Глава 24

Все начиналось хорошо. К паромной переправе в верховьях Атиля, которая должна была стать местом для засады на караван с золотом, вышли удачно, не привлекая к себе внимания. После чего нашли укромную балку, в которой можно спрятаться, расположились вдоль дороги на Ориссу и выставили наблюдателей.

Лето и тепло. Пока мы в безопасности и нам было хорошо. Поэтому почти весь день мы валялись на солнышке в глубокой балке, видимо, бывшей руслом давно пересохшей речушки, и ожидали вожделенную добычу. А ночами наша тройка ходила в степь, слушать себя и природу.

День за днем, неделя прочь, а за ней вторая. Каравана как не было, так и нет. Скучно и только двигавшиеся по дороге обозы с солью, тканями и продуктами из отдаленных аилов, куреней, сел и городков, говорили о том, что степь не вымерла. А еще время от времени вдали мелькали конные охранные полусотни.

Единственное, что скрашивало наше безделье, занятия с Лукой и Джоко. По три–четыре часа в день мы на это выделяли. Сами учились и бойцов своих учили. А вот разбойнички и наемники нервничали. Пока наш отряд не заметили, но рано или поздно кто–то натолкнется на убежище или расставленных вокруг караульщиков приметят. Вот тогда держись. Что–что, а охранные структуры в рахском каганате работали лучше дромских, как говорил купец Бойко Путимир. И мы ему верили, ибо человек опытный, хоть и не воин. Поэтому, на всякий случай, в своем десятке мы всегда держали на взводе три–четыре арбалета, мало ли что. У всех нервишки пошаливают, и пару раз чуть до поножовщины не доходило. Хорошо еще, что каждый раз Кривой Руг поблизости оказывался. День ото дня напряжение среди бойцов росло, и вот, когда мы уже определили для себя последний день ожидания каравана, он появился.

Как наблюдатели его определили? Просто и понятно. Только такие караваны, то есть перевозившие ценные государственные грузы, имели право на серое знамя с изображением дракона. Это обозначение для всех разбойников — только попробуй, тронь. И в самом деле, купец Бойко как–то рассказал, что бывает с теми, кто покусится на караван под драконом.

Как–то одна удачливая разбойная шайка ограбила этельбера Дарутуки из племени чокос, везущего дань от своего народа кагану Каиму. Сумма была плевая, и сотни фергонских империалов не набегало за весь год. Но рахи решили наказать наглецов и сделать это показательно.

На поиск банды в два десятка сабель были брошены три тумена, а это тридцать тысяч воинов. И разбойников нашли, конечно, а смерть их была ужасна. Однако под это дело и несколько небольших степных племен, включая самих чокосов, были полностью истреблены. Как говорится, чтобы помнили. И надо сказать, все разбойники, если таковые в каганате уцелели, обходили подобные караваны стороной, и мы были первыми за шесть лет, кто решился рискнуть.

Свой наблюдательный пост мы оборудовали неподалеку от переправы, и там постоянно находилось три человека. Поэтому, как только в балку, в которой мы прятались, прибежал караульный, с известием, что на другом берегу реки появились повозки и всадники под серым знаменем, мы с Кривым Ругом помчались к дороге.

Это был он, тот самый караван, который мы ожидали — два десятка повозок, возницы и полсотни всадников из племени бордзу. Ну и серое знамя с драконом тут как тут. В три рейса обозники переправились на наш берег и, не торопясь, соразмеряя свою скорость с повозками, двинулись по дороге на Ориссу.

— Все по плану? — спросил я провожающего караван пристальным взглядом Кривого Руга.

— Да, Пламен, — ответил он. — Хотя думаю, что тяжко нам придется и потери будут.

— Доверься нам, Кривой. Сработаем так, что никаких потерь. Веришь мне?

— Верю, — ответил криминальный авторитет, — а иначе бы и не пошел на это дело.

На ночь караван остановился на яме, так назывались почтовые станции через каждые двадцать пять километров. А мы уже тут как тут, неподалеку.

