Вернувшись в свой кабинет после встречи с Ухналевым и Виктором Сергеевичем, Корбалевич сел за стол и вытащил из «файлика» рукопись.

Лет пять назад, когда он только что стал начальником отдела, а Б.Н. уже давно был пенсионером, Корбалевич стал уговаривать его написать мемуары.

Б.Н. долго думал, а потом сказал:

— Леня, я не секретарь ЦК, чтобы писать мемуары. Давай я напишу записки. О том, как мы работали в послевоенные годы за кордоном.

На том и сошлись. Однако сколько ни встречались они на двадцатое декабря в стенах их оперативной альма-матер, Б.Н. разводил руками, мол, еще не приступил. Потом он умер.

И вдруг жена Б.Н. звонит Леониду и говорит, что, разбирая бумаги мужа, нашла конверт, на котором была надпись: передать Корбалевичу Л.А.

Так рукопись Б.Н. попала к нему.

Корбалевич посмотрел на первый ее лист: «Карлхорст, — значилось там, — 1956 год».

Он пожалел, что не захватил рукопись с собой на квартиру Ухналева. Ухналев мог бы уже сейчас ее читать. Ну да ладно, скорее всего, это не последняя их встреча. Старики настроены решительно, и они с тропы войны не сойдут.

А что делать ему? Можно, конечно, сходить к начупру с заявлением Расима Сатыпова, но делать этого сейчас не надо. Могут возникнуть многие вопросы, на которые у него нет ответа. Значит, как всегда обычный путь — изучаем оперативную обстановку, а потом уже идем к начальству. Причем к начальству идем не за решением, которое оно должно принять, а с готовым вариантом решения, а то и двумя.

Корбалевич набрал номер оперативной связи и пригласил к себе молодого сотрудника по фамилии Михно.

— Петро, — сказал он ему, — как обстановка вокруг посольств?

— Пока все в норме, активность типичная для лета.

— Скажи-ка мне, пожалуйста, а почему посольство некоей Каморканы значится у нас представительством. Это что, попытка спрятаться за статус представительства, чтобы не попасть в поле зрения контрразведки?

— Я могу только предположить, — ответил Михно. — Обычно у нас аккредитируются два вида посольств. Те, которые возглавляются Чрезвычайными и Полномочными послами, и те, кто представлен Временными Поверенными. Почему Каморкана избрала такой статус, мне трудно сказать. В Москве у нее полноценное посольство.

— Ты можешь мне прямо сейчас сделать расклад по сотрудникам, которые там работают?

— Нет, дело в том, что в МИДе тоже не могут понять этот статус. Они полагают, что это некий переходный этап к посольству.

— И поэтому у них ничего нет?

— Именно.

— Ладно, мне завтра к утру все, что есть по сотрудникам-мужчинам.

— Все понял, мне можно идти?

— Иди.

— А результаты оформить…

— Пока не оформляй, нет времени, просто доложишь мне обстановку, и все.

После ухода Михно Корбалевич зашел к Гольцеву.

— У тебя остался знаменитый цейлонский чай? — спросил он своего зама.

— Тебе зеленый, красный, черный или цветочный, — спросил Гольцев, весьма гордившийся тем, что разбирается в чаях.

— Давай зеленый, — произнес Леонид. — Говорят, он давление снижает, а у меня что-то голова стала побаливать.

— Не соблюдаешь режима труда и отдыха, начальник, — сказал на это Гольцев.

— А вот я у тебя и отдохну, — заметил Корбалевич и сел за приставной столик.

Гольцев между тем стал засыпать в чайник зеленый чай, заливать его кипятком, а потом вышел из кабинета.

— Ты где был? — спросил его Корбалевич, когда Гольцев наконец вернулся.

— Выливал воду.

— Заваренную?

— Ну да.

— А зачем?

— Затем, что это зеленый чай. И его нужно пить со второй или третей заварки. Это один из немногих случаев, когда женщина полезней девушки.

— Господи, при чем тут женщины и девушки?

— Еще один признак того, что тебе, начальник, отдыхать нужно.

— Почему?

— Плохо соображаешь вне профессиональных сфер деятельности.

Гольцев еще раз залил кипятком чайник, накрыл его стеганой рукавицей.

— Пусть подушится, — сказал он.

— Попарится, ты имеешь в виду.

— Подушится, — повторил Гольцев. — Парятся в бане и веником, а чай должен подушиться, то есть стать душистым.

Выждав несколько минут, Гольцев плеснул в две кружки немного заварившегося чаю и поставил перед начальником вазочку с кусочками сахара.

