Куда ни посмотри, везде горели фонари. Они казались мириадами светляков, слетевшихся со всей Японии рассеивать вечернюю мглу в Дайдайри: фонари, большие и малые, обтянутые простой бумагой и бумагой цветной, висящие на крюках, на врытых в землю столбах, на деревьях и вделанные в опорные балки зданий, стоящие на земле среди кустов, стоящие между камней, плавающие на крохотных плотиках по прудам императорского городка, а прудов тут, как убедился Артем во время вечерней прогулки, было превеликое множество (Артем знал, что искусство воды и камня совсем недавно вошло в моду и теперь в садах активно устраивают искусственные ландшафты из камней и песка, роют пруды с островками посередине).

Легкий ветер покачивал эти фонари, оттого свет и мрак колыхались, порождая причудливые тени.

Облокотившись на перила, Артем смотрел, как девушки танцуют под флейту, бива и некий ударный инструмент, более всего напоминающий бубен. Мелодия была донельзя простой, с незначительными вариациями повторялся один и тот же мотив — грустный, несколько заунывный. Чем уж цепляла та мелодия, трудно сказать, но цепляла определенно. Артем никак не мог ею наслушаться, не хотелось ему, чтобы она прекратилась. А может быть, не хотелось ему, чтобы прекратилось действо, лишь частью которого была музыка. Другой частью — и наверное, даже главной — были танцовщицы.

Три девушки танцевали на большом (примерно с два теннисных корта) деревянном помосте, прикрытом от дождей крышей с низкими, как и у почти всех японских домов, скатами. Помост, как сообщил Артему Хидейоши, исключительно для этого и соорудили — для выступления на нем артистов в любое время года.

Девушки, одетые в золотисто-зеленые юката, танцевали в круге из стоящих на полу фонарей-гандо. Музыканты располагались в неосвещенной части помоста, их едва различимые силуэты наводили на мысль о призраках императорского городка. Сам же танец не наводил ни на какие раздумья, просто приятно было любоваться движениями танцовщиц, изгибами их гуттаперчевых тел. Эта музыка и этот танец мало походили на то, что доводилось видеть Артему в прежней жизни, и в том, наверное, крылась частичка очарования. Другая же частичка заключалась в том, что музыканты и танцовщицы были, разумеется, лучшие в Ямато, вряд ли другим доверили бы выступать во дворце.

Специальных мест для зрителей, каких-нибудь амфитеатров или рядами поставленных лавок здесь не было. Каждый смотрел, откуда нравилось. Многие, как и Артем, стояли у перил, которыми был окружен помост, и смотрели отсюда. Другие, расстелив маленькие коврики (а они, свернутые трубками, лежали тут вдоль перил в достаточном числе) на помосте, сидели на них. Некоторые любовались танцами издали, из сада.

Император так и вовсе не смотрел на танцовщиц, хоть и находился поблизости от помоста — на поляне, окруженной кусуноки и ярко освещенной фонарями. Микадо сегодня танцы не занимали, он был увлечен другим. В данный момент он показывал окружившим его придворным дамам подарки Артема (особенный восторг вызывал у дам последний, «обеденный» подарок Белого Дракона). Оно и понятно — танцами император, конечно, уже пресыщен, чего не скажешь о дарах Белого Дракона.

Артем чувствовал себя прекрасно. Все складывалось самым замечательным образом: принят у императора, одарен им драгоценным веером, утвержден в самурайском звании и пожалован титулом даймё, никто не собирается его казнить или привлекать по делу об убийстве военачальника Такаши, — что еще надо для хорошего настроения? К тому же за обедом, что состоялся сразу после аудиенции в зале церемоний, Белый Дракон сделал микадо еще один подарок, которым окончательно расположил к себе императора Японии.

