9. Большие перемены пребывают в маленькой коробке

Мы приехали с конференции South by Southwest 2007 года с убеждением, что Twitter будет популярен. Мы строили компанию. Ливи и я поженились. На наш стол приземлились бесплатные пиццы. В то лето я много мечтал о том, как люди смогут использовать новую технологию, которую мы для них создавали.

Однажды, когда все ушли на обед, я начал просматривать сайты банков фотографий, рассматривая иллюстрации, так, просто из интереса, и наткнулся на рисунки, которые люди выполняли с помощью Adobe Illustrator и векторной графики (рисунки составляются из базовых геометрических элементов). Это казалось простым. И мне захотелось попробовать. Что же нарисовать? О, нарисую птичку! И я нарисовал птицу, используя Adobe Illustrator. Я сделал ее голубой. И нарисовал ей более светлое голубое брюшко, клюв и крылья.

Когда все вернулись с обеда, я показал Эву свою работу.

Он сказал: «О, симпатично».

Я сказал: «Может, поставим эту птицу на наш сайт?»

Эв сказал: «Да, конечно». И ушел.

Так что я поместил там птицу, людям она понравилась, и я стал называть ее птицей Twitter (Twitter bird). Через несколько недель я попросил своего друга Фила Паскуццо (Phil Pascuzzo), профессионального дизайнера и иллюстратора, добавить ей немного стиля. Он сделал несколько ловких движений, и теперь у моей птички был хохолок. Некоторое время она были птичкой Twitter. Позднее я стал думать о птичке в несколько ином ключе. Любая компания может использовать первую букву своего названия как логотип. Но только Twitter может использовать птицу в полете как символ свободы самовыражения. Потом я попросил нашего креативного директора Дага Боумана (Doug Bowman) сделать ее менее мультяшной и больше похожей на иконку. Он сделал вариант птички Фила, и я представил его компании.

На презентации я показал логотип Apple, логотип Nike и птичку Twitter. Я сказал им: «Ребята, в моем амбициозном видении будущего люди будут использовать Twitter для свержения деспотических режимов, и когда они сделают это, то нарисуют контуры этой птички на развалинах старого мира». Позднее Джек еще раз обратился к нашему арт-директору, чтобы доработать птицу, еще более упростил ее и произнес похожую речь.

Было столько способов отправить твит в Twitter, что наш сайт уже нельзя было заставить замолчать. Люди во многих странах получили свободу сообщения. Какими бы ни были ограничения, человек найдет возможность их обойти. Чтобы отключить Twitter, вам пришлось бы отключить все мобильные коммуникации повсюду. Нашим единственным слабым местом были технические решения. Twitter было не остановить.

По офису в Саус-парк нас тогда слонялось только двенадцать человек. Я жил в Беркли и каждый день ездил домой на метро. Однажды вечером я в семь часов зашел на станцию BART, где я запрыгнул в поезд и по недрам Сан-Франциско отправился домой. Войдя в поезд, я услышал, как люди разговаривают о землетрясении.

Вот это да! Кто-то говорит «Землетрясение!», а я как раз собираюсь уехать в гигантскую трубу под заливом? Это кажется не самым безопасным местом ни во время, ни после землетрясения. Не стоит ли мне выскочить из поезда, пока не закрылись двери? Я осмотрелся, чтобы понять, не паникуют ли люди вокруг меня? Трудно было сказать. Все вокруг ходили туда-сюда. Это была паника или просто час пик?

Проверив телефон, я увидел множество твитов о землетрясении. В одном говорилось:

Э, там было только 4,2 по шкале Рихтера.

Другие тоже писали, что землетрясение было совсем слабенькое.

Twitter для меня был уже не просто развлечением, забавным приложением для тех, кто хочет улыбнуться. Теперь он обозначал разницу между остаться в поезде и волноваться и тем, чтобы выпрыгнуть из него, опоздать в магазин, к прогулке с собакой и к Ливи. Небольшая вещь – всего лишь мнения нескольких человек, не обладающих каким-то авторитетом или познаниями в области землетрясений. Однако эти мнения служили важной цели. Twitter только что избавил меня от массы неприятностей. Он изменил мой привычный образ жизни.