— Не вздумай бросать сахар в чай, — сказал он, — только вприкуску, иначе весь вкус поглотит сахар.

И они начали пить чай. Правда, слово «пить» относилось больше к Гольцеву. Он действительно пил напиток: делал небольшой глоток, отставлял чашку, перебрасывался несколькими словами с Корбалевичем, снова делал меленький глоток.

Корбалевич же, выпив первую порцию по правилам, которые навязал ему Гольцев, долил в чашку чаю, чуть остудил, бросил в рот комочек сахара и запил его тем, что было в чашке.

— Ты варвар! — сказал на это Гольцев. — Пить чай — это целая процедура.

— Ладно тебе, цивилизованный ты наш, скажи лучше, у тебя остались связи официальные и неофициальные в Москве?

— Ты же знаешь, что остались, — ответил Гольцев, нисколько не ускорив процесс поглощения чая и не смущаясь тем, что начальник уже перешел к служебным вопросам.

— Тогда сделай доброе дело, узнай, не стажировались ли в резидентуре посольства Каморканы в Москве люди, которые потом появились у нас? И не проходили ли они по учетам, неважно каким, как представители, или, на худой конец, люди, имеющие причастность к спецслужбам Каморканы?

— Мне подготовить запрос?

— Да, подготовь запрос, я подпишу, все официально, но перед тем как он уйдет, созвонись с коллегами из Москвы и скажи: мы, мол, запрос вам посылаем, однако…

— Все ясно, подробности письмом, а главное по телефону.

— Да, в принципе главное мы должны знать уже сейчас, а подробности потом. И еще одно. Мне непонятен статус представительства. Обычно вывеской представительства пользуются фирмы, общественные организации, но не страны.

— Знаешь, мне это тоже непонятно, но москвичи вряд ли нам это прояснят.

— Наверное, так… Не тяни со звонком. Результат доложи мне максимум завтра утром.

— Ну, ты быстрый, начальник…

— Конечно. Ты мог бы сделать вывод об этом уже по тому, как я пью чай и как пьешь его ты.

По дороге к себе Корбалевич заглянул в кабинет, где сидело трое оперработников. При появлении начальника они встали.

— Занимайтесь, занимайтесь, — сказал Корбалевич и обратился к Михно: — А ты, Петр, зайди ко мне еще раз. Умные мысли всегда приходят после того, как начальник отпустит подчиненного.

Корбалевич шел по коридору и думал о том, что в любом другом случае и любой другой организации он просто поставил бы задачу подчиненному при его коллегах. Но в контрразведке коллеги знают, какую задачу тебе поставил начальник, только в том случае, если это нужно для дела. И он точно знал, что никто из однокабинетников Михно не спросит того, когда он вернется: зачем тебя вызывал начальник?

В кабинете он предложил Михно сесть и сказал:

— Мне кажется, что у нас ничего нет, и в ближайшее время не будет по Каморкане, точнее, по ее представительству. Но если так, то посмотри за общим стилем и манерой обживаться в Минске других посольств. Особенно близких к каморканскому цивилизационно. Задача ясна?

— Да, разумеется, — ответил Михно.

— Процесс этот начался шесть лет назад и многие из них еще не справили пятилетний юбилей с момента аккредитации. Все еще свежо в памяти у нас и у них. Давай, завтра жду тебя с утра.

На следующий день Виктор Сергеевич съездил на дачу, сообщил жене, что ему предлагают поработать, и, к неудовольствию супруги, возвратился в город.

Он снова появился у своего коллеги и сразу поставил на стол бутылку коньяка.

Ухналев замахал руками.

— Знаешь, после твоей «Текилы» я чуть не загнулся.

— Да это нам с тобой за успех нашего безнадежного дела, — сказал Виктор Сергеевич.

— А если так, то мы поместим ее в бар, — сказал Ухналев. — Ты хоть помнишь, с чем связана эта поговорка?

— Да, разумеется. В семидесятые годы стало сокращаться финансирование разведки и появилась эта поговорка, поскольку задачи ставились громадные, а на их решение выделялись копейки.

— Ты прав, именно тогда и появился анекдот, о том, как одного нелегала отправляли в Швецию под легендой сына кувейтского шейха, но жить ему предложили под мостом, так как денег на проживание в гостинице нет.

— Корбалевич не звонил?

— Нет еще.

— Может, стоит позвонить самим?

— Давай не будем на него давить.

