ГЛАВА 9

Будущее, как известно, бросает свою тень задолго до того, как войти

Анна Ахматова

Наконец-то подземелье кассарийского замка выглядело в точности так, как должно было по общему мнению выглядеть подземелье кассарийского замка — обители зла, цитадели некромантов, оплота тьмы и средоточия мрака. Ничего не забыли? А, да, еще — врат смерти. И этого, как его, приюта беззакония.

Зелг был здесь всего пару дней тому, — помнится, его еще порадовала чистота, порядок и обилие света; и хотя таксидермистов нельзя было назвать милашками, но дело свое они знали и делали его со всей ответственностью опытных профессионалов, гордящихся своим ремеслом. Поэтому, несмотря на специфику работы и обилие пугающих инструментов, их пристанище выглядело местом довольно приличным. А сами коротышки в красных фартуках представлялись не столько свирепыми и кровожадными, сколько слегка прибабахнутыми высоким искусством таксидермии.

Так что не только герцога, но и всех его спутников поразило, как преобразилось подземелье со времени последнего посещения. Главная лаборатория изменилась сильнее всего. Во-первых, бесследно исчезли столы, верстаки, шкафы с книгами и инструментами, чучела и макеты, куда-то делись осветительные шары и летающие огоньки. Вместо них повсюду стояли тяжелые высокие бронзовые канделябры в виде монстров в позах, позволяющих предположить, что несчастные твари страдают артритом, радикулитом, подагрой, несварением и поносом. Пол из белого мраморного необъяснимым образом стал черным, лабрадоритовым, с синими прожилками. На полированном камне был начертан чем-то красным — не хватало еще, чтобы кровью, подумал Зелг — огромный, на всю лабораторию, сложный символ: переплетенные узоры, буквы, рисунки, пиктограммы. На один этот рисунок должно было уйти, по логике, не меньше времени, чем на все переустройство помещения. А если добавить сюда хлопоты с новым полом…

— Откуда они вообще взяли столько черного лабрадорита, как оплатили и протащили вниз без моего ведома? — удивился Думгар, явно выделяя вопрос финансирования.

— А кто перекладывал плитку? — внезапно спросил Гегава, обычно робевший перед блистательным големом. — Я почему спрашиваю. Мы недавно пережили ремонт парадного коридора — это такая морока. Конечно, наш дворец — не волшебный замок, люди работают со скрипом и скандалами, хоть и под страхом наказания, а смертная казнь за плохой ремонт у нас пока не положена. Понимаю, что у вас другие рычаги влияния, но все-таки какие-то рабочие и у вас должны были все переделать.

— Совершенно верно, — сказал Думгар. — И времени у них на это было, дайте подумать, часа полтора? Два?

— Час сорок семь минут, — сообщил морок в металлической маске. — Два часа тому я делал обход в этой части подземелья и говорил с Морисом, которого весьма взволновало появление в замке ее величества Балахульды — ему уже кто-то насплетничал, и он на всякий случай послал призрака снять мерки, а сам стал готовить подставку. На всякий, конечно, случай, — вежливо уточнил морок. — Мы проговорили минут тринадцать с половиной, затем я отправился с обходом дальше. Уверяю вас, все было спокойно.

— Как на кладбище, — проворчал Мадарьяга, растерянно оглядываясь по сторонам.

И было от чего растеряться. Преображенная лаборатория вовсе не пустовала. Повсюду лежали без признаков жизни гномы в красных фартуках и беретах; похоже, их уложили в определенном порядке, каждого в своей части символа, образуя непонятную, но явно неслучайную композицию.

— Живые, — сказал вампир, видя, как расширяются глаза молодого некроманта. — Дышат, и довольно ровно. Один даже храпит. Не думаю, что с ними случилось что-то ужасное, хотя проверить все равно придется.

— Пришлем десяток специалистов, — успокоил циничный Узандаф, который в свое время чего только ни творил с самыми разнообразными существами, включая гномов, — они тут все перелопатят, этих недочучелков осмотрят на предмет изменения их и без того деформированных личностей. Быстро выясним, что к чему. — Он махнул толпившимся на лестнице слугам. — Давайте, голубчики, не стесняйтесь, тащите их в лазарет. Пускай теперь феи поразвлекаются. Ничего страшного. Лаборатория надежно защищена от магического вторжения…

— Была надежно защищена, — глухо сказал Зелг.

Он принюхался, как хищник, выслеживающий добычу.

— Это не просто рисунок, это огромная дыра, — сказал он. — Оттуда тянет искореженным пространством и украденным временем. Не подходи, дедушка, тебе нельзя даже стоять рядом. А где Морис?

— Нет нигде, — Гризольда пыхтела трубкой с такой силой, что если бы ей дали еще пару минут, она вполне затмила бы чад сотен толстенных желтых свечей в фантасмагорических канделябрах.

— Отличные, кстати, канделябры, — Кальфон восхищенно поковырял бронзового монстра огромным пальцем. — Когда вся эта катавасия уляжется, я бы охотно приобрел у вас парочку. Можно больше. Или выменял. У меня на обмен есть чудесные сушеные головы мурилийских демонов и демонов Рюбецаля. Могу предложить также прекрасно сохранившиеся останки особо опасных соотечественников. Я такие штучки специально держу на тот случай, если попадется какая-нибудь редкость. Вы можете повесить их в спальне, в глаза вставить ночники. Они создают изумительную атмосферу умиротворения, тишины и покоя.

— Мы обязательно обсудим ваше предложение, милорд, — сказал Зелг таким странным голосом, что Моубрай подумала, как бы ее кроткий внук для создания атмосферы тишины и покоя не обзавелся сушеной головой Кальфона.

— Нет, нет, не нашел, не видел, нигде нет, — посыпались со всех сторон короткие доклады привидений, гномов и домовых, посланных Думгаром на поиски исчезнувшего таксидермиста.

Тем временем демоны окружили загадочный символ, вытягивая шеи, ворча, принюхиваясь, то окутываясь пламенем разных цветов и оттенков, то искрясь льдом или превращаясь в крохотный вихрь. Они становились прозрачными и невидимыми, похожими на кипящую лаву и монолитный камень — несть числа было их превращениям.

— Дикая сила, — сказал, наконец, Бедерхем. — Дикая, необузданная, древняя сила, замешанная на крови и смертях. Не думаю, что у вас пропал только Морис. Он всего лишь открыл проход, облегчил задачу вторжения, так сказать. Ищите, что важного, что бесценного исчезло в замке и окрестностях. Ищите быстрее.

Думгар взмахнул огромными руками, как дирижер, повелевающий оркестром, с целью извлечь музыку из тишины, но Зелг остановил его.

— Не нужно искать, — произнес он все тем же незнакомым голосом, в котором все явственнее слышались монструозные ноты, — я и так знаю, за кем он приходил. Точнее, за чем.

— Да, милорд? — спросил голем.

— Гухурунда. Ему для чего-то потребовались останки нашего каноррского убийцы.

— Ясно, для чего, — сказал Гампакорта. — Коли он способен был его отыскать, пробудить и подчинить, то способен дать ему новое существование, увы, с гухурундой это сделать легче, чем с кем бы то ни было. Тварь никогда не была настроена умирать целиком и полностью.

— Зачем такие сложности? — изумился Юлейн. — Вам не кажется, что это все как-то нарочито запутано, как в детективах из серии «Спина в черном», помните, такие синенькие книжечки в разную полоску?

Узандаф радостно закивал головой. Он пятьдесят лет собирал эту серию и по праву гордился тем, что у него есть все выпуски. Таких полных коллекций в мире было всего пять, и многие библиофилы соблазняли его заманчивыми предложениями, желая заполучить бесценные экземпляры, но мумия твердо стояла на своем: она была большим поклонником бессменного героя сериала, Гортензия Циклопонтуса, мыслителя и частного сыщика по совместительству. Когда же Ллойд Митфорд, автор детективов о циклопе-сыщике скончался, Узандаф быстренько призвал его дух и по взаимному согласию поселил со всеми удобствами в библиотеке, где тот к этому дню написал еще тринадцать эксклюзивных романов специально для кассарийского правителя. Юлейну только предстояло услышать эту радостную весть, и он, как многие из нас, даже не ведал, что буквально за ближайшим поворотом его ожидает неописуемое счастье. К тому же, Узандаф авторитетно утверждал, что не стесненный более издательским произволом и проблемами заработка ради пропитания, Митфорд после смерти создал куда более совершенные произведения, чем при жизни. Но молодой некромант думал не о знаменитых детективах, хотя и использовал сейчас дедуктивный метод.

— Нет, — терпеливо пояснил Зелг. — Дедушка прав. Замок надежно защищен от недружественного магического вторжения. Гухурунда не смог бы пройти внутрь, поэтому он сделал так, чтобы мы сами его притащили, и Кассария не увидела в нем угрозы. А затем, по всей видимости, Морис, по всей видимости, не по собственной воле, открыл проход, и враг беспрепятственно вошел внутрь.

— А почему не наоборот? — упорствовал Юлейн. — Если он такой ловкач, что ему стоило войти самому — при помощи того же Мориса и потом протащить целого и невредимого гухурунду?

— Куча ненужных хлопот плюс дополнительный риск, — охотно откликнулся Кальфон. — Сколько у него было времени? Меньше часа на все про все.

— Еще меньше, — сказал Гизонга, все это время занимавшийся тем, что умел лучше всего — считал.

— Ну, вот вам и ответ. Он бы не успел провернуть все так быстро. Да и Кассария тут же бы рассвирепела и вышвырнула его вон. Нет, план задуман блестяще. Так что нам теперь расхлебывать и расхлебывать.

— Вы хотите сказать, что сейчас по замку шатается с неизвестной целью древний каноррский демон-убийца?

— С целью как раз все ясно — убивать, других целей у него нет. Вопрос, кого убивать? Всех или кого-то конкретного, — вздохнул Гампакорта.

— Значит так, — сказал Зелг. — По замку ходим опасными вооруженными компаниями, в одиночку — ни шагу. А ты, Юлейн, собирай свиту и дуй отсюда.

— С чего это вдруг? — возмутился кузен.

— Как, с чего? — оторопел Думгар. — Здесь смертным опасно.

— Смертным везде опасно, — неожиданно здраво возразил король. — Правда, господа?

— Совершенно верно, ваше величество, — отозвался куртуазный Галармон и повернулся к некроманту. — Видите ли, думаю, мы вам пригодимся. Что же до опасности, она невероятно высока, никто не отрицает. Но с нашей точки зрения принципиальной разницы между гухурундой, Тотомагосом и господином Кальфоном или прекрасными дамами, с которыми мы имели честь воевать так недавно, нет. Если они захотят, нас сдует, как осенний лист на ветру.

Кальфон вытащил из недр своих доспехов огромный огненный носовой платок и прочувствованно в него высморкался.

— Мне никто не говорил таких тонких комплиментов, генерал, — признался он.

— А если он и хочет убить тебя? — спросил Зелг, нарезая круги вокруг кузена. — Ты об этом подумал?

— Подумал, — беспечно отвечал Юлейн. — Скажи, зачем бы ему делать тебя королем Тиронги? А я именно тебя назначил наследником престола, имей в виду.

— Только не это!

— А то-то же! Думаешь, я собираюсь мучиться в одиночку всю оставшуюся жизнь? Так вот, если он захочет меня убить, в Булли-Толли это будет сделать легче легкого. А тут ты меня защитишь. К тому же, теперь у тебя есть дополнительная причина беречь меня как зеницу ока.

— Это не лишено здравого смысла, — вмешался Намора. — Здесь у нас больше шансов отбиться от любого гухурунды.

— Вовсером мы несломимимы, — согласился Карлюза. — А Бумсик и Хрюмсик его найдут для жестокого и кровавого, но справедливого возмездия.