Ночка случилась темная, и только факел перед воротами яма, рядом с которыми стояли два наемника, обозначал место, где заночевал караван. Что плохо, на дворе почтовой станции были собаки, но мы знали, как должны поступить.

Время от времени, особенно в лунные ночи, нас накрывало нечто необъяснимое, и сначала Курбат, за ним Звенислав, а следом и я стали уходить в степь. Как это назвать, я не знал. Может быть, память крови или зов предков, не в названии дело, а в сути. Мы садились на высокий курган над рекой, вслушивались в себя, и это было что–то непонятное. Ты слышишь все живое вокруг, понимаешь весь мир и его устройство, получаешь ответы на любые вопросы и среди них на основной — кто ты есть в этой жизни. В общем, за эти недели мы освоили немало, ведь каждый выход прибавлял знаний и умений, а теперь пришла пора применить часть наших новых навыков в деле.

Отряд зашел к яму с подветренной стороны. А наша троица, наоборот, с наветренной, чтобы собачки чуяли. Не доходя совсем немного до ворот, мы остановились, и каждый постарался отсечь себя от мира. Я сосредоточился на себе, и как будто открыл замок с чего–то, что всегда присутствовало во мне. А затем выпустил на волю часть звериной сути, которая есть в каждом бури.

Выгнувшись вперед, я закрыл глаза, всего на миг, а когда открыл их вновь, то ночи для меня уже не существовало. А запахи. Не передать словами, насколько они были тонкими и одуряющими. Зверь — я был им. Пусть на какой–то незначительный отрезок времени, час, два или три, но был. Древний навык работал, и вроде бы я остался человеком. Но движения, реакции и мысли поменялись и стали иными.

— Собаки, — не сказал, а скорее прорычал Курбат, втягивая ноздрями воздух.

— Пошли, — ответил ему я, и мой голос преобразился в рык.

Нож в руку и ступая тихо, не ногами, обутыми в мягкие кожаные сапожки, а лапами хищника, вдоль забора мы двинулись к свету. Туда, где ходили ночные сторожа бордзу. А вот и они. Всего три метра. Они не видели нас, а собаки почуяли. Одна, было, тявкнула, пытаясь предупредить хозяев и постояльцев. Однако, поняв, кто пришел в эту ночь в гости, обиженно заскулила и спряталась в конуру. Так и надо, так и должно быть.

Сделав длинный прыжок вперед, я замер, а рядом Курбат. После чего одновременно мы ударили клинками врагов в шею, перебивая гортань, и не давая подать сигнал тревоги. А Звенислав в это время заскочил в ворота и мы почуяли, что на крыльце, в полной темноте, еще один охранник, который наблюдал за двумя возле ворот. Однако он забота нашего друга и брата.

Два тела стали падать, а мы с Курбатом их осторожно придержали, дабы шума лишнего не было, и я оглянулся. Звенислав своего противника уже свалил, чистая работа.

Тела легли наземь. Кругом настороженная тишина. И это хорошо. Продолжаем.

Курбат снял с держателя факел и махнул им в ту сторону, где затаился наш отряд. Затем закрепил его обратно, и мы вошли во двор почтовой станции. Собаки только тихонько поскуливали, и мне вспомнились слова, пришедшие откуда–то из глубины души: «Мы волки, и нас по сравнению с вами собаками, всегда будет мало. Но мы злы и сильны, ибо являемся частью природы. А потому ненавидьте нас — это ваше право, но бойтесь и подчиняйтесь».

«Да, так и есть, все правильно, — промелькнула мысль и сразу следующая: — Боги, как же хорошо! Нет сомнений, все четко и ясно. Живи ради племени своего и убивай за него, если ты воин. Ты волк и у тебя есть цель!

Повозки, девятнадцать штук, задернутые пологами, стояли во дворе. В них сундуки с золотом, а под ними возницы. Я видел их четко и ясно, они спали на войлоке, который был брошен на утрамбованную землю. А чуть в стороне, на чистой и не загаженной траве, расположились охранники, раскидавшие вдоль невысокого забора подстилки и мирно сопящие во сне. Но здесь не все. Видимо, начальник каравана, и приближенные к нему люди спали в помещении.

