11. Старый знакомый

Четвертый день пребывания в Киеве стал для Клима Пантелеевича таким же малоприятным, как и второй. Разница заключалась лишь в том, что на этот раз его сразу же заковали в малые ручные цепочки и доставили в сыскное отделение, располагавшееся в доме 17/5 на углу Владимирской и Большой Житомирской. Здесь задержанным занялся не кто-нибудь, а гроза всех местных ширмачей, шопенфиллеров и шкиферов Николай Дмитриевич Ткаченко. Этот невысокого роста человек среднего телосложения, стриженный под машинку, с вздернутыми вверх усиками, так сразу и представился:

– Ткаченко Николай Дмитриевич – начальник сыскного отделения. А вы кто будете-с?

– Ардашев Клим Пантелеевич, статский советник, служу в МИДе.

– О! Статский советник? Вона как! Величина! А я все в коллежских секретарях маюсь… да-с. Только я вас, ясновельможный пан, вполне серьезно спрашиваю: кто вы есть на самом деле? Вид-то небось поддельный?

Ардашев не ответил.

Полицейский покачал головой, вздохнул и вымолвил:

– Ну що? Зараз як в окропи муха?

– Я на вашей мове не размовляю, – с усмешкой изрек Ардашев.

– Ага! Дерзите? – покраснел от злости начальник сыскного. – Что ж, извольте! Сейчас посмотрим…

– Послушайте, – перебил его Клим Пантелеевич, – если вас не устраивают мои объяснения, то позвоните действительному статскому советнику Могилевскому, проживающему на Большой Владимирской, рядом с магазином «Свет». Номер телефона: девяносто восемь. И Терентий Петрович вам, несомненно, подтвердит, что я у него в гостях, а вообще служу в МИДе и приехал из столицы двадцать пятого мая. К тому же по приезде я отдал паспорт дворнику на посвидетельствование.

– Ну-у, допустим, – неуверенно кивнул полицейский, – это мы, конечно, проверим. Но вопросов к вам, батенька, все равно много. Например, как вы оказались в магазине Гиршмана?

– Я туда зашел, – не без иронии ответил статский советник.

– А зачем?

– Третьего дня купил у него часы для своей жены (кстати, она тоже отдыхает вместе со мной, но приехала раньше). Подтверждением являются как сами часы, так и квитанция на их приобретение, которая в данный момент покоится на вашем столе. Я был вынужден вновь наведаться в этот магазин, поскольку часы перестали идти. Что здесь подозрительного? Откровенно говоря, вы бы и сами могли сделать такой вывод, изучив сей платежный документ.

– Это уж позвольте мне решать, как вести допрос лица, подозреваемого в тройном смертоубийстве и грабеже.

– Послушайте, я же сам просил соединить меня с полицией. Телефонистка это подтвердит. Да разве стал бы я дозваниваться до дежурного, если бы был убийцей?

– А вот потому и звонили, чтобы отвести от себя подозрение. Ничего не скажешь – умно-с! – Ткаченко поднялся, обошел стол, уселся напротив и спросил: – А теперь, сударь мой, ответьте: почему вы брали телефонную трубку через платок? Боялись пальчики оставить, да? Почему расхаживали и рассматривали трупы? Я надеюсь, покойного не обыскивали?.. Собирались сообщить нам о преступлении уже после того, как утолили свое любопытство? А могли бы и сразу городового окликнуть. Но вы этого не сделали.

– Видите ли, – неохотно начал объясняться Клим Пантелеевич, – с седьмого года по середину четырнадцатого я входил в сословие присяжных поверенных и имел практику в Ставропольском окружном суде. Для того чтобы доказать невиновность моих подзащитных, мне иногда приходилось отыскивать настоящих преступников. На моем счету немало раскрытых убийств. Вот и здесь я непроизвольно принялся осматривать место преступления, ведь я брался защищать только тех подсудимых, в чьей невиновности был абсолютно уверен… Да и потом, а что, если бы преступник еще оставался там? Возможно, я бы его и задержал.

Полицейский, казалось, Ардашева не слушал, он смотрел в пол и размышлял о чем-то своем. Вдруг сыщик поднял глаза и спросил:

– Где, говорите, практиковали? В Ставрополе?

