Боб был именно там, где желал быть. Деньги с гранта, 1200 долларов, заплаченные за следующий академический год, и вероятная работа научного сотрудника должны помочь с обучением. Он писал своим родителям: «Когда я пришел сюда этой осенью, я надеялся, что что-то подобное может сработать. Кажется, мой оптимизм был оправдан».[60]

В течение всего лета 1950 года Боб работал в Бостоне – в Sylvania, компании, которая однажды будет по соседству в Кремниевой долине. Он прошел устный экзамен в следующем мае. После этого он получил работу консультанта в оптической компании, прослушал в Гарварде курс, которого не было в МТИ, и стал научным сотрудником, изучающим электронно-лучевые трубки в лаборатории физической электроники МТИ. Но в основном его внимание было сфокусировано на поиске наставника и начале работы над докторской диссертацией.

Он выбрал Ноттингема, в основном потому, что хотел естественно-научного ученого-практика, а не теоретика, и занялся работой, которая станет называться «Светоэлектрическое исследование поверхностных состояний изоляторов» – главная проблема физики новых транзисторов Bell Labs, которые теперь вот-вот вырвутся на всеобщее обозрение. Это окажется сложным испытанием, так как тестовые материалы должны были быть нагреты до 1000 градусов по Фаренгейту, что часто приводило к взрывам испытательной аппаратуры. Но Нойс был не из тех, кто терпит поражение; он достигал и сохранял измеримые и воспроизводимые результаты.

Но не все сводилось к работе. Ноттингем, охотник, проводил многие зимы в своем лыжном домике в Нью-Хэмпшире и часто приглашал своих выпускников встретиться скорее там, чем в университете. Нойс, выросший в степи, не упускал возможности научиться кататься на лыжах. Как это было с прыжками в воду, он так быстро приноровился, что никто не мог вспомнить, когда он этому научился, – казалось, он начал кататься на лыжах сразу после того, как надел их впервые. Это быстро стало его страстью – до такой степени, что он вскоре выработал для себя правило: «нет диссертации, нет лыж», чтобы не отвлекаться от своего основного занятия.

Опять же, как это было с планером и плаванием, Боб быстро взлетел и начал учиться прыгать с лыжного трамплина.

На этот раз результат не был таким впечатляющим: он жестко приземлился и получил спиральный перелом правой руки. Этот перелом был так болезнен и опасен – зажатый нерв, потенциальный тромб, – что он стремглав понесся в Дартмутский колледж, где доктора удалили отломок кости и сделали вытяжение руки на две недели. Прошло почти два месяца, прежде чем Боб достаточно восстановился для того, чтобы вернуться к своим экспериментам в МТИ, а рука будет беспокоить его до конца его дней.

Он закончил диссертацию к середине 1953 года. Как он позже скажет, этот эксперимент был если не полным провалом, то, по крайней мере, не приводящим к определенным результатам. Он так и не нашел поверхностных явлений, но неясно, не было их вообще или Боб не обладал достаточными экспериментальными навыками. Он утешал себя тем знанием, что во время работы он сделал значительный вклад в общее понимание оксида магния. Но это не было тем триумфом, на который он надеялся.

Впоследствии Берлин нашла что-то хорошее в непостижимых результатах исследования Нойса: «Самый важный урок, который извлек Нойс из своей диссертации, не может быть изложен на бумаге. Он развил исключительные лабораторные навыки экспериментального физика твердого тела. Его предшествующие неудачные начинания научили его, как подготавливать материалы и как избегать их загрязнения. Он также понял многое о фотоэлектронной эмиссии, электронах, квантовых состояниях и физических свойствах твердых тел».

Все это было правдой, и все это было полезными знаниями для молодого ученого, стремящегося сделать свой вклад в изучение полупроводников. Но реальность такова, что, возможно, самая важная вещь, которая следовала из докторской диссертации Боба Нойса, состоит в том, что даже если это – неудача, то начинание было достаточно большим и амбициозным, чтобы не повредить его репутации одной из восходящих звезд физики. Он повстречал всех знаменитостей из все еще небольшого мира технологии транзисторов, и все без исключения желали видеть его в своей команде.Теперь пришло время для восхождения доктора наук Роберта Нойса.