Подарок Артем принес с собой, а не изготовил на месте из бумаги или иных подручных материалов. Подарок занимал мало места, легко умещался во внутреннем кармане. Вообще-то Артем после полного, можно даже сказать, феерического успеха с оригами не собирался еще что-то преподносить императору, вовсе наоборот — собирался придержать на будущее. Не было никакого смысла сразу все вываливать, а заначка никогда не помешает. Но Артем выпил за обедом немножко саке, немножко раздухарился, обстановка была душевной, и все вокруг показались добрыми и приветливыми, захотелось сделать кому-нибудь приятное, а кому делать приятное, как не императору всея Японии — ведь тот не проклял Белого Дракона, не обвинил во всех смертных грехах, а отнесся к нему по-доброму, по-человечески отнесся, вон, даже наградил веером цены немалой. «Ай, ладно!» — сказал сам себе Артем и достал из кармана подарок.

Подарок он изготовил давно, задолго до вызова в столицу. Так просто, от нечего делать, изготовил, зная, что найдет ему какое-нибудь применение. Изделие было опять же из серии «Развлекухи» — из, похоже, единственной области человеческой деятельности, как это ни печально, из которой Артем мог припомнить что-то необрывочное, законченное.

Изготовить изделие было технически совсем несложно. Всего лишь нужно было нарезать рисовую бумагу небольшими прямоугольниками, для большей плотности каждого прямоугольника — картона-то пока не существовало, тем более рисового картона — пришлось склеить приготовленным из муки клеем по нескольку листов вместе. Ну, и пришлось немножко поработать кистью и тушью. В результате всех стараний получилась крохотная книжечка, внутри которой на каждом листе были изображены одни и те же две фигуры: высокий самурай в черном и невысокий самурай в белом, оба с мечами. На каждом последующей страничке фигуры немножко отличались позами от изображений предыдущей страницы. Проводишь по краю книжицы пальцем, перелистывая, и кажется, будто фигурки оживают, будто самураи бьются друг с другом и один другого насмерть поражает катаной в сердце. Эдакая первобытная мультяшка с излюбленным местным сюжетом — поединком самураев.

Однажды ночью Артем показал забаву Омицу, и та пришла в восторг, сопоставимый разве с теми же ночными восторгами, вызванными, правда, несколько иными причинами. И после чуть ли не каждую ночь Омицу просила Артема показать ей «тот чудесный бой». То, что знал каждый ребенок советской и постсоветской эпохи, здесь не знали даже взрослые. И этим надо было пользоваться. Тем более что реакция Омицу подтвердила догадки Артема — книжица с движущимися картинками должна производить на местных неслабое впечатление. А стало быть, решил тогда Артем, такую зашибательскую вещь следует держать в запасе, как резервный полк, и бросить в бой в нужный момент. Ну вот, момент и наступил.

Собственно говоря, торжественный обед закончился вместе с преподнесением императору книжицы и демонстрацией ее чудесных особенностей. Дальше император забыл о еде и о церемониальных правилах. Он вскочил, побежал на другой край стола показывать книжицу императрице, потом побежал показать ее своей младшей сестре… После чего сидевшие за столом сановники, переглянувшись, стали подниматься и исчезать в дверях…

А императрица, кстати, на Артема не то что мощного, а вообще никакого заметного впечатления не произвела. Может быть, от того, что на вид — сущая девочка, по-женски нисколько не сформировавшаяся. Неизвестно, сколько ей там было лет, очень похоже, что даже меньше, чем императору, однако Артем уже слышал о том, что она забеременела и в следующем году двор ждет наследников Хризантемного престола.

