Глава 17
За считаные доли секунды ей надо принять важное решение. И она его приняла. Моментально приняла, не думая.
– Оле, мен, – тихо произнесла она. И продолжила, еще тише, но уже по-русски: – И перестань орать на татарском! Ты что, хочешь, чтобы нас слышал весь лагерь? Да, меня послал сердар. Что ты должен передать? И не стой как столб! Показывай мне на руку или на живот, будто у тебя там болит или ты ранен!
– Прости, ханым! – так же тихо ответил солдат. – Я не мог решиться. Ты сказала пароль, но как-то неточно. Надо было сказать: «Начальник велел спросить, как твоя рана». А ты спросила, как я себя чувствую. Я не знал, что делать. Но теперь все ясно. У меня много важных сведений. Я подслушивал разговоры офицеров в командной палатке, подкрадывался и читал донесения. Я знаю и о планах русских, и об их вооружении, и о том, какие силы к ним вскоре прибудут. Например, я знаю план русского наступления на Черной речке. Но это надо долго рассказывать, а тебе записывать. Как это сейчас сделать?
Произнося эту речь, Ахмет исправно размахивал руками, как и велела Катя, показывая то на живот, то на свой лоб.
– Сейчас никак, – ответила Половцева. – Может, ты мне просто передашь свои записи?
– Что ты, ханым, нет никаких записей, – отвечал Бердыев. – Все на память помню.
– Тогда вот что, – деловито сказала Катя. – Сегодня, как стемнеет, приходи в пещерный город. Знаешь такой?
– А, Эски-кермен! Знаю, конечно. Но туда далеко, с версту, наверно, будет. И потом, с наступлением темноты солдатам запрещено выходить из расположения полка…
– Надо же, какой образцовый аскер! – иронично произнесла Катя. – На такое дело идешь, султану служишь, а боишься пустяковое правило нарушить! Тебе, может, и не придется возвращаться. Это как хан решит.
– О, хан здесь?! – воскликнул Ахмет чуть громче и тут же в испуге оглянулся – не слышал ли кто.
– Здесь, здесь, – заверила Катя. – Так тебе сказали, что к тебе должна прийти женщина?
– Да, говорили, что придет ханым, из благородных, – отвечал Бердыев. – Сказали, что ей легче проникнуть в лагерь, чем эфенди. Поэтому я так обрадовался, когда тебя увидел.
– Понятно. Так ты придешь?
– Да, конечно! Все сделаю, как ты сказала, ханым.
– Помни: как стемнеет. Там тебя будет ждать эфенди. Прощай!
И, не говоря больше ни слова, Половцева повернулась и быстро направилась прочь. По дороге она пробормотала, разговаривая сама с собой:
– Что-то я загулялась. Там, наверное, Федор Кузьмич меня уже обыскался. Надо свои сестринские обязанности выполнять!
Однако возвращаться в палатку полевого госпиталя и выполнять обязанности медицинской сестры Катя почему-то не спешила. Вместо этого она обошла по задам лагерь и направилась к темневшей неподалеку роще. Здесь медсестра Половцева побродила немного, затем остановилась, прислонившись к дереву, и так стояла некоторое время. Если бы за ней следил какой-нибудь внимательный наблюдатель, он бы, скорее всего, заключил, что романтически настроенная девушка любуется красотами природы. Если бы такой наблюдатель подкрался поближе, он мог заметить, что губы медицинской сестры непрерывно шевелятся. Но и это вряд ли могло вызвать подозрения: значит, барышня не только любуется природой, а еще и стихи читает. Скажем, поручика Лермонтова или входящего в моду Фета.
Постояв так некоторое время, Катя вышла из рощи и быстро, уже никуда не сворачивая, направилась в сторону госпитальных палаток. А спустя полчаса по роще словно бы скользнула некая тень. Пригибаясь к земле, какой-то человек вышел из рощи – и тут же скрылся в расположенном неподалеку овраге, которыми изобиловала эта местность. И больше его уже никто не видел.
…Катя Половцева угадала: начальник госпиталя ее разыскивал. Он как раз собирался провести с ней первую операцию, чтобы проверить навыки новой сестры, а заодно дать отдохнуть двум другим сестрам, Соне и Наде. А она как сквозь землю провалилась! Федор Кузьмич уже собирался махнуть рукой на новенькую и позвать на помощь Соню, когда Катя наконец появилась. Увидев, что опоздала, она извинилась и объяснила, что сначала гуляла по лагерю, потом прошлась по окрестностям и потеряла чувство времени.
– Часов-то у меня нет! – оправдывалась новенькая. – Но теперь я готова к работе. Можно идти к столу?
– Сначала руки помойте! – строго приказал хирург. – И не забудьте надеть передник. А потом – да, потом к столу. Сегодня у нас ничего особенно серьезного, в основном перевязки. Но есть и нагноение после сабельного ранения, а еще надо у одного рядового извлечь застрявшую в теле пулю. Так что повозиться придется!
