Скорее всего, это было неминуемо. Безумный ритм, который выработал Нойс, ставя для себя все новые и новые задачи и ожидая того, что он станет лучшим в каждой из них, не мог поддерживаться вечно – даже Робертом Нойсом.

Первый удар произошел на Среднезападном чемпионате прыжков в воду 1947–1948 годов. Нойс появился на нем как действующий чемпион, и все, включая его родителей, приехавших в город, чтобы поприсутствовать на событии, ожидали, что Боб защитит свой титул. Но Боб проиграл с отрывом в 2 очка. Любой другой посчитал бы это успехом – с трудом заработанное второе место; Боб воспринял это как поражение.

Стало хуже, когда первая трещина пошла распространяться по самым тонким областям безупречной личности Боба Нойса.

Мальчики, ушедшие на войну, теперь вернулись в Гриннелл мужчинами. Увидев ужасы боевых действий в Тихом океане и в Европе, проживая каждый день как последний, они привнесли новую культуру в тихий Гриннелл: шумную, разгульную, не ограничивающуюся лишь правилами, в каждую секунду проявляющуюся в действии, стремительную в своем вторжении во взрослый мир. Раньше Боб был многообещающим Большим Человеком в кампусе, но теперь, когда вокруг были двадцатичетырехлетние титулованные ветераны, заполнившие совсем недавно полупустые аудитории и толпящиеся на каждой вечеринке кампуса, ему пришлось снова искать свое место.

Положение спасало то, что природная харизма Боба позволяла ему заводить друзей среди всех этих возвращающихся ветеранов, но ему также пришлось посвящать значительную часть свободного времени для того, чтобы поддерживать свое честное имя. Так, когда его четырехлетнее общежитие Clark Hall решило устроить весеннее приглашение гостей, Боб взял на себя поиск – и кражу – свиньи для печного вертела. Это было дерзким поступком – и глупой ошибкой.

Затем стало только хуже. Подруга Боба на тот момент сообщила ему, что она беременна. В последующие годы он никогда ничего не будет говорить об этом времени, кроме того, что она сделала аборт. Что чувствовал Боб, когда принимал это решение, неизвестно, но для молодого человека, который, казалось, обладал целым миром всего несколько месяцев назад, это было долгой дорогой на дно. Мечта об идеале превращалась в ночной кошмар.

Но стало еще хуже. Все еще огорченный беременностью и ее прекращением, Боб понял, к своему испугу, что намеченная вечеринка стремительно приближалась, а ему нужно найти свинью. С неким подобием подросткового безразличия, когда ему казалось, что уже нечего терять, Боб напился со своим другом, и вдвоем ночью они вышли, пересекли площадку для игры в гольф за кампусом, подошли к ухоженной ферме, схватили двадцатипятифунтового поросенка и поволокли его обратно в Clark Hall. Мысль о том, что это будет секретной миссией, присутствовавшая в головах двух молодых людей, напрочь пропала, когда их сожители решили зарезать животное в душевой на четвертом этаже. Леденящие кровь вопли были слышны по всему кампусу. И все же вечеринку посчитали весьма успешной, а Боб в один прекрасный – последний – момент был героем.

Возмездие пришло уже утром. Боб и его друг, испытывая чувство вины, вернулись обратно на ферму, чтобы извиниться и предложить плату за животное. Тогда они обнаружили, что сделали страшную ошибку в выборе цели для кражи. Берлин: «Этим фермером был мэр Гриннелла, серьезный мужчина, продвигающий свои законодательные инициативы через мягкое запугивание. Он хотел поддержать обвинение. Декан колледжа, недавно ушедший в отставку полковник, также склонялся к самому строгому наказанию, которое только было возможно; несколько месяцев спустя он отчислит другого подопечного Гейла за ругань в адрес своей воспитательницы. Так как ферма была за пределами города, позвали шерифа».[51]