Неизвестно, какие потрясения ждали двор в следующем году, а сегодня потрясением стал визит Белого Дракона и его чудесные подарки. До Артема то и дело долетали со стороны камфарных деревьев восторженные крики и женские визги. Он поворачивал голову в ту сторону и видел, как, сгрудившись вокруг императора, чуть ли не стукаясь головами, придворные что-то рассматривают. Ясно — что. Живые картинки самурайского поединка, который тот же император не уставал пересматривать весь вечер. Впрочем, Артем недолго любовался делом рук своих, а вновь поворачивал голову к помосту, на танцовщиц смотреть было гораздо интереснее…

Артем уже не помышлял о скором возвращении в Ицудо. Успеется еще. Надобно вкусить сполна столичной жизни, осмотреть местные достопримечательности, может быть, смотаться и в Камакура, город, сильный самурайским духом…

Кстати, об осмотре достопримечательностей. Артем ловил на себе весь вечер весьма недвусмысленные взгляды местных красавиц (некоторых из них даже не сильно портили наштукатуренные лица и черные зубы, а это о многом говорило), и мысли его невольно приняли весьма фривольное направление, мало согласующееся с суровым самурайским духом и намерением ехать в Камакура…

— А ты быстро сумел добиться расположения императора, Победитель Монголов, — услышал Артем рядом с собой. — Позволь выразить тебе свое восхищение.

Артем повернул голову и увидел рядом с собой сиккэна Ходзё Ясутоки. Сиккэн едва заметно наклонил голову — изобразил поклон.

За обедом Артем как следует рассмотрел человека, который реально правил Страной восходящего солнца. Во внешности сиккэна мало было от образа классического самурая, скорее уж он походил на классического книгочея — длинный, несколько нескладный, с высоким лбом и задумчивым выражением лица. Артем знал, что сиккэн довольно молод… разумеется, для своего высокого положения регента императора и главы самого влиятельного на сегодня в Японии самурайского дома. Ему было около сорока. Выглядел, правда, Ясутоки моложе. Однако сейчас, когда Артем увидел глаза сиккэна вблизи, то убедился, что насчет возраста Ясутоки его не обманули: это были глаза уже пожившего, достаточно уставшего и умудренного жизнью человека…

— Мне любопытно было наблюдать, как менялось твое лицо, Покоритель Монголов, — сиккэн говорил тихим, где-то даже меланхолическим голосом. — Когда ты пришел в Дайдайри, в твоем лице было много тревоги. На него падали тени черных мыслей. Теперь же — покой и благолепие. Я тебя понимаю. Ты считаешь, что наконец вытащили занозу, что сидела в твоей голове…

Что-то странное слышалось в словах сиккэна, проглядывал, как горы сквозь туман, какой-то задний план, какой-то подтекст, — и это все заставило Артема насторожиться.

— Сегодня день подарков, — сказал сиккэн. — Ты получаешь подарки, ты делаешь подарки. Я тоже хочу тебе кое-что подарить. Бери, это твое, Покоритель Монголов…

И сиккэн протянул Артему маленькую и очень простенькую деревянную коробку, которую до того, видимо, держал под мышкой. Артем выдвинул крышку. Внутри лежала скомканная и чем-то пропитанная тряпица, в которую что-то было завернуто. Чувствуя непонятное волнение, Артем откинул край тряпицы… и сразу же в нос шибанул сладковатый запашок разложения. Преодолевая нарастающее отвращение, Артем откинул второй край тряпицы. И… не смог понять, что видит перед собой. Нечто маленькое, белесоватое, в пятнах…

— Что это? — пробормотал пораженный Артем.

— Уши, — спокойно, будто речь шла о чем-то насквозь будничном, вроде вареных миног, сказал сиккэн. — И эти уши тебе знакомы.

У Артема закружилась голова. Перед ним пронеслись лица тех, кто здесь стал ему близок и дорог…

Но все они… всех их он совсем недавно, всего какие-то несколько часов назад видел живыми, здоровыми. С ушами видел! А здесь… запах разложения… Уши пребывают в отрезанном виде явно больше, чем несколько часов.

— Ты не о тех думаешь, Покоритель Монголов.