– Именно.

– А вот это, душа моя, мы сейчас и проверим. – Он радостно потер руки и выбежал из комнаты.

Прошло несколько минут, и дверь открылась. В ней, как в картинной раме, появился образ… Каширина, помощника начальника сыскного отделения города Ставрополя. Антон Филаретович был тот же самый – маленький, толстый, с бегающими злыми глазками – но теперь какой-то обрюзгший и осунувшийся. Проплешина стала заметнее, усы поседели и опустились вниз, почти как у запорожского казака с известной картины Ильи Репина.

– Аа-а?! – Будто онемев, он показал пальцем на Ардашева и выдавил: – Вы его что, арестовали?

– А это уж, свет мой, Антон Филаретович, от вас будет зависеть.

– Антон Филаретович! Какими судьбами? – улыбаясь, воскликнул Ардашев. – Как видите, ваша мечта сбылась: меня заковали в цепи. А там, как вы и предсказывали: дальняя дорога и пересыльная тюрьма.

– Что же вы молчите, друг мой? – осведомился начальник сыскного. – Вы узнаете этого человека или нет?

– Это Клим Пантелеевич Ардашев, служил когда-то в МИДе, потом у нас адвокатствовал. Два года назад уехал в Петербург… простите, Петроград, придя наконец в себя, – произнес Каширин. Повернувшись к начальнику, он добавил: – Разрешите, Николай Дмитриевич, вас на два слова… лучше в коридоре…

– Извольте, – пожал плечами Ткаченко и вышел.

– Господа, а как же насчет кандалов? – крикнул им вдогонку скованный цепями статский советник, но дверь уже захлопнулась.

– Слава богу, разрешилось недоразумение, и временный мой начальничек во всем разобрался. А так, признаюсь, человек он трудный, и местами даже бестолковый, несмотря на то что грамотного интеллигента из себя корчит. А вот скажите, разве может хохол быть интеллигентом? Не-а, ни в жисть! – подливая в чай Ардашева гавайский ром, рассуждал старый знакомый из южной губернской столицы. – А знаете, что я вам скажу: меня это тройное убийство вообще не интересует. Мне на него – тьфу-тьфу – наплевать. Не мое это дело. Какая мне разница, кто здесь кого и за какие грехи порешил? Меня известный вам Ефим Андреевич Поляничко сюда за другим, более важным делом откомандировал. Вот и комнатку местные сыскари выделили, хоть и маленькая – зато с окном, и вид хороший – прямо на сквер… Вы, Клим Пантелеевич кушайте, не стесняйтесь, – Каширин придвинул гостю вазу с пряниками.

– Кстати, как он там поживает? – тепло улыбнулся бывший адвокат. – Пенсион ведь давно заработал, а не успокаивается – все со злом борется…

– А! – махнул рукой полицейский. – Только, что кажный год обещает уйти. Вот уже и надворного получил, а все сидит. Но уверяет меня, что осенью освободит место. Вы же знаете, я этого светлого дня уже девять лет жду. В прошлом месяце титулярного пожаловали… Поощрений и благодарностей у меня – стены в Зимнем дворце можно оклеить. И медалька… А как я банду Рваного брал! И ведь не побоялся тогда, смело на пулю пошел! Да… ранили-с, но ничего, шрамы затянулись. Эх, Клим Пантелеевич, дорогой вы мой! Помните, как мы славно на «Королеве Ольге» по Средиземному морю вояжировали! Помните? Как жили – не тужили… А какие мадамы по палубе фланировали!.. А теперь – война, калеки на улицах, вдовы в черных платках…Зачем? Кто все это выдумал?.. А царь-батюшка наш, – он понизил голос почти до шепота, – как заводная механическая сорока, все о патриотизме талдычит… Оружием трясет, германца напугать хочет, а зад-то у солдата голый, и в котелке у него тюря! И невдомек государю нашему самодержцу, что у народа терпения почти не осталось. А что будет, когда оно совсем кончится? А я отвечу: смоет всех одной волной. И меня, и вас, и всю августейшую семью – всех! – Каширин плеснул в пустой стакан чистого рому и выпил залпом, как водку. Зажмурился, занюхал рукавом и продолжил: – Правда, кровавое варьете продлится недолго. Всем скоро свобода надоест. И вот тогда живоглоты выберут из своих рядов самого чудовищного и жестокого правителя. Бояться его будут, как кролики удава, смотреть снизу вверх, отдавать ему на заклание жен, детей, родителей и славить, славить, славить!..

– Здесь с вами трудно не согласиться. Но уж слишком жуткую картину вы нарисовали. Прямо апокалипсис какой-то. Признаться, не хотел бы я дожить до такого времени.

– Не волнуйтесь. Вас и меня убьют в самом начале. Меня ведь в Ставрополе многие не любят. Да и вы тоже вызываете у народа зависть и злобу.

– Разве? Вот уж не знал, – покачал головой Ардашев.

– Да-с. Вы слишком успешный, вам все удается, а это многих раздражает.

– Откровенно говоря, я об этом не задумывался. А впрочем, возможно, так оно и есть, – кивнул Клим Пантелеевич. – Однако хотелось бы узнать, за каким делом вы сюда командированы, если даже тройное убийство на Крещатике вас не особенно беспокоит?

– За делом государственной важности, – с серьезным видом заметил полицейский и откусил пряник. – Признаться, вполне надеюсь на вашу поддержку. Ткаченке я так и сказал, мол, Клим Пантелеевич только один и может нам помочь. Тут вдумчивый подход нужен. А нахрапом, казацким наскоком, как у нас это любят, только все испортим. Вот он и велел мне все тонкости с вами обсудить. Да-с…

– Извольте.

– Речь идет о фальшивых ассигнациях. Их в Ставрополе в последнее время развелось видимо-невидимо. Вот, смотрите. – Он достал бумажник и выудил две купюры: одна достоинством в десять рублей, другая – в сто. Вот эта, – он указал на десятку, – имеет неправильную серию: буква «Я» наоборот, как будто латинская. А сотенная на вид – настоящая, водяные знаки в порядке, но если краешек потереть – лоснится, точно клозетная бумага.

Ардашев взял одну банкноту, потом другую, посмотрел на свет, пощупал и понюхал.

– А что это за две жирные перекрестные линии? Жирные пятна? Смотрите, они и на «радужной», и на червонце.

– Да мало ли! – полицейский махнул рукой. – Мы их у одной торговки изъяли на Нижнем базаре.

Не обращая внимания на Каширина, Клим Пантелеевич вытащил из кармана складную лупу и бумажник, из которого извлек свою сотенную. Положив рядом две банкноты, он начал их внимательно исследовать.

Прошло минуты три. Каширин уже начал скучать.

– Кажется, нашел, – проговорил статский советник.

– Что?

– Различия между настоящей купюрой и фальшивой. В последней, во фразе «ЗА ПОДДѢЛКУ КРЕДИТНЫХЪ БИЛЕТОВЪ ВИНОВНЫЕ ПОДВЕРГАЮТСЯ ЛИШЕНIЮ ВСѢХЪ ПРАВЪ СОСТОЯНIЯ И ССЫЛКѢ ВЪ КАТОРЖНУЮ РАБОТУ» в конце слова «виновные» вместо буквы «е» стоит все так же «я», что является орфографической ошибкой. Вот, убедитесь сами.

Полицейский взял лупу и стал рассматривать обе купюры.

– Вы правы! – воскликнул он. – Ай да Клим Пантелеевич!

– Фальшивомонетчик, видимо, не дружит с правилами русского языка. Он использовал окончание, относящееся к женскому роду.

– Для того чтобы правильно написать, ему грамматику знать не обязательно. Сиди, смотри и срисовывай. Я вот понять не могу, как это они допускают такие промахи? Неужто нельзя обратить внимание на детали?

– Можно, конечно, но человек – существо рассеянное. В особенности это присуще художникам и граверам. Они ведь всегда витают в облаках. Вы, надеюсь, помните, как во время японской кампании в Маньчжурию хлынули поддельные русские кредитные билеты в один рубль? Они были весьма недурного качества, но отличить их от подлинных денег мог каждый. Для этого лишь надобно было знать, что на оборотной стороне, в правой части, японский фальшивомонетчик выполнил «Извлечение из Высочайшего Манифеста о кредитных билетах» в виде бессмысленного набора русских и латинских букв, которые лишь своим общим видом напоминали настоящий текст на наших рублях. Была еще и японская трехрублевка. Но там японцы намудрили с равномерностью полей и красок. И все-таки уже после войны эти фальшивки можно было встретить даже в Центральной России. Однако то, что видим мы – весьма высокого качества. Ведь на сотне водяной знак – точное изображение профиля императрицы Екатерины Второй… И на десятке водяные знаки в порядке. – Ардашев помолчал немного. А потом спросил: – А почему вы решили, что след ведет в Киев?

– Как только фальшаки у нас объявились, мы начали трясти агентуру, и Колька-Пройди-Свет обнадежил меня, что выведет нас на распространителя, который якобы приехал из Киева… Только на следующий день бывшего конокрада нашли убитым – кто-то изрядно потыкал его финкой. И мы опять оказались ни с чем. А тут и полицмейстер, и губернатор торопят, давайте, отыскивайте каналы… Ефим Андреевич думал-думал, а потом распорядился: «Езжай, – говорит, – Антон Филаретович, в Киев. Попытайся на месте во всем разобраться. Авось удастся с другого края за ниточку потянуть. Глядишь, клубок и распутаешь». В Киеве я сижу уже вторую неделю, а толку никакого. Я уверен, тут нужен другой подход, необычный… А вы, как известно, мастер головоломки разгадывать. Вот я и посчитал, что без вашей помощи нам удачи не видать. Так что на вас единственного и уповаю.

– Зря вы на меня надеялись. В Киеве я пробуду недолго, дней десять или от силы две недели. Я, как вы понимаете, приехал сюда отдохнуть, а вместо этого попадаю в разного рода переплеты: то эсдека в «Гранд Отеле» пришлось на суд Божий отправить, то сегодня на три трупа натолкнулся…

– Ого! – изумился Каширин. – Про случай в отеле я слышал, только и подозревать не мог, что это вы. Нам же оттуда передали фотокопию половинки фальшивой десятки. Она тоже приобщена к разыскному делу.

– Вот я и говорю: мне, если хотите, уже перед супругой неудобно. Два дня я протолкался в следственно-судебных камерах, оправдываясь и давая объяснения.

– А это потому, Клим Пантелеевич, что вы притягиваете к себе несчастья.

– То есть как?

– А так. Господь наделил вас даром отыскивать преступников, быть своего рода проводником Немезиды. Потому он и посылает вас туда, где творятся злодеяния. Так что не откажите, помогите, как говорится, по старой памяти. – Каширин опять наполнил свой стакан ромом и долил Ардашеву. Бутылка опустела.

– Выпьем за успех? – предложил полицейский.

– Лучше за встречу. Я ничего вам обещать не буду, Антон Филаретович. Не мое это дело фальшивомонетчиками заниматься. Однако я всегда к вашим услугам. Чем смогу – помогу. – Статский советник отхлебнул два глотка, поднялся и сказал: – Благодарю за теплый прием. Во всяком случае, дней семь я уж точно здесь задержусь… Хочется и в самом деле отдохнуть, отвлечься и забыть о грешном мире… Честь имею.

– Нет-нет, пойдемте, я провожу вас, если позволите, до самого дома. Поговорим. Вы человек умный и собеседник интересный, – засуетился сыщик, снимая со стула пиджак.

На улице попался свободный извозчик. Правда, он был какой-то необычный. Пролетка с двойными рессорами и откидным верхом блестела от чистоты. Казалось, что он опустился прямо с небес. На ярко начищенной сбруе висели три колокольчика. Возница, облаченный в зеленый суконный армяк, не торговался вовсе, а поклонился и спросил адрес. Ардашев назвал. Кучер взмахнул вожжами и коляска, звеня колокольчиками, покатила по мостовой мягко, точно по снегу.