— Спите, — прошептал я, поводя раскинутыми руками над охранниками и насылая на них морок, — спите. Еще немного и ваш сон станет вечным. Пришла ваша пора.

Тем временем к воротам подошли разбойники и наемники. Они старались передвигаться бесшумно, но мне их шаги были слышны издалека. Поэтому в мыслях недовольство:

«Словно стадо быков идет. А еще их сопение, их пот и страх — все это чувствуется».

Я вышел навстречу воинам. Впереди Кривой Руг, который узнал меня и наклонился к уху.

— Что? — шепчет он

— Вдоль забора охрана, три десятка бойцов, спят крепко, — ответил я, стараясь, говорить членораздельно, — повозки во дворе, а под ними возницы, пусть живут. Хозяин почтовой станции с семьей внутри, в дальней угловой комнате, их тоже не трогайте. А в большом зале еще полтора десятка охранников и главный в караване. Его не убивайте — он наш. Да и вообще внутрь не входите, золотом занимайтесь.

— Собаки?

— Будут молчать, только близко не подходите.

Кривой Руг вышел в круг света от факела, дал отмашку своим бойцам, и они ворвались в почтовую станцию. Началась бойня, которая нас не касалась, и мы втроем стояли в стороне. Наш черед придет, когда главного над караваном брать будем. При нужде, могли бы и сами зачистить всех охранников во дворе, силы теперь есть. Но нам работа еще найдется и распыляться не стоит, а разбойников и наемников проверить надо. Вот такие наши резоны.

Один бордзу все же перебарывает свой сон, чует беду, а может быть слышит предсмертный хрип своего товарища. Он попытался подняться, но не тут–то было. На него навалился здоровенный наемник, прижал к земле и зарезал противника, словно барана. Пять минут прошло, а то и меньше. Во дворе остались только наши бойцы и обозники, некоторые из которых уже проснулись, но не шумят, видно опытные дядьки и жить хотят.

— В помещениях сами все сделаете? — уточнил Кривой Руг, подходя к нам и обтирая свой меч.

— Сами, — утвердительно кивнул ему я, и мы направились к крыльцу, вокруг которого, с оружием наголо, стоял наш десяток.

Открыв дверь, которую, давно не смазывали, я поморщился. Потому что она противно заскрипела. Дальше большой зал и в нем враги. Кто–то ворочается на полу, и я уверенно сделал шаг вперед, а остальные последовали за мной. В углу топчан, на нем спал рах, тварь ненавистная. Именно этот гад командовал караваном, и он еще какое–то время поживет, в отличие от своих охранников.

Наклонившись к одному из тех, кто спал на полу, резким взмахом боевого ножа я вскрыл ему гортань. Он хрипит, дергается. Но мой сапог уперся ему в грудь и не дал пошевелиться.

Курбат и Звенислав встали рядом и тоже ударили. Еще два трупа. После чего наши парни, бывшие штангордские оборвыши, взялись за кровавый труд. Опять мелькнула мысль о волках, которые точно так же приучают свой молодняк к охоте, извечный метод обучения — делай как я. И как же все–таки люди похожи на серых хищников.

Вот и сделано, что задумано. Все враги мертвы. Остались мы и рах. Пол залит кровью, запах спертый, дрянной. И наши «гвардейцы», все же опробовали себя в деле. Позже, возможно, кому–то из них станет плохо и муторно. Но это вряд ли и, скорее всего, они отнесутся к этому событию, словно к работе. В конце концов, не домашние мальчики из Белого Города, а босяки из Старой Гавани, где выживают самые сильные, крепкие, хитрые и злые.

Наши бойцы зажгли в комнате свет. Курбат и Звенислав связали проснувшегося раха. А я подошел к комнате, в которой проживал почтовый смотритель.

Остановился и, даже не прикасаясь к двери, я узнал, что она заперта изнутри.