Мы не разрабатывали инструмент, который помогал бы людям принимать решения о действиях при землетрясении. И это стало для нас следующим уроком, самым серьезным из тех, что мог дать Twitter: даже простейшие инструменты могут давать людям возможность делать великие дела.

По задумке Twitter был маленьким, но он рос по экспоненте. И этот рост позволил нам увидеть новые горизонты. Мы поняли настоящую силу социальных сетей как проводников человечности.

В апреле 2008 года Джеймс Бак (James Buck), студент из Беркли, был в Египте, где работал над мультимедийным проектом об оппозиционных партиях страны. Он следил за оппозиционной партией, но ему было сложно вовремя узнавать об их собраниях, чтобы присутствовать там. Наконец он задал вопрос о том, как они организуют протестные акции и координируют информацию. Они сказали: «Мы пользуемся Twitter». И научили и его делать это (что, конечно, забавно, учитывая, что он родом из области залива Сан-Франциско).

Неделю спустя Джек успел прибыть на следующее спонтанное антиправительственное выступление. Позднее, когда он пришел в офис Twitter, чтобы поделиться с нами этим, то рассказал, что полицейские в Египте, как правило, носят усы. Это неофициальная часть униформы, как у игроков Главной лиги бейсбола в США. Он сказал: «Когда видите много усачей, знайте: что-то происходит».

Итак, он прибыл на акцию протеста, где расхаживало множество усачей. Его арестовали с группой людей, но по какой-то причине в полиции не забрали телефон. Просто забросили на заднее сиденье машины. Американский мальчик в Египте арестован египетской полицией – он был очень напуган и понятия не имел, чего ожидать. Незаметно, с заднего сиденья полицейской машины он твитнул всего одно слово:

Арестован.

Его друзья дома знали, где он находится, чем занимается и что он не шутит. У него могли быть серьезные неприятности. Они связались с его деканом в Беркли, который помог найти адвоката в Египте и вызволить его из тюрьмы. Его следующий твит опять состоял из одного слова:

Освобожден.

Это было хорошо для Джеймса, и теперь, когда неприятности миновали, эти события стали отличной историей для нас. Мы в Twitter, а также все, кто слышал его историю в новостях, могли бесконечно придумывать сценарии, в которых наш сайт становился спасательным кругом. И я имел особую склонность выдумывать пользовательские истории с участием Twitter.

Идет землетрясение. Вы в западне под обломками. Батарея телефона садится. Вы можете написать одному-единственному другу или отправить твит сотне людей. Какой вариант вы выберете?

Индийский фермер со старинного телефона постит твит с вопросом, по какой цене продается его зерно на рынке в пятидесяти милях от его дома. Ответ вдвое превышает сумму, которую он запланировал. Это меняет его жизнь и жизнь его семьи на целый год.

Twitter мог быть частью новостей дополнительно к ленте новостей Bloomberg. Если Bloomberg получает три твита о чем-то важном из посторонних источников, он может провести свое расследование.

Информация может за минуты распространяться через ретвиты. В течение минуты миллионы людей могут узнать о чем-то важном.

РЕБЯТА В МОЕМ

АМБИЦИОЗНОМ ВИДЕНИИ

БУДУЩЕГО ЛЮДИ БУДУТ

ИСПОЛЬЗОВАТЬ TWITTER

ДЛЯ СВЕРЖЕНИЯ

ДЕСПОТИЧЕСКИХ РЕЖИМОВ,

И КОГДА ОНИ СДЕЛАЮТ

ЭТО, ТО НАРИСУЮТ

КОНТУРЫ ЭТОЙ ПТИЧКИ НА

РАЗВАЛИНАХ СТАРОГО МИРА.

Чем больше я видел возможностей, тем больше понимал, что значимость Twitter состоит в том, как люди им пользуются. Наша компания, вместо того чтобы говорить о том, как прекрасна наша технология (для защиты которой потребовалась бы немалая изворотливость, учитывая «кита ошибок» и прочее), просто радовалась невероятным вещам, которые делали с нашим участием люди. Это был неожиданный разворот. Обычно компании пишут пресс-релизы о замечательных вещах, которые они делают, пытаются попасть в новости и вызвать к этим вещам интерес. Мы не могли прочесать все твиты, которые проходили через систему. И вместо того чтобы рассказывать газетам, что о нас написать, мы использовали их, чтобы выяснить, какие еще жизни Twitter изменил, а может быть, и спас.