Чертов сиккэн, видимо, решил продемонстрировать свое умение читать мысли собеседника, мол, от меня ничего не скроешь…

И вот тут Артем сорвался. Сперва он выпалил тираду, где не было ни единого знакомого сиккэну слова, но если Ясутоки когда-нибудь переведут те фразы, то глава дома Ходзё очень много узнает о себе самом и о своих ближайших родственниках, в первую очередь о любимой маме, а также об ослах и обезьянах, чья насыщенная интимная жизнь очень тесно и очень замысловато переплеталась с не менее насыщенной интимной жизнью родственников сиккэна. Артема можно было понять. Вам когда-нибудь дарили чьи-нибудь отрезанные и чуть подпорченные разложением уши? А если даже и дарили, то говорили вам при этом что-то с видом всезнающего Будды? То-то…

Выпустив пар, Артем перешел на японский:

— Я тебе, Ясутоки-сан, не представлялся как Покоритель Монголов. Потому обращайся ко мне по имени или же, если не нравится имя, зови Белым Драконом.

Пожалуй, Артем несколько громко все это произнес, потому что на них с сиккэном стали оглядываться. Сиккэн же остался невозмутимым.

— Белый Дракон — это слишком отдает хрониками и легендами, а не живым человеком, — сказал он. — Имя же твое явно придуманное и тебе не подходит. Поэтому я и решил именовать тебя Покорителем Монголов — по тому деянию, какое почитаю самым главным за те дни, что ты провел в стране Ямато. Если ты недоволен, тогда я буду заставлять себя говорить «Ямомото», но внутри себя произносить «Покоритель Монголов».

«Словоблуд хренов», — успел подумать Артем, а сиккэн уже без перерыва продолжил:

— Я думал, ты сразу признаешь эти уши… Ямомото-сан. И начнешь меня благодарить.

— Благодарить? — вырвалось у Артема.

— Благодарить, — кивнул сиккэн. — За спасение твоей жизни.

Ясутоки называл его теперь «Ямомото», но умудрялся делать это так, что Артем невольно слышал про себя столь бесившее его «Покоритель Монголов». Ну что ты будешь делать!

А касаемо ушей… Кажется, Артем начал о чем-то догадываться. Только пусть сиккэн сам во всем признается.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Артем. Протянул шкатулку обратно: — И не могу принять подарок.

— Вижу, что вспомнил, — произнес сиккэн, пристально глядя в лицо Артему. — А подарок — твой. Делай с ним, что хочешь. Выброси, если не нужен.

— Что я должен вспомнить? — Артем решил упрямиться до последнего.

— Всего лишь вчерашнюю ночь. Селение Никацура. Ты возвращался из дома на окраине селения на свой постоялый двор. На тебя напали люди Годайго с намерением убить тебя. Мои люди спасли тебе жизнь.

— Твои люди? — переспросил Артем.

— Мои, — сказал сиккэн. — Я даже знаю, как имя того самурая, чьи уши ты держишь в руках.

Честно говоря, имя бывшего владельца ушей Артема не слишком волновало в данный исторический момент.

— Я не просил тебя, Ясутоки-сан, кого-то там спасать, — сказал Артем. — И потому не собираюсь тебя благодарить.

— Я оберегаю твою жизнь не ради твоих благодарностей, Ямомото-сан, — сиккэн улыбнулся уголками рта. — Ты нужен. Ты сам выбрал свой путь, и на этом пути твоя жизнь не принадлежит тебе.

— Кому же тогда?

Честно говоря, и сам по себе разговор не очень нравился Артему: и то, что говорил сиккэн, не очень нравилось, и то, как он это говорит, а говорил он, не скрывая своего превосходства (на которое бесспорно имел право хотя бы по своему положению, но зачем это подчеркивать?).

— Скажи, Ямомото-сан, что ты слышал о монахе по имени Нитирэн?

— Ничего, — честно признался Артем, не пытаясь просчитывать, стоит ли признаваться в этом, не грозит ли ему такое признание чем-то нехорошим. От подобного дедуктивного напряжения его бедные мозги, мозги циркового акробата, могли и расплавиться.

В этот момент музыка смолкла, танцовщицы ушли с помоста, на некоторое время воцарилась тишина.