Прислушался, хозяин не спит, и остальные, кто с ним рядом, тоже проснулись и боятся. Почему, ведь нас они услышать не могли, комната угловая, глухая, без окон и форточек? Не знаю. Но, скорей всего, они ожидали какой–то пакости от своих постояльцев. Потому реагировали на каждый шорох. Ну–ну, сидите мыши тихо, такова ваша жизненная юдоль.

— Хозяин, — окликнул я тех, кто заперся в комнате.

— Что–о–о? — раздался изнутри испуганный голос.

— Меня зовут Пламен сын Огнеяра. Мы захватили караван с золотом и к утру уйдем. А ты остаешься жить, так же как и возницы повозок. Чуешь, что говорю?

— Да–а–а, понимаю.

— Появятся рахи, передай им, что бури вернулись.

— Все сделаю, — ответил дрожащий голосок. — Только не убивайте.

— Кому ты нужен, подстилка рахская, — пробурчал я сам себе, возвращаясь в общий зал, где было светло почти как днем, а наши парни шустро оттаскивали тела охранников в угол.

Рах, толстяк с серым землянистым лицом, отвисшими губами и мокрыми ночными штанами, сидел привязанный к высокому стулу. Мы чуяли его животный ужас, а еще запах, еле уловимый запах чего–то настолько противного, что нас чуть на изнанку не выворачивало. Что это такое? Мы не понимали, но зверь, сидящий в глубине каждого из нас, чуял запах своего старого исконного врага. Ничего, пока перетерпим. А потом разберемся, что это такое.

— Вы напали на отряд под знаменем серого дракона! — выкрикнул рах. — Меня зовут…

Курбат ударил его по толстым губам тыльной стороной ладони, разбил их в лепешку, и сказал:

— Нам все равно, как тебя зовут.

— Это точно, — добавил Звенислав. — Мы просто хотим тебя пытать.

— Ну, — я пожал плечами, — не любим мы ваше поганое племя.

Караван–мастер, так называлась должность раха в официальных бумагах, сглотнул набравшуюся в рот кровь и прошамкал:

— Хто вы?

— Бури, — Курбат посмотрел ему прямо в глаза, — слышал про таких?

— Их же не осталось, всех извели, — страх отразился в заплывших жирком глазенках–пуговках раха.

— А вот и не всех, — горбун продолжал всматриваться в глаза караван–мастера. — Мы пришли мстить, и ты первый, кто нам попался. Представляешь, что мы с тобой сделаем?

— А–хх–рр, — неожиданно захрипел наш пленник и резко дернулся всем телом с такой силой, что сломал крепкий дубовый стул, к которому был привязан. После чего упал и неожиданно помер.

— Чего это с ним? — спросил я Курбата.

— Вот, гадина, — горбун привстал и пнул мертвеца в живот, — подох. У него вроде, как сердце остановилось. От страха.

— А–а–а, ладно, — усмехнулся Звенислав, — не очень–то он нам и нужен. Айда во двор, добычу смотреть.

Мы вывалились толпой во двор яма, и обомлели. Никогда не видел столько золотых слитков. Да мы их и не видели никогда до этого момента, если быть совсем точным.

Наемники Кривого Руга вскрывали опечатанные ящики и вываливали все добытое в центр двора. Куча росла, и здесь было явно больше, чем полтонны. Хотя могли бы и раньше об этом подумать. Девятнадцать повозок, на каждой по двести килограммовых слитков, в окованных железом ящиках. Итого: почти четыре тонны драгоценного металла. Откуда? Ответа нет, бумаг и накладных нет, охрану уничтожили, караван–мастер помер. Ой-е, и чего теперь делать? Вот ведь как случается. Мало добычи — плохо. А много — опять ничего хорошего.

— Что делать будем, Кривой? — спросил я пахана, который тоже ошалел от того, что увидел.

— Не знаю, — он, как обычно, почесал затылок. — Заберем сколько можно, и бежать, пока при памяти и след чистый.

— И сколько сможем забрать?

— На каждую вьючную лошадь предлагаю по пятьдесят килограмм кинуть. Сорок лошадей, больше с собой тянуть глупо, не уследим за всеми и мобильность потеряем. Так что две тонны возьмем.