Годы спустя в Кремниевой долине, когда всплыла история со свиньей, она была объектом шуток и воспринималась как подтверждение существования частицы человечности во все более грозном Роберте Нойсе. В Области залива Сан-Франциско в 1980-е такое событие могло быть улажено, возможно, с необходимым извинительным письмом. Но это не было смешно в 1948-м, особенно в Айове. Как говорилось в письме декана родителям Боба, «в аграрном штате Айова похищение домашнего животного – это особо тяжкое преступление, которое влечет за собой наказание до года тюремного заключения и штрафа в размере тысячи долларов».[52] Первая часть, очевидно, была пережитком дней скотокрадства и самосудов, но штраф был вполне реален и огромен: он был равен большей части годовой зарплаты Ральфа Нойса и трем годам обучения в Гриннелл-колледже. И даже если ему удалось бы избежать наказания судьи, скорее всего, Бобу пришлось бы столкнуться с проблемой отчисления из колледжа. И это черное пятно будет свидетельством того, что он никогда не сможет поступить в аспирантуру и, скорее всего, никогда не найдет работу по своим талантам.

В итоге будущее Нойса было спасено его профессором по физике Грантом Гейлом и ректором Сэмюелем Стивенсом. Ни один из этих двух мужчин не хотел потерять редчайшего студента вроде Боба Нойса, так что хотя мэр-свиновод сначала был непреклонен, Гейл и Стивенс в итоге убедили его принять условия, по которым молодой Нойс покроет стоимость свиньи и больше никакие штрафы взиматься не будут.

Это спасло Боба от проблем с законом, но все еще существовала проблема с колледжем. Хотя он должен быть отчислен, Боб легко отделался: ему позволили закончить учебный год, но затем ему пришлось находиться в подвешенном состоянии весь первый семестр выпускного года. Его не только не допускали в университетский городок, но даже и в город Гриннелл.

Он избежал опасности – хотя его родители так совершенно не думали. После того как Боб, опозоренный и униженный, покинул город и присоединился к своей родне в городе Сэндвич (Иллинойс), он был удивлен, обнаружив, что родители не только не злились на него, а на самом деле были в ярости на колледж. Ральф Нойс даже написал гневное письмо Стивенсу («все мы должны быть готовы принимать покаяние молодежи и стремление к прощению, даже если свиноводы в Айове имеют другие взгляды»), отсылки которого Бобу не удалось предотвратить. Часть этого письма, без сомнений, отражала личную горечь Ральфа по поводу своих упущенных возможностей в Гриннелле, но ректор Стивенс, должно быть, был в ужасе от того, как мало оценили его вклад в благополучие Боба.

Что касается Боба, ему нужно было найти способ занять себя на следующие 6 месяцев продуктивной работой, прежде чем вернуться в Гриннелл, – если у него была бы отвага встретиться с людьми из города и колледжа. К счастью, из жалости его старый преподаватель математики нашел для него работу в страховом департаменте в Equitable Life Insurance в Нью-Йорке. Пока Гейлорд работал над получением докторской степени, Боб быстро получил работу и новое место для жизни на следующие 6 месяцев.

Может показаться, что переезд из Айовы на Манхэттен мог быть пугающим, но для Боба это было уже привычно. Он со своим другом проводил часть прошлых двух летних периодов, работая барменом и официантом в пригородном клубе на север от Нью-Йорка. Это было лучше, чем разбрасывать сено вилами в Гриннелле, оплата была достойной, и два молодых человека иногда могли посещать большой город.

Так что Нойс быстро устроился. Изначально вдохновленный перспективой карьеры страхового статистика, Боб быстро убедился в том, что работа эта невыразимо скучна, зато девушки в офисе милы и многочисленны. По вечерам он бывал на шоу Бродвея, веселился с артистами и драматургами и строил из себя представителя богемы. Как Боб Нойс он делал это превосходно, однако, будучи Бобом Нойсом, быстро перерос и возненавидел это, узнав несколько вещей о силе денег как о причине человеческих поступков: «Некоторые факты вроде тех, как люди бессознательно реагируют на финансовые стимуляторы: если вы заплатите им за смерть, они умрут, если заплатите за жизнь, они будут жить… по крайней мере, среднестатистически».[53] Позже он сказал, что также достаточно понял о том, что нельзя доверять статистике.