И речь шла не о том, каким классным был Twitter, а о том, что храбрые люди делают храбрые вещи. Однако Twitter был для репортеров хорошей, актуальной и модной темой. Мы построили миллиардный бренд, потому что смогли создать непрекращающийся поток невероятных человеческих историй.

Мы то и дело удивлялись применению нашего сервиса. Довольно скоро весь конгресс США был в Twitter. Что? И я никогда не предполагал, что Twitter захотят пользоваться знаменитости. Весь смысл быть знаменитостью – это ограничить доступ публики к себе. Они должны дожидаться твоего появления в кино. Зачем звезде надо разбавлять свой имидж подробностями повседневной жизни? Я не учел тот факт, что и звездам нравилось действовать в обход агентов и студий. Twitter для них был способом связаться наконец напрямую с поклонниками. Мне стоило это знать: как я понял, что гуманизация Twitter заставит людей полюбить нашу компанию, так и знаменитости хотели, чтобы в них тоже видели людей.

Через год после того, как мы официально запустили Twitter Inc., наш офис испытал на себе все тяготы стартапа. Одной из наших проблем были международные партнеры. В Соединенных Штатах мы заключили договоры с большинством телефонных компаний. Твиты, отправляемые с использованием короткого номера 40404, были в основном бесплатными. Но в Европе и в Канаде мы все еще оплачивали каждый проходящий твит. Международные операторы не соглашались сделать твиты бесплатными.

Наша международная система делалась в такой степени на скорую руку, что управлялась с одного ноутбука. Написанная от руки табличка над ним гласила: «Не отключать». До тошноты огромные счета были моей постоянной головной болью. Когда они приходили, я с тяжелым сердцем шел к ноутбуку и выдергивал вилку из розетки. Я отключал международный Twitter. Затем размещал в основной блог пост примерно следующего содержания: «Мы только что отключили все международное сообщество, потому что это слишком дорого». Я думал, что если это беспокоит достаточное количество людей, то сотовые операторы постепенно пойдут на сделку. Со временем так и произошло.

График нашего роста за 2008 год выглядел очень солидно, и мы чувствовали, что это круто. Но если сравнить его с последующими годами, то он будет почти плоским – настолько серьезным был рост впоследствии. Мы тогда еще не заботились о том, чтобы зарабатывать. Наши инвесторы понимали, что подобный проект должен стать очень большим, прежде чем он начнет приносить деньги. Эван всегда говорил: «Не может быть сервиса с миллионом активных пользователей, который бы не приносил денег. Не волнуйся».

А тем временем наша технологическая составляющая была, как всегда, проблемной и постоянно ломалась – и чем быстрее мы росли, тем труднее было поддерживать ее в рабочем состоянии. Росла компания вопреки самой себе.

Наша популярность взбудоражила совет директоров. Как и все мы, они хотели, чтобы Twitter работал. Джек, наш директор, был инженером. Он никогда прежде не управлял компанией. Взять на себя руководство должен был кто-то с управленческим опытом. Так что Джека сместили с поста директора и на его место поставили Эвана. Нужно ли говорить, что это привело к некоторым ссорам и разногласиям.

Когда мне сказали, что собираются снять Джека, я умолял совет позволить ему проработать еще год, чтобы он мог проявить себя, однако три месяца спустя, в октябре 2008 года, они убрали его, не поставив меня в известность. Я узнал об этом в среду утром, когда Эван попросил меня встретиться с ним через полчаса в его квартире, в двух кварталах от нашего офиса. Приехав туда, я обнаружил, что он позвал еще Джейсона Голдмана (Jason Goldman), нашего технического директора Грега Пасса (Greg Pass) и главного научного консультанта Абдура Чоудури (Abdur Chowdhury). Грег и Абдур присоединились к Twitter после приобретения нами компании Summize в июле 2008 года, которая дала нам технологию, позволяющую людям проводить поиск по общедоступным твитам. Мы четверо были, вероятно, последними представителями руководства компании, услышавшими эту новость.

Мы вошли в квартиру Эва. Встретив нас, он сказал: «Совет директоров решил сместить Джека и заменить его на посту директора мной». На некоторое время воцарилось молчание.