— А между тем этот Нитирэн только и делает, что говорит о тебе, — сказал сиккэн.

— Я думаю, многие говорят обо мне.

— И это правда, Ямомото! — неожиданно горячо согласился сиккэн. — Истинно! Но одно дело, когда легенды о Белом Драконе пересказывают в рыбацкой хижине или когда о Белом Драконе, вздыхая, шепчутся жены сановников. И совсем другое — когда о нем говорят такие, как Нитирэн.

— Так кто же этот Нитирэн?

— Монах. Около шестнадцати лет провел в монастыре Энрякудзи, покинул его два года назад. И отправился проповедовать. Два года он странствовал по стране, сзывал людей в селениях на свои выступления ударами в гонг и в барабан, проповеди начинал словами «Наму мёхо рэнгэ кё» («Слава лотосу божественного закона»). Эти слова стали боевым кличем его секты — Нитирэн-сю. Нитирэн призывал отвергнуть все старые и новые учения, отвергнуть все на свете, кроме слов самого Будды, содержащихся в сутре Лотоса. Но самое скверное, Ямомото-сан, не то, как он начинал свои проповеди, а то, как их заканчивал. «Гнев Неба, — кричал он, — падет на ваши головы, коли вы не покаетесь в грехах и не примете славу лотоса божественного закона. Тогда хлынут варвары из земли монгольской и сметут ваши дома и уведут жен ваших…» И это он повторял два года изо дня в день, переходя из селения в селение. Правда, он приобрел не слишком много сторонников. Ведь кто он был? Всего лишь еще один проповедник, пугающий людей небесными карами. Конечно, как всегда бывает, кто-то поверил и примкнул, кто-то из бродяг отправился странствовать вместе с ним. Но это и все. Нитирэн закончил бы, как и многие ему подобные, — или умер бы от лихорадки на одном из постоялых дворов, или был бы убит разбойниками, или был бы до смерти побит крестьянами, посчитавшими, что именно от его проповедей урожай в этом году вышел неважным. И вдруг такой подарок — случилось то, о чем он только и говорил эти два года. Напали варвары-монголы. Правда, они не разорили нашу землю, как он предсказывал, но Нитирэн стал говорить, что именно благодаря ему не разорили: что это его молитвам вняло Небо и послало Белого Дракона, дабы дать людям земли Ямато последнюю возможность покаяться и принять его веру. Нитирэн снова отправился в странствие и снова проповедовал в каждом селении. И за последние четыре месяца он обрел в стократ больше сторонников, чем до того за два года. Самое худое, что Нитирэн — сумасшедший, которому все нипочем. И его сторонники подобрались ему под стать. Они готовы на самые отчаянные поступки. Они уже захватили монастырь на Сикоку, выгнали оттуда всех монахов, устроили там свое логово. А потом к ним пришли монахи из соседнего монастыря и сказали, что признают Нитирэна своим учителем и присоединяются к Нитирэн-сю. Из-за проповедей Нитирэна уже произошли два восстания монахов, и, думаю, будут еще. Насколько мне известно, Нитирэн вынашивает сейчас планы захвата монастыря Энрякудзи, который, как ты знаешь, является божественным охранителем Киото и падение которого породит такие пожары, которые сразу не погасишь. Еще раз повторю тебе, Нитирэн и твоим именем собирается вершить свои дела, собирается убеждать народ, что Белый Дракон придет ему на помощь, что мечи его врагов разлетятся на куски силой волшебства Бьяку-Рю…

— Я ничего об этом не знаю. — Артем закрыл коробку с отрезанными ушами, поставил ее на пол между перекладинами перил.

— Ты не знаешь и о многом другом. Не все вести доходят до Ицудо и не все вести доходят до Ицудо вовремя.

Артем решился высказать кощунственную вещь:

— Насколько мне известно, все мятежи и восстания в стране Ямато проходили с именем императора на устах мятежников.