— Эти всех найдут, — согласился Думгар. — Но именно сейчас я бы не рекомендовал запускать их в замок. Один каноррский демон и два кассарийских хряка — чрезмерное испытание даже для этих неприступных стен. Давайте пока остановимся на гухурунде.

Гостиным гарнитуром и ограничимся

Остап Бендер

— Да и я отлично помню его запах, — хищно улыбнулся Гампакорта. — Мадарьяга, ты со мной?

— Спрашиваешь, — вампир возбужденно облизнулся, — уже иду.

— Мы будем возглавлять вас следом, — важно сказал Карлюза. — Для придания дополнительских веса и впечатления.

— Ну и мы с Бедерхемом не помешаем, — Кальфон выудил из-под пола пламенеющий клинок. — Как сказал милорд Карлюза? Вовсером веселее.

— А вот если бы у нас был воздвиг, — раздался звонкий голос Мардамона, — или хоть какая-нибудь скромная пирамидка, древний демон первым делом отправился бы к ней, и мы его там запросто сцапали.

— Зачем ему первым делом отправляться к воздвигу? — вскричал Зелг таким грозным басом, каким обычно не кричат воспитанные герцоги.

— Это же элементарно, пирамиды и воздвиги всегда притягивают демонов, они буквально манят их, поэтому прозорливые жрецы всегда стоят на вершине с жертвой наготове, — бодро ответил жрец, и некромант подумал, что одно он знает наверняка: пирамиды, воздвиги и здравый смысл — три вещи несовместные. Они друг другу явно противопоказаны и хорошо об этом знают.

— Пупсик! — раздался непреклонный голос мадам Мумезы.

— Да, лютик!

— Не отходи от меня ни на шаг.

— Как можно, Мумочка? — возмутился Намора. — Да я с тебя глаз не спущу.

— И не вмешивайся, если я буду с ним разбираться. Ты уже простудился в поездке, не хватало только, чтобы ты опять вспотел и поцарапался. Ты будешь охранять нас морально.

— Мумочка, тебе нельзя переутомляться.

— Но и сидеть сиднем тоже вредно, — возразила мадам капрал. — Сегодня у меня такое настроение, когда я предпочитаю размяться.

Намора проворчал что-то неразборчивое, что при большом желании можно было принять за согласие. Он понимал, что женится на стойком кактусе, хотя всегда мечтал о нежной маргаритке, но не собирался идти на попятную лишь потому, что его невеста характером больше всего походила на боевого древнеступа. Древнеступов же как-то приручали, чтобы установить у них на спинах эти пестрые будочки — вот и он сможет.

— Мы с Лилипупсом тоже охотно поохотимся, — сказал Такангор.

Узандаф хотел было заметить, что двоих против гухурунды маловато, но затем вспомнил, как его ребенком водили в начальную школу Некромантии, Зверствоведения и Черной Магии, и как там в столовой подавали на обед фирменное блюдо — рубленые котлеты в гробиках, и успокоился. Эти двое стояли, довольные, как второгодники Детского Гвардейского Приюта, переведенные в следующий класс без экзаменов. Фамильный боевой топорик и знаменитая бормотайка были уже при них, не иначе генерал и сержант во время обеда прятали их под столом. И если взвесить все обстоятельства, это только подчеркивало их прозорливость и предусмотрительность.

— Мы с Эдной запечатаем подземелье заклятьями, пока вы не разберетесь что к чему, — сказала Яростная. — Ты ведь не против, Зелг?

А Зелг отозвал Думгара в сторону и спросил вполголоса.

— Думгар, мне нужно ненадолго уединиться. Ты присмотришь за остальными? Лучше всего было бы вернуться в тронный зал, как думаешь?

— Полагаю, я смогу задержать гухурунду на какое-то время, если придется, милорд. Тронный зал отлично подходит для кратковременной, но действенной обороны. Там достаточно охранных заклинаний, и колонны и двери самые надежные.

— Только прошу тебя, не геройствуй, не рискуй понапрасну.

— В этой ситуации, — едва усмехнулся голем, — риск ни в коем случае не будет напрасным.

И он направился к выходу из подземелья, как огромный древнеступ-вожак, гонящий перед собой немалое непослушное свое стадо.

* * *

На Гонн-Гилленхорме царила подозрительная тишина.

Зелг осторожно подошел к воротам с решетками из переплетенных бронзовых драконов и василисков, толкнул их. Огромные петли едва слышно скрипнули, тяжеленные створки, которые выдержали бы атаку циклопического тарана, подались с неправдоподобной легкостью. Ничто не напоминало о том, что происходило здесь в прошлый раз. Легкий ветерок шевелил полотнища лазурных флагов, и некромант подумал, что ткань выглядит не такой потрепанной — как-то свежее, чище и целее. Да и сам замок больше не производил впечатления заброшенных и обреченных руин. Стены то ли укрепились, то ли посветлели; двор больше не был завален обломками и мусором; небо прояснилось, только легкие облачка путешествовали куда-то симпатичной пушистой стайкой. Скала под ногами более не содрогалась, и — к полному и окончательному изумлению Зелга — какая-то залетная пичуга пропела что-то жизнеутверждающее, сидя в просвете бойницы.

Эгон и Тристан выбежали к нему из дверей донжона.

— Владыка! Ты смог! — вскричал Тристан, склоняя голову.

— Ты победил! — вторил ему Эгон, не скрывая радости и облегчения.

Казалось, впору радоваться, но герцогу было не по себе. Он не видел никаких причин для этих волшебных изменений, и понимал, что все, увы, не так просто. Есть какой-то подвох. Не может не быть.

— Где он? — спросил молодой человек, быстро оглядывая своих стражей.

Они будто вернулись к прежнему, уже полузабытому облику, как в те детские годы, когда он вообразил их с такой непостижимой ясностью. Они выглядели моложе, крепче, сильнее, глаза сверкали, на щеках играл румянец, как у людей, ведущих мирную спокойную жизнь на свежем воздухе. Доспехи приобрели блеск, плащи не висели больше жалкими лохмотьями.

— Он возвратился в подземелье, в свою камеру, — сказал Эгон.

— По собственной воле. Без боя и без условий, — добавил Тристан.

— Просто вдруг перестал грозить нам всеми немыслимыми карами или пытаться подкупить.

— Все закончилось, как ничего и не было.

— Мы проверили подземелье и не нашли ничего подозрительного.

— Мы решили, ты нашел способ укротить его, владыка, — несмело улыбнулся Тристан.

Но Эгон уже всматривался в тревожные глаза повелителя.

— Это не ты? Ты не знаешь, что случилось?

Зелгу было нестерпимо обидно признаваться в этом, но он твердо верил, что с такими верными друзьями честность — не просто лучшая, но и единственно возможная политика.

— Я понимаю не больше вашего, — ответил он. — Думаю, даже меньше вашего, ведь я знаю о нем так мало. Сейчас я спущусь вниз, а вы на всякий случай останьтесь здесь. Думаю, вы поймете, что нужно делать, если дойдет до такой необходимости.

Если рыцари поникли, то лишь на краткие мгновения. Затем они одновременно тряхнули головами, одновременно расправили плечи и выпрямили спины.

— Можешь положиться на нас, владыка, — сказал Эгон.

Тристан кивнул в знак согласия.

Честность честностью, но ничто в мире не вынудило бы Зелга признаться, что он и на них не больше полагается.

* * *

Думгар устроил Узандафа на диване среди подушек в углу тронного зала, прикрикнул на Дотта, намеревающегося улизнуть на подвиги, и одобрительно кивнул Кехертусу, который трудился под чутким и неслышным руководством дяди Гигапонта, протягивая из конца в конец обширного зала сигнальные нити паутины в ему одному понятном порядке. Затем голем внимательно оглядел присутствующих и нахмурился.

— Где господин Крифиан? — спросил он сурово. — Я хотел бы попросить его отправиться в Виззл с важным поручением.

— Он улетел, — ответил Птусик откуда-то с потолка. — Но обещал вернуться. Не бойтесь, я за него.

— В этом-то и проблема.

Птусик издал обиженное кряхтение, но промолчал. Мы неоднократно упоминали об уникальных способностях кассарийского голема. Одной из них была способность усмирять нахалов и строптивцев едва заметным движением бровей. Гегава долго и старательно репетировал этот неповторимый изгиб, демонстрирующий одновременно скепсис, несокрушимую волю, легкое удивление, неодобрение и несомненное превосходство, но добился только того, что у него невыносимо ныли мышцы лица, о существовании которых он до сего дня даже не догадывался.

Амазонки с надеждой смотрели на даму Цицу. Рыцарственная минотавриха уверенно положила на плечи свой меч и встала в центре зала, демонстрируя готовность оказать достойное сопротивление любому демону, из каких бы глубин времени он ни явился. Ее несокрушимая фигура навевала воспоминания о славном денечке битвы при Липолесье и внушала окружающим веру в то, что они победят и на сей раз. Доктор Дотт выразил глубокое сожаление о том, что они принадлежат к разным расам, ибо только эта досадная деталь мешает ему сложить свое любящее сердце к прекрасным ногам восхитительной воительницы. Эту пламенную тираду он произнес, безопасно витая где-то в районе букрания, украшавшего собою капитель одной из колонн. Интуиция подсказывала ему, что из дамы Цицы метатель получше, чем из достойного Думгара.

— Мне есть видение, — громко сообщила Балахульда.

В Кассарии ее знали недавно, но уже научились не придавать большого значения пророчествам, особенно, если они не были напечатаны в сегодняшних газетах. С другой стороны, царица гарпий жила на свете очень давно и уже поэтому обладала огромным опытом, ибо опыт проистекает из наших ошибок. Так что она решительно отвечала на любой вопрос, не дожидаясь, чтобы его кто-то задал.

— Он взял на себя смелость, предсказание номер двадцать три. Тринадцать пульцигрошей.

Юлейн хотел было спросить, кто взял на себя что и почему именно тринадцать, но быстро сообразил, что это еще три вопроса, и жалкими пульцигрошами за ответ он точно не отделается. Кто знает, что послужило причиной такой невероятной сообразительности короля — то ли приобретенный опыт, то ли страдальческое лицо маркиза Гизонги, которое могло служить отличной моделью для картины «Кары нестерпимые, претерпеваемые в геенне огненной врагами короля Козимы Второго Бережливого и его потомков и свояченицей непочтительной, жестоко наказанной».

— Кто взял на себя что? — неожиданно уточнил Думгар.

Балахульда посмотрела на него глубоким взглядом потомственной провидицы и прерывисто вздохнула. Содержание царства стоило очень недешево, и она была готова на многие подвиги во имя процветания своих подданных, но любой героизм, если герой — существо вменяемое — должен иметь какие-то рамки. Гизонга тоже издал вздох едва слышный, но настолько скорбный, что мог бы разжалобить даже бронзовый букраний на колонне: расшифровывать его смысл мы не станем, он и без того прозрачен, как воды Тутоссы. Скажем только, что случись тут присутствовать адскому казначею Тамерлису, крохобору из крохоборов, он бы достойно вплел собственное соло в эту симфонию скорбей и печалей.

— Смелость, — внезапно ответила душа Таванеля, розовея от смущения. — Взял на себя. Я.

Думгар перевел тяжелый взгляд на фею и супругу.

— Гризя здесь ни при чем. Она даже не догадывается, о чем речь, — поспешил уверить его Таванель.

Если он хотел таким образом предотвратить бурю, то добился того, что вызвал извержение.