Это были долгие, но полезные 9 месяцев: «Я приехал туда с мыслью, что это безопасное и комфортное место для жизни. А уехал с чувством, что это чудовищно скучное место».[54] Он больше никогда не выбирал безопасный путь.

Он вернулся в Гриннелл в январе 1949 года с высоко поднятой головой и быстро влился в ту активную жизнь, которую ненадолго покинул. На первый взгляд все казалось таким же. Боб даже сильно превосходил ожидания того, что сможет присоединиться к однокурсникам на равных с перспективой выпуска в июне. Но все изменилось на более глубоком уровне. Боба Нойса в безумной погоне за идеалом теперь не существовало – теперь ему на замену пришел более серьезный, взрослый Роберт Нойс.

Теперь, как по волшебству, его удача вернулась. По удивительному стечению обстоятельств Грант Гейл перешел в университет Висконсина с Джоном Бардином, а его жена была другом детства ученого. Более того, начальник Бардина, президент Bell Labs (и создатель подводного телефонного кабеля) Оливер Бакли был выпускником Гриннелла – его двое сыновей на тот момент были студентами колледжа, – и он часто высылал факультету физики свое устаревшее оборудование.

В 1948 году, по иронии судьбы как раз тогда, когда Боб Нойс изучал выплаты в Equitable Life, неподалеку от Bell Labs проходила публичная пресс-конференция (а не просто публикация технической статьи), посвященная открытию транзистора Джона Бардина, Уолтера Бреттейна и Уильяма Шокли. Как событие, посвященное PR, это был провал – лишь New York Timesпосвятила событию несколько абзацев на странице 46. Нойс, который повлияет на судьбу транзистора в большей степени, чем кто-либо другой, даже не увидел этой статьи.

Но в Айове ее заметил Грант Гейл. Он не только вырезал статью и повесил ее в коридоре факультета физики, но также в следующем запросе оборудования к Оливеру Бакли попросил его прислать «пару транзисторов».

Не приходится говорить о том, что у Бакли лишних транзисторов не было, просто лежащих рядом с ним, – устройства пока едва прошли стадию прототипов, а предварительные заказы были расписаны уже на несколько месяцев вперед. Но он был достаточно благосклонен, чтобы собрать техническую информацию Bell Labs и монографии о транзисторах и послать их в Гриннелл.

Возвращение Нойса в Айову происходило приблизительно в то же время. В Гриннелле он обнаружил Гейла, погруженного в эти документы, – и погрузился в них вместе с ним. Гейл будет вспоминать: «Было бы преувеличением говорить, что я много учил Боба… Мы узнавали о нем вместе». Нойс же говорил: «У Гранта был заразительный интерес к транзисторам, который он передал своим студентам… Я стал смотреть на транзисторы как на один из величайших феноменов времени».

К слову, предприниматель уже раскрывался. В то время как для Гейла транзистор был новым полем исследований, Нойс видел, что «это будет чем-то, что было бы здорово использовать, – ну, может, «использовать» – неверное слово, но я рассматривал его как нечто, с чем будет интересно работать».[55]

Не имея возможности подержать транзисторы в руках и протестировать включенными в цепь, Нойс и Гейл были сильно отдалены от понимания лежащих в их основе физических свойств. В частности, технологии полупроводников и нанесения изоляционных материалов с атомарными примесями, чтобы функционирование полупроводника можно было контролировать при помощи слабого стороннего тока – то же самое, чем были одержимы Бардин и Бреттейн десяток лет назад.

