Расим
Войдя в свой номер, Расим закрыл дверь, разделся, принял душ, приготовил одежду для вечернего выхода «в свет», бухнулся на постель и укрылся простынею.
Он хотел заставить свой мозг просчитать варианты сегодняшнего вечера, но в голове был такой сумбур, что он отказался от этой затеи и просто закрыл глаза и расслабился.
Звонок телефона разбудил его. Было около восьми часов вечера. Расим дотянулся рукой до телефона и снял трубку. Звонил Фарук.
— Выходи в холл, — сказал он, — я жду тебя там.
Расим вскочил и почему-то порадовался, что смог заснуть и не дергался, обдумывая предстоящую встречу. Он сполоснул лицо, наскоро почистил зубы, оделся и вышел в коридор. Затем спустился на лифте в холл, где увидел Фарука, который почему-то нервничал.
— Что случилось? — спросил его Расим.
— Мы опаздываем, — ответил Фарук, — идем быстрее.
Они спустились в цокольный этаж, зашли в некое заведение, в котором в отличие от большого ресторана отеля был маленьких ресторанчик, и прошли в загородку, которая отделяла сидящих в ней от общего зала, но позволяла видеть все, что в этом зале делается.
Столик в «загородке» был сервирован на троих.
— Ну вот, — сказал Расим, — а ты нервничал. Эрдемира еще нет.
— А ты хотел, чтобы он ждал нас здесь? — произнес Фарук. — Нет, брат, это не у вас в России. У нас в Каморкане не босс ждет подчиненных, а подчиненные ждут босса.
«Ни хрена себе, — подумал Расим, — я уже стал подчиненным Эрдемира… Впрочем, возможно, речь идет не обо мне».
Эрдемир появился через четверть часа. Он по-хозяйски вошел в «загородку», кивнул присутствующим и о чем-то спросил Фарука.
Тот ответил ему, явно смутившись.
В это время появился толстый официант и принес меню в кожаных корочках. Но Эрдемир что-то сказал Фаруку, и тот начал говорить с официантом. Говорили они минуты две, а то и три. При этом и Эрдемир, и Расим не участвовали в разговоре. Расим не понимал языка, а Эрдемиру, видимо, было не с руки опускаться до разговоров с официантом.
Записав все что нужно в маленькую книжечку, официант ушел, захватив с собой кожаные меню.
— А что подают в каморканских ресторанах? — спросил Расим Фарука.
— Почти то же самое, — ответил тот, — только приправы у нас более острые.
— Точно, — сказал вдруг Эрдемир по-русски. — Каморкана не такая большая страна, как Турция. И в ней климат более однороден. То есть там тепло на всей территории, тогда как в Турции есть регионы, где зимой столбик термометра опускается до отметки в тридцать градусов.
«Елы-палы, — подумал Расим, — вот еще один знаток русского языка. Причем он говорит по-русски почти без акцента, но газетным стилем. Видимо, много читает русских газет и автоматически повторяет речевые обороты, которые там встречаются».
— Как чувствует себя наш гость? — спросил Эрдемир, и так взглянул на Расима, что тот сразу понял свое несоответствие статусу гостя.
— Все… — ответил за Расима Фарук, но Эрдемир бросил на него быстрый и холодный взгляд, и он замолчал.
— Отдыхаем, отдыхаем, — ответил Расим. — Что еще остается делать гостю? Как мои дела? У меня есть надежда?
— Надежда вещь хорошая, — сказал Эрдемир. — Я задержался потому, что ждал результатов экспертизы.
— Какой? — не понял Расим.
— Химической, — ответил Эрдемир.
Расима как огнем обожгло. Он уже забыл, что четыре дня назад ему в полицейском участке срезали ногти.
— И что с результатами? — спросил он и поперхнулся.
— Они задерживаются, — ответил Эрдемир, — но это не повод огорчаться… Фарук не спросил вас, что бы вы хотели себе заказать, потому что мы хотим вас угостить национальными блюдами, правда, турецкими. Но я думаю, что придет время, и вы попробуете каморканских кушаний. А возможно, когда-нибудь мы попробуем и кушаний белорусских. Я полагаю, вы не откажете нам в любезности прокомментировать меню ваших ресторанов.
В это время появился официант, он принес белый напиток в высоких стеклянных стаканах.
— Айран, — сказал Эрдемир, — не только возбуждает аппетит, но и готовит желудки к перевариванию мяса, особенно приправленного острыми соусами.
Расим отхлебнул из стакана. Айран оказался чем-то вроде крепкого кефира.
— Мы не заказали ничего спиртного, — сказал Эрдемир, — ни в Каморкане, ни в Турции это не принято, но если гость выразит желание, мы тут же исправим свою ошибку.