— Вот что я называю большой семейной проблемой! — Гризольда грозно взмахнула трубкой. — Посторонняя гарпийща знает, что ты на себя что, вероятно, даже и почему, а родная жена с солидным стажем и доказанной в боях преданностью выясняет, как снег на голову, что она ни при чем. Хорошенький, как говорит граф, пердюмонокль! Но это граф говорит, он человек воспитанный и сдержанный, а я скажу иначе…

— Гризя!

— Не гризяй! И засуньте себе щупальца мужества, знаете куда?!!

Итальянец ругался на извозчика «четырнадцать», будучи уверен, что такое сочетание звуков может быть лишь страшным ругательством

В. Соллогуб

Лорд потрясенно замолчал — видимо тщился представить себе и предмет, и процесс. Гризольда же между тем продемонстрировала отличную память и большую начитанность: только самому недогадливому жителю замка еще не стало ясно, что последние дни она штудировала энергичную эротическую поэзию феи Горпунзии, и в ходе ее выступления даже доктор Дотт с удивлением открыл для себя несколько новых моментов, увлекательных как с медицинской, так и с житейской точки зрения.

— Помедленнее, пожалуйста! — попросил пытливый эльфофилин. — Я записываю.

За прошедшие века многие жалели, что рассердили Гризольду, но мало кто сожалел об этом так, как славный издатель «Сижу в дупле». На какое-то время в тронном зале забыли о смертельной опасности в лице неуязвимого каноррского убийцы и с интересом наблюдали за уникальным воздушным боем с элементами экстремальной акробатики — Гризольда против Бургежи. Особенно увлеченно следили за происходящим Архаблог с Отенталом, которых настигло понимание неизбежного: сразу после того, как они вернутся из сражения под Нилоной, следует заняться созданием миниатюрной Кровавой Паялпы. Монстр у них уже есть. А герои всегда найдутся.

Хотел ли благородный Таванель остановить супругу и помочь Бургеже, или на сей раз осмотрительность все-таки возобладала над беспримерной отвагой, смертным этого знать не дано. Душа рыцаря-кельмота была занята беседой с кассарийским големом до такой степени, что не обращала внимания на некоторые разногласия между Гризольдой и военным корреспондентом Кассарии. Поскольку Думгар был занят той же самой беседой, других желающих вмешаться в конфликт не нашлось. Но Бургежа не возражал. История с литературным приложением как-то подкосила его, подорвала веру в собственную счастливую звезду, а в преддверии новой битвы он желал быть в наилучшей своей форме, и встряска, полученная в результате спора с феей, пришлась как нельзя кстати. Гризольда могла устрашить не одного Алгернона Огнеликого, но и Бургежа обворожил Князя Тьмы: василиск против горгоны, дракон против вулкана, свекровь против тещи — словом, в этой схватке было на что полюбоваться. Архаблог с Отенталом пихали друг друга локтями, не переставая. Им одновременно пришел в голову беспроигрышный рекламный лозунг: «Герой против монстра. Монстр против героя. Где кто — разбирайтесь сами».

* * *

Мы должны пойти на большой риск, если хотим избежать еще большего

Дин Ачесон

Зелг на секунду замешкался у окованной чистым железом двери в камеру.

— Заходи, милости прошу, — раздался голос Спящего. — Можешь и не заходить, если тебе кажется, что я задумал что-то коварное. Я не настаиваю. Но поговорить нужно.

— Нужно, — согласился герцог, распахивая двери.

— Смело, — похвалил узник.

Со времени их первой и единственной встречи он очень изменился. Теперь это была точная копия Зелга — высокий, статный, широкоплечий молодой человек с тонким лицом и удивительными глазами. Если бы обстоятельства к тому располагали, некромант позволил бы себе заметить, что не так уж плохо выглядит со стороны.

Спящий вольготно расположился на низеньком уютном диване, которого здесь прежде не было, кивнул на обтянутое синей парчой кресло.

— Располагайся, — пригласил он, — поговорим как добрые братья.

— Братья ли?

— Не придирайся к словам.

— Что останется нам, если убрать слова?

Спящий выразительно поднял бровь, показывая, что находит этот комментарий неуместным.

— Угостить тебя вином?

— Не стоит.

— А я выпью.

— Не стесняйся.

Спящий протянул руку вправо и взял из воздуха бокал голубого стекла, полный зеленовато-золотистой жидкости.

— Надеюсь, ты оценил все проявления моей доброй воли? — спросил он, смакуя явно редкий напиток.

— К чему бы такая покладистость?

— Думаю, ты знаешь, иначе не пришел бы сюда без готового решения.

— Мне не нравится эта словесная дуэль. Если тебе есть что сказать, говори.

Спящий бросил на него короткий обиженный взгляд.

— Нам обоим давно известно, что ты столкнулся с врагом, который тебе не по зубам. Да и всем твоим друзьям и союзникам тоже. Вы еще не паникуете?

— Нет, — сухо ответил Зелг.

— Значит, вы еще глупее, чем я думал. Вам пора бегать по замку, оглашая его древние своды воплями ужаса.

— Ты всерьез веришь в то, что это нормальный разговор?

— Это не разговор. Это моя мелкая месть за все, что ты со мной сделал. Но теперь тебе придется переменить свое отношение к нашему альянсу, иначе тебя ожидает крах. Ты же видишь, с кем имеешь дело. Он способен на вещи, о которых ты даже не догадываешься. Тебе нечего ему противопоставить.

— А почему это так тебя волнует?

— Ну ты даешь! — рассердился Спящий. — Если он тебя прикончит, мне тоже конец. Пока я здесь заперт, я полностью завишу от твоей целости и сохранности. Ты мое единственное вместилище, я исчезну без следа вместе с тобой. Наши разногласия тебя ослабляют, делая и без того аховую ситуацию еще более рискованной. И потому мне некуда деваться — я могу только предложить тебе перемирие и крепкий союз на время борьбы с этим пришлым кошмаром.

Соглашение — это когда двое соглашаются с тем,

что оба они считают ошибочным

Эдуард Сесил

— Ты знаешь, кто это? — спросил Зелг.

— Откуда? Я всего лишь часть тебя. Лучшая часть, более способная, более могущественная, но все-таки часть. И мне не известно то, чего не знаешь ты. Зато многое из того, что ты знаешь, я понимаю гораздо лучше. Поэтому, не зная, кто он, я вижу, какой он. Он грандиозен. Если мы сумеем его одолеть, то получим доступ к источнику такой силы, о какой ты даже мечтать не можешь. И тогда — я уже предлагал тебе этот бесценный дар, предлагаю опять — ты сможешь пройти по Тудасюдамному мостику, сможешь заключить ее в объятия, сможешь взять в жены. Ты достигнешь такого величия, о каком не помышляли твои предки. Но твоя кровь, наша кровь, позволяет взлететь до божественных высот. Неужели тебе не хочется исполнить самое заветное свое желание? Нет? Не хочешь исполнить или не хочешь обсуждать это со мной? Ладно, Тотис с ним, с твоим разбитым сердцем. Спрошу о другом: неужели ты не хочешь выжить, чтобы защитить свой дом, друзей и саму Кассарию? Хочешь? Ну, хоть чего-то ты хочешь, и то хорошо. Так вот, без меня у тебя ничего не получится, и это ты знаешь доподлинно, иначе тебя бы здесь сегодня не было.

Зелг молчал. Неприятно признавать, но Спящий не сказал ни слова неправды.

— Думаешь, Моубрай решилась бы дать такой совет, если бы видела иной выход? — спросил тот, когда счел, что пауза чересчур затянулась. — Решайся быстрее, по твоему замку рыщет гухурунда. Пока ты здесь мучаешься сомнениями, там может погибнуть кто-то очень важный, очень близкий. Есть вещи, которые нельзя исправить. Не знаю, понял ли ты основную суть каноррского убийцы. Он может отнять жизнь у живого, мертвого и не-мертвого, бога или демона, ему все равно, кого убивать. И он делает это навсегда.

Зелг тяжко вздохнул. Обстоятельства вынуждали его к поступку, которого он желал менее всего.

— Что мы должны делать?

— Это проще простого, — оживился Спящий.

Но внезапно его красивое лицо исказилось странной гримасой, он вскочил на ноги в такой тревоге, что Зелг отшатнулся. Переход из одного состояния в другое оказался таким резким и неожиданным, что испугал его. Он приготовился к схватке не на жизнь, а на смерть с безумцем, запертым внутри его самого, но Спящий опроверг его подозрения единственным словом.

— Беги! — закричал он. — Возвращайся скорее!

— Куда? — оторопел герцог.

— Ступай назад!

И Спящий с невероятной силой толкнул Зелга в грудь, вышвыривая его из камеры, из замка, из Гон-Гилленхорма.

* * *

Жертва часто возвращается на место преступления, чтобы повздыхать о старом добром времени

Веслав Брудзиньский

Когда маленький троглодит верещит во всю мощь своих легких, неожиданно выясняется, что легкие у него очень мощные. Во всяком случае, Кальфон, за спиной которого раздался этот особенный звук, от неожиданности обратился столбом пламени, который ударил в потолок, и только затем обрел прежний облик и вместе с ним способность здраво рассуждать и задавать вопросы. Что касается Бедерхема, склонного обо всем судить без сантиментов, то он спрессовал свое пространное мнение в одну короткую фразу, суть которой сводилась к тому, что это тот самый случай, когда он согласится поступиться своими принципами и обзавестись ненужной в хозяйстве паршивой шкуркой ящероида.

В свою очередь, Такангор, рыскал по замку в большой тревоге. Он очень боялся, что демоны или каноррский оборотень с вампиром встретят гухурунду первыми, и тогда он не сможет по-дружески заглянуть ему в глаза, напомнить о том небольшом недоразумении, которое случилось между ними давеча, намекнуть, что так приличные демоны не поступают, и хоть разглядеть, как он выглядит при жизни, чтобы потом снова не ударить лицом в грязь перед специалистами. Поэтому отважный генерал передвигался исключительно бодрой рысью, временами переходящей в галоп, а бригадный сержант Лилипупс, несомненно, уступавший ему в скорости, но не в настойчивости, пыхтел позади, образуя самый надежный в мире арьергард. Дикий крик Карлюзы, способный оглушить даже глухого аспида, пробудил в них самые разные чувства в диапазоне от светлой надежды на скорую встречу с гухурундой до щемящего ужаса — а вдруг с ним уже кто-то встретился, и они не успеют добежать.

Кассарийские домовые вспоминали впоследствии, что никогда еще серебряные подковы не рассыпали такого дробного звона, никогда еще эхо пойманной пташкой не металось такими зигзагами под древними сводами; а знатоки вторили им, что бригадный сержант Лилипупс, до того исключительно перемещавшийся, быстрее или медленнее в зависимости от обстоятельств, тогда впервые перешел именно на бег, и уже только поэтому ясный сентябрьский день 11953 года от сотворения Ниакроха должен войти в историю.

Доскакав до ошумленных демонов, которые трясли и тормошили небывало красного Карлюзу в тщетной попытке добиться от него сведений, где и каким образом он пострадал, Такангор взял дело в свои руки.

— От ваших воплей кукушечка утратила дар кукования, — сказал он сурово. — Зачем это было?

Карлюза из ярко-красного стал густо-малиновым. В конце концов, всю предыдущую жизнь он провел троглодитом в подземельях Сэнгерая, и необходимость заниматься литературным переводом в критические минуты жизни, немного его раздражала. Он пошипел и пощелкал, сопровождая пламенную речь подробным танцем хвоста. После такой речи на родине ему воздвигли бы памятник как лучшему оратору, восхищенная толпа соотечественников носила бы его на руках, умоляя повторить выступление на бис, но Такангор только нетерпеливо покопал копытом каменный пол.

— Большой прощальный привет, — сказал Карлюза, не добившись понимания. — Письмо. Весть. Костер на башне.

— Сигнал, — пришел на помощь Бедерхем.