Грег сказал: «Ух ты».

Я сказал: «А где Джек? Кто-нибудь знает, где он сейчас?» Где бы он ни был, я был уверен, что чувствует он себя не лучшим образом. Его только что вышвырнули из его же собственной компании.

Джек получал отставку от совета как раз в то время, когда Эван рассказывал нам о произошедшем. Я сразу же написал Джеку, и мы встретились за обедом после того, как я уехал от Эва. Джек был подавлен. Позднее он сравнивал это чувство с тем, будто его пнули в живот. Я предложил ему самому сообщить дурные вести остальным членам команды, при этом произнести классную речь, похвалить решение совета, сказать команде, что он займет высокий пост председателя совета, и продемонстрировать уверенность в успешном будущем компании.

Джек съел суп, а потом сказал: «Я буду, как Стив Джобс. И однажды вернусь». После этих слов его поза изменилась, как будто от воспоминания о том, что Стив Джобс тоже был вышвырнут из собственной компании, ему стало легче переносить сегодняшнюю ситуацию.

Как и на SXSW, я написал Джеку отличную короткую речь (включавшую целую секцию о том, насколько я очарователен, забавен и красив). Она хвалила команду и была в основном позитивна, несмотря на то что чувствовал оратор себя не так позитивно.

Правда в том, что призрак Эва как генерального директора витал в компании все это время. Большая часть команды пришла из Odeo, где он был директором. В своих еженедельных внутренних электронных письмах я часто упоминал о Джеке как о нашем «неустрашимом лидере», чтобы поддержать его имидж. Теперь мне нужно было направить корабль обратно к Эвану.

После ухода Джека мы с ним обдумывали идею приложения для iPhone, которое помогало бы людям вести дневник. Мы встречались по вечерам в винных барах и работали над этим ради удовольствия, для тренировки мозгов и чтобы был повод продолжать работать вместе. А потом Джек на две недели исчез. Вернувшись, он сказал мне, что работает над новым проектом с парнем по имени Джим.

«Оказывается, с помощью гнезда для наушников в смартфоне можно читать магнитную полоску кредитной карты. Так что телефон можно превратить в считывающее устройство для кредитных карт», – рассказал он мне.

«О, с ума сойти!» – сказал я.

Эта идея была новым стартапом Джека – Square. Я стал его ангелом-инвестором. Я знал, что хочу хоть сколько-то участвовать в любом проекте, где начинателем был Джек.

В связи с переменами в руководстве и техническими сложностями в нашей команде наметился раскол. В мире технологий мы были предметом насмешек. Программисты винили друг друга. По традиции, когда все рушится, обратись к «Star Trek». В «Следующем поколении» есть эпизод «Связанные». Его главные действующие лица – капитан Пикард и доктор Крашер. Они одни на планете Кеспритт III. Ее обитатели ловят их и вживляют им «трансиверы», позволяющие слышать все мысли друг друга. В один из моментов они сбиваются с пути. Капитан Пикард говорит: «Идем сюда». Но доктор, прочитав его мысли, отвечает: «Ты ведь не знаешь, куда идти?» Капитан признает, что иногда быть лидером – значит развивать в себе способность выглядеть уверенным.

Это был мой лидерский прием. Слова «Вот что мы собираемся делать. Это будет правильно» рождают ощущение общего дела. Нам нужно было сфокусироваться на чем-то, что казалось бы более значительным, чем наша пошатнувшаяся компания. На горизонте маячили президентские выборы 2008 года, и у обоих кандидатов были аккаунты в Twitter. Ночь выборов должна была стать важным событием для нас. Да, это были исторические выборы, и, конечно же, их результат определил бы курс страны. Но все, о чем я думал, было: а) справится ли Twitter и будет ли работать, б) как мы можем использовать это событие и воскресить командный дух, чтобы мы снова почувствовали себя командой.

В предшествующие выборам месяцы мы напряженно работали всей командой, чтобы уладить проблемы с предельной нагрузкой, которые нам так мешали.

Может быть, кандидаты и думали, что это их шоу, но мы, как настоящая новостная команда, считали, что оно наше. И должен признать, это сработало. Сотрудники компании объединились.