В операционной Половцева находилась до самого вечера. Лишь когда солнце склонилось к горизонту и стало темнеть, Федор Кузьмич остановил работу.
– Ну что, голубушка, должен вас поздравить! – заявил он, обращаясь к Кате. – Справились вы с обязанностями весьма недурно. Весьма! У вас, видимо, есть какой-то опыт?
– Нет, опыта у меня особого нет, просто во время обучения на курсах много занималась, – отвечала Катя.
– Значит, это у вас природный талант такой, – заключил врач. – Будем надеяться, что вы у нас приживетесь. Скажите, сильно устали?
– Да нет, не особенно, – пожала плечами Катя.
– Ну, все равно – идите, отдыхайте.
Катя вернулась в палатку сестер. Здесь, кроме Сони, была и другая медсестра, Надя. Сидя возле сильно коптившей керосиновой лампы, она зашивала юбку. Обе сестры закидали новенькую вопросами: как, мол, прошло, не тошнило ли при виде крови, не путала ли инструменты… И вот что странно: Катя, только что заявлявшая доктору, что устала не слишком сильно, теперь отвечала, что ужасно утомилась, болит спина, подташнивает.
– А ведь сегодня был легкий день, новые раненые не поступали, – заметила она. – А что будет, когда начнутся бои? Нет, боюсь, что эта ноша не для меня.
– Так ты что же – не останешься? – разочарованно спросила Соня.
– Скорее всего – нет, – отвечала Половцева. – Пойду, погуляю, воздухом подышу. Но сюда уже вряд ли вернусь. Вы уж передайте Федору Кузьмичу мои извинения. Да, вы мне не подскажете, где здесь артиллеристы стоят?
– Они у нас отдельно квартируют, – объяснила Соня. – Как выйдешь из палатки, поверни налево. Увидишь высотку такую, на ней несколько шатров. Вот это и будет лагерь артиллеристов. А что, у тебя там кто-то знакомый есть?
– Нет, я никого там не знаю, – покачала головой Катя. – Но в Петербурге меня просили передать привет одному офицеру. Вот я и хочу выполнить поручение.
Следуя Сониной инструкции, Катя сразу увидела нужную ей высотку с шатрами. Подойдя ближе, разглядела и прочее хозяйство артиллеристов: коновязь с привязанными к ней крепкими лошадьми, ящики с ядрами и порохом, возле которых стоял часовой, а неподалеку – и сами полевые орудия.
Катя спросила у часового, где ей найти командира роты поручика графа Толстого, и получила ответ:
– А вон в том шатре, поменьше, он и квартирует. Как раз недавно вернулся.
К нужному шатру Катя подходила, не чуя под собой ног. Слегка отодвинула полог, произнесла:
– Скажите, графа Толстого я могу видеть?
Послышались шаги, полог откинулся, и прямо перед Катей возник сильно загорелый молодой человек среднего роста, с выдающимися вперед скулами и густыми усами. Внимательно, но без особого интереса взглянув на милосердную сестру, он произнес:
– Да, я граф Толстой. Чем могу служить?
При этом Катя отчетливо ощутила шедший от собеседника запах вина и табака.
– Видите ли… – запинаясь, произнесла Катя Половцева, – я только сегодня прибыла из Петербурга… И там в редакции виделась с Николаем Алексеевичем…
От равнодушного вида артиллерийского поручика Толстого не осталось и следа. Он преобразился прямо на глазах и впился в посетительницу взглядом.
– Вы виделись с господином Некрасовым? – спросил он. – И… он что-то хотел мне передать?
– Да, вот именно! Он просил меня передать, что прочел ваш рассказ «Севастополь в декабре 1854 года» и остался им очень доволен. Рассказ будет напечатан в «Современнике» уже в июньском номере.
– Некрасов прочел мой рассказ?! – воскликнул поручик. – Он будет напечатан? И уже в июне? Вы принесли чудесную весть! Впрочем, что мы все на входе стоим? Прошу, как говорят, к нашему шалашу!
И он откинул полог, приглашая посетительницу войти.
Катя шагнула в шатер. Она увидела узкую походную койку, покрытую тонким одеялом, шаткий столик со свечой и раскрытой тетрадкой, возле столика – снарядный ящик, переделанный под табурет.
– Садитесь, сударыня, – сказал граф, указывая на табурет. – Условия у меня, конечно, не для приемов, но…
Не договорив, он высунулся наружу и громко позвал:
– Федор! Ну-ка, сейчас ко мне!
Послышался топот сапог, и возле шатра возник солдат лет сорока с закатанными рукавами гимнастерки – как видно, он только что занимался стиркой.
