужчина, которого они протаскивали из одного конца ряда в другой и отчаянно шлепали по голому заду. Это называлось «паровоз».

Другой мужчина, лет сорока, стегал плетью семидесятилетнюю старуху и громко на нее кричал. Платье истязуемой было задрано до талии, трусы спущены на лодыжки. В глаза бросался красный, как пожарная машина, зад.

Я оглянулся на Роджера и увидел у него на колене молодую девушку. «Hold on to your hat!» – закричал мой приятель, задирая ей платье. Но здесь, как и возле Метрополитен-музея, шляпа была только у него.

Мужчина с дружелюбными глазами в костюме охотника из джунглей: пробковом шлеме, штанах до колен, резиновых сапогах и форменной куртке – разглядывал Харриет через монокль, в котором его глаз выглядел большим, как блюдце. Длинноволосый тридцатилетний парень в джинсах и куртке «Нью-Йорк рейнджерс» робко озирался по сторонам. Глотнув из бутылки «Хайнекена», он скорчил гримасу, словно страдал желудочными коликами.

И все эти люди, кроме меня, Роджера и Харриет, разумеется, словно выехали на кемпинг в пятницу вечером. Разумеется, я слышал и о «скромном обаянии буржуазии», и о ее сомнительных развлечениях. Лично я не участвовал, но читал в книгах и интервью режиссера Романа Полански и актрисы Лиз Хёрли о вечеринках, где после кофе гости стегали друг друга плетками. При этом тот, кому завязывали глаза, должен был догадаться, кто его ударил.

Но на вечере Харриет Тэтчер ничто не напоминало о режиссере Романе Полански. Гости прибыли сюда не на лимузинах с личными шоферами, а на автобусах или кемпинговых автомобилях. И попивали не марочное вино из Австралии и Калифорнии, а теплую тошнотворную жидкость из пластиковых стаканов.

Я уже бывал на подобных представлениях, с Харриет и Роджером и без них, и никогда не встречал ничего интересного. Сам не знаю, чем каждый раз соблазнялся.

Это как с танцами.

В моем представлении танец – красивое, чувственное, сексуальное действо. Так оно и есть, наверное, где-нибудь в Буэнос-Айресе, но в Швеции танцы больше напоминают разминку в гимнастическом зале.

Не понимаю, чего искали люди, собравшиеся в тот вечер в подвале серого офисного здания на юго-западе Манхэттена. Лично у меня не возникло желания даже поговорить с кем-нибудь об этом. Я понятия не имел, зачем сюда явился. Но оставался собой, и это единственное, что меня радовало. Я взял вторую бутылку «Хайнекена» и задумался, как бы улизнуть, не обидев Харриет.

Роджер чувствовал себя как дома. Отыскав его глазами в толпе, я увидел у него на коленях уже другую молодую женщину.

Я осторожно двигался к выходу вдоль барной стойки, и вдруг кто-то ударил меня кулаком в бок. Обернувшись, я увидел даму с коротко стриженными темно-каштановыми волосами. В прямом платье мини апельсинового цвета, белых гольфах и такого же цвета туфлях с черными носками, она походила на французскую или итальянскую кинозвезду пятидесятых годов. Голову женщина обвязала прозрачной шалью в горошек. На ее беджике стояло «sub».

– Я наводила справки, ты, похоже, умеешь обращаться с непослушными девочками, – улыбнулась дама, и ее большие карие глаза озорно засверкали.

Она была само очарование.

– Я…

– Не сомневаюсь.

Что-то в ней напоминало Ульрику Пальмгрен. Женщина привстала на цыпочки и прошептала мне в левое ухо:

– Ты представить себе не можешь, какой я бываю непослушной.

Это прозвучало как приглашение на танец, но я не испытывал желания танцевать, тем более публично.

И все-таки улыбнулся.

Вышло глупо, я это понимал. Но «звезда пятидесятых» произвела на меня впечатление.

– Или ты не мужчина?

– Кто автор этого диалога? – спросил в свою очередь я.

– Это не диалог, я серьезно. – Она провела рукой по моему бедру. – Похоже, ты рад меня видеть.

Она говорила точь-в-точь как Бодиль Нильссон на плоту в Шельдервикене.

Я прокашлялся:

– Но Харриет не любит, когда…

– …когда? – подхватила она.

Ее рука неуклонно двигалась к цели.

– Я как раз собирался уходить. Это не моя компания.

– Зачем же пришел?

– Чтобы помочь другу-инвалиду. У него пермобиль. Или «мини-кроссер».

Я собирался объяснить ей, в чем состоит разница между пермобилем и «мини-кроссером», когда она опять привстала на цыпочки. Я ожидал, что она снова шепнет мне что-то на ухо, но вместо этого «звезда» вцепилась зубами в мою мочку.