Неделя выборов стала большой неделей для Twitter, не говоря уже о Соединенных Штатах и о мире. Я разослал команде объединяющий e-mail с заголовком: «Добавим новый элемент в демократизацию информации». В нем было написано:

Ладно, я слегка хватанул через край. Но когда я писал это команде Twitter, я хотел, чтобы после прочтения у них появилась мысль: «Черт возьми, моя работа важна!» Я хотел, чтобы они показывали письмо мужьям и женам со словами: «Смотри! То, чем я занимаюсь, имеет значение».

Часть из нас осталась допоздна во вторник, в ночь выборов, чтобы убедиться, что все идет гладко. Мы пригласили около пятидесяти человек поужинать с нами и посмотреть результаты выборов по телевизору. А дальше случилось удивительное. Мы выдержали превышение обычной нагрузки на 500 %, не прилагая значительных усилий.

Сервер выстоял. И мы получили первого президента-афроамериканца! Таков был порядок новостей в нашем офисе. Зовите нас Ионой[10] – кит в тот момент не появился. И здесь, вне досягаемости огромного зверя, мы приветствовали первого президента США, имеющего официальный аккаунт в Twitter.

Несколько недель назад в Индии, в Мумбаи, произошла серия террористических актов. Люди, оказавшиеся в центре событий, использовали Twitter, чтобы в реальном времени сообщать, что происходит, и в некоторых случаях сайт стал жизненно важной коммуникацией.

Люди повсюду находили применение Twitter в своей повседневной жизни – от чтения анонсов фильмов до помощи бездомным и спонтанному сбору средств на решение мировых проблем. Пока мы, засучив рукава, трудились над устойчивостью системы, остальной мир придумывал, для чего им нужен Twitter.

И я был не единственным, в чьей голове роились грандиозные идеи о том, как можно было бы использовать Twitter. 30 июля 2008 года в Северной Калифорнии случилось землетрясение магнитудой в 5,4 балла. Официальным временем землетрясения считалось 11:42 утра, однако твиты о нем стали поступать еще раньше. Девятью минутами позже, в 11:51, Associated Press отправил сигнал тревоги в пятьдесят семь слов через свое информагентство. За эти девять минут через Twitter прошло 3600 твитов со словом «землетрясение». За этот девятиминутный информационный вакуум в новостях мы собрали столько первоклассных отчетов из первых рук, что хватило бы на целую книгу. Наши репортажи не размывают важные данные и факты. Они созданы пользователями и содержат 140 знаков или меньше. Associated Press работает очень быстро. Но у Twitter есть глобальная база пользователей, посылающих сообщения каждую секунду в режиме реального времени. Возможно, это станет будущим новостей. Быстро получать информацию – очень хорошо. И Twitter постоянно позволяет нам быть в курсе того, что происходит в мире.

В области залива все разговоры всегда возвращаются к землетрясениям и к тому, как лучше их пережить. Тогда, 30 июля, люди писали твиты так, как будто ждали землетрясения – они ничего не могли с собой поделать. Импульс отправить твит из середины землетрясения был слишком силен. Эти твиты создавали карту силы толчков и территории распространения. И твиты распространялись быстрее, чем само землетрясение. Мощью удара Twitter мог посоперничать с землетрясением.

Постойте-ка. Это блюдо теперь не только для завтрака. Не только для сообщения о том, что происходит. Мы можем предсказывать события. Эксперты в аварийно-спасательной области сразу увидели, что Twitter может сделать нечто, на что не способны их системы. Они начали нам звонить, хотели работать с нами, сделать Twitter официальным партнером, но я сказал, что еще слишком рано. Наш сервис еще недостаточно надежен. Мы не хотели, чтобы кто-то умер от того, что Twitter отключился.

Как бы то ни было, после этого землетрясения мы и весь мир увидели, что возможности Twitter гораздо больше, чем мы думали. Чтобы реализовать этот потенциал, платформа должна была стать и вездесущей, и надежной. И мы наступали по обоим этим фронтам.