— Не смей равнять себя с императором! — сиккэн повысил голос, впрочем, не настолько, чтобы на них вновь стали оглядываться. — Ты всего лишь чужеземец, которому позволили стать подданным микадо! В твою небесную связь с Белым Драконом пусть верят другие, мне об этом можешь не говорить… — Сиккэн неожиданно улыбнулся. — Но ты прав. Все кому не лень говорили о своей любви к императору и о том, что хотят его защитить. А вот теперь еще говорят и о Белом Драконе. Говорят о том, что они всегда верили в его могущество, что он им благоволит. Я могу показать тебе письмо, что получил сегодня. Оно от одного верховного жреца синтоистского храма. Он уверяет, что это его стараниями мы победили монголов. Он пишет, что в тот день, в час вечерней медитации, он вступил в беседу с божеством, в честь которого построен храм, и божество поведало ему о флоте варваров, подплывающих к берегам Японии. А еще божество поведало, что надлежит делать. Жрец вывесил на храме флаги с черным квадратом на белом фоне и принялся усердно молиться, обращаясь к Белому Дракону и призывая того воплотиться в человеческое тело и спасти страну Ямато. Жрец пишет, что флаги при полном безветрии вдруг затрепыхались, будто под порывом ураганного ветра, и в небе прогрохотало. Чудеса эти готовы засвидетельствовать какие-то крестьяне, женщины и, понятное дело, другие жрецы храма. В конце письма жрец требует… не просит, заметь, а требует награды за свой труд…

— Он ее получит?

— Он ничего не получит, даже письма в ответ. Ты думаешь, он первый, кто захотел примазаться к победе и выклянчить награду? Увы, таких охотников уже немало. И многие из них треплют имя Белого Дракона. Этот жрец всего лишь смешон. Но есть Нитирэн, есть и другие, что опасны по-настоящему. Некоторые самураи весьма влиятельных домов не раз говорили мне, что неплохо бы под флагом Белого Дракона, выбрав его сёгуном, отправиться за море мстить варварам. И это они говорили мне. Теперь представь, какими разговорами полнится Камакура! Многие самураи настолько заскучали без сражений, что готовы поддержать любое безумство. Почва готова, туда осталось только упасть зерну…

— Разве какой-то монах Нитирэн может стать таким зерном?

— Этот нет, конечно, — сиккэн презрительно махнул рукой. — Но он может в любой момент поднять смуту. И на усмирение его придется послать армию, распыляя наши силы. А хуже всего то, что, по верным донесениям, с Нитирэном встречался хорошо знакомый тебе император-монах Годайго. До чего они могли договориться, не знаешь? Вот то-то. А вот кто может стать зерном для почвы, так это Годайго. И ему тоже пригодится имя Белого Дракона…

Сиккэн какое-то время молчал, задумчиво водя ладонью по лакированной древесине перил. Между тем на помост вышли две новые танцовщицы. Заиграла музыка, и под нее девушки принялись исполнять танец с веерами. У каждой было по вееру в руке. Это выглядело очень необычно и очень красиво. Хотелось смотреть на них, а не на сиккэна. Не отвлекаясь на неприятные разговоры. Но, увы…

— Имя Белого Дракона стало похоже на его чешую, которую все расхватали, — вновь заговорил сиккэн. — И каждый размахивает своими чешуйками, кто сколько отхватил. И каждый мечтает завладеть всей чешуей…

«Как я уже понял, и ты тоже нацелился на всю чешую, господин сиккэн», — мрачно подумал Артем.

— Ясутоки, Ясутоки! — раздался поблизости звонкий голос императора.

Молодой тэнно Сидзё чуть ли не бегом двигался в их сторону.

— Мы договорим после, Покоритель Монголов, — сказал сиккэн, сопроводив свои слова легким наклоном головы.

Подбежал счастливый микадо с Артемовой книжицей-мультяшкой в руках.

— Я тебе благодарен, Белый Дракон! Ты развеял нашу дворцовую скуку! — выпалил он. — И я тоже хочу сделать тебе подарок!