— Пускай так.

— Ты видел гухурунду?

Карлюза подумал.

— Полосуки и цацочки.

— Всего лишь, силуэт, — перевел Бедерхем.

— Где?!

— Пролетело.

— Пролетело? — поинтересовался Такангор. — В каком направлении?

— В направлении мимо меня.

Такангор переглянулся с Кальфоном, затем с Наморой. Но быстро понял, что с ними переглядываться бесполезно и перевел гранатовый взор на того, кто ни за что бы не обманул его ожиданий. Лилипупс моргнул.

— Он пошел к Зелгу! — взревел минотавр и взмахнул топором. — За мной!

* * *

Зелг очнулся внезапно и быстро. Он сидел в кресле в собственном кабинете, а рядом с ним стояла Кассария. Он глазам своим не поверил, но это была действительно она, все в том же тонком шелковом платье до щиколоток, голубоглазая, веснушчатая и такая печальная, что ему захотелось сгрести ее в охапку, поцеловать и никому никогда не давать в обиду. Что он и исполнил, по крайней мере, первую часть. И Кассария не сопротивлялась.

Зелг целовался и до того. Конечно, до доктора Дотта ему было далеко, но и считать его совершеннейшим новичком в этом деле тоже не годится. Две знатные дамы в далеком Аздаке, имена которых мы деликатно сохраним в тайне, дамы, знавшие толк в мужчинах, уверенно утверждали, что со временем и под их чутким руководством из него получится блистательный кавалер. Племянница графа, жившего по соседству с поместьем и-Ренигаров, находила его неотразимым, а дама-профессор с кафедры Фольклорной грамматики и непереводимых идиоматических выражений Аздакского королевского университета считала, что он «много об себе воображает».

Но теперь Зелгу казалось, что прежде не было вообще ничего, и все, что происходит, происходит впервые. Собственно, так оно и было — поцелуй страсти и поцелуй любви несравнимы по определению, как несравнимы свет свечи и полуденного солнца.

Губы у нее пахли вишневой камедью, а на вкус были влажные и соленые. Зелг отодвинулся и посмотрел ей в глаза.

— Кася, — позвал он шепотом, — Касенька. Ты почему-то плачешь.

— Я знаю, — вздохнула она.

— Почему?

— Ты снова ходил к нему, — всхлипнула она, прижимаясь к нему всем хрупким, почти невесомым телом, будто ища защиты. — Мне известно, зачем.

— Вот и хорошо, родная, — улыбнулся герцог, гладя ее по волосам и все еще не веря, что это правда, что он действительно держит ее в руках, чувствует ее душистое тепло, и лихорадочно соображая, не может ли все происходящее быть уловкой Спящего, хитрой западней, из которой он не сможет да и не захочет выбраться.

— Это на самом деле я, — шепнула Кассария.

Слезы текли из ее огромных синих глаз без остановки, будто где-то на самом дне их били крохотные, но неиссякаемые источники.

— Что же ты плачешь, милая? Ведь все хорошо. Я с тобой. Я тебя защищу.

— Ты сговорился с ним, ты решил принять своего Спящего, — прерывисто вздохнула она.

Но Зелг был так счастлив, что не заметил, что это не вопрос.

— Я найду на него управу, обещаю. Я стану сильнее и одолею этого, ну, ты же его точно видела — лже-Таванеля. И с королями управимся, не сомневайся. А потом я все-все перечитаю про Тудасюдамный мостик, а что не прочитаю, ты мне сама расскажешь. И я клянусь тебе, что пройду по нему, отыщу тебя в твоем пространстве, и мы больше никогда не расстанемся. Ну, как тебе такой план?

— Ты помнишь пророчество, которое висит в галерее? Древняя доска со стихами, «Когда Спящий проснется…»?

— Не помню, — беспечно отозвался он. — Но это не важно. Ты же знаешь, я не верю в них — ни в пророчества Каваны, ни в кассарийские, ни в адские. Я верю только в то, что люблю тебя.

— Я люблю тебя, Зелг, — сказала Кассария едва слышно. — Поцелуй меня.

Счастье и любовь — чувства всепоглощающие. Но даже сквозь плотную завесу испытываемого им восторга пробилось чувство опасности. Оно было настолько острым, что ощущалось физически.

— Кася, что-то происходит. Что-то нехорошее. Прячься, маленькая.

— Я люблю, тебя, Зелг, — повторила он так отчаянно, что сердце у него заныло, как больной зуб. — Поцелуй меня. Прости.

Он хотел спросить, за что прощать, но сперва поцеловал — кто бы отказался исполнить такую прекрасную просьбу. А потом и спрашивать не потребовалось.

Небесные глаза Кассарии разгорались все ярче и ярче, становились все светлее и светлее, пока стало невыносимо смотреть на это белое сияние, ослепительный звездный свет. Очаровательное личико изменилось, черты его сделались безупречными и чужими, приобрели ледяное далекое совершенство, звездный холод сделал их идеальными и непроницаемыми. Затем Кассария перестала быть собой — все такая же тонкая и стройная, она больше не казалась маленькой и хрупкой, как не приходило в голову считать беспомощными и слабыми изящных демонесс. Об остальном Зелг вообще предпочитал не вспоминать. Вместо стройных маленьких ножек — ох… не надо. Руки… лучше не говорить, особенно когда с когтей капает что-то едкое и растворяет ковер. Нет, этот ковер он не одобрял с самого начала, но зачем же впадать в такие крайности? Рога — катастрофа какая-то, хотя похожи на корону, и вообще ей все к лицу. А вот этот хвост с зубастой головой на конце… это уж совсем лишнее.

— Прости меня, — прошептала она, и губы ее тоже изменились навсегда.

А затем грозное могущественное существо, великая Кассария, занесла звездный клинок, и он понял… что у него есть еще несколько секунд. На этом лице, будто высеченном из цельной глыбы льда, все еще были рассыпаны рыжие веснушки — как ромашки на снегу. И они медленно исчезали, будто снег заметал их. И пока они не исчезли совсем, он целовал каждую на прощание.

— Кася, Кася, я люблю тебя, ничего. Не переживай. Это ничего.

Последние слезы выкатывались из белых ослепительных глаз и застывали хрустальными бусинками.

Зелгу было безмерно жаль ее. В эти последние секунды мир предстал перед ним таким, как есть, не скрывая своих секретов. И он знал, что его милая Кася ничего не может поделать, как бы ни старалась сопротивляться неизбежному. Потому что Цигра давно предупредило его, что когда Спящий проснется, слуга Павших Лордов Караффа должен будет выполнить свой долг.

Созданная их тщанием и велением, напоенная их силой и кровью, поглотившая их жизни и смерти, Кассария была одновременно их творением и слугой. За многие тысячи лет до его рождения, задолго до того, как потомку кассарийских некромантов суждено было прийти в этот мир вместе со своим Спящим, Павшие Лорды отдали приказ уничтожить его, буде он решит обрести целостность. Вероятно, они знали, что делали, но Зелг был не готов умирать только потому, что так предсказали его неведомые предки.

Парадокс заключался в том, что в его жилах бурлила и кипела голубая кровь владык Гон-Гилленхорма, и некромант чувствовал достаточно сил, чтобы сопротивляться Кассарии. Вероятно, таков и был замысел Павших: либо Спящий уничтожит их слугу, либо слуга уничтожит Спящего, в любом случае, у выжившего не останется могущества для чего-то такого, чего они так боялись. Будь это кто-то чужой, другой, Зелг бы не задумался ни на секунду и нанес смертельный удар, но перед ним стояла его Кася — враждебная, холодная, далекая, как заколдованная принцесса, но кто, кроме него, мог ее расколдовать. И она тоже медлила, как если бы там, внутри, где его никогда не могло быть, внезапно объявилось любящее сердце, и власть его была такова, что все тысячелетние заклятия не могли ее преодолеть.

Эти мгновения промедления все и решили.

Два портала открылись одновременно, точнее, два бездонных черных провала — один у дверей, другой — в воздухе, за окном. Мрак клубился и переливался в них, как живое голодное существо. Затем ошеломительная огромная тварь вылетела из первого провала, вытянув когтистые лапы, схватила Кассарию и одним прыжком достигла второго. Они тут же свернулись, сжались до крохотных черных точек и через секунду вовсе исчезли, как если бы кассарийцу все привиделось в страшном сне. Собственно, он даже опять подумал, не козни ли это Спящего. Не сидит ли он все еще в синем кресле в его камере, убаюканный и околдованный могущественной частью себя самого, не провалился ли в никуда.

Однако есть такие здравые аргументы, перед которыми не устоит любая паранойя.

Дверь, та самая, неоднократно описанная нами, как недоступная для взлома и разрушения, элегантно спорхнула с петель, будто только и ждала этой секунды, и в покои Зелга ворвался главный минотавр подлунного мира с боевым топором наперевес.

— Где он? — прорычал Такангор.

— Сбежал.

— Куда?

— В портал.

Полководец недвусмысленно выразился на древнематерном языке.

Несмотря на весь кошмар происходящего, Зелг не смог сдержать улыбку. Он видел гухурунду только мельком, но ему вполне хватило и отдельных деталей, чтобы проникнуться глубоким пиететом к каноррскому убийце. Это существо было монстром высшего класса, и все же перед ним сейчас стоял герой, который и такому монстру был не по зубам. И это внушало надежду. А затем в дверь, открытую таким оригинальным способом, ввалилось огромное количество разнообразного народу, пыхающего огнем и ядом, клубящегося и топорщащегося иглами, шипами, размахивающего мечами, шестоперами и бронированными хвостами — просто любо-дорого посмотреть. Благородное собрание достойно украшал Зверопус Первой категории.

Потом раздался грозный топот и хлопанье каких-то уж очень впечатляющих крыльев, и задорный голос Мадарьяги вопросил:

— Что, все целы?

— Да, — ответил Зелг.

— Это безобразие! — сказал заботливый вампир. — Никто не ждет спасательную экспедицию. Все спасаются сами.

* * *

Не придавай значения сегодняшним огорчениям.

Завтра у тебя будут другие

— Блистательный замысел, — восхищенно произнес Бедерхем и от переизбытка чувств окутался серным дымом. — Поймите меня правильно, я в горе и все такое, и переживаю не меньше вашего, но следует отдать должное нашему врагу. Какое упорство, какая настойчивость и отменное знание слабых сторон противника. И все использовано в свое время, с толком, без издержек. Вот что значит — старая школа. Теперь так не делают, не умеют. Все тяп-ляп, наобум, полагаются исключительно на заклинания и новомодные артефакты, а потом удивляются, почему все летит в тартарары.

— Кстати, о тартарарах, — встрял Борромель. — Слышал, хума-хума-хензе заходится от возмущения, что его так облапошили.

— Не то слово, — кивнул Бедерхем. — Мне говорили, что с тех пор, как я доставил Тотомагоса в адский Ад, Энтихлист еще не ложился спать. Разгадывает план врага. И даже задним числом не может понять, как тот все провернул.

— Исключительно коварный план, — почтительно вздохнул Кальфон, огромный, как мы помним, поклонник коварных планов. — Но я не понимаю гухурунду — с таким талантом, с таким огромным опытом и возможностями скакать по крышам, прыгать из портала в портал, рисковать жизнью. Почему бы не основать собственную школу, воспитать последователей, читать лекции, например? Я бы лично прослушал курс.

— Возможно, он чистый практик, — предположил Борромель. — Я тоже не любитель бумажки перекладывать. А вот добрый поединок — это ко мне, это всегда милости просим.

Мне бы шашку да коня, да на линию огня,

А дворцовые интриги — это все не про меня.

Леонид Филатов

— Да, — сказал Намора. — Однажды с грустью понимаешь, что проще сделать самому, чем объяснить другим, как.