— Остальное бросать тоже нельзя, — заметил я.

— Нельзя, — согласился пахан.

— Давай в реке утопим, в ближайшем затоне, — предложение не ахти, но ничего другого в голову не лезло.

— Так и сделаем, — согласился он и, обернувшись на почтовую станцию, спросил: — Вы закончили?

— Полностью.

Кривой Руг оглядел двор и задал следующий вопрос, которого я ждал:

— Возниц оставлять в живых не надо. Может быть, порубать их всех, с бордзу до кучи?

— Нет, — сразу ответил я. — Пусть живут, они нам нужны.

— А смысл в этом, какой?

— Видишь, — я мотнул головой в сторону тына, возле которого стояли кучкой возницы, а Курбат и Звенислав им что–то говорили. — Парни сейчас людишкам такого наговорят, что слух, будто бури вернулись, разнесется по округе как пожар. И при этом каждый из них будет знать, что мы пойдем не в Штангорд или Эльмайнор, а на восток, к Архейским горам на соединение с независимыми племенами дромов, которые в горных теснинах закрепились.

— Хитро, — согласно кивнул головой Кривой Руг.

— Не очень, но на некоторое время погоню со следа собьет.

Прерывая разговор, из почтовой станции нам под ноги вылетел молодой парень лет девятнадцати. Вслед за ним выбежали двое, мужчина и женщина весьма затрапезного вида. Наверное, станционный смотритель со своей женой.

— Стой! — выкрикнул мужичок и, увидев нас, в нерешительности замер у крыльца.

— Гордей, — вторила ему женщина, а затем, как и муж, замерла на месте.

Воины из нашего десятка ловко сбили парня на землю и заломили руки за спину.

«Молодцы, — подметил я про своих, — хватка есть, раньше бы потерялись и команды ждали».

— Кто такой? — спросил я парня, который вырваться не пытался, а как мне показалось, высматривал кого–то.

— Гордей Родан, — сказал он, — сын местного смотрителя. Хочу в отряд к бури попроситься. Где они?

— Я бури, — усмехнулся я.

— Ты!? — он удивился. — Не может того быть!? Бури, они знаешь какие!?

— Представляю, за два метра ростом, меч двуручник на плече и конь богатырский под седлом. Так?

— Ну, в общем–то, да.

— Отпустите его, — приказал я воинам, а парню сказал: — Иди к отцу и матери, переживают они за тебя.

Парень встал, окинул родной двор задумчивым взглядом, и ответил:

— Все одно, я с вами пойду. Нет больше мочи терпеть житье рабское. Возьмете?

— Возьмем, — согласился я, — но по уму.

— Как?

— Потом узнаешь, а пока иди с родителями попрощайся, через час выдвигаемся.

— Действительно, хочешь паренька взять? — Кривой Руг покосился на Гордея, который вернулся к родителям.

— Свой все же, дром. Таких парней если в кулак собрать, многое можно сделать, а с кого–то начинать надо. Деньги теперь будут, и если к Штангорду благополучно прорвемся, начну свой отряд собирать.

— Да–а–а… — протянул пахан, в очередной оглядывая здоровенную кучу слитков. — Две тонны золота, считай, что сто тысяч фергонских империалов, а ваша доля четверть, немало.

Через час, нагрузив лошадей, что своих вьючных, что верховых, оставшихся от охраны каравана, двинулись в путь. А перед этим разыграли маленькое представление. Парня местного, Гордея Родана, вроде как силой скрутили и увезли, словно заложника, чтобы все возницы это видели. Курбат со Звениславом разговор с ними провели, и пока еще вызванное состояние волчьей натуры не ушло и не рассеялось, прочуяли — семеро возниц из девятнадцати отнеслись к нам очень недоброжелательно. Следовательно, сразу к рахам побегут, и все что видели, расскажут. Сволочи!