В январе 2009 года мы были в нашем офисе на Брайант-стрит, куда переехали из дурацкого офиса на Саус-парк, и у нас как раз проходило то, что мы называли чаепитием, – еженедельное общее собрание. Чаепитие мы позаимствовали у Google и их традиции TGIF (спасибо, Господи, уже пятница): каждую пятницу сотрудникам предлагали бесплатное пиво и закуски. Джек любил чай, поэтому решил, что хорошо было бы так встречаться, обсуждать недельные события и вместе наслаждаться чаем с печеньем. Но с тех пор как люди узнали, что в холодильнике есть пиво, обратного пути к чаю не было. В тот день к нам присоединился репортер из Wired, который проводил с нами неделю, чтобы написать статью о Twitter. Он сидел в стороне, чтобы не столько сообщить о подробностях собрания, сколько понять, каким был Twitter. Затем он вдруг сказал:

«Эй, ребята, не хочу вас прерывать, но на Гудзон только что совершил аварийную посадку самолет. Человек на пароме, который помогает в спасательной операции, сделал фотографию на свой iPhone и выложил в Twitter».

Собрание прервалось. Мы все пошли посмотреть фото на его компьютере. Фотография была отличная: люди в деловых костюмах стояли на крыле самолета US Airways посреди Гудзона.

Выборы 2008 года стали определяющим моментом для нас, поскольку мы подняли технологию до нового уровня производительности. Но это был и определяющий момент для роли Twitter в царстве пересылки сообщений. У нас есть много виртуальных возможностей связаться с человеком: электронные письма, SMS, системы мгновенного обмена сообщениями, твиты. Всему есть свое время и место. Когда на твоих глазах на Гудзон садится самолет – это твит. Однозначно – твит. Вы не напишете об этом другу по e-mail. Вы твитнете это.

Если бы эта книга была ограничена

140 страницами, она бы закончилась здесь

7 апреля 2009 года я пришел на работу и обнаружил, что мой почтовый ящик переполнен. Мой офисный телефон был забит сообщениями. Это была пресса, и все они задавали один вопрос: какова роль Twitter в сегодняшних студенческих волнениях в Молдавии?

Мне хотелось написать в ответ: «Ну, нам не нравится, что происходит в Молдавии, поэтому мы нажали большую красную кнопку «Молдавия» здесь, на стене, и инициировали мятеж».

Вместо этого я почитал о Молдавии в Википедии. Оказалось, что студенты в этой расположенной между Румынией и Украиной стране – эти две страны я знаю – организовали протестные выступления против предварительных результатов выборов, подозревая, что их подтасовали. Для организации демонстрации использовался Twitter, поэтому СМИ окрестили ее «Twitter-революция».

Пользовательские истории, которые я рисовал в своем воображении, все чаще становились правдой. И все они родились из приложения, в котором мы с Джеком когда-то показывали, что едим на завтрак. Мне больше не нужно было рассказывать сотрудникам, что то, что они делают, важно. Это и так было ясно.

В своей статье в Atlantic от 19 октября 2010 года я объяснял, что, конечно, не всем пришелся по душе тот факт, что Twitter меняет мир. Малкольм Глэдвелл (Malcolm Gladwell) в New Yorkerписал: «Большая часть этого успеха отчасти ожидаема. Инноваторы имеют склонность к солипсизму. У них часто возникает желание впихнуть каждый заплутавший факт или опыт в свою новую модель». Это утверждение зацепило меня, поскольку мы не ставили себе в заслугу протесты в Молдавии. Напротив, мы делали все возможное, чтобы показать, что не считалиTwitter голосом революции. Twitter был лишь инструментом, который люди использовали для своих действий. И разве это было не удивительно? Если дать людям правильные инструменты, они сделают великие вещи. Никто не говорит, что телефон разрушил Берлинскую стену, но разве телефонные звонки там были ни при чем? Еще как! Twitter доказывал, что самоорганизующиеся системы без лидера могут стать настоящими агентами перемен.

В конце 2010 года началась Арабская весна, и мне нужно было прояснить позицию Twitter.

Для организации выступлений активисты в арабских странах использовали Twitter и другие сервисы, такие как Facebook. Выходило, что мы были в состоянии предсказать революцию. Мы начинали замечать подъем количества твитов в определенной области и могли бы позвонить: «Эй, диктатор, а не хочешь ли ты спастись бегством?»