— Как бы там ни было, он нас всех обставил, — заметил прямодушный Фафут.

— Я чувствую себя круглой дурой, — призналась Моубрай.

— Это я чувствую себя круглой дурой, — возразила Балахульда. — А вы, мой птенчик — дура фигуристая.

Обстоятельства располагали к тому, чтобы в мире сию секунду стало на одну царицу гарпий меньше, но маркизе Сартейн было не до сведения личных счетов. Никто и никогда не посмел бы сказать, что Моубрай Яростная пребывает в панике, но что-то близкое к этому она сейчас испытывала. Ее не покидало ощущение, что она, древнее мудрое существо, попалась в хитро расставленную ловушку и как по писаному сыграла отведенную ей роль. Зелг не обвинял ее, но достаточно и того, что она сама обвиняла себя. Ведь именно ее совет в значительной степени повлиял на его решение встретиться со Спящим и привел к таким разрушительным последствиям.

— Полагаю, — кашлянул Зелг, — впервые в истории Кассарии Кассария осталась без Кассарии.

— Когда формулирует философ и мыслитель, это звучит еще страшнее, чем на самом деле, — признался Галармон. — А как представлю, что он сейчас еще обстоятельно растолкует, что к чему, с цитатами и комментариями из авторитетных источников, вообще жуть берет.

Лилипупс осуждающе взглянул на генерала. Пессимизм — удел гражданских лиц, а настоящий воин, столкнувшись с опасностью, должен искать ее слабое место, в которое она и будет им умело поражена. Генералы же тем паче не имеют права кукситься, их работа — вести к победе, обстоятельства значения не имеют. Знаменитая атака на Тут-и-Маргор могла бы послужить отличным примером. Поэтому бригадный сержант постучал бормотайкой по полу, призывая всех к вниманию, и заявил:

— Я хочу натворить порядок.

Галармон вздрогнул, его знаменитые усы грустно поползли вниз. Тридцати лет как не бывало, он снова стоял на параде, во главе кавалерийского полка, и правая верхняя медаль сверкала не так ярко как остальные. Агапий Лилипупс сурово указал ему на этот недочет, начав именно с этой фразы. Глядя на него, всякий бы сказал: вот тролль, который любит настоять на своем.

— Порядок — это то, что нам сейчас нужнее всего, — неожиданно согласился Лауреат Пухлицерской премии. — Начните с введения военной цензуры и немедленно заприте меня в клетку.

— Не надо, — сказал добрый минотавр. — Я тебе верю.

— Вы верите, а я нет, — взорвался Бургежа. — Вот сейчас вырвусь на волю и буду издавать, издавать, издавать! Это же такая сенсация! Кстати, а висячий замок у нас есть?

— Достойный Бургежа прав, — согласился граф да Унара. — В нашем положении недопустим даже малейший риск.

— Как раз в нашем положении можно смело рисковать, — махнул рукой Юлейн. — Терять особо нечего. Тут демон-убийца, там возмутительное нашествие и душенька Кукамуна с писающей собачкой. Я бы решительно восстал и потряс всех размахом своего справедливого негодования. Официально заявляю, что в этот раз я намерен лично возглавить армию, — и, кстати, граф, я прекрасно вижу вас в этом серебряном щите.

— Он ее убьет? — озвучил, наконец, герцог вопрос, который терзал его с той самой секунды, когда гухурунда исчез в черном провале со своей бесценной добычей.

— Во-первых, — заговорил Гампакорта, — если бы он хотел ее убить, он бы сделал это во мгновение ока, вы бы даже понять ничего не успели.

— Я и так ничего не успел понять, — мрачно ответил молодой некромант, поносивший себя последними словами за несообразительность, неловкость и неповоротливость.

И то сказать: любимую женщину в буквальном смысле слова выхватили прямо из рук, а он только глазами хлопал.

— Не корите себя. Мало кто может противостоять гухурунде, даже если предупрежден о нападении, а вас застали врасплох, да еще в аховой ситуации. В каком-то смысле он вообще вас спас. Нет, он ни в коем случае не намерен ее убивать, да и вы зачем-то нужны им живым. И не забывайте, есть еще весьма существенное «во-вторых». Все-таки Кассария — не существо в прямом смысле этого слова. Она — дух. А дух, особенно такой древний и могучий, уничтожить гораздо сложнее. Боги и монстры, демоны и волшебные создания приходят и уходят, а духи остаются. Они — основа этого мира, они питают силу богов и демонов, а не наоборот. Так что все ужасно, но вовсе не безнадежно.

— Дедушка, — спросил Зелг, — а наши предки оставили нам какие-то ценные советы относительно подобного положения? Кто-нибудь что-нибудь прорицал, предрекал или там предостерегал, может быть?

— Да никому и в страшном сне такое привидеться не могло! — бодро отвечал Узандаф. — Потому, предвидя этот непредвиденный случай, твой дед Валтасей Тоюмеф оставил потомкам длинное поучительное письмо.

— И почему я узнаю об этом только сейчас?

— Потому что у вашего любимого дедушки жестокий склероз, — быстро пояснил Дотт.

— Да нет, какой же у меня склероз, когда я все отлично помню, — запротестовал Узандаф. — Кто какую ставку делал, как я мух… мух… мухи, понимаешь, допекли… все до копеечки, даже записывать не надо.

— То есть, ты хочешь сказать, что у тебя были дела поважнее?!

— Мне нужно посоветоваться с другом, — заявил дедуля. — Итак, доктор, почему бы я мог забыть о письме?

— Соглашайтесь на склероз, — шепнул Дотт. — А я как доктор подтвержу, что мумификация нанесла вашему некогда блистательному разуму непоправимый ущерб.

— Чушь какая.

— Чушь, конечно. Но иначе сгрызут. Заживо. Учитывая количество адских созданий, я бы не полагался на фактор несъедобности.

— Тоже правда. А если мы предположим, что я был заколдован Генсеном? Кстати, так оно отчасти и было.

— А это идея.

— Скажем, избирательно заколдован. И все это время мучительно вспоминал, что именно я избирательно забыл. А вот именно сегодня избирательно вспомнил! Глядишь, еще что-то всплывет в волнах памяти.

Зелг строго напомнил себе, что родная кровь — не водица; он сам — пацифист; еще днем он сурово осудил бы убийство престарелого родственника; что есть дела более неотложные; что мумификация — действительно, не сахар, а тысяча лет — не шутка; как хорошо, что в отличие от Такангора, он не имеет привычки ходить по замку вооруженным; и вообще нужно срочно чем-то отвлечься, а то так и до беды недалеко.

Тем временем расторопный морок-секретарь Узандафа доставил искомое послание.

Тебе письмо. Почерк настоящего вампира

П. Г. Вудхаус

«Если вы читаете это письмо, значит, вы живы и умеете читать, — сообщал проницательный Валтасей. — Не знаю, что у вас там стряслось, но если вы вскрыли ларец с надписью „На самый непредвиденный случай“, значит, он наступил. Что тут скажешь? Дело дрянь, и я не вижу никакого выхода из сложившегося положения. Видимо, вы тоже. Советую немного постенать, приговорить кого-нибудь к смертной казни за головотяпство и, если вы не лысый, картинно порвать на себе волосы, чтобы хроникеры потом с чистой совестью написали, что черный день наступил под небом Кассарии. Но знаете что? Ничего страшного. Ну, что там у вас такого ужасного могло произойти? Вы проиграли войну Князю Тьмы и он изгнал вас из вашей вотчины? Так отвоюйте обратно. Вас убили в бою? В чем проблема? Восставайте из мертвых — будете наводить больше ужаса и неплохо сэкономите: мертвым нужно гораздо меньше, чем живым. Вас не любит женщина вашей мечты? Пускай она выйдет замуж за вашего соперника, и спустя лет двести посмотрите, кому повезло. Наступил конец света? Знаете, сколько раз он уже то наступал, то отступал — лично мне надоело считать. Очередной кабыздох посягает на ваши земли и сокровища? На то они земли и сокровища, чтобы на них постоянно кто-то посягал. Тренируйтесь еще раз тренируйтесь, не расслабляйтесь, создавайте новые заклинания, укрепляйте армию — на то вы и герцог кассарийский, Тотис вас забери. Что еще — пожар, потоп, наводнение, землетрясение, извержение? Смешно говорить. Ну, разве что Спящий проснулся или утерян дух Кассарии — тогда да, это действительно катастрофа. Но и в этом случае не все потеряно, потому что у вас есть вы сами — голова, руки, ноги, надеюсь, полный комплект. И еще уповаю на то, что в голове у моего потомка есть какие-то мозги. Нужно еще что-то? Благословение славного предка, что ли? Считайте, что вы его получили. И вперед!».

— Мой славный Валтасей! — Эдна Фаберграсс обвела присутствующих гордым взглядом. — Он всегда был таким — великий ум, стальная воля и блистательное чувство юмора.

Нелегко вынести, если кто-то заслуженно хвалит своего мужа, когда ты уверена, что твой — лучше всех, просто еще не все способны это осознать.

Мадам Мумеза негромко кашлянула.

— Пупсик!

— Да, лютик.

— Твой филиал должен открыться сегодня вечером.

— Лютик, это невозможно.

— Тогда завтра утром. Надеюсь, завтра утром это будет возможно?

Намора заглянул в небесно-голубые глаза любимой и твердо ответил «да».

Он и Князю Тьмы всегда заглядывал в глаза, когда в чем-то сомневался. И если читал в них свой смертный приговор, это помогало ему быстро определиться с верным ответом.

* * *

Все смешалось в доме Облонских

Лев Толстой

Мадам Горгарога говорила впоследствии, что все началось в тот момент, когда циклоп Прикопс вылетел из своей пещеры, как продавец куркамисов в мармеладе, преследуемый взволнованными пчелами. Жизнерадостного здоровяка Прикопса редко видели расстроенным, но таким счастливым его видели еще реже. Он со всех ног бежал к лабиринту Топотанов, теряя на ходу то мягкие шлепанцы, то стопку газет, то лупоглаз, и кричал во всю мощь своих циклопических легких:

— Мадам Топотан! Мадам Топотан! Собирайте детей! Я хочу, чтобы вы все это увидели!

Поскольку бегущий циклоп производит на окружающих неизгладимое впечатление, зрители стали прибывать, как вода у дамбы. Прискакал любопытный сатир, выглянули из своих лабиринтов привлеченные шумом Эфулерны, Атентары и Мототимы, кто-то позвал господина Цуглю, и он вскоре явился к месту событий вместе со всеми работниками Малопегасинского почтового отделения. Не забудем также про химеру мадам Хугонзу, эльфов, гномов, баньшей, толпу кентавров и, конечно, саму мадам Горгарогу.

Мунемея вышла навстречу взволнованному Прикопсу, вытирая могучие руки о фартук в розовые цветочки: она как раз намеревалась побаловать семейство фирменным пирогом.

— Добрый день, господин Прикопс, — сказала она своим густым голосом, который имел свойство утихомиривать окружающих, как масло, вылитое на воду, усмиряет самое могучее волнение. — Надеюсь, случилось что-то приятное?

— Не просто приятное, но и чрезвычайное! Мадам Топотан, дорогие друзья, любезные соседи! Я стал свидетелем невероятного события, практически чуда и хочу разделить с вами эту огромную радость. Потом я, конечно же, напишу статью во все ведущие садоводческие журналы и газеты и укажу вас в качестве очевидцев этого замечательного, этого волнительного происшествия!

Мунемея осторожно сняла фартук и аккуратно сложила его. Очень аккуратно. Как-то чересчур бережно и аккуратно, подумала мадам Горгарога — не слишком ли сильная реакция на слабую угрозу попасть в садоводческую статью?

