Белобережье

Ветер с моря гнетет к земле камыши и черный кустарник, гонит над заснеженной равниной, над мрачными полями лимана белый горький дым. Среди плоских унылых равнин там и сям темнеют сваленные кучами лошадиные трупы и перевернутые ладьи. Изредка поднимается над мятущейся сухой растительностью голова в суконном колпаке и, быстро оглядев окрестности, снова ныряет в камыши. Еще реже появляются из-под земли согбенные фигуры в измызганных плащах, с мечами на поясе. Вынув оружие из ножен, они рубят кусты и, соорудив вязанку, тащат топливо к тому месту, откуда выбрались на свет Божий, и снова скрываются под землей.

В сырых землянках лежат и сидят на корточках десятки исхудавших людей. Сквозь слезы смотрят на обложенный камнями очаг, из которого валит белый дым, подсвеченный красными бликами. Как ни ест он глаза, как ни дурманит головы, сидеть в тепле все же лучше, чем дрожать в дозоре среди камышей…

Светлое пятно входа затмевает тень – в землянку входит Святослав с факелом в руке. Пламя выхватывает из полутьмы обросшее бородой лицо князя. Тревожный взгляд ощупывает воинов. Огонь движется в дальние углы, освещает лежащих на охапках камыша. Склонившись над ними, князь спрашивает:

– Живы?

Так он обходит землянки по нескольку раз в день. И каждый раз обнаруживает умерших. Много их унесли и сложили в обледеневшем кустарнике в ожидании тех времен, когда сплавят сверху лес и можно будет предать трупы погребальному костру. Но это будет тогда, когда вскроется лед и лежащие теперь вверх дном ладьи смогут уйти в Киев.

Возвращаясь к себе, Святослав подолгу сидит без света, слушая пение слепого певца, слагающего бесконечную песнь о походе в Болгарию. Старик прибился к дружине в одном из селений на устье Дуная, разоренном ромейским флотом. Расспрашивая воинов, он каждый день добавляет в словесное полотно несколько новых стежков. Гудят струны под руками, звучит надтреснутый застуженный голос, то и дело раздается кашель из темноты – кто-то опять захлебнулся дымом от камелька.

Скоро полгода, как войско стоит на плоском острове в днепровском лимане, ожидая вскрытия реки. С каждым днем тают силы людей, обреченных питаться лишь печеной на углях кониной. Да и павших лошадей скоро обглодают до костей. Многим ли удастся дождаться ледохода?

Первый раз дружина останавливалась на Белобережье еще прошлым летом, когда возвращалась из Болгарии. Святослав был уверен, что через неделю-другую увидит бревенчатые стены киевской крепости на высоко вознесшемся берегу. Ведь император поклялся, что уговорит печенегов не чинить препятствий войску, когда оно будет проходить пороги. Для этого он при Святославе поручил своему приближенному Феофилу Евхаитскому немедленно выехать с дарами в стан хана Кури, располагавшийся как раз за порогами. Получив свиток с договором, подписанным Цимисхием, Святослав рассчитывал, что ромеи станут соблюдать его условия хотя бы на первых порах. Поэтому, прибыв в устье Днепра, большую часть войска он отправил в Киев посуху на купленных у низовых кочевников лошадях, а сам с малой дружиной решил плыть по реке. Как ни доверял он договору с императором, не забывал все же и о предсказании волхва, сделанном в Тмуторокани – бойся, князь, степи. Он помнил, как пренебрег пророчеством жреца Олег, принявший смерть от собственного коня: избегая его при жизни, не удержался от того, чтобы почтить его останки, и умер от укуса гадюки, свившей себе гнездо в черепе олегова любимца…

Когда на исходе лета ладьи подошли к порогам, посланные вперед лазутчики донесли, что в балках у самого волока стоит несметная рать печенегов. Святослав понял, что посланец Цимисхия не затем ходил к хану Куре, чтобы уговорить воздержаться от нападения. Видать, рассказал об отступлении русов из-под Доростола да напел о богатой добыче, взятой у болгар, с которой идет дружина. Святослав не стал искушать судьбу – «бойся, князь, степи» – и повернул назад, к устью. На Белобережье он рассчитывал отсидеться до зимы, в надежде, что с холодами печенеги уйдут от порогов. К тому же, если зима выдастся не суровая и Днепр не замерзнет, можно было попытаться прорваться на север, когда Куря не ждет русское войско. Но надежды эти не оправдались, небывалый по толщине лед сковал реку.

Кочевые племена, летом пасшие табуны лошадей и стада овец в приморских степях, на зиму откочевывали подальше от пронизывающих ветров, ставили свои кибитки по лощинам. А в этот год из-за особо крепких холодов они ушли в сторону от Днепра, так что посланные купить скот возвращались с пустыми руками. Только раз удалось уговорить торков – пастухов – обменять на целый ворох драгоценных тканей и дюжину гривен золота несколько десятков отощавших от бескормицы лошадей, которые пали почти сразу после того, как их пригнали к землянкам дружины. Но и этот единственный запас пищи подходил к концу, а зима и не думала отступать.