Но сначала: тем августом он женился на Бетти Боттомли в городе Сэндвич, Иллинойс. Проводил церемонию преподобный Ральф Нойс.

Теперь – к работе. Казалось, что Нойс, один из лучших студентов в прикладной электронике в самом влиятельном учебном заведении электроники в стране, получит работу научного сотрудника в одной из больших электронных компаний – RCA, AT&T или General Electric – и проведет остаток своей карьеры, собирая коллекцию премий и патентов. Но у Боба Нойса были иные планы. В течение всей своей жизни он всегда демонстрировал склонность к тому, чтобы не выбирать предсказуемый путь, а вступать на те, в которых он смог бы управлять своей судьбой и выделиться среди конкурентов.

Так что, к удивлению целой индустрии, он присоединился к Philco, второстепенной потребительской электронной компании, базирующейся в Филадельфии. Philco создавалась как компания по производству батарей, затем перешла в радио, а теперь пробовала себя в телевидении. Понимая, что будущее за полупроводниками, Philco открыла свою собственную лабораторию по исследованию транзисторов, которая пока что не проявила себя.

Почему Philco? Это означало меньшую зарплату, чем в более крупных компаниях. И Philco трудно было назвать компанией передовых технологий, особенно по сравнению с Шокли, Бардином и Бреттейном в Bell Labs. Нойс позже со смехом скажет: «Потому что то, что я вступил в эту компанию, было им действительно необходимо. В других компаниях знали, что происходит и что они делают».[61]

В этом заявлении скрыта уверенность Боба Нойса в том, что уже на своей первой профессиональной работе он знал больше, чем заслуженные ученые в исследовательской лаборатории одной из самых больших электронных компаний страны. На самом деле это могло быть верно еще пару лет назад: во время войны Philco исполняла один гигантский контракт за другим на поставку электронного оборудования (в основном радаров и радио) и компонентов (электронно-лучевых трубок и батарей) для военных США.

В 1950 году, как большинство компаний в индустрии – хотя немного запоздало, – Philco решила войти в бизнес транзисторов, уполномочив одного из начальников исследовательского отдела, Билла Брэдли, основать программу и привлечь молодые таланты. Брэдли уже нанял или перевел из других отделов около 25 ученых и инженеров для проекта, когда взял на работу нового доктора наук из МТИ.

В этот раз удача не улыбнулась Нойсу, потому что еще до того, как он поступил на работу, команда разработки транзисторов Philco уже придумала и запатентовала инновационный тип германиевого транзистора, который назвали поверхностно-барьерным транзистором. Это было одно из первых подобных устройств, приблизившихся к запатентованной Bell Labs точечно-контактной модели от Бардина, Бреттейна и Шокли. Он был даже лучше, он превосходил по быстродействию старую модель, работая на более высоких частотах (что значит быстрее), а энергопотребление было снижено. Военные, одолжившие деньги Philco, чтобы дать компании конкурентное превосходство, были сильно впечатлены и готовились сделать крупные заказы. А так как этот проект не был результатом, строго говоря, контрактом на обслуживание военных учреждений, то Philco могла предложить устройство коммерческому миру. В ожидании этого предложения компания также разработала и улучшила процесс обработки германия. Этот «двойной удар» из улучшенной основы и инновационной модели убедил Philco, что она была близка к тому, чтобы стать доминирующим игроком на рынке транзисторов.

Момент вступления Нойса в Philco был безупречным. Новый транзистор признали безнадежным всего через три месяца после того, как он присоединился к компании. Теперь он мог стать новичком-суперзвездой в фирме, которая переходила от посредственности к новаторам индустрии. К его удаче, его, казалось бы, бесперспективная диссертация по физике поверхности теперь идеально подходила к новому поверхностно-барьерному транзистору. Итак, вместо того чтобы, поступив новичком на работу, пройти через обычную стажировку, Нойс стал ключевой фигурой в самой важной команде Philco.