– Давай, быстро сооруди самовар, – распорядился граф. – И пошли кого-нибудь на кухню, чтобы сыру прислали и конфет.
Отдав распоряжение, вернулся и сел напротив Кати на койку.
– Вы напрасно беспокоитесь насчет угощения, – сказала Половцева. – К сожалению, у меня мало времени. Я, собственно, зашла только для того, чтобы передать слова Николая Алексеевича…
– Нет-нет, я вас так просто не отпущу! – воскликнул граф. – Вы мне такую весть принесли, а я и угостить вас не смогу? Да, но как это возможно? Ведь я отослал рассказ едва месяц назад! А он уже рассмотрел и вам сказал, и вы доехали…
– Я ехала очень быстро, нигде ждать не пришлось, вот и получилось, – пояснила Катя.
– Да-да, очень удачно! Так вы говорите, Некрасову рассказ понравился?
– Да, Николай Алексеевич говорил, что его поразила правдивость, достоверность описаний. И еще то, как переданы образы солдат, жителей города…
– А Иван Сергеевич? Господин Тургенев успел прочитать? Он ведь тоже сейчас принимает в журнале участие самое деятельное…
– Нет, Тургенев, кажется, еще не читал, – ответила Катя. – Он сейчас в Германии, пишет новые рассказы из книги «Записки охотника».
И, вспомнив разговор, подслушанный на перроне берлинского вокзала, добавила:
– Только что закончил роман «Рудин»…
– Вот как? Вы, я вижу, близко знаете лучших наших писателей, – заметил Толстой. – Значит, говорите, Некрасову понравились образы солдат? Тут он угадал, весьма угадал!
Поручик вскочил с койки и принялся ходить по шатру.
– В нашей литературе на военную тему война описывается легковесно, – говорил он. – Словно бал, ей-богу! Возьмите хотя бы сочинения господина Марлинского. На первом плане всегда стоит герой-офицер. А где труженик войны – солдат? Где кровь, пот? Где глупость командиров, их тщеславие, корысть? Вот о чем надо писать!
– И об этом вы напишете в следующих ваших рассказах из Севастополя… – сказала Катя. Она не спросила – скорее утверждала то, что хорошо знала. Но Толстой не обратил внимания на эту странность.
– Да, я уже начал следующую вещь, – кивнул он. – Еще не знаю, как назову.
– А о ваших кавказских впечатлениях когда напишете? – поинтересовалась Половцева.
– Да, Кавказ меня тоже волнует, – признался граф. – Особенно один эпизод, когда наш отряд послали рубить лес в предгорьях. И сама жизнь казаков – привольная, искренняя, так непохожая на жизнь так называемого образованного сословия! Об этом очень хочется написать.
– Но разве образованное сословие не заслуживает художественного изображения? Ваши родные, знакомые? Разве среди них не встречаются яркие, самобытные характеры?
– Вы, сударыня, прямо мои мысли читаете! – рассмеялся Толстой. – Да, есть такое желание запечатлеть несколько характеров. Но наш народ, человек из народа, привлекает меня сильнее. Мне кажется, у нас, дворян, накопился большой долг перед народом.
– Мне кажется, вы могли бы совместить эти две задачи, – заметила Катя. – Например, изобразив участие народа и высших сословий в войне 1812 года…
– А что, это мысль! – воскликнул граф. – Правда, тут придется потрудиться…
В этот момент полог шатра распахнулся, появился денщик Федор с самоваром. Водрузив его на столик, солдат вслед за тем внес поднос, уставленный чашками и блюдцами.
– Вот, сударыня, позвольте мне наконец проявить гостеприимство, – сказал граф. – Кстати, какая небрежность с моей стороны! Я ведь до сих пор не спросил вашего имени! Вот как поразило меня ваше известие! И вот что значит авторское самолюбие: совсем человеку глаза застилает! Так позвольте узнать, кто вы, откуда…
– Меня зовут Катя, Катя Половцева. Но я тут лицо совершенно неважное… И у меня в самом деле совсем нет времени!
– Но уж чашку чая я вам налью! – заявил Толстой и наклонился к самовару.
Прямо перед лицом Кати мелькнула рука графа – крепкая загорелая рука, покрытая жестким черным волосом. У нее возникло неудержимое желание – взять эту руку, что напишет со временем «Анну Каренину», «Войну и мир», «Воскресение», – взять и прижать к губам.
Но это был бы, конечно, совершенно безумный поступок. Она справилась со своим желанием и порывисто вскочила.
– Прошу меня извинить, Лев Николаевич, но я действительно должна идти, – сказала Катя, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно суше и не выдал ее волнения. – Там идет операция, и я должна… Нет, не провожайте меня, тут недалеко.
И, уже не слушая ответа графа Льва Толстого, она выбежала из шатра и быстро зашагала вниз, в сторону лагеря.
