Чем чаще ты пересекаешь границу, тем меньше уважения этой процедуре оказываешь. Впрочем, пересечение границы бывает разное. Одно дело, когда ты как представитель большого государства официально проходишь все паспортные и таможенные процедуры и в руках у тебя твой настоящий молоткастый серпастый.

Иное дело, когда ты делаешь все то же самое, но паспорт у тебя липовый, и ты уже бывал на этой территории, и, возможно, пропускные посты ее уже ориентированы о тебе, и тебя задержат либо сразу на въезде, либо, что гораздо хуже, на выезде. Ведь ты туда ездил не ворон считать.

Если тебя задержали на въезде, это всего лишь — «пытался проникнуть на означенную территорию по поддельным документам». Если на выезде, за тобой кроме въезда по нелегальным документам будет волочиться то, что ты там совершил, плюс то, что захотят на тебя повесить визави. А повесить они могут многое. И то, что ты совершал ранее, и то, что ты вообще не совершал. Ведь нужно же придать тебе некую монстрообразность, чтобы твое задержание или арест выглядели как акт благодеяния и спасения населения данной территории от типов тебе подобных.

Останавливаюсь в отеле в предместье Мюнхена. Вечером гуляю по Старому городу. Радуюсь тому, что я не в Западном Берлине. Наблюдения за мной нет, и это прекрасно.

На следующий день встречаюсь в «Гансом». Мы пьем лагер и разговариваем. Хотя «Ганс» родом из Восточной Германии, он ведет себя как настоящий баварец: неторопливо, обстоятельно, не говоря лишних слов.

— Мне нужны чертежи одной лампы на заводе в предместье Мюнхена Рамерсдорфе.

«Ганс» молча отхлебывает из кружки и ничего не говорит.

— Ты можешь, достать эти чертежи?

— Нет, — говорит он мне. — Это не моя работа.

— А кто может ее сделать?

— Ее мог сделать Вилли, но он ушел от меня, а новый помощник Вилли не годится в подметки, — говорит «Ганс» и тяжело вздыхает.

— Что ты посоветуешь?

«Ганс» вынимает из внутреннего кармана пиджака портмоне и отсчитывает деньги.

— Что это? — спрашиваю я.

— Марки, — отвечает он.

— Для чего?

— Гельд махт аллес…

Я недоуменно смотрю на него.

— Гельд махт аллес тюрен ауф.

Он снова делает паузу, а потом поясняет:

— Я позвоню одному фирмачу, у которого заказывал инструмент, и скажу ему, что ты привезешь ему расчет в гаштет в Рамерсдорфе.

Он не продолжает, а я мгновенно просчитываю ситуацию: «Ай, да “Ганс”, ему бы в разведке служить. Впрочем, он ей и служит».

А «Ганс» между тем достает маленькую табакерку, сыплет табак в ложбинку между указательным и большим пальцем и делает сильный вдох. Лицо его краснеет. Он испытывает явное удовольствие.

Бязев говорит, что это обостряет чувствительность вкусовых рецепторов. А еще «Ганс» может, как настоящий баварец, есть баварские колбаски без ножа и вилки. Правда, назвать это едой трудно: он просто высасывает их содержимое из оболочки.

На следующий день я появляюсь в Рамерсдорфе. Захожу в гаштет и говорю хозяину, что у меня здесь деловая встреча. Он указывает мне место, где я могу ждать моего делового партнера. В таких заведениях у завсегдатаев свои места за столом, но всегда есть столики для случайных посетителей. Пью пиво с солеными баранками, слушаю разговоры рабочих с радиозавода. Я весь превратился в одно большое ухо. Среди этой болтовни, должна, как пузырек на поверхности кипящей воды, выплеснуться нужная мне информация, которая послужит первой ступенькой к достижению цели.

В разведке часто бывает так, что случайно оброненное слово приводит к краху больших и дорогостоящих операций. Так, разработчик операции по устранению «Большой тройки» в Тегеране штурмбаннфюрер фон Ортель проговорился в дружеском застолье об операции Паулю Зиберту, который оказался советским разведчиком Николаем Кузнецовым. Правда, и с нашей стороны были ляпы. Так, один из высокопоставленных офицеров разведки не без гордости информировал партийный актив, что из шести сотрудников БНД, посетивших штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, двое были нашими агентами. Нужно ли говорить, что при такой «наколке» вычислить агентов не составило труда…

Появляется мой партнер. Я приветственно, так, чтобы видел хозяин, машу ему рукой. Он садится за столик, я заказываю ему пива. Это жест уважения, потому что у немцев, кто заказывает пиво, тот и расплачивается за него.

Я отдаю деньги за заказ «Ганса» моему собеседнику, расспрашиваю его о Рамерсдорфе, потому что по легенде я все тот же фирмач, который любит Баварию и баварцев, но, к сожалению, живет в Западном Берлине.

Мой партнер принял деньги, выпил кружку пива и откланялся.

Я же продолжал сидеть в зале, пить пиво и курить. Потом встал, поблагодарил хозяина, сказал, что мне очень понравилось его заведение и что завтра, если у меня будет время, я зайду к нему еще раз.

— Приходите до шести вечера, — говорит мне хозяин. — Иначе не будет мест: рабочие радиозавода после смены приходят посидеть за кружкой пива.

На следующий день в семнадцать часов я в гаштете, и хотя я снова за столиком для гостей, но этот столик гораздо ближе к столикам завсегдатаев.

С хозяином я уже на дружеской ноге. Говорю ему, что у меня есть брат, который помешан на радиоприемниках, но образования и подготовки не имеет, а очень хотел бы работать на радиозаводе.