— Нет, — сказал на это Расим, — я придерживаюсь правил страны пребывания. Вот когда вы попадете в Белоруссию…
Эрдемир и Фарук засмеялись.
В это время официант подал лепешки и зелень, затем принес ассорти из копченого мяса и рыбы.
— На горячее будет сложный кебаб, — сказал Фарук, увидев, что Расим осторожничает с едой. — У вас в Белоруссии, да и в России тоже, его называют люля-кебаб.
— В меня вряд ли влезет столько, — ответил Расим.
— Влезет, — сказал Фарук. — А если не влезет, то чаем утопчем.
Так за мелкими и ничего не значащими репликами прошел час.
Уже все загородки в ресторане были заняты, причем большинство посетителей, судя по физиономиям, было европейцами. И только в загородке напротив расположилась турецкая семья. Отец — ярко выраженный брюнет, его жена — женщина неопределенного возраста в хиджабе и маленький мальчишка лет шести-семи.
— Это курды, — пояснил Фарук, увидев интерес Расима к этой троице.
— Вы продолжаете изучать Ахундова? — вдруг спросил Расима Эрдемир.
— Нет, та конференция, на которой я познакомился с Фаруком, была последней. В аспирантуру я не поступил, а потом и от языкознания отошел.
— И чем вы сейчас занимаетесь? Бизнесом?
— Вряд ли это можно назвать бизнесом. Я работал в туристической фирме.
— Почему работал, вы оттуда уволились?
— Нет, но после того, как я задержусь в Турции, хозяин может меня уволить.
— Будем надеяться на лучшее, — сказал Эрдемир.
— Будем, — согласился Расим.
— Меня все же интересует, почему вы выбрали предметом своего исследования Ахундова?
— Наверное, потому, что поэты-материалисты в Советском союзе были более известны, чем все другие поэты.
— Да, да, — вмешался в разговор Фарук. — В СССР, например, был очень популярен Омар Хайям. Его даже считали первым персидским поэтом. Хотя в иерархии поэтов Персии у него далеко не первое место.
— Он тоже был материалистом? — спросил Эрдемир.
— Нет, — ответил Фарук, — он часто использовал образ и символ вина, и в СССР полагали, что он пьяница, а значит, свой человек, родственная душа.
— Родная душа, — автоматически поправил Фарука Расим.
Эрдемир посмотрел на Фарука так, как смотрит кот на прохожего, помешавшему ему ловить птичку.
— Вам рекомендовали его? — снова спросил он Расима.
— Нет, но объяснить это, скорее всего, можно тем, что Ахундов стоял ближе всех на полочке у научного руководителя. А студенты, как губки, вначале впитывают то, что им дают профессора.
— А потом?
— Потом, все зависит от студента и обстоятельств. Если бы я остался в аспирантуре, то, наверное, продолжил исследовать и Ахундова, и восточную литературу. Но судьба, да и все что произошло в СССР, привели меня на ниву туризма, — произнес Расим, удивляясь тому, что под влиянием общего стиля разговора сам перешел на газетные обороты.
Официант принес кебаб. Какое-то время все были заняты его поглощением.
— И вас устраивает ваше сегодняшнее положение? — спросил Эрдемир, справившись с содержимым своей тарелки.
— В каком смысле?
— В смысле того, что ты не стал профессором, уважаемым человеком, а вынужден работать в турфирме.
«Ага, ему надоел этикет, и он перешел на “ты”», — подумал Расим, а вслух произнес:
— Знаете, в начале девяностых у нас кардинально сменились социальные ориентиры. И профессор в отличие от Каморканы, а может и Турции, у нас не столь уважаемый человек. В Минске часто рассказывают анекдот о том, как один старичок попал в вытрезвитель…
Эрдемир бросил удивленный взгляд на Фарука, тот быстро нашелся и пояснил: в полицию нравов.
— Так вот, — продолжил Расим, — ведут старичка в это заведение, а он кричит: «Козлы, вы знаете, кто я такой? Я мясник с центрального рынка!» Утром приходит его жена. И ей говорят: «Забирай своего мясника». А она отвечает: «Да не мясник он, не мясник. Он — профессор из университета. Но как выпьет, так у него мания величия проявляется».
Обычного в таких случаях взрыва смеха, который был бы в Минске, Расим не услышал и еще раз убедился в том, что выросшие в разных культурах люди воспринимают только то, что могут понять. А точнее то, что может огорчить их или порадовать. Рассказанное Расимом не относилось ни к первому, ни ко второму.
Эрдемир, сознавая, что не понял смысла анекдота, закашлялся, а потом произнес:
— Значит, своим положением ты доволен?
— Я никогда не жалуюсь на жизнь, — сказал Расим, его стали раздражать попытки собеседников пожалеть его.
— Ну что ж, правильно, — сказал Эрдемир, — не нам вмешиваться в судьбу, на все воля Аллаха.