Новаторские полупроводниковые интегральные схемы в ранних транзисторах, подобные тем, какие изучали Нойс и Гейл, использовались как усилители, чтобы заменить гораздо более громоздкие, горячие и ломкие электронно-лучевые трубки. Десять лет спустя огромный вклад Нойса будет состоять в том, чтобы установить эти схемы на кремниевые переключатели и создать бинарные единицы и нули в сердце всех цифровых схем, – а затем понять, как сделать их плоскими и соединенными в массивы.

Теперь все же самое большее, что могли сделать Нойс и его профессор, – это понять настолько, насколько возможно, принципы работы транзистора. И хотя это было ограниченное понимание устройства, к концу обучения Боба это все же был уровень почти такой же, как у ученых из Bell Labs. Даже тогда Нойс, будучи все еще студентом, способным понять многое из этой технической информации, был чудом сам по себе – хотя Грант Гейл, знавший молодого человека не хуже других, не был удивлен.

Роберт Нойс окончил образование в Гриннелл-колледже в июне 1949 года с ученой степенью по математике и физике, членством в Phi Beta Kappa, а от своих однокурсников заслужил звание «выпускник, получивший лучшие оценки с минимумом работы». Что характерно, последнее он воспринял с юмором и оценкой настоящего бизнесмена, сказав своим родителям, что награда была вручена «человеку, получившему лучшую отдачу за время, проведенное в изучении».

Боба также приняли в программу докторской степени Массачусетского технологического института (МТИ), и он получил частичную стипендию. Он сказал Гейлу, что планирует сконцентрироваться на движении – в частности, прохождении – электронов через твердые тела.

Стипендия МТИ покрывала расходы на обучение, но не на проживание и питание, обходившиеся в 750 долларов в год. Его родители не могли справиться с такими тратами, так что на каникулы Боб присоединился к ним в Сэндвиче, Иллинойс, и провел жаркое и несчастное лето на стройке – обычно работая с едким, разжигающим плоть (и как мы теперь знаем, канцерогенным) антисептиком для дерева – креозотом. Из этого буквально ранящего опыта Нойс сумел вынести другой жизненный урок: он поклялся, что больше никогда не вернется к физическому труду… и в течение нескольких месяцев после прибытия в МТИ он превратил частичную стипендию в полную.

В стереотипной истории о том, как деревенский парень из колледжа переходит в университет в большом городе, молодой человек ошеломлен сложностью городской жизни и образовательным институтом мирового класса. Для двадцатидвухлетнего Боба Нойса все было с точностью до наоборот. В Айове ему рассказывали про самые современные способы применения физики твердого тела. Боб быстро обнаружил, что в могущественном МТИ «вокруг не было профессоров, которые что-то знали о транзисторах». По иронии судьбы, именно в этот момент в Гриннелле Грант Гейл получал свою первую посылку с подарочными транзисторами из Bell Labs.

Это не было счастливым открытием. Нойсу пришлось вынимать по крупице из курсов, в основном физической электроники, которые описывали лишь малую толику того, что ему нужно было знать, чтобы изучить физику полупроводников. «Главной проблемой в физике в то время было излучение электронов из электронных пучков и электронно-лучевых трубок. И все же у них было множество физических особенностей, касающихся в равной степени и транзисторов; нужно было изучать язык, квантовую теорию материи и так далее».[56] Оставшуюся часть своего образования он получил, участвуя в каждой из того малого количества технических конференций по всей стране, посвященных технологии транзисторов. На этих мероприятиях он впервые встретил некоторых нынешних и восходящих звезд физики – людей, которые сыграют важные роли в его будущей карьере, – таких как Уильям Шокли и Лестер Хоган.

Его начинание нельзя назвать гладким. Суперзвезда в Гриннелле, теперь Нойс был одним из сотен лучших студентов со всего мира в программе физики МТИ, которая в тот год включала будущего Нобелевского лауреата Марри Гелл-Мана. Более того, его базовое образование в Гриннелле, хотя и блестящее в некоторых областях, было признано несоответствующим в других – как ни странно, после того как он провалил квалификационный тест, факультет направил его на изучение теоретической физики на два семестра. Гейл настолько интересовался тем, как справляется молодой Боб, что написал письмо на физический факультет МТИ с просьбой о регулярных новостях о новом ученике… и он не был в восторге от первых ответов.

Тем временем у Боба осталось немного денег на жизнь. Плата за общежитие была слишком дорогостоящей, так что Боб разделял с друзьями дешевое жилье в пригороде Кэмбриджа и, по возможности, ел за их счет. К счастью, друзей у него было много – два старых приятеля по Гриннеллу (даже соседей – они помогали ему с его легендарным планером), братья Стронг, жили неподалеку. Брат Гейлорд теперь женился и жил в Нью-Хейвене, Коннектикут. И по мере обучения Боб также быстро завел дружеские отношения с несколькими студентами МТИ. Они были смешанной группой – богатые, бедные, голубых кровей, иммигранты, – но у них была общая причина сплотиться: выживание во время первых семестров в МТИ. Неудивительно, что Боб также быстро завел себе подружку, которую он иногда просил держаться подальше, пока он завален экзаменами.

Это было довольно жалкое существование. Боб пытался выглядеть счастливым для своих родителей и писал: «Моим единственным наблюдением на предмет комфорта является то, что у каждого, с кем я говорил, дела тоже идут неважно» и «Местами жизнь кажется неприятной». Но в итоге он сделал признание о том, почему был расстроен и не чувствовал себя счастливым: «Вся наша с Гейлордом поездка открыла для меня понимание того, насколько я был дезинформирован. У этих людей есть цели, к которым им стоит идти. И мне кажется, что у меня такой нет. Я все еще надеюсь, что погружусь в физику настолько, чтобы об этом забыть». Он также сказал родителям, что ужин у брата, по крайней мере, был временным облегчением: «В любом случае мои материальные интересы вылетели в трубу, когда я вернулся сюда и начал пытаться здесь выжить».[57]

Однако, пока летели недели, а Боба все не исключали, он начал обретать уверенность. Возможно, он мог бы справиться в МТИ. Два предмета в этот период сыграли решающую роль во влиянии на его будущее. Первый, квантовая теория материи, преподавался Джоном Слейтером. Слейтер, который впоследствии напишет классическую книгу в области физики, ужасал большинство своих студентов – он никогда не смотрел на них, а просто заполнял доску уравнениями, выкрикивая вопросы. Но Нойс, способный ответить на большинство этих вопросов, обнаружил, что у него есть особая одаренность в области физики – в фундаментальной науке, стоящей за полупроводниками.

Второй предмет, электроника, был менее важен для человека, который его преподавал, Уэйна Ноттингема. Ноттингем, уже хорошо известный благодаря таланту к созданию новаторского лабораторного вакуумного оборудования, обрел также известную на всю страну репутацию за проведение ежегодного семинара по физической электронике, на который он приглашал самых известных людей в этой новой области. И в то время как курс электроники Ноттингема представлял мало интереса для Нойса – в первый год он даже не касался транзисторов, – семинар был находкой для его образования, не в последнюю очередь благодаря одному выступающему, которым в тот год был не кто иной, как Джон Бардин.

К концу первой четверти Боб не только догнал своих однокурсников и пережил экзамены, но еще и с того момента стал одним из лидеров по обучаемости, зарабатывая высшие оценки по каждому предмету, которые он впоследствии изучал в МТИ. В Гриннелл-колледже он будто появился из ниоткуда: как бы средний студент внезапно обгоняет всех своих однокурсников и уходит далеко вперед. Он также учился и усваивал информацию быстрее всех остальных в программе – что привело к тому, что его приятели стали называть его Стремительный Роберт, в честь другого выходца из Айовы, бейсбольного питчера Боба Феллера.