Святослав подолгу лежал на камышовом ложе, мысленно перебирая возможные способы вырваться из западни. Свенельд советовал ему обойти пороги на конях. Но где их взять? Ждать, пока по весне сюда прикочуют торки или печенеги, не подвластные Куре? А если сам хан пожалует к Белобережью? Может быть, стоит отправить берегом Свенельда с частью дружины, а остальным подниматься на ладьях? В попытке понять, где он совершил ошибку, Святослав не раз распоряжался запалить лучину и, развернув свиток, вчитывался в строки соглашения, подписанного в Доростоле.

«Список с договора, заключенного при Святославе, великом князе русском, и при Свенельде, писано при Феофиле Синкеле к Иоанну, называемому Цимисхием, царю греческому, в Доростоле, месяца июля, 14 индикта, в год 6479. Я, Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим клятву мою: хочу вместе со всеми подданными мне русскими, с боярами и прочими иметь мир и полную любовь с каждым великим царем греческим, с Василием и с Константином, и с боговдохновенными царями, и со всеми людьми вашими до конца мира. И никогда не буду замышлять на страну вашу, и не буду собирать на нее воинов, и не наведу иного народа на страну вашу, ни на ту, что находится под властью греческой, ни на Корсунскую страну и все города тамошние, ни на страну Болгарскую. И если иной кто замыслит против страны вашей, то я ему буду противником и буду воевать с ним. Как уже клялся я греческим царям, а со мною бояре и все русские, да соблюдем мы прежний договор. Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от бога, в которого веруем, – в Перуна и в Волоса, бога скота, и да будем желты, как золото, и своим оружием посечены будем. Не сомневайтесь в правде того, что мы обещали вам ныне и написали в хартии этой и скрепили своими печатями».

Что же могло послужить в этом договоре зацепкой для хитрого и коварного Цимисхия? То ли, что Святослав обязался не наводить иного народа на ромеев? Ведь печенеги только и живут тем, что грабят сопредельные страны, и союз с Русью ценили, похоже, потому, что им удавалось под прикрытием сильного соседа обогатиться в городах Болгарии и Фракии. А может, Феофил показал Куре договор и намеренно подчеркнул обязательства Святослава воевать против любого, кто замыслит нечто против ромеев?

От безысходных мыслей о настоящем князь вновь и вновь возвращался к недавнему прошлому в попытке найти ответ, кто виноват в поражении. Ведь войско, он знал это, отнюдь не уступало ромеям в отваге и умении. Да и болгары поначалу сражались с греками отчаянно, как с заклятыми врагами. И вдруг все начало рушиться, крепость за крепостью сдавалась на милость Цимисхия… Нет, без измены не обошлось! Но кто предатель? Сфангел, не сумевший удержать Преславу? Он уже не ответит. Или Калокир, исчезнувший после сдачи болгарской столицы? Вряд ли. Ему поражение Святослава не оставляло никаких надежд на завладение троном. Скорее всего, он уже головы лишился, если не сумел найти убежище где-нибудь в дальней стране – у арабов или германцев. Остается согласиться со жрецами, во всем винящими христиан. В войске было некоторое число варягов, прежде служивших в Константинополе. Известно, что ромеи старались принудить наемников принять христианство, возможно, кто-то из таких новообращенных до сих пор есть в рядах дружины. После сожжения церкви Святого Николая в Киеве, поставленной христианами над могилой Аскольда, когда-то крестившегося вместе с Диром, Святослав уступил было настоянию волхвов и воинов изгнать исповедников греческой веры, но Свенельд упросил князя не делать этого. Будучи начальником варяжского отряда со времен Игоря, он хорошо знал подноготную каждого дружинника, а потому отвечал за надежность любого из своих людей. Князя убедила эта уверенность Свенельда, и он оставил все как есть. Но теперь его все чаще терзали подозрения в опрометчивости этого шага. Ему казалось, что тот, кто был с ним рядом с первых дней его жизни, теперь смотрит и говорит с каким-то тайным смыслом, что за оболочкой его слов кроются враждебные намерения. Особенно настораживало предложение ехать в Киев берегом. Пусть отправляется сухим путем сам, да еще попытается отвлечь на себя печенегов и тем самым обеспечит проход ладей на север!

Беседы Святослава со жрецами и особо доверенными дружинниками принимали все более жестокий оборот – князь клялся полностью очистить Киев от христиан, как только вернется из похода. При этом он исподтишка поглядывал на Свенельда: не выдаст ли чем себя этот тайно христианствующий кознодей. Так именовал всех подозрительных старый волхв, тихо угасавший в углу землянки. Да-да, именно кознодей! Козни – вот главное занятие Свенельда все эти годы. Если припомнить его поступки, оторопь берет, как легко сумел он утопить всех своих противников на пути к власти. Сейчас Свенельд второе лицо в войске, если Святослава не станет, он может заявить притязания на его место. А если он действительно тайный христианин, вполне вероятно его обращение за помощью к влиятельным единоверцам…

Свистит ветер в перепутанных камышовых зарослях. Змеятся по земле струйки сухого снега. Князь делает несколько шагов от кромки льда и с размаху ударяет мечом по гладкой прозрачной поверхности. От белой звездчатой вмятины брызнули длинные трещины, но даже капли воды не выступило на льду. Святослав поворачивается к ветру лицом и смотрит, как несколько дружинников вытаскивают из землянки тело, завернутое в попону, и несут его в камыши. Двое других столь поглощены своим делом, что не замечают подошедшего князя – один держит лошадиