Короче, ребята, попал я. Была ли наша встреча лишь дурацким совпадением или тут приложили свою потную ручонку некие могущественные силы? Вот уж не знаю. Эх, да что попусту голову ломать – что случилось, то случилось. Попал и попал. Видать, у меня судьба такой… Ладно, чего уж там.

Значит, так: я – Иван Анатольевич Князев, двадцатитрехлетний младший лейтенант, трехсотзоргеист (или, как теперь приказано выражаться, двухмегатонник), ничейный агент спецслужб Советского Союза, мастер, скажу с ложной скромностью, по четырем видам спорта и кандидат по девяти; высокий статный голубоглазый блондин. А сколько женских сердец разбилось о мое каменное сердце, и не сосчитать! И – Эвелина Зигг, двадцать один год, уроженка Польши, сотрудница французской, итальянской, канадской и португальской разведок, а на самом деле – секретная агентесса ЦРУ; высокая, стройная, тогда – коротко стриженная брюнетка. Сколько мужчин обожглись о её ледяную душу!

Ясное дело, в моей жизни были женщины, не будем кокетничать, много женщин – и в курсантские годы, когда с толпой сорвиголов мы бегали в лихие самоволки, и после, когда по долгу службы приходилось трахать жен послов и сенаторов… Но, скажу высокопарно, в моем сердце никогда не поселялось чувство, которое принято называть Любовью. Понимаете, меня, почитай что с пеленок, страна воспитывала, Советский Союз наш нерушимый, и прежде всего я был советским офицером. Поэтому чувство долга перед Родиной для меня всегда стояло выше всех прочих чувств. Так-то.

Конечно, были мужчины в жизни и Эвелины Зигг, чего уж греха таить, – и в колледже, и на муштре в разведшколе, и после, когда по долгу службы приходилось трахаться с послами и министрами… Но в Настоящую Любовь она не верила. Не верила, и хоть ты тресни. Феминисткой законченной она была, вот что, работа, работа, работа – другого для неё и не существовало вовсе, а мужиков она использовала лишь как средство для достижения цели. Причем, заметьте, чужой цели, цели командования своего сучьего, сути которой, цели то бишь, она частенько даже не просекала.

Как, за каким лядом нам выпало встретиться, я не знаю. И вряд ли узнаю когда-нибудь.

Мы встретились в пятьдесят восьмом, на карнавале в Венеции. Я прибыл туда, чтобы «рассекретить» исход тайной встречи америкосовского стального и иранского нефтяного королей (давайте без имен, а?) – те должны были договориться о нюансах новой политики в отношениях с Хрущевым, что, безусловно, весьма интересовало советское правительство. Я поселился в отеле «Корона» и в вечер перед встречей «высоких сторон», чтобы обдумать последние детали операции, спустился в бар. Ее я увидел сразу и – бац! – сразу понял: она. Вот моя судьба. Бляха-муха, никогда в такие штучки вроде любви с первого взгляда не верил, а тут на тебе…

Эвелину Зигг стале-нефтяные короли не интересовали. Она отмечала успешное выполнение очередного задания – убедить молодого перспективного режиссера экранизировать один из романов Яна Флеминга, задания «ястребов», которые на некоторое время одержали в Конгрессе верх над «жаворонками». Отмечала она в одиночестве и никого не хотела видеть. Поэтому, когда высокий симпатяга-блондин, улыбаясь во все шестьдесят четыре зуба, подсел к ней за стойку, она просто отвернулась от него, явно давая понять, что спутники на сегодняшний вечер ей не нужны… Но – вокруг буйствовал безумный, слепящий карнавал, но – блондин был столь галантен и остроумен, но – она чувствовала себя одиноко в чужой земле… И случилось то, что случилось.

Бляха-муха, да Ромео-то со своей Джульеттой драной – всего лишь недоростки желторотые. А я и Эвка были, ни много ни мало, разведчиками-профессионалами, огонь, воду и ещё черт знает что прошли. Против шуров-муров этих сопляков итальянских на дыбы встали лишь их папашки с мамашками – люди пусть и крутые, но не дальше Вероны, или как там ее… За нашими же спинами стояли две, извините, Сверхдержавы, в одной из которых никто не знает, где ещё так вольно дышит человек, а другая, сами понимаете, the land of the free and the home of the brave. Что-то общее есть, не правда ли? Ну, как бы то ни было, обе палестины об стенку готовы были расшибиться, чтобы разорвать порочную связь между влюбленными. Между нами, иными словами. Короче говоря, девять раз нас пытались разлучить, причем четырежды – четырежды! – с применением необратимых, как принято у нас выражаться, методов (по два с каждой стороны). И девять раз нам посчастливилось избегнуть ловушек. Ей-богу, ни я, ни Эвка не собирались бросать работу… точно так же, как ни я, ни Эвка не собирались бросать друг друга. В нашем случайном романе не было государственной измены. В нашем случайном романе была лишь Любовь. Да-да, именно так: Любовь.

А эти мудилы из правительств прям взбесились. По дипломатическим каналам принялись закидывать друг друга гневными требованиями, униженными просьбами и всем таким прочим, чем принято закидывать друг друга в щекотливом ситуасьене. А нам, ребята, на все было наплевать: и на правильные фразы, и на угрозы, и на взывания к долгу чести. Что-что, а долг и честь у нас в крови бултыхались наравне с эритроцитами. Мы продолжали работать… каждый на своего хозяина.

Это странно, однако очень быстро обе державы смекнули: убеждать нас расстаться – бессмысленно, а уничтожать столь мощных агентов – глупо. И обе державы, что странно, махнули на нас рукой. Плюнули, короче, на нас с высокой колокольни. Дескать, работают, и ладно.

А вот потом случилось самое интересное – Эвка стала работать на Советы: я перевербовал её. Да бросьте вы, неужели думаете, что эфемерные преимущества социалистической системы перед капиталистической привлекли ее? Ни хрена; просто агентесса Зигг любила меня, во-первых, и любила свою работу, во-вторых. А вот я любил свою страну, во-первых, и любил Эвку, тоже во-первых. Понятно, Родину предать я не мог, и подругу, черт возьми, бросить не мог… А ей, по большому счету, наплевать было, на чье правительство она работает. Такая уж она была, агентесса Зигг по имени… Эвелина.

Эвелина, Эвелина, четыре сладких слога. Как же так получилось?

Знаете, я считаю, что бабам, взращенным в странах с патриахальным укладом, по большому счету начхать, где работать. Зато у них наличествует некое подсознательное желание всецело подчиняться мужу. Умно, да?

…А потом, в декабре шестьдесят третьего, мы поженились, и подполковник Семен был свидетелем жениха… Может быть, ему, бляха-муха, приказали быть свидетелем? Не знаю. Сомневаюсь. Мы с Семкой все ж таки друзья. Кровные братья, почитай, бляха-муха.

…А потом была опасная, изнуряющая работа и была сжигающая, одурманивающая любовь. С Эвкой мы всегда работали в паре и никогда – против Америки. Советское командование пошло на эту уступку, ибо понимало, что только в спарке эти странные агенты сумеют выполнить самые невозможные задания. Нечего тут зубы скалить. Я сказал, невозможные, стало быть, так оно и есть. Если весил я две мегатонны, а Эвка – килотонн шестьсот, то вдвоем мы тянули на все пять мегов. Такая, блин, арифметика.

А вот чего никто не мог понять, так это как, откуда могли возникнуть чувства между гражданами враждующих государств? В кулуарах Первого управления КГБ поговаривали, что Иван Князев просто выполнял очередное задание – перевербовку сильного агента противника. Поговаривали, что Эвелина Зигг секретными каналами перегоняет на Запад информацию, которую во сне выбалтывает её муж. Поговаривали даже, что оба перевербованы ЮАР и готовят что-то.

А нам плевать было на этот треп – мне и… Эвелине.

Эвелина, Эвелина, Э-ве-ли-на… Кто виноват в том, что все так случилось?

…А потом, в сентябре шестьдесят шестого, у нас родился мальчик, в честь деда по отцовской линии названный Анатолием, и Эвелине на какое-то время пришлось оставить оперативную работу.

…А я продолжал отдавать свой патриотический долг Родине. Виделись мы в общей сложности, почитай, месяца по четыре в год. Толька, засранец, рос как на дрожжах, я, признаться, не узнавал сына, когда возвращался. Но, надо сказать, он меня тоже с трудом узнавал. А что прикажете делать? Я, как твой виртуоз Москвы, мотаюсь по всему миру, куда партия и правительство пошлет, пули, блин, зубами ловлю и ордена «в стол» зарабатываю… руки вот лишился… из-за которой, проклятущей, все и произошло… А он, Толька то есть, без меня ходить начал – раз, заговорил – два, читать выучился – три… Кстати, первое слово, которое он произнес, знаете, какое было? Хрена вам – «папа-мама». «Конспилация» он сказал. Так-то…

Но уж за те самые положенные четыре месяца мы отрывались по полной программе, будьте нате. Ялта, Сухуми, Анталия, Эйлат, Кипр, Флорида – я, Толя и… Эвелина.

Эвелина, Э-ве-ли-на… Два легких, почти одинаковых звука на выдохе: Э… Ве… И два легких, почти одинаковых касания языком н?ба: Ли… На… Эвелина.

Я не знал про операцию «Красная борода». Тогда, в конце октября семьдесят второго года мы арендовали коттеджик в тихом кемпинге неподалеку от пляжа Монро Каунти сказочно красивого острова Ки Вест, что мокнет в волнах Мексиканского залива, и сутками напропалую занимались исключительно важными вещами: с Толькой мы ловили рыбу, охотились на диких мамонтов и сражались со злобными красными кхмерами; с Эвкой мы (пока Толя ловил, охотился и сражался) занимались любовью, устраивали заплывы по территориальным водам, ловили неуклюжих шершавых крабов и снова занимались любовью…

И так минуло два из положенных четырех месяца.

…А потом, в последний день декабря, заверещал мой бипер. И через бипер, секретной морзянкой, мне, то есть нам передали приказ: немедленно, в течение двадцати двух часов прибыть – куда бы вы думали? – в Гавану! Мне и Эвке.

Много позже мне стало известно, что случилось: Эрнандес совершенно случайно узнал, что кубинские динамитеросы планируют очередное покушение на Фиделя (то ли тридцать третье, то ли тридцать седьмое по счету), и поспешил доложить нашенскому ГРУ. Покушение было назначено на первое января, в годовщину Революции. Где именно – неизвестно. Кто именно станет начиненным взрывчаткой «камикадзе» – тоже неизвестно. И, что самое дурацкое, я, то есть мы с Эвкой, оказались единственными «ничейниками» в радиусе ста миль от Фиделя.

Приказ есть приказ. За полчаса собрав манатки, мы рванули. Я, Эвка… и Толя, пацаненок шести лет.

До начала праздника Дня Кубинской Революции оставались считанные часы; выехать из Штатов и добраться до Гаваны легальными путями мы никак не успевали. Пришлось пойти на некоторые хитрости. С вертолетной площадки к югу от Атлантик-стрит я поднял «легковушку» LX-300, знаете, прогулочный такой двухместный вертолетик с несерьезным пластиковым пузырем вместо кабины, без дверей. Посадил на пассажирское кресло Эвку, сам забрался на место пилота, Тольку сунул между нами. И рванул в сторону Гаваны.

Лететь было – через территориальные воды и границу – часа два, не больше, несмотря на то что дул сильный боковой, а в море-окияне назревал нехилый шторм. И мы бы успели, бляха-муха.

Если б не моя отсутствующая рука… И если б не «Торнадо F3», поднятые по тревоге долбанного радара, который засек нас и в «мертвой зоне».

Две голубоватые молнии мелькнули мимо «пузыря», оставляя за собой белый пушистый хвост инверсионного следа. «Вертушку» нашу качнуло, и секунду спустя в наушниках послышалось на казенно-обманно-вежливом аглицком: «Вы находитесь в воздушном пространстве Соединенных Штатов Америки… Сообщите свои код доступа, позывные и индекс коридора… Если вы не имеете доступа, то просим вас немедленно изменить курс. Если требования не будут выполнены, мы будем вынуждены принять меры. Thank you».

Какие коды, какие позывные и индекс? Мы летели Фиделя долбаного спасать!

Я хранил полное радиомолчание, сжав зубы и молясь лишь об одном: дотянуть до границы Кубы, а там разберемся…

Дотянуть нам не дали. Разобрались раньше. На втором круге и без второго предупреждения «Торнадо» открыли огонь. По нам.

От первых ракет я ушел – не впервой. Но началась такая болтанка, что «вертушка» едва не потеряла управление.

Бляха-муха, я бы отстрелялся от этих «Торнадо» из своего ТТ; пилотов, может, не поубивал – все ж таки скорость у них поприличнее нашей, да и «фонари» пулеустойчивые, но спесь с них посбивал бы.

Если б не рука моя. А точнее, отсутствие оной. Очень, знаете ли, непросто это – одной рукой одновременно и вертолетом управлять, и стрелять из пистолета. Эвка, конечно, стреляла не многим хуже моего, но – она держала Тольку, чтоб из кабины не вывалился, пока нас швыряло из стороны в сторону.

И на третьем заходе «Торнадо» нас достали. Я заложил такой вираж, который никаким уточкиным с чкаловыми не снились, а Игорь Иванович Сикорский, увидев, что я вытворяю с его детищем, ни в жисть не поверил бы. Подумал бы, что бредит…

В общем, вираж-то я заложил, кабину из-под удара убрал, но и только: америкосовская ракета влепилась аккурат в наш решетчатый хвост.

Потеряв хвостовой винт, «вертушка» закрутилась, что твое чертово колесо, и камнем ухнула в шторм. Из кабины меня выбросило, как пробку из бутылки «Миржанэ». Глотнуть воздуха не успел: вхолостую работающий винт вспорол соленую воду в сантиметре от моей головы, и пришлось быстренько уходить на метр в глубь моря-окияна.

Наконец, вынырнул. И тут же был с головой накрыт пенистой зеленовато-серой волной. Пока выплывал, пока отплевывался и отфыркивался среди ревущей стихии, успел заметить: вертолетик мой развалился на куски и верной дорогой идет на дно. Но не его кончина меня беспокоила – я искал Эвку и Толю, жену и сына. И за секунду до того, как следующий вал захлопнул надо мной свою пасть, увидел голову Эвки метрах в десяти от меня – жена моя цеплялась за вогнутый обломок плексигласа, оставшийся от «пузыря» кабины. Я нырнул, рванулся к ней; всплыл рядом, ухватился за тот же кусок. Эвка была одна. Без Толи.

Шторм ревел, неистовствовал, брызгал слюной вокруг нас. Атлантика, любимая Атлантика, которую я избороздил вдоль и поперек, неожиданно показала свое истинное, стогневное лицо: она хотела нас погубить, стиснуть в своих соленых ладонях, утянуть в бездну, убаюкать на темной постели из колышащихся водорослей…

– Толька?.. – выдохнул я, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь среди брызг и колеблющихся утесов воды.

– Не знаю… – сказала моя жена сквозь рев свирепого, винопенного океана. Лоб её пересекала глубокая, сочащаяся густой кровью царапина. – Я… я потеряла его… – Лицо её было мокрым – то ли от слез, то ли от морской воды. – Я ПОТЕРЯЛА ЕГО!!! – Ее пальцы, вцепившиеся в край плексигласового обломка, побелели от напряжения, длиннющие волосы, которые она мне изредка, когда пребывала в игривом настроении, позволяла расчесывать, спутались, слиплись от пены, облепили лицо.

Я сжал зубы.

– Не дрейфь, любимая. Прорвемся. Как всегда.

– Как всегда… – эхом ответила она, немного успокоившись, и попыталась улыбнуться, все равно прекрасная, как Венера.

А высоко над нами реяли, скользили наперерез ветру альбатросы, орали благим матом, перекрикивали грохот бури, душу мне выворачивали наизнанку.

В принципе, это был ещё не полный капут: утлая плексигласовая посудина могла выдержать, если б мы забрались в нее… Переждали бы непогоду, дотянули до берега… Могла бы выдержать. Однако, как я понял, чуть наклонив её, только одного человека.

Одного.

Это поняла и Эвелина Зигг. Моя жена.

– Как всегда, – повторила она.

И я уже понимал, что сейчас произойдет, и, словно заколдованный, не мог даже… по щекам её отхлестать, что ли? Застыл, словно ледяная вода проникла в сердце и вытеснила кровь собою.

А когда схлынула очередная волна, Эвелина быстро поцеловала меня в губы, шепнула:

– Толя… Найди…

И отпустила соломинку, за которую мы цеплялись. А у меня в голове гремела наперекор буре музыка с карнавала в Венеции, который нас познакомил. И волны плясали вокруг, как ряженые на этом карнавале.

После следующей волны я Эвелину уже не увидел…

Эвелина, Эвка, Э-ве-ли-на, морская королевна…

Что дальше было, я плохо помню. Вроде орал в беснующуюся тьму, звал её, звал сына… но ответом был лишь рев злопевучего шторма.

А где-то высоко и далеко, в опрокинутом небе докладывал по команде об уничтожении цели командир ведущего «Торнадо». Через две недели он умрет от сердечной недостаточности.

Короче, сутки спустя, когда шторм разрядил свой боекомплект, меня подобрали кубинские рыбаки. Покушение на Фиделя сорвалось, как я узнал из газет (не сработал детонатор во взрывчатке на теле динамитероса), но меня это уже не интересовало.

Вот, в общем-то, и все. Слушать про то, как я полтора года, забросив работу, занимался только поисками пропавших жены и сына, вам, ребята, будет не интересно. Конечно, я их не нашел… Зато нашел в брюках, в которых переживал всю эту штормовую катавасию, кольцо, что я подарил Эвке на пятую годовщину свадьбы. Как я понимаю, она успела сунуть его в мой карман – до того, как… ну, сами понимаете…

Вот.

А потом я подал в отставку. Не было уже сил работать. Выдохся я после того случая. Спекся. Отставку командование приняло, даже не отговаривало. Я уехал сюда, под Балашиху. Ушел, короче говоря, от дел.

Ладно, ребята, что было, то было. Видать, у меня судьба такой.