— Мадам Горгарога! — продолжал между тем восклицать счастливый циклоп. — Помните, не так давно, приблизительно тогда, когда наш славный Такангор отправился за подвигами и славой, мне прислали уникальное растение?

— Шарик с колючками? — спросила почтальонша, которую никогда не подводила память, если она сама того не хотела.

— Это его бутон. На самом деле это цветок изумительной, невообразимой красоты, но, увы, он цветет только в полнейшей темноте, а на свету сразу закрывается и снова становится, как вы удивительно точно вспомнили, шариком с колючками. И вот сегодня цветок внезапно зацвел. Его аромат… его неповторимый цвет и безупречная форма! Ах, друзья, я хочу, чтобы вы успели насладиться этим волшебством, ведь кто знает, когда оно закончится! Идемте, идемте же со мной скорее!

— Мы говорим о так называемой Звезде Тьмы? — спросила Мунемея.

— Мадам Топотан! — всплеснул руками Прикопс. — Я всегда знал, что вы кладезь разнообразных знаний! Именно о ней. Теперь я еще более жажду поделиться с вами своим счастьем!

— В пещере было темно? — снова спросила Мунемея как бы невпопад.

— В том-то и дело! Я вынес его на улицу, хотел окропить удобрениями, сбрызнуть водой, дать подышать, как это рекомендуют делать знатоки в «Вершках и Корешках». Хотя «Тайная жизнь тычинок и пестиков» категорически настаивает…

— Мадам Горгарога! — прекрасная минотавриха выпрямилась во весь свой гигантский рост. — Ключ у вас с собой?

— От башни?

— Да.

— Ужасно тяжелый, но я таскаю его с собой исключительно из глубокого уважения к вам…

— Довольно, — резко оборвала ее Мунемея. — В укрытие! Все в укрытие. Слышите? Господин Прикопс, попрошу вас проследовать вместе с остальными в кабачок «На рогах», не отвлекаясь на местную и не местную флору. Бакандор, сынок, возглавь публику!

— Маменька!

— Мадам Топотан! Объясните же, в чем дело!

Мунемея внимательно огляделась по сторонам. Ее ноздри тревожно раздувались, хвост хлестал по бокам, дыхание становилось все тяжелее.

— Дамы и господа! — сказала она тем самым голосом, каким ее великий сын вдохновлял войска на битву. — Друзья! Цветок, именуемый Звездой Тьмы, раскрывается на свету в единственном случае — тогда, когда Тьма приближается непосредственно к месту его нахождения.

— Я ничего об этом не слышал, — запротестовал циклоп.

— Скоро увидите и напишете статью. Чтобы это случилось, прошу всех отправиться в безопасное место. Мадам Горгарога покажет вам пример.

— Позвольте, позвольте, — упирался Прикопс. — Откуда вы взяли эту информацию? Проще говоря, кто вам сказал?

— Господин Прикопс, Звезда Тьмы стоит таких огромных денег вовсе не потому, что дорога сердцу каждого садовода-любителя, копающегося на своих крохотных грядках под этим бесплатным солнцем. Она бесценна, потому что идет нарасхват у магов и прорицателей, ибо ее способность предсказывать появление темных сил несравненна. У вас осталось не более получаса, чтобы последовать моему доброму совету. В противном случае «Вешки и корешки» напечатают ваш некролог.

— Я только возьму булаву и встану в строй рядом с вами, — пропыхтел дедушка Атентар.

— Ни в коем случае. Вы идете в подземелье вместе со всеми. Это приказ.

Младший Мототим открыл было рот, чтобы возразить что-то меткое, но мать дернула его за руку:

— Ты слышал? Это приказ.

Каждый был бы тираном, если бы мог

Даниэль Дефо

— А вы сами, маменька? — спросил Бакандор, подозревающий неладное.

— Я останусь тут. Мне еще нужно завершить пару дел.

— Тогда и я никуда не пойду.

— И я не пойду, — заявил Милталкон. — И не сверкайте глазами, сейчас у вас все равно нет времени меня убивать, я правильно понимаю?

— Правильно, — ответила великолепная родительница. — Но уверяю тебя, что как только выдастся свободная минутка, я сразу приступлю.

— Вот тогда и поговорим, — сказали братья.

Мунемея окинула сыновей взглядом, в котором сквозило явное одобрение.

— Ступайте с Бакандором в тайник и принесите мне ларец. Тот самый. А потом возвращайтесь в лабиринт и уводите сестер на нижний уровень. Я что-то неясно объяснила?

— Никак нет! — по-военному четко отвечал Милталкон, борясь с навязчивым желанием отдать маменьке честь.

— Кентавров отправить по домам, собрать всех, кто не слышал новости, организованной группой, без паники, бессмысленных криков и глупых скопидомских порывов — имущество не паковать, а спасаться бегством в подземелье! Мадам Горгарога, что вы дышите тут, как печальная жаба на листике?

Горгулья хотела что-то сказать, возразить, попросить. Может, просто попрощаться, но в этот миг на небе появилось ослепительное серебристо-белое пятно, и у нее перехватило дыхание от удивления. Пятно стремительно приближалось, увеличиваясь в размерах.

— Это оно? — шепотом спросил Прикопс.

— Еще нет. Но если вы намерены стоять и дожидаться «его», я вам не завидую. «Оно» покажется вам пончиком. Я ясно выражаюсь? Бегом, все бегом отсюда, — прикрикнула Мунемея, и взволнованная шумная толпа повалила через холмы и виноградники к возвышавшейся посреди Малых Пегасиков башне, известной всем местным жителям как кабачок «На рогах».

* * *

Гений — человек, способный решать проблемы,

о которых вы не знали, способом, который нам непонятен

Ф. Кернан

Исполняя свой долг сюзерена, Зелг в сопровождении Такангора отправился в Виззл, чтобы лично рассказать добрым подданным о постигшей их утрате, утешить, успокоить, пообещать защиту. Он понимал, что весть, которую он принесет, разрушит привычный уклад их жизни, причинит много горя, и поэтому чувствовал себя отвратительно. Он подвел обитателей Кассарии, тех, кто доверял ему, тех, кто так бережно хранил для него наследие предков. А вот он всего этого не уберег. Однако молодой герцог был уже не тот, что в день прибытия в родовой замок. Сколь бы скверно ни было у него на душе, он вовсе не собирался сдаваться. Как проницательно написал Валтасей Тоюмеф, конец света — это еще не конец света.

Он чувствовал, что Кассария, его Кася все еще жива. А это значит, что он перевернет небо и землю, но отыщет ее, и тому, кто ее похитил и заставил страдать, не следует рассчитывать на пощаду или снисхождение. Деликатный Зелг всегда сдержанно относился к тем, кто чинил несправедливость по отношению к нему лично, но не выносил, когда обижали его друзей. Что же касается его возлюбленной, то нанести ей даже малый вред было роковой ошибкой.

Дражайшие подданные по обыкновению преподнесли ему сюрприз. Возле харчевни «На посошок» собрались все влиятельные лица Кассарии, начиная с Бумсика и Хрюмсика и заканчивая старостой Иоффой и Альгерсом с Гописсой.

Хряки радостно протрюхали к месту событий, поприветствовав Такангора ласковым хрюканьем. Чутье подсказывало им, что снова наступили дни небывалого благоденствия, когда можно будет безнаказанно творить всякие безобразия. И, пожалуй, даже заработать вкусные поощрения за беспрепятственный разбой. Тонкая натура хряков не выносила запретов, видимо, им не сказали, что гений — это, прежде всего, самоограничение. С другой стороны, как тогда быть с творческим поиском? Бумсик с Хрюмсиком выросли необыкновенными личностями потому, что Иоффа твердо стоял за свободу самовыражения.

Гописса сунул в руки герцогу огромный баул, который источал волшебные запахи.

— Булочки, — пояснил командир хлебопекарной роты. — Булочки, пирожки, пончики и прочая выпечка с глазурью и без для поддержания боевого духа и утоления печалей. — И добавил с сочувствием. — В замке разве накормят? Граф да Унара и господин Фафут вот по два раза на дню приходят подкрепиться. Скушайте блинчик, милорд, пока наш оборотень перед вами выступит.

— Я, пожалуй, тоже скушаю, — решил Такангор.

Гописса взглянул на него с кротким упреком говорящей грустноптензии, которую научили неприличной матросской песне. Он не постигал, как могло придти в голову минотавру, славящемуся своей логикой и здравомыслием, что он не предусмотрит для него отдельного пакетика с надлежащими закусками. Он думал, что Такангор уже должен был выучить, что блинчики для герцога и блинчики для него существенно отличаются — прежде всего, размерами.

Но если Гописса и напоминал чем-то печального вавилобстера, остальные с лихвой компенсировали его минорный настрой радостным выражением лиц, приветливыми улыбками и яркими нарядами, надетыми будто к празднику.

— Милорд! — вскричал Иоффа, пугая впечатлительного герцога своим брызжущим оптимизмом. — Мы вас ждем! Что случилось? По поместью ходят самые разнообразные толки. Дух Кассарии куда-то улепетнул?

— Не столько улепетнул, — с места в карьер вступил Такангор, — сколько был похищен со злодейской целью.

— А как же без этого? — с прежней жизнерадостностью вопросил староста. — Небось, не в пустыне живем. Злодеи вокруг так и рыщут, так и рыщут.

И он огляделся по сторонам, будто ожидал увидеть по злодею за каждым кустом.

— Я Альгерсу прямо сказала, — Ианида приветствовала герцога и генерала грациозным реверансом. — Раз уж случилось покушение на милорда Такангора и нападение Тотомагоса, глупо было бы не ждать продолжения.

— Альгерс тогда поставил три золотых рупезы на то, что вы окончательно распояшетесь как при Липолесье, и нужно будет искать на вас управу, а мы с Гописсой как раз мыслили в том духе, что раз уж Кассария затеяла с вами шашни крутить, то все случится как в том романе «О любви, разлуке и невыносимых страданиях благородного Лионеля и прекрасной Вивионы и их радостной, но бессмысленной встрече на закате лет». Очень поучительная и грустная история. Моя супруга вот уже много лет настойчиво читает мне отрывки из этого возвышенного классического произведения, гори оно синим пламенем.

Зелг поднял вопросительный взгляд на минотавра.

— Не огорчайтесь, милорд, — утешил его Такангор, мудро оставляя в стороне вопросы литературоведения. — Архаблог и Отентал сейчас принимают новые ставки, лично я уже сделал. — И, заметив, как взволновало последнее сообщение достойных граждан Виззла, поспешил их успокоить, — Они как раз собирались к вам. Думаю, часа не пройдет, как заявятся со своей бухгалтерией.

— Хвала Тотису! — с облегчением вздохнул Иоффа. — А то мы думали, что за всей этой катавасией про нас забудут. Сами собирались явиться с предложениями. Мы тут с Альгерсом и генералом Наморой хотим внести разумное новаторское предложение и заключать пари на уровень неожиданности разочарования, постигшего супостата.

Зелгу подумал, что он и вообразить себе не может, о чем речь, не то что одобрить инициативу, но благоразумно решил отложить комментарии по данному делу на более благоприятное время.

— Так что мы, не дожидаясь распоряжений из замка, приступили к обороне, — продолжал между тем Иоффа, увлекая его в сторону харчевни. — Докладываю по пунктам. Во-первых, склад для скелетов и умертвий на тысячу голов готов со вчерашнего вечера. В любой момент можем приступать к заполнению.

— Зачем — склад? — спросил герцог, понимая, что никогда, никогда, никогда ему не поспеть за своими сообразительными подданными.