— Давай. А то вчера он даже в лице изменился, когда мы ему информацию о вербовке Расима довели. Да, в наше время мы бы от радости подпрыгнули до потока, когда б к нам пришел человек и заявил, что к нему подбираются…

— Не горячись, мы бы его тоже проверили на предмет психической полноценности. Ты ведь знаешь, что в учреждения спецслужб осенью и весной приходит масса заявителей, которые сообщают о том, что они завербованы спецслужбами противника. А когда ты уточняешь какого, они шепотом говорят об инопланетянах.

— Но это не наш случай.

— Не наш, не наш… Но в связи с этим я вспоминаю, как в семидесятых мне пришлось принимать одного такого заявителя. Он рассказал, как во время ночевки у одного приятеля слышал, как тот «переговаривался» с Америкой. Когда я сказал ему, что это не представляет для нас никакого интереса, он сначала стал убеждать меня, что это должно представлять интерес, а потом добавил, что приятель дал ему пистолет.

— Здесь он и попался, потому что пистолет нужно предъявить.

— До предъявления мне нужно было определиться, кто передо мной — психически больной человек или хитрец, который обращением к нам решает какие-то свои задачи.

— И к какому выводу ты пришел?

— Беседуя с ним, я понял, что он не псих и чего-то от нас хочет. Тогда я стал детализировать его показания. Я спросил, где сейчас пистолет? Он ответил, что спрятал его в бетонном колодце, в одной из деревень. Тогда я сказал ему, что он там пропадет, так как в колодце сыро. На это он мне ответил, что сунул пистолет в стеклянную банку. Далее я сказал ему, что пистолет не влезет в банку. Он мне тут же возразил — банка трехлитровая. Я сказал, что у стеклянных банок одинаковые горлышки. Тогда он заявил, что разобрал пистолет. Я поинтересовался маркой оружия. Он сказал, что это ПМ. Тогда я сказал ему, что у пээма большая рама, и она не влезает в банку. На что он ответил мне, что разбил банку. В конце концов я привел ему его же объяснения, и он признался, что хотел спрятаться за нашу спину, так как попал в карточные долги своим друзьям-уголовникам.

— Ты поступил правильно, но если бы тот заявитель был психом, тебе не удалось бы убедить его.

— Но он не был психом. Не псих и наш заявитель.

— Так чего же ждут наши коллеги?

— Не знаю, мне трудно понять их логику. Хотя в восьмидесятые, когда мы с тобой уже были преподами на курсах, уже возникала ситуация, когда практики вдруг стали «отслеживать оперативную обстановку», не оказывая на нее никакого воздействия. Что произошло в результате, ты знаешь. Развалился Советский Союз.

— Ну, ему была судьба развалиться, и никакая разведка его бы не спасла… Разведка — это хвост, а хвост никогда не виляет собакой, — сказал Ухналев.

— Правильно, не виляет, да разве я обвиняю хвост? Я обвиняю голову, которая дала команду хвосту поступать таким образом.

В это время зазвонил телефон. Хозяин квартиры снял трубку и стал говорить с Корбалевичым.

— Ну что там? — спросил Виктор Сергеевич, когда разговор закончился.

— Все как ты сказал. Сначала начальник взбеленился, но потом остыл и наложил резолюцию: «Изучить возможность привлечения к сотрудничеству».

— Ну, вот видишь, ще не сгинела контрразведка, ще не потеряла нюх, ще чуе вражий дух.

— Это ты по-каковски?

— По «олбански».

— Что-что?

— Хоть ты и моложе меня, но не знаешь, что в Интернете есть такой язык «олбанский». На нем говорят продвинутая компьютерная фронда.

— Ты-то откуда это знаешь?

— Был в командировке недавно и в самолете прослушал целую лекцию. Ее читал один молодой человек своей спутнице, а я был внимательным слушателем.

— Чего только нет в мире…

— Это уж точно. Давай мы немного прервемся, сегодня уж точно ничего не случится, а завтра с утра начнем с тобой планировать операцию.

— Завтра с утра я хотел съездить на могилу к жене, — сказал Ухналев.

— Валера, извини, не знал. Тогда встречаемся после обеда. Может, тебе помочь чем-нибудь?

— Да нет, это мои дела, кто мне в них может помочь? Но если мы начнем завтра планировать операцию, то уже сегодня переходим на другой уровень обозначения его участников.

— Мы будем называться «стариками разведчиками», а Расим «нашим другом», — съехидничал Виктор Сергеевич.

— Ну да, — не понял столь тонкого ехидства Ухналев.