Нойсу была доверена работа с процессом травления и гальванизации поверхности германия – в частности, ему нужно было знать, когда прекращать первое и начинать второе, определить нужный момент, и все это необходимо было делать достаточно быстро, чтобы перенести транзистор из лаборатории в массовое производство, если Philco вообще собирается показывать его миру. Боб придумал блестящее решение, которое включало в себя луч света, интенсивность которого постепенно падала, а кристалл стравливался до тех пор, пока не будет достигнута нужная степень стравливания. Philco была так впечатлена, что сделала процесс первым патентом Нойса.

Боб вступил в Philco для того, чтобы с самого начала стать ведущей фигурой. Теперь ему это удалось. Даже когда новый транзистор Philco был представлен миру и получил значительную долю внимания в отраслевой прессе, Боб усиленно занимался новой работой: он получил престижное приглашение на соавторство в написании технической статьи, объясняющей физику того, как на самом деле работает поверхностно-барьерный транзистор. Статью писали несколько месяцев. И хотя со временем Philco решила, что это – слишком ценная информация, чтобы ее публиковать, статья укрепила репутацию Нойса в компании и впоследствии во всем мире высоких технологий.

Выражаясь современным языком, Боб Нойс теперь стал исполнителем – и, возможно, не только профессиональным. Имитируя своего непосредственного начальника, яркого бывшего итальянского артиста, Нойс неформально одевался, когда шел на работу, – радикальное действие в то консервативное время бюрократии. Ему также нравилось внимание многочисленных симпатичных девушек, работающих в Philco. Позже он будет шутить, что ему повезло, что многих из них звали Бетти, так что ему не стоило волноваться о том, что он произнесет их имя во сне.

В конечном счете Брэдли, глава отдела, принял на себя роль, не отличающуюся от роли Гранта Гейла в Гриннелле – роль наставника в следующий период жизни Боба Нойса. От Брэдли Нойс перенял способность начальника быть заводилой. Начальник, вдохновляющий своих подчиненных присоединиться к нему в приключении. Начальник – неиссякающий фонтан новых идей (даже несмотря на то, что большинство из них не работает). Начальник, укрепляющий свой авторитет, выступая против него. Как позже скажет один из работников того времени, с Нойсом «было очень легко разговаривать, его слова всегда были полезны, а сам он очень сильно отличался от типичного менеджера». Если у него и были слабости управленца, то одна из них состояла в том, что он не страдал от общения с медлительными и ограниченными людьми, – вполне политический навык, который станет эффективнее спустя многие годы, когда ему придется иметь дело с правительственными представителями, репортерами и акционерами.

Первые полтора года Нойса в Philco были почти всем, на что он мог надеяться, причем не только в области технологий, но еще и в самом по себе бизнесе. Он появился в индустрии полупроводников как молодая восходящая звезда. Его имя было связано с одним из новых (подающих наибольшие надежды) проектов транзистора на рынке (основа первого утилитарного слухового аппарата, среди прочих устройств), и, что лучше всего, он снова обрел внимание к себе как к лидирующей фигуре в своей области.

Но все очень быстро испортилось. Philco была компанией, выполняющей военные заказы, а это значило, что нужно взаимодействовать со всеми раздражающими явлениями государственной бюрократии, участвовать в переговорах о заключении контрактов, заниматься бумажной работой. Более того, отдел транзисторов все еще был небольшой и непроверенной частью крупной шестидесятилетней компании. Так как отдел транзисторов был относительно независимым проектом, относящимся к внутреннему предпринимательству Philco, Нойс был изолирован от всех других дел компании. Но теперь, когда он стал администратором важного продукта и ему пришлось работать со старшим руководством и ключевыми заказчиками, Боб быстро обнаружил, какой опустошающей может быть корпоративная жизнь.

Как на беду, из компании утекали деньги как раз тогда, когда она прекратила все исследования. «Кажется, Philco еще не поняла, что исследования важны на длительных промежутках времени», – писал он своим родителям и братьям. Ему пришлось исполнять неквалифицированную работу, которую он называл «дерьмовой, грязной, трудной работой без какого-либо поощрения».[62] Нойс был настолько подавлен, что даже (несмотря на доказательства обратного) умудрился убедить себя, что он также паршивый босс.

В сравнении с рабочим опытом миллионов других людей, занятых жалкими делами, этот короткий промежуток жизни Боба Нойса не кажется настолько диккенсовским, чтобы возыметь такой основательный эффект на будущее рабочей культуры Кремниевой долины – и, соответственно, во всем мире высоких технологий. В конце концов, он был молод, прославлен в кругу профессионалов и уважаем своими коллегами. И нет сомнений в том, что даже в Philco у его карьеры не было пределов.

И все же Боб Нойс вскоре решил, что он никогда не станет работать в компании, которая не ставит инновации превыше всего остального. Скорее он уйдет с работы и рискнет поставить карьеру под удар, чем пойдет на такой компромисс. Между прочим, серьезные исследования показывают, что плотный контроль своего жизненного пути наиболее важен в личностях предпринимателей, даже если они терпят крах. Вся масса раннего успеха давила на него, Боб Нойс теперь чувствовал себя загнанным в угол, будто он во власти сил, не поддающихся его контролю. Это было то чувство беспомощности, которое сделает для него Philco воплощением всего, что было неправильно в традиционной корпоративной культуре, – на всю оставшуюся жизнь Нойса. Именно эхо этого чувства откликнется в его пылкой реакции на корпоративную деспотичность Fairchild 15 лет спустя.

Ситуация в Philco продолжала ухудшаться. Забастовка остановила работу двух отделений компании, и Нойс присутствовал на заседаниях, пока бастующие кричали снаружи. В то же время федеральное правительство решило подать иск на компанию за нарушение антитрестовского законодательства. Все, что предвидел Боб в неопределенном будущем, – это бесконечные урезания бюджета и временные увольнения, мало шансов на продвижение и, что было хуже всего, все меньше шансов заниматься наукой. Он мог почувствовать, как мир физики твердого тела проходит мимо него.

В своей семье Боб был не единственным несчастным. Бетти, возможно, была в еще более глубоком разочаровании. Она, будучи женой ученого солидной компании, застряла в пригороде Филадельфии, Элкинс-Парке. Новорожденный сын Билли заставлял ее сидеть дома и не давал заняться чем-нибудь интеллектуальным или присоединиться к ее любимым культурно-просветительным учреждениям. Мужа часто не было дома, а когда был, нередко проявлял рассеянность, пел в местном хоре или собирал вещицы в их двухкомнатной квартире. То, что она видела, как маленький Билли плачет всякий раз, когда отец берет портфель, делало ситуацию только еще более отчаянной.

Как раз когда дела в Philco пошли плохо, в доме Нойсов возросло количество конфликтов. Бетти и прежде активно не участвовала в социальной стороне рабочей жизни Боба – вечеринках, ужинах и других собраниях, – но теперь она стала практически невидимкой. Все вокруг Боба заметили, что он никогда не говорит о жене или о том, что они делают вместе. Один из коллег Нойса потом скажет Берлин, что единственный раз, когда он видел Бетти, был тогда, когда он зашел в дом Боба, чтобы помочь ему с кондиционером: «Боб, казалось, держал ее в тени». Сама Бетти признавалась, что ее молчаливость исходит в основном из того, что она «слишком чванливая», как молодая женщина высшего общества, застрявшая в безотрадном мещанстве.

Что не может продолжаться, тому не быть. Боб понимал, что больше всего он хочет уйти из Philco и «начать сначала где-нибудь еще».

Возможность появилась в конце 1955 года. К счастью, технический мир не забыл Роберта Нойса. Westinghouse Electric предложил ему работу в лаборатории транзисторов в Питтсбурге – в городе, бывшем центром электроники по крайней мере с момента создания исторического компьютера ENIAC во время Второй мировой войны. Предложение включало 25-процентную надбавку с гарантированным повышением зарплаты на 10 % в каждый из последующих двух лет. Более того, это был шанс вернуться в игру. Когда в Philco услышали новости, то тут же предложили сделать Нойса из временного руководителя постоянным и перенести работу Боба в Лансдейл, где находился главный офис, что быстро заставило Бетти начать мечтать о «небольшом домике на большом дворе».