Внезапно, с развитием Арабской весны, все информагентства захотели, чтобы я пришел и поговорил о том, что происходит. Инстинкты подсказывали мне не делать этого. Не только потому, что я боялся выставить себя идиотом, начав рассуждать о международных делах, но и потому, что я не считал правильным торжествовать или хотя бы задумываться о том, что все это означало для нашего бизнеса. Люди гибли. Мне не хотелось приходить на телевидение, чтобы сказать: «Да, только посмотрите. Мы отличная компания!»

Мы были рады стать частью происходивших перемен, но я старался быть очень осторожным в определении нашей роли. У нас не было специалиста по связям с общественностью или кого-то в этом роде, так что де-факто мне приходилось решать, будем ли мы говорить с прессой. И я решил ни с кем из них не разговаривать. Некоторые из членов совета директоров и ближайших инвесторов восклицали что-то вроде: «Что? Ты с ума сошел? Это огромная ротация во всех мировых новостях!» И они были правы – как только мы появлялись на телевидении, то получали миллион новых подписчиков, но мне по-прежнему хотелось говорить нет всем основным информагентствам. Я не хотел раздражать их. И надеялся, что они еще заговорят когда-нибудь о Twitter, но я просто не мог подписаться на это в подобных обстоятельствах. Тогда я написал Раймонду Насеру (Raymond Nasr), моему другу и коммуникационному консультанту. Я переслал ему e-mail, который хотел отправить в ответ на запросы прессы. Он был коротким и примерно следующего содержания: «Спасибо за ваш интерес, но мы это не обсуждаем». Реймонд, который всегда отличался умением экономить слова, сказал: «Отлично. Только я бы добавил слово «неуместный».

И я разослал такое электронное письмо: «Большое спасибо за предоставляемую возможность, но я не думаю, что для нас было бы уместным давать интервью или дополнительные комментарии, помимо тех, с которыми мы уже обратились к публике в блоге нашей компании».

Большинство из полученных мною ответов были «Понятно».

Когда я хотел получить работу в Blogger, я представлял себя работающим там. Я верил, что такая визуализация способна превращать мечты в реальность. Теперь, когда случаи из жизни пользователей, о которых я фантазировал, становились правдой, я чувствовал себя будто во сне наяву. Все быстро становилось слишком серьезным. Внезапно нам пришлось выбирать, как взаимодействовать с правительством.

Время от времени на каждом сайте нужно проводить профилактические работы. Каждый раз мы вывешивали предупреждающее объявление для пользователей. Однако в июне 2009 года, разместив обычное предупреждение о профилактике, мы немедленно получили в ответ около сотни звонков и писем со словами: «Вы не можете отключить сервис сейчас! В Иране запланирована демонстрация». Иранское правительство отключило другие средства коммуникации, и Twitter остался единственным работающим инструментом.

Из всех полученных по этому поводу писем особенно выделялось одно. Оно пришло от члена нашего совета директоров. Сотрудники правительства США прислали ему записку, и он переправил ее нам с пометкой «Для информации».

Государственный департамент не хотел, чтобы мы отключались на профилактику.

Мы с Джейсоном Голдманом принимали решение. Нам нужно было провести эту профилактику. Мы уже откладывали ее пятнадцать раз, и, если бы мы в ближайшее время не сделали ее, система могла сломаться раз и навсегда.

Наконец я сказал: «Давай отложим в последний раз». Не потому, что мне хотелось выполнить приказ Госдепа – я даже и не делал вид, что понимаю ситуацию, – но просто потому, что Twitter должен был работать, и в этом состояла наша ответственность. То, что происходило в Иране, было напрямую связано с растущим глобальным значением Twitter и его важности как коммуникационной и информационной сети.

Так что мы перенесли профилактику на послеобеденное время, когда в Иране была уже ночь. Со стороны могло показаться, что Государственный департамент сделал звоночек со своего красного телефона и мы бросились выполнять их поручение. Мысль была такая: если сегодня мы откладываем профилактику по просьбе правительства США, то что мы будем делать для них потом? Однако правительство не имело права принимать решения за Twitter. Мы не хотели помогать нашему правительству и никаким другим правительствам. Мы должны были остаться беспристрастными поставщиками технологии.