Однокурсник Бад Уилон, который позже станет техническим руководителем CIA, был настолько впечатлен талантом Нойса – и контрастом с ним его жалкого жилища, – что без ведома Боба лично пошел к профессору Слейтеру и попросил место ассистента кафедры для своего однокурсника. Боб никогда бы не сделал этого из-за своей гордости. Слейтер отослал Уилона куда подальше, сказав, что это не его дело. Однако несколько недель спустя Нойс был поражен тем, что получил дополнительную стипендию в размере 240 долларов, которая помогала ему весь следующий год.

Теперь Боб Нойс снова, как это было в средней школе и колледже, вышел на университетскую авансцену: элегантный, учтивый и остроумный. Его группа обучения, легко узнаваемая благодаря горящей сигарете в учебном помещении, быстро стала центром внимания. Теперь, с новым грантом, он мог переехать в здание университета (вместо того, чтобы каждый день ездить из дома/домой в предрассветные и ночные часы) и стал еще более известен. Скоро он стал ходить на вечеринки и танцы и даже организовал веселую вечеринку (без свиней в Кембридже), которая стала известна благодаря тому, что никто из физиков и химиков не знал, как вскрыть бочонок, так что они его просверлили, а результатом был взрывной фонтан пива.

Достаточно скоро, теперь оснащенный знаниями, Боб стал искать новые задачи. Он прошел пробу и выиграл место баритона в бостонском Chorus Pro Musica, одной из национальных лидирующих хоровых групп. Вскоре он стал по очереди встречаться практически с каждой привлекательной девушкой в хоре. И они с удовольствием отвечали взаимностью. Боб также вернулся к плаванию – и, согласно отзывам девушек того времени, выглядел как бодибилдер. В течение этих лет, пока его товарищи с завистью на это смотрели, он прошел через целое множество подруг, хотя ни одни отношения долго не длились.

К концу первого года аспирантуры Боб снова начал демонстрировать сверхчеловеческую энергичность, которую, казалось, невозможно поддерживать. Но в этот раз он не потерпел неудачу. Напротив, он продолжал этот темп. Он вернулся к игрушечному авиаконструктору, затем стал интересоваться астрономией (или, точнее, созданием зеркальных телескопов); затем попытался заняться живописью, достаточно убедительно склонив молодую девушку побыть для него моделью в нижнем белье. Он попытался добиться поездки по обмену во Францию, добился ее, а затем отказался.

Возможно, самым значительным было то, что при его загруженном графике Нойс умудрялся продолжать играть, исполняя роли в нескольких мюзиклах, – и, будучи Бобом Нойсом, достаточно скоро получил главную роль. Его брат Гейлорд пришел на это выступление и был поражен, смотря на своего младшего брата. И как он впоследствии говорил Берлин, природная уверенность в себе и харизма в большей степени, чем какой-то определенный талант, помогли ему «выдать себя за знающего» исполнителя. «Его голос не был особенным или точным, но он был на сцене и пел главную роль».[58]

Эта уверенность не терялась на кастинге или среди членов команды. И во время одного из этих выступлений в Университете им. Тафтса он поймал взгляд дизайнера по костюмам – робкой хрупкой блондинки по имени Бетти Боттомли, с такой же энергией, как у Боба Нойса, и с еще более невероятным остроумием. Друзья сравнивали ее с Дороти Паркер за это остроумие и мудрствование Восточного берега; большинство приятелей пугал ее ум. Всегда предпочитая мозги красоте и никогда подолгу не интересуясь какой-либо женщиной, если она интеллектуально с ним не конкурирует, Боб Нойс влюбился по уши.

Но сначала ему нужно было получить докторскую степень. В то лето, в конце первого года обучения Боба, профессор Грант Гейл получил новое письмо из МТИ. Оно гласило:

«Мистер Нойс был выдающимся студентом во всех отношениях… Мы настолько впечатлены его потенциалом, что номинировали его на членство в Shell Fellowship в следующем академическом году, и он его получил.

Вас следует поздравить с безупречным обучением, которое он получил, и мы ждем выдающихся достижений от мистера Нойса».[59]

Гейл заботливо хранил это письмо в течение всей своей оставшейся жизни.