Так Боб получил сразу два предложения за одну неделю. Он решил остаться в Philco, как он позже будет вспоминать, мечтая больше о славе, чем о богатстве: «Моим единственным настоящим желанием было иметь возможность купить две пары обуви одновременно, особенно после того, как я вырос из обносков моего брата». Но теперь у него была растущая семья и жена, которая ждала более благородного существования, – и сам он начал наслаждаться дополнительным доходом его профессиональной карьеры. В конце концов, не принимая во внимание тот факт, что он определенно имел бы больше гарантированной работы в расширяющемся Westinghouse, Боб выбрал Philco, в котором он все еще был крупной рыбой в маленьком, проблемном пруду.

Но жернова истории уже начали вращение. Незадолго до того, как он получил эти предложения о работе, Нойсу доставили научное приглашение в Вашингтон, округ Колумбия. Из Нью-Йорка туда на конференцию приехал Уильям Шокли, на тот момент уже планировавший уйти из Bell Labs и создать свою собственную компанию дома, рядом со Стэнфордским университетом. Он, конечно, уже знал о молодом Бобе Нойсе примерно с десяток лет, состоявшаяся на днях презентация Нойса была напоминанием и свидетельством того, насколько сильно вырос Боб как ученый за прошедшие годы. Шокли добавил имя Нойса в свой воображаемый список.

К концу 1955 года короткий промежуток счастья, принесенный новыми предложениями о работе, подошел к концу. Как раз в это время в молодой семье появилась новорожденная девочка, Пенни, но в остальном их жизнь не сильно изменилась. Philco все еще была по уши в проблемах, а перспектива переезда в Лансдейл испарилась. Теперь, в золотых кандалах повышения и новой должности, Боб Нойс был в небывалом отчаянии.

Тогда, 19 января 1956 года, Боб ответил на телефонный звонок. «Шокли на связи», – сказал голос на другом конце линии.

«Это было подобно тому, как если бы вы взяли трубку и заговорили с Богом, – рассказывал Нойс. – Он сказал, что начинает это новое дело на Западном берегу и что он хочет поговорить о том, присоединюсь ли я к нему. Ну, Шокли, конечно, был «отцом» транзистора. Так что это было очень лестно. И у меня было ощущение, что я бы покончил с ограничениями малой лиги, что вот и настало время перейти в высшую».

Шокли покинул Bell Labs за два года до этого – с заметной язвительностью. Он провел один год из двух, преподавая в Калифорнийском технологическом институте, другой лидирующей группы по военному вооружению Вашингтона. Теперь он переехал в Область залива Сан-Франциско с мечтой о том, чтобы основать компанию по производству транзисторов и разбогатеть.

23 февраля Боб и Бетти Нойс вылетели в Сан-Франциско поздним рейсом, приземлившись в 6 утра. На земле Пенсильвании, которую они покинули, был снег; в Области залива, для сравнения, был один из тех потрясающе теплых зимних деньков, которые ежегодно вызывают зависть у всей страны. Боб, по крайней мере, мечтавший о Калифорнии всю свою жизнь, знал, что теперь он – дома. «У меня был брат, преподававший в Беркли, и, знаете, его письма были историями о солнечном свете и чудесной погоде…» Ну а Бетти знала только, что она теперь в 3000 миль от своих друзей и семьи.

Старая дерзкая самоуверенность начала возвращаться. Боб знал, что собирается получить работу у Шокли, что у него нет пути назад – в Philco и на Восточный берег. Встреча с Шокли была назначена на 14 часов. В 9 утра пара встретилась с агентом по недвижимости, а к полудню они выбрали и купили дом в Лос-Альтосе – смахивавшем на деревню, но вполне элегантном небольшом городке по соседству с Пало-Альто – за 19 000 долларов. Боб прибыл на встречу с Шокли вовремя – пару часов спустя уходил с предложением о работе.

Он взобрался на вершину и нашел свой дом. Роберт Нойс теперь был готов стать легендой.