МЕЖДУНАРОДНАЯ СИСТЕМА

TWITTER ДЕЛАЛАСЬ В ТАКОЙ

СТЕПЕНИ НА СКОРУЮ РУКУ,

ЧТО УПРАВЛЯЛАСЬ С ОДНОГО

НОУТБУКА. НАПИСАННАЯ

ОТ РУКИ ТАБЛИЧКА

НАД НИМ ГЛАСИЛА:

«НЕ ОТКЛЮЧАТЬ».

16 июня 2009 года, на следующий день после профилактики, я разместил следующее сообщение в блоге компании:

«Twitter вернулся, и пропускная способность нашей сети теперь значительно выросла. Плановая профилактика, которую мы перенесли с прошлой ночи на этот день, прошла успешно и заняла вдвое меньше времени, чем мы предполагали.

Мы перенесли плановую дату профилактики, поскольку события в Иране напрямую связаны с растущим значением Twitter как важной коммуникационной и информационной сети. Хотя это казалось невозможным или по крайней мере крайне сложным, мы сдвинули дату. Twitter и NTT America сочли разумным оставить сервис включенным на время столь заметных международных событий.

Нескромно думать, что наша двухлетняя компания играет настолько значительную глобальную роль, что государственные власти считаются с нашим присутствием. Однако важно отметить, что Государственный департамент не имеет влияния на процесс принятия решений. И все же мы все согласны с тем, что открытый обмен информацией в мире – это позитивное направление».

Наша позиция состояла в том, что мы нейтральны к правительству и являемся всего лишь инструментом коммуникации. Мы не помогали никаким государствам ни поддержкой революций, ни содействиям правительственным расследованиям. Ровно четыре года спустя, 7 июня 2013 года, в New York Times вышла статья Клэр Кейн Миллер (Claire Cain Miler) «Технические компании вступают в надзорные программы». В ней говорилось о PRISM – секретной правительственной программе наблюдения, и я был очень горд прочитать о том, что, когда Агентство национальной безопасности пришло в Кремниевую долину и попросило доступ к информации о пользователях, «Twitter отказался таким образом облегчить правительству жизнь».

Александр Макгиллаври (Alexander Macgillivray), наш главный юридический советник, которого все звали Амак, сделал все возможное, чтобы поддержать нашу позицию с точки зрения закона. Мы не работали ни на одно правительство, и все попытки Белого дома получить доступ к нашей пользовательской информации оборачивались для них большим геморроем.

МЫ НЕ РАБОТАЛИ НИ

НА ОДНО ПРАВИТЕЛЬСТВО,

И ВСЕ ПОПЫТКИ БЕЛОГО

ДОМА ПОЛУЧИТЬ

ДОСТУП К НАШЕЙ

ПОЛЬЗОВАТЕЛЬСКОЙ

ИНФОРМАЦИИ

ОБОРАЧИВАЛИСЬ ДЛЯ НИХ

БОЛЬШИМ ГЕМОРРОЕМ.

Мы не хотели уходить от первоначальной идеи проекта: мгновенно связать человека с тем, что ему интересно, где бы он ни находился. Чтобы это произошло, крайне важна свобода самовыражения. Некоторые твиты способствуют положительным изменениям в странах с диктаторским режимом, некоторые заставляют смеяться, другие – плакать, какие-то могут разозлить большинство пользователей. Мы не всегда согласны с тем, что люди передают в своих твитах, но мы поддерживаем передачу информации независимо от отношения к ее содержанию.

Мы верили, что открытый обмен информацией окажет позитивное влияние на глобальные процессы в мире. Наша вера была основана на практической и этической сторонах дела. С практической точки зрения мы были просто не в состоянии просмотреть все сто с лишним миллионов твитов, создаваемых и передаваемых каждый день. С этической точки зрения почти все страны мира признают, что свобода выражения – это право человека.

Мы прошли длинный путь от того времени, когда нас называли ситкомом «Сайнфелд» от Интернета. Мы были на пути к тому, чтобы стать взрослой компанией, предлагающей маленький, простой инструмент, который может привести к большим переменам. Мы не изменили мир, но, возможно, мы сделали что-то большее и получили отличный урок: когда ты даешь хорошим людям возможность, они совершают отличные поступки. Больше не существует супергероев, но вместе мы можем заставить Землю крутиться в обратную сторону.