— Как, зачем? По причине отсутствия духа Кассарии многие существа, оживленные ее силой, временно угаснут. Как бы умрут или заснут. Большинство, конечно, как ходили сами по себе, так и будут ходить дальше, потому как мы всегда были склонны полагаться скорее на собственные возможности, а кто — и на выдающиеся таланты. Но некоторым нужно где-то переждать с удобствами, пока вы, милорд, не восстановите порядок из хаоса, справедливость из несправедливости и эту, как ее, я специально на бумажку записал — ага, вот, связь времен.

— А что у нас со связью времен? — осторожно поинтересовался Зелг.

— Порвалась.

— Вон оно что.

— А вы как думали.

— И много народу… — молодой некромант замялся, не зная, как правильно сформулировать состояние пострадавших.

— Полегло? — все так же безмятежно спросил Иоффа. — Меньше, чем я думал. Мы подготовили помещение на тысячу персон, а складировали пока всего полторы сотни с небольшим. Ну, набили еще пару сберегательных сосудов снулыми призраками, несколько мороков выпали в осадок, мы их в шкатулочки ссыпали, каждого в отдельную, с именами и описанием внешности, а также краткой биографией — ежели забудут после встряски какие детали, чтобы потом никаких претензиев, дескать пострадала неприкосновенность личности. Ну, что еще? Несколько ведьм утратили навыки сглаза и порчи, теперь скандалят, по-простому, по-женски, с кочергами, значит, с ухватами, но это, скорее, приобретение, нежели потеря — за нее вообще ни с кого не взыщется. Мельник вот наш, Вафара, снова дуба дал, вот это да, это неприятность, потому как мука у него выходила отменная, а теперь придется нового назначать.

— Может, выписать из Булли-Толли? — спросил герцог. — Полагаю, кого-кого, а мельников в Тиронге предостаточно.

Староста подавил могучий вздох. Все жители Кассарии любили своего повелителя, но никто тут не заблуждался относительно его хозяйственных способностей.

— Не берите в голову, милорд, — посоветовал Иоффа. — Уладим. Мельница водяная, так что приспособим утопликов али водяных, им это и по статусу подходит, и по специальности. Ундинки опять же без дела мыкаются, давеча вот к монстру Ламахолотскому приставали, извращенки. Бедная тварь в подводной пещере забаррикадировалась.

— Как это?

— Задней частью.

— А как там наш добрый Нунамикус? — тревожно спросил Такангор.

— А этому что сделается? Его ж милорд Карлюза вызвал, а не он сам из праха поднялся — сидит за своей конторкой, прибыля подсчитывает.

— Откуда же прибыль? — против воли заинтересовался Зелг.

— Ну дак кентавры перед концом света решили пожить так, чтоб потом не было стыдно за бесцельно потраченные дни. — Он оглянулся и, заметив, что титан с горгоной приотстали, понизил голос до шепота. — Да и Альгерс как-то Ианиде намекнул, что вот он был-был-был, а потом на тебе Тотомагос там или гухурунда какой-нибудь, и нет его. И будет она, голубушка, слезы лить над его, например, могилкой, а он ей оттуда: «А помнишь ли ты, супруженция драгоценная, как лишнего кувшинчика сидру для меня пожалела?». Вот пока она размышляет в некоторой растерянности, он наверстывает, потому что она быстро перестанет сентиментальностью страдать.

Далее что — поросенков наших обеспечил ошейниками на случай хаоса и неразберихи, все как полагается — жетон с адресом, по которому свинов можно вернуть за вознаграждение, если они потеряются. Я написал — за скромное вознаграждение, — признался Иоффа.

— Правильно, — одобрил Такангор. — Негоже грабить отчаявшихся людей. Сколько дадут, столько и ладушки.

— Теперь про коварное нашествие.

— Вы и про нашествие знаете? — изумился Зелг.

— Кто ж про него не знает. Мне этот прощелыга Люфгорн никогда не казался, — доверительно признался Иоффа, демонстрируя завидную легкость ориентирования в сложных лабиринтах международной политики. — Все наши кинулись в добровольцы, но мы призвали не путать энтузиазм с идиотизмом и отмели всех, кто умрет окончательно от «Слова Дардагона». Призраки подслушивали, — пояснил он, если кто еще не понял, откуда такая осведомленность. — Мы сопоставили статью в «Усыпальнице», последние безобразия, прибытие этой старой гарпии и сформировали Полк Пугающей Простоты. Штандарт временно отобрали у Полка «Великая Тякюсения» с небольшим мордобоем в пользу нового воинского формирования. Списки пригодных к сражению уже отправлены в замок вместе с верноподданным подношением вашей светлости.

— А подношение-то за что?

— Поздравление в связи с присуждением вашей светлости Зверопуса Второй категории. Это ж такое событие! Ваши предки отродясь подобной чести не удостаивались, небось скачут от радости и зависти по склепам да мавзолеям. Кстати, чуть не забыл. Склеп для его светлости Узандафа прибран, торжественно украшен и набит под завязку его любимыми детективами на тот случай, ежели мы его оттуда не вынем сразу, как он очнется, так чтобы не скучал.

— Зачем дедушке склеп? — тихо спросил молодой некромант, уже зная ответ и понимая, каким болваном себя выставляет.

Но ему попались не подданные, а чистое золото. Иоффа даже глазом не моргнул, а подошедший Альгерс потрепал его по рукаву так по-отцовски сочувственно, что даже в носу защипало от переизбытка чувств. Ианида с чуткостью, присущей всем особам женского пола, поняла, что от этого мужского братства внятного ответа не дождешься, и взяла дело в свои руки.

— Вот кто-кто, а его светлость Узандаф решительно зависит от самой Кассарии. Нападение Генсена, как вы, несомненно, помните, лишило его собственных сил, и потому он питался исключительно ее мощью. Какое-то время он будет пребывать в мирах, нам неведомых.

Такангор окинул герцога быстрым взглядом.

— Скачите в замок, — сказал он. — Может, успеете пожелать ему спокойного отдыха.

* * *

— Быстрее, быстрее, любезный! Что вы там, заснули, что ли? Мы же не на похоронах!!! Гоните во весь дух! — вопил господин Папата, изо всех сил дергая за шелковый шнурок, привязанный к руке кучера.

Тот лихо взвизгнул и щелкнул кнутом. Для него, как и для всей челяди, приставленной графом да Унара к почтенному библиотекарю, наступил момент переосмысления сущего. Еще вчера он возил господина Папату в университетскую библиотеку и всю дорогу слушал жалобы на нестерпимую тряску, собственную неосторожность и — стоило только карете ускориться настолько, чтобы обогнать престарелую даму, ковыляющую с клюкой — на неистовую скачку, неоправданно опасную на улицах перенаселенной столицы. Славный библиотекарь не доверял ни кучеру, ни лошадям, ни экипажу, в котором ехал, полагая, что первый втайне жаждет его смерти, вторые по природе своей дикие звери и, дай им только волю, помчатся быстрее ветра и нигде не остановятся, так что спустя годы по какой-нибудь безлюдной местности будет громыхать экипаж с иссохшим скелетом несчастного ездока на изъеденном временем и непогодой сидении. Что касается самой кареты, то господин Папата твердо знал, что рано или поздно она развалится на части, колеса отскочат, крыша рухнет ему на голову, и все это случится потому, что карета только и ждет удобного момента, чтобы укокошить беззащитного пассажира. Мнения своего он ни от кого не скрывал, охотно оповещая окружающих о том, что беспечность и легкомыслие послужат причиной их преждевременной гибели. Слуги привыкли к его чудачествам, смирились с вечным ворчанием и внезапная перемена их сильно напугала.

Когда господин Папата сбежал по ступеням, путаясь в полах своей библиотекарской мантии, не глядя под ноги, не опасаясь сломать себе шею, они уже почувствовали себя не в своей тарелке. Но когда он потребовал запрячь экипаж самыми быстрыми скакунами из графской конюшни и гнать что есть мочи к его дому, по дворцу да Унара поползли зловещие слухи. Предполагали разное: от эпидемии новой неизлечимой болезни до скорого конца света и делали ставки на то, кто окажется прав.

Конечно, слуги Начальника Тайной Службы королевства лучше других были натренированы угадывать истину, но на сей раз призовой фонд не достался никому.

Еще за час до описанных нами событий господин Папата рассеянно пообедал, назвав лакея «голубушкой» и похвалив отличный суп. Привычный уже лакей не стал уточнять, что он не голубушка, а голубчик, запеканка — не суп, и просто принес десерт, однако библиотекарь уже вернулся к работе, и соблазнить его воздушным пирогом не удалось. Поэтому лакей вернул пирог на кухню, полагая, что подаст его к ужину, а горничные занялись уборкой столовой. Дворецкий в коридоре руководил охотой на мышей; повар на кухне возмущенно заявлял, что граф, человек, бесспорно, великий, даже в дни государственных кризисов не пренебрегал его выпечкой; посудомойки вцепились друг другу в волосы из-за нового красавца-конюха; словом, ничто не предвещало грозы, когда господин Папата выбежал из своих покоев с диким криком «Коня! Коня мне!». Когда же ему напомнили, что он ни разу не ездил верхом за шестьдесят с лишним лет своей жизни и что именно сегодня начинать смысла не имеет, потребовал карету с умелым кучером, не боящимся быстрой езды, и нетерпеливо подгонял слуг все время, пока они собирали его в дорогу.

Никто не спросил славного библиотекаря, а в чем, собственно, дело. Но даже если бы и спросили, он бы не ответил. Это была их с внутренним голосом большая тайна.

— Смотри-ка, — сказал внутренний голос часа полтора тому, когда господин Папата перевернул очередную страницу рукописи Хойты ин Энганцы. — Вот, оказывается, зачем был нужен тот перстенек.

Речь шла о фамильной драгоценности, скорее, безделушке, доставшейся библиотекарю от его деда, рыцаря-кельмота. В дневнике славного предка не нашлось никаких указаний на то, что представляет собой серебряное кольцо с гладко отшлифованным зеленовато-голубым камнем, внутри которого сиял и переливался небольшой изумрудный протуберанец. Этот кусочек зеленого света, живущий собственной жизнью, всегда казался господину Папате волшебным, однако его родители не находили в перстне ничего необыкновенного. Сразу после смерти деда они отнесли кольцо к ювелиру, но тот не заинтересовался ни камнем, ни оправой. С тех пор перстень всегда лежал в шкатулке со скромными семейными драгоценностями, и о нем никто не вспоминал.

— Я говорил, что этот огонек не простой, — напомнил господин Папата. — А меня никто не слушал.

— Я слушал, — проворчал внутренний голос.

— Ну, ты же понимаешь, о чем я.

— Еще бы.

Если верить человеку, разгромившему древний орден рыцарей-смертников, неугасимый зеленый огонек в камнях их перстней говорил о том, что действующий Великий Магистр Ордена Кельмотов все еще жив, все еще в строю и облечен не формальной, но истинной властью, позволяющей ему по-прежнему противостоять исчадиям Бэхитехвальда и прочим силам Тьмы.

— Когда ты последний раз видел перстень деда?

— Не помню, лет пять-шесть тому.

— Все равно ужасно любопытно. По идее, когда ты был мальчишкой, магистр Барбазон уже умер, орден кельмотов уже много лет как официально не существовал, а мы своими глазами видели это изумрудное солнышко в камне. Если верить Энганце…

— С чего бы нам ему не верить? — сказал Папата. — Ему как раз выгодно скрывать этот факт.

— Ты прав. Так вот, раз камень светился, значит, новый Великий Магистр благополучно здравствовал, и, значит, орден все еще существовал, потому что зачем бы быть капитану без корабля? Любопытно, а что с ним сейчас?

— С перстнем или магистром?

— Один демон, — здраво ответил голос.

И господин Папата ринулся выяснять.