— Я сведу тебя с Фридрихом, — говорит хозяин, — угостишь его пивом, он даст совет.

Фридрих появляется через час. Хозяин знакомит его со мной, я угощаю его пивом, рассказываю ему про своего брата, который хотел бы работать на радиозаводе.

Но Фридрих говорит, что без соответствующей подготовки и опыта работы к ним на завод не принимают.

Переходим на другие темы, рассказываю ему свою легенду, говорю, что брат младший, единственный, я в нем души не чаю и готов сделать для него многое. А он оболтус занялся конструированием радиоприемников и переговаривается с такими же, как он, чуть ли не из Австралии. И тут же перехожу к темам иным, дабы не давить на собеседника и дать ему созреть — завожу старую пластинку о том, как мне тяжело вести дела на Севере.

Север для баварцев — это все, что севернее по реке Майн, на севере там живут «пройсен», которые когда-то расправились с их красавцем Кини.

Теперь можно вернуться к брату.

— Я ничего не смыслю в технике, — говорю я Фридриху, — тем более в радиотехнике. А брат прямо помешался на всем этом. Он правду разговаривает с парнями из Австралии или шутит?

— Да, да, сейчас это возможно, — говорит Фридрих.

— Значит, он мне не врет, когда говорит, что хотел бы скрестить ужа и ежа, то есть соединить в одном аппарате полупроводники и лампы?

— Твой брат — голова, — говорит Фридрих.

— Прозит, — отвечаю я на это, и мы стукаемся кружками.

— Ты меня порадовал, — говорю я Фридриху. — А то я считал, что он оболтус, и все это детские игрушки.

— Нет, нет, — отвечает Фридрих, — все это вполне по-взрослому. Твой брат не оболтус.

— Я ему хочу сделать подарок, но обошел все технические магазины и не нашел лампы, которую он заказал.

— Как называется лампа? — спрашивает Фридрих.

— Да разве я помню, сейчас посмотрю на запись, — говорю я и вынимаю бумажку, на которой написаны четыре знака.

Фридрих смотрит на бумажку, а потом на меня.

— Не бойся, — говорю я ему, — я заплачу хорошие деньги.

Он снова смотрит на меня, а потом называет сумму.

«Вроде должно хватить, — думаю я, мысленно подсчитывая оставшиеся марки, — а на обратную дорогу займу у “Ганса”».

— Мне принести деньги? — спрашиваю я.

— Завтра приходи сюда, — говорит Фридрих. — Про эту лампу я что-то слышал, она, по-моему, используется в соседнем цехе.

На том и расстаемся.

На следующий день выписываюсь из отеля, беру билет на вечерний самолет до Западного Берлина и еду на такси в Рамерсдорф, гадая, что принесет мне этот вечер.

Вариант первый: Фридрих достал лампу, но требует за нее сумму, которую я не могу оплатить.

Вариант второй: он не достал лампу, потому что это не рядовая лампа и к ней трудно подобраться.

Вариант третий: он понял, кто я, связался с контрразведкой, и меня ждет арест сразу или после передачи мне лампы или ее муляжа.

Вхожу в гаштет, усаживаюсь на свое место, жду, неторопливо рассматривая каждого посетителя, пытаясь определить в них сотрудников контрразведки визави.

После шести приходит Фридрих. Он присаживается ко мне за столик.

— Достал? — спрашиваю его я.

Он кивает головой и произносит сумму, которая больше той, о которой мы вчера договаривались. Разумеется, я, как русский человек, могу дать ему эти деньги сразу, но как немец, я должен поинтересоваться: почему он назвал другую сумму?

— Пришлось кое-кому дать, — поясняет Фридрих. — Будешь смотреть?

— Буду, — говорю я.

Он протягивает мне маленький сверток. Я поднимаюсь из-за столика и иду в туалет. Там рассматриваю лампу, сверяю буквы и цифры. Все как нужно. Возвращаюсь на место. Сейчас самый ответственный момент, если меня будут задерживать, то именно в момент передачи денег. Достаю портмоне, начинаю считать деньги, потом откладываю нужную сумму и подзываю официантку.

— Еще два пива и сразу расчет, — говорю я, отдаю деньги за пиво, а другую пачку передаю Фридриху.

«Твою мать!» — ругаюсь я мысленно, потому что тот начинает считать их прилюдно.

— Все нормально, — говорит он. — Если тебе еще что-нибудь понадобится, где тебя найти?

Такого варианта развития событий я, признаться честно, не ожидал. И даже не знаю, что ему ответить. Поскольку пауза затягивается, он сам приходит мне на помощь.

— Брату твоему, если еще что-нибудь понадобится, так ты обращайся. Оставь телефон.

Быстро начинаю соображать, что же мне делать.

— Я по своим делам по всей Германии езжу, но у меня есть офис в Западном Берлине. Я оставлю телефон, спросишь Карла.

— Хорошо, — отвечает он, стукает свой кружкой о мою и произносит: — Прозит!

О пересечении границы я уже писал. Но забыл упомянуть еще одну особенность: если возвращаешься «груженый», то кажется, что пограничники и таможенники видят тебя насквозь…

В Западном Берлине захожу в магазин и покупаю еще несколько радиоламп. Даже если на границе мне устроят досмотр, это всего лишь результат моего, как модно говорить сегодня, шоптура.

Но все обошлось, и я прибываю в Карлхорст благополучно…

Был вечер, я зашел на службу, снял себя с контроля у дежурного, положил лампу в сейф и направился домой.