Утром добрались до Атиля, отряд двинулся дальше, вдоль реки вверх по течению. А мы трое и Кривой Руг с двумя верными подручниками, в одном из затонов, где ночью ловили рыбу на прокорм, скинули половину груза. Жаль, конечно. Жаба, было, придавила, и расставаться с добычей не хотелось. Однако жизнь одна, а золотишко, если боги помогут, никто не найдет. Пусть лежит себе спокойно, до лучших времен, пригодится еще. Повода лошадей, сбросивших тяжесть, накинули на луку седла и, догнав отряд, продолжили путь.

К полудню остановились на дневку. Погони пока нет и, в лучшем случае, она только к завтрашнему утру будет, когда возницы, которых не стали вязать, доберутся до Чинкира, где стоит полусотня борасов. Конечно, клич кинут сразу. Но пока воины соберутся, фора будет. Следы наши явные, вверх по теченью идут, где можно на ту сторону бродами перебраться. А мы рассыплемся по три–четыре коня и соберемся только километров через пятнадцать, возле небольшого соленого озера. Вот пускай и поищут нас, следопыты, елки–моталки.

Мы сидели и рубали соленое мясо с черствыми лепешками, что было у бордзу в запасах, и меня в бок толкнул Звенислав, смотри, мол. Взглянул, и увидел, что привлекло внимание друга. Парень, которого мы с собой взяли, Гордей Родан, видимо постеснялся сам еду взять, а предложить ему никто не догадался. Что поделать? Наши бойцы беспризорники, воспитания никакого. Сам сыт, то и хорошо. А Гордей сделал вид, что так и надо. Просто отвернулся в сторону, чтобы никто не видел, как он голодную слюну сглатывает. Непорядок. Нехорошо. Однако парень гордый, соответствует имени, и сам за куском не полез. Правильный, уважения достоин.

— Гордей, — окликнул я его.

— Да? — он обернулся.

— Садись с нами, — я махнул рукой. — Пообедаем и поговорим заодно.

Гордей, вроде как нехотя, присел с нами и взял себе еды. С достоинством и неспешно поел, а потом, выпив воды из фляги, сказал:

— Благодарю.

— Вежливый, — заметил Курбат. Однако впредь не стесняйся. Ты с нами заодно теперь, свой. Что есть у нас, то и твое. Все по–братски, кроме денег, оружия и девок. Понял?

— Понял, — парень кивнул и спросил: — Мы будем рахов уничтожать?

— Будем, — ответил я, — но не сегодня и не прямо сейчас. Ты заметил, что отряд у нас сборный?

— Да, — Гордей оглянулся и уточнил: — Три разных группы?

— Именно. А почему мы вместе?

— За добычей хорошей шли, была опаска упустить, я так думаю. Потому воинов взяли больше, чем нужно.

— Верно, но в следующий раз мы сами пойдем. Вот тогда и будем делать, что нам нужно. А пока цель у нас одна — дотянуть добычу в безопасное место и разделить.

Гордей Родан тяжко вздохнул, и на выдохе произнес:

— Скорей бы, а то как вспомню этих гадов, челюсть от злобы лютой сводит.

— Сами такие, — буркнул Курбат.

— Что, совсем плохо в степи? — спросил Звенислав.

— Очень, — парень мгновенно помрачнел. — У меня сестра была, тринадцать лет только, так ее пятеро рахов, которые с охоты возвращались, снасильничали до смерти, а потом еще и над трупом глумились. С тех пор отец сломался, а мать в тень превратилась. Хотел я их порешить в ту же самую ночь, за родную кровь поквитаться, да меня батя в подвале запер, чтобы беды не вышло. У нас ведь еще две девчонки–малолетки в семье. И куда потом побежишь? Некуда бежать, догонят. И так в каждой семье. Кого забавы ради конями потопчут или в рабы заберут. А еще ко мне местный тутуки приезжал, надзиратель за районом. Через месяц в армию должен был уйти, и на Штангорд отправиться. Оставалось только обрезание в честь бога Ятгве сделать, и все, ты уже не дром, а холоп.

— Ничего, братское сердце, — Курбат хлопнул его по плечу, — за все посчитаемся с ними, и за твою сестру, и за наших близких. Дай только срок.