Он выпрыгнул из кареты еще до того, как она окончательно остановилась возле его скромного особняка, забыв о бережно лелеемом радикулите, взлетел по ступеням, ворвался в гостиную, насмерть перепугав пожилую экономку, предававшуюся в его отсутствие скромным гастрономическим радостям, и бросился в спальню. От волнения он никак не мог попасть маленьким ключиком в замок палисандрового ларчика, затем никак не мог отыскать перстень среди немногочисленных колец и сережек своей матери, пока не вывернул содержимое шкатулки на кровать. Наконец он увидел то, что искал, и понял, почему найти его оказалось нелегко. Перстень деда превратился в простенькую незамысловатую безделушку — гладкая серебряная оправа, ничем не примечательный шлифованный зеленовато-голубой тусклый камешек. Зеленое пламя, которое так восхищало его в детстве, погасло, словно его и не было никогда.

* * *

Гроб должен быть сделан так, чтобы его хватило на всю жизнь

Курт Тухольский

— Да не волнуйтесь вы, забацаем ему хрустальный гроб с тремя окошками для кругового обзора, устроим в престижном местечке, и все будет чики-пики.

— Как-как?

— В смысле — путем, превосходно, то есть превзойдет самые смелые ожидания. Его еще в поэзах воспоют и в легендах увековечат.

— Ну, не знаю, как-то это банально и пошло.

— Пошло?

— Ну, как-то чересчур.

— С чего вы взяли?

— По-моему, хрустальный гроб попахивает эксгибиционизмом, вы не находите?

— Да что вы заладили «гроб, гроб, гроб»? Целуйте как следует!

— Куда?

— Откуда я знаю? Пробуйте разные варианты!

— Я немного смущаюсь.

— Бросьте! Вы делаете благое дело, а не занимаетесь какими-то там извращениями. Представляйте, что это не поцелуй, а, например, искусственное дыхание.

— В жизни не делал искусственного дыхания.

— Хорошо. Вернемся на знакомую почву.

— Интересно, что он сейчас чувствует?

— Искренне надеюсь, что ничего.

— А, может, все-таки нужен именно принц?

— Но вы же король.

— Но ведь я же король!

— Значит, раньше вы были принцем, и он как бы никуда из вас не делся. Логично?

— Не уверен.

— Хорошо, что вы предлагаете?

— Я вообще думаю, что если принцессу должен разбудить поцелуем принц, то, может, его светлость должна разбудить поцелуем принцесса. Ну, или там царица, если следовать вашей логике.

— И не возразишь. Прекрасная?

— Кто?

— Принцесса.

— Какая есть.

— Мадам Балахульда, ваше величество, можно вас на минутку?

— Зачем?

— Вы нужны нам как женщина царских кровей. Попробуйте его разбудить, думаю, детали вам понятны.

— Знали бы вы меня в молодости.

— Тотис миловал.

— Не знали вы меня в молодости.

— Хватит или еще?

— Нет, если он и после этого не подскочил с криками, вероятно, он совсем не здесь.

— Мне есть видение. Хватит его целовать, предсказание номер сто сорок пять.

— Я ничего за него не заплачу.

— Значит, мы вернулись к тому, с чего начали. К хрустальному гробу.

— А я бы решительно рекомендовал пирамиду. Или, в качестве альтернативы, оригинальный воздвиг. Хрустальный гроб внутри пирамиды смотрится возвышеннее и трогательнее, чем внутри банальной усыпальницы. Можно также совершить кровавые жертвоприношения.

— Мардамон, я бы на вашем месте сейчас не рисковал.

— Ну, хорошо, на что не пойдешь ради его светлости. Вы не представляете, какими прекрасными и величественными могут быть бескровные жертвоприношения. Набросаем приблизительный план?

— Слушайте, мы зря стараемся. Не может же быть так, чтобы «чмок-чмок», и он очнулся. Тут должна быть какая-то хитрость. Колдовской нюанс.

— Ну, не знаю. Во всяком случае, мы попробовали. Мой придворный алхимик всегда говорит «Отрицательный результат — тоже результат». У него других не бывает, так что он знает, что говорит.

— Не знаю, что говорит ваш алхимик, а вот фея Горпунзия советует в подобных случаях…

— Увольте, мы уже наслышаны, что советует ваша извращенка!

— Это высокая поэзия, вдохновленная обширной практикой.

— Отменяем практику, это его точно убьет.

— И кто вообще сказал, что хрустальный гроб должен быть обязательно прозрачный?

— А тогда какой в нем смысл?

Зелг осторожно прикрыл двери и вздохнул. Как бы там ни было, его спящий дедушка находился в добрых надежных руках, и он мог посвятить себя неотложным делам.

* * *

Борзотар ворвался в замок с видом триумфатора, добывшего своему государю победу в битве, которая изначально считалась проигранной.

— А вот и я! — объявил он со скромной гордостью существа, которого здесь ждали, кусая ногти от нетерпения.

— А вот и вы, голубчик, — сказал Бургежа, с плохо скрываемым отвращением.

Его терзала вполне объяснимая антипатия к издательскому делу в целом и энергичным журналистам в частности.

— Принесли интервью с Каванахом?

— Нет, — твердо ответил демон.

— А-аа, так и не дал.

— Не совсем. Это я не взял. Вдумайтесь, что такого необыкновенного в Каванахе? Шесть голов? Дурной нрав? Нет, я рыскал по свету в поисках действительно сенсационной статьи. Вот репортаж из гарема Папланхузата или освещение последнего допроса Тотомагоса, вот это — да, это интересно. Но потом я натолкнулся на подлинную сенсацию! Забористее не бывает, и при этом, как говорят матерые репортеры — свежак!

— У вас есть чем перекрыть последние события?

Борзотар махнул лапой, как машет человек, отведавший фусикряки имени Гвалтезия, на уличного продавца уцененных колбасок.

— Милорду Зелгу присудили звание Зверопуса Второй категории.

Борзотар отмел это сообщение как незначительное.

— Бригадный сержант Агапий Лилипупс объявлен первым в истории Ниакроха Зверопусом Первой категории, образцом для подражания, эталоном совершенства.

— Поздравляю, — сказал демон. — Но ставлю два к одному, что я вас все равно удивлю.

— Князь Намора объявил об открытии филиала Ада в Кассарии.

— Замечательная новость, всколыхнет многих. Особенно, если учесть, что давно уже наша бюрократическая машина не работала с такой скоростью и усердием. И все-таки берите выше.

Бургежа открыл клюв, закрыл клюв. Просто ужасно, когда тебе есть, что сказать, а права сказать нет. Новости распирают тебя, лезут, как каша из кастрюли, и никакой возможности умять их обратно.

— Клетку! Клетку мне с висячим замком! — в отчаянии завопил пухлицерский лауреат.

— Не надо паники. Возьмите статью, ознакомьтесь, — предложил Борзотар. — И учтите, песок сыплется. Каждая минута снижает ценность этого уникального материала. Буду очень удивлен, если через полчаса вы не выпишете мне двойной гонорар.

Когда земля уходит из-под ног, поневоле взлетишь, даже если давно уже не доверяешь собственным крыльям, — вот что сказала нам одна из старейших жительниц Малых Пегасиков, местная почтальонша, мадам Горгарога. Она, как и многие ее сограждане, стала очевидицей удивительного, странного и жуткого события, которое, несомненно, всколыхнет обитаемый мир.

С недавних пор большинство читающей публики привыкло связывать название Малые Пегасики с именем прославленного чемпиона Кровавой Паялпы, знаменитого кассарийского генерала Такангора Топотана — триумфатора битвы при Липолесье, победителя короля Бэхитехвальда Галеаса Генсена и лорда Малакбела Кровавого. Теперь же это милое пасторальное местечко будет неотъемлемо связано со страшной тайной исчезновения его великолепной родительницы мадам Мунемеи Топотан и всех его братьев и сестер.

Наш специальный корреспондент Борзотар посетил Малые Пегасики буквально через полтора часа после разыгравшейся там трагедии и по горячим следам расспросил многочисленных и потрясенных горем очевидцев. Все они в один голос утверждают, что приблизительно за полчаса до происшествия местный садовод-любитель циклоп Прикопс, хорошо известный в кругах ценителей и собирателей редкой флоры, объявил своим согражданам о цветении уникального растения, именуемого магами и чародеями Звездой Тьмы. Причастным к колдовскому ремеслу, отлично известно, а всем прочим мы сейчас сообщаем, что Звезда Тьмы расцветает непосредственно перед наступлением Мрака, там и тогда, где и когда намерены проявиться самые древние и жестокие силы Тьмы.

Отважная и блестяще образованная мадам Мунемея Топотан проявила себя достойным членом великой фамилии, сразу разгадав скрытый смысл уникального события и организовав операцию по спасению невинных жителей Малых Пегасиков от нападения неизвестного врага. Следует отдельно отметить, что она категорически отвергла предложения помощи, поступавшие от ее отважных и закаленных в боях сограждан, включая славных своей силой циклопов, а также знаменитых в свое время воинов панцирной пехоты минотавров.

Своевременно принятые меры привели к тому, что все обитатели поселка оказались надежно укрыты в древней башне, которая, к их радостному удивлению, имеет могущественную защиту от недружественных магических вторжений самой грандиозной силы. Наш специальный корреспондент Борзотар проверил истинность этих сведений и с уверенностью заявляет, что башня, известная в быту как кабачок «На рогах», окружена магическим барьером неизвестного ему происхождения, а одно это наводит на определенные размышления, ибо славный Борзотар — демон Преисподней, и не лыком шит.

Отдельный вопрос — откуда мадам Мунемея знала о свойствах башни. Второй вопрос — почему об этих свойствах знала она одна. Ее сограждане не могут дать нам сколько-нибудь удовлетворительного ответа на эти естественные в данных обстоятельствах вопросы.

Спрятавшись до заката в подземелье башни, жители Малых Пегасиков наблюдали только косвенные свидетельства нападения сил Мрака и Тьмы, как то — странные и пугающие звуки вроде рычания исполинской твари, землетрясение и, как выяснилось впоследствии, наводнение Нэ-Нэ, вышедшей в этой местности из берегов впервые за всю историю. Некоторый ущерб нанесен местным виноградникам, исчезли крылатые лошади, на отдельных обширных участках видны следы огня. Незначительные разрушения не вызывают особой тревоги, и только одна потеря ранит малопегасинских граждан в самое сердце — огромная скала, в которой находился вход в древний лабиринт Топотанов, рухнула. В считанные минуты встревоженные соседи, среди которых наш специальный корреспондент лично видел около десятка минотавров и не меньше полутора десятков циклопов, разобрали завал. Но глазам изумленной публики предстала гладкая отвесная стена. Никаких следов лабиринта, ни малейшего намека на то, что он когда-то здесь находился. Вместе с ним бесследно исчезли и его обитатели: мадам Мунемея Топотан, ее сыновья Милталкон и Бакандор и дочери — Весверла, Тохиморутха и Урхомуфша.

Наш специальный корреспондент уверенно заявляет: уровень магического вмешательства здесь зашкаливает, состав и принадлежность этой магии ему неизвестна, что наталкивает на размышления — см. выше.

Стон и плач стоят над Малыми Пегасиками. «На кого ты нас покинула?» — вопияют ошеломленные горем сограждане великолепной Мунемеи. Мы присоединяемся к их слезам и воплям. И тем не менее, хотим задать один вопрос — что скажет о разыгравшейся трагедии некий неизвестный ослепительно-белый грифон, который по странному совпадению прилетел в Малые Пегасики всего за несколько минут до того, как над ними раскинула свои мрачные крылья всепоглощающая Тьма?

Статья демона Борзотара.

Специально для журнала «Сижу в дупле».

Назад: ГЛАВА 8

Дальше: ГЛАВА 10