– Черт! – выругался я по-шведски и потер ухо.

Ее глаза стали еще больше.

– Видишь, какой я могу быть, – сказала она.

– Мне больно.

– Какого наказания я заслуживаю?

От нее исходил свежий, дурманящий запах. У меня закружилась голова.

– Не здесь, – прошептал я.

– Почему? Ты трусишь?

– Это же зоопарк.

– Тем лучше.

Она направилась к барной стойке. Я как завороженный наблюдал за ней.

Вернувшись со стаканом, «звезда» притянула меня к себе за пояс и вылила вино мне в штаны.

– О’кей, – кивнул я.

Взял у нее пластиковый стакан, поставил ногу на стул и положил даму на колено. Кто-то тут же вложил мне в руку деревянную лопатку, которая со свистом рассекала воздух, пока я шлепал «звезду» по ягодицам.

Осталась ли она довольна? Я не знаю.

Я передвигался как в тумане и уже плохо контролировал свои действия.

Мне аплодировали. «Звезда» встала и потерла себе зад.

В этот момент зазвонил мой мобильник. Я принял вызов, даже не взглянув на дисплей.

– Алло.

– Это я.

Я понял.

– Я узнал, – ответил я.

– Чем занимаешься? – поинтересовалась Бодиль Нильссон.

– Да так, ничего особенного.

– Но ты запыхался.

– Нет-нет… ничего такого.

– Где ты?

– В баре.

– В полночь?

Это в Швеции полночь, здесь часы показывали половину десятого.

– Важный деловой разговор, – бросил я «звезде».

– Я живу в отеле «Бауэри», – отозвалась она, все еще потирая зад.

Я направился к лестнице и вышел на улицу.

– Сейчас тебя слышно лучше, – сказал я в трубку. – Продолжай.

– С кем ты говорил? Почему по-английски и зачем врал о «деловом разговоре»?

– Я в Нью-Йорке, – объяснил я. – И здесь еще не поздно.

– И что ты там делаешь?

– Так, ничего.

– Звучит странно, ты не находишь?

– Странно, что ты звонишь мне в такое время. Зачем?

– Не могу уснуть. Хочу слышать твой голос.

Хотел ли я также слышать ее?

– Ты дома?

– Мм…

Вино все еще стекало у меня по ноге. Я выругался.

– Ты чего?

– Да вот, стою на улице. Мерзну, – соврал я.

На самом деле снаружи было теплее, чем несколько часов назад, когда мы с Роджером причаливали к входу. И ветер прекратился.

– Может, я не вовремя? Кто живет в отеле «Бауэри»? Я про него читала.

– Не бери в голову, – оборвал ее я.

– Ты не один? У тебя… свидание?

Она рассмеялась, и мне захотелось рассмешить ее еще больше, чтобы слушать и слушать этот смех.

– Я не на свидании, – успокоил я. – Я здесь с хорошим другом.

– А что за бар, может, я его знаю?

Я огляделся, но никаких вывесок поблизости не было.

– Обыкновенный бар… Называется «Холланд», – придумал я, увидев вывеску тоннеля Холланда.

– Это на Амстердам-авеню? – уточнила Бодиль.

– Нет, совсем не там.

– Я пошутила. – (Я хмыкнул.) – Прости, не хотела мешать. Прогуливайся со своим другом и той, которая живет в отеле «Бауэри». Глупо было тебя об этом расспрашивать.

– Абсолютно не глупо, я…

– Спокойной ночи, была рада тебя слышать.

Она завершила разговор.

Что мне было делать, перезванивать? Одна ли она дома? Я боялся разбудить Майю.

Будь я склонен к такого рода выражениям, сказал бы, что меня раздирали противоречивые чувства.

Три свободных такси проехали мимо меня, хотя я стоял посреди улицы с поднятой рукой. Неудивительно. Какой таксист подберет мужчину на пустынной Седьмой авеню, с деревянной лопаткой в руках, беджиком «dom» на лацкане пиджака и в облитых красным вином брюках?

Наконец один рискнул. Он остановился поодаль, как будто все еще сомневался. Я сел в машину. Небритый водитель слушал по радио репортаж с бейсбольного мачта. «Янки» продули, я так и не понял кому. Мужчина был маленький, снаружи почти не виден из-за руля. За ухом торчала сигарета без фильтра.

– Наблюешь в салоне – штраф пятьсот долларов, – предупредил он.

Это прозвучало как вызов.

Уходя, я оставил на заднем сиденье деревянную лопатку. Будем считать, что в качестве чаевых.