– А про грешный мир это вы правильно заметили, – задумчиво проговорил Антон Филаретович. – А в России он вдвойне грешный, потому что в отличие от Европы мы не живем, а выживаем. Так всегда было, и так, к сожалению, и останется, пока русские люди сами себя уважать не научатся. А произойти это может только в том случае, если каждый из нас к ближнему будет относиться так, как к самому себе, то есть с добром и уважением.

«Надо же, – удивился Ардашев, – какая метаморфоза с человеком случилась. Каширин всегда считался полицейским без стыда и совести, мздоимцем, карьеристом и еще бог весть каким прохиндеем… А тут – на тебе: о нравственности рассуждает, о самоуважении народа… Чудеса!»

– Я в прошлом году супружницу похоронил. Трое детишек осталось на плечах: Дашеньке – десять, Алефтинке – пятнадцать, а Гриша совсем взрослый уже – студент, на доктора в Москве учится, – грустно продолжал сыщик. – Алефтина теперь за мать – готовит еду и сестренку в женскую гимназию с собой водит… Две недели пил. Службу забросил. Казалось, без нее, без моей Наташеньки, с ума сойду. А батюшка – отец Иллидор – дал мне несколько тоненьких церковных книжек. «Прочти, – говорит, – сын мой, может, и полегчает». Я ведь, по правде говоря, к вере нашей без должного внимания относился. Нет, воскресные службы в Андреевском храме посещал, но не столько для души, сколько для Натальи Николаевны… хотел ей приятное сделать. Да… А книги эти, будто какую-то дверцу в моей душе открыли, и вот теперь стоит мне опять что-нибудь дурное сказать или даже помыслить, как кто-то внутри меня будто вздыхает с укоризной. И я тотчас же обо всем плохом думать перестаю. Хотел бы я знать, кто это такой внутри меня поселился?

– Имя известное, Антон Филаретович.

– И кто же?

– Совесть.

Каширин замолчал и ушел в себя. Он смотрел по сторонам, но ничего не видел. Казалось, что сейчас он мысленно говорил с ней, с Наташенькой. Когда пролетка остановилась, Антон Филаретович будто очнулся. Повернувшись к Ардашеву, сыщик сказал:

– Вот и приехали. Слава богу, все хорошо закончилось. Значит, вы не против, если я зайду поговорить к вам разок-другой? Не обязательно о деле, а хоть просто так.

– Всегда рад, Антон Филаретович. Только чтобы застать меня, лучше прежде позвонить. Номер телефона: 98.

– Благодарю.

Ардашев хотел расплатиться с возницей, но сыщик запротестовал.

– Нет-нет, что вы! Не извольте беспокоиться. Мне надо назад, в сыскное. А завтра в полицейском управлении будет совещание. Его высокоблагородие господин Горностаев проведет его самолично. Вот я и обрадую его вашим открытием по поводу фальшивок.

– Желаю удачи.

– Честь имею.

Тяжелая парадная дверь доходного дома закрылась. Экипаж тронулся. Поднимаясь по ступенькам, Клим Пантелеевич все никак не мог забыть слова Каширина о том, что господь наградил его (Ардашева) способностью отыскивать злодеев. Когда рука уже потянулась к пуговке электрического звонка, статский советник остановился. «Итак, фальшивый червонец появился в Швейцарии, Киеве и Ставрополе. К тому же в Ставрополе на нем, как и на сотенной, остались непонятные жирные полоски крест-накрест. В довершение ко всему «радужная» имеет явный признак подделки, различимый простой четырехкратной лупой. На данный момент это все, что есть в рассуждении фальшивомонетчества. Но кроме этого имеется еще два никак не связанных между собой смертоубийства. Ну, в одном – мой грех, а вот в трех других – неизвестно чей… В общем, как всегда бывает в начале: все странно и непонятно, точно в тупик попал и не знаешь, как из него выйти. Хотелось бы, конечно, отыскать ту единственную тропинку, которая приведет к выходу. Правда, пока слишком мало исходных данных, чтобы делать определенные выводы. Что ж, посмотрим, какие испытания мне приготовила судьба и как я выберусь из этого киевского лабиринта», – мысленно проговорил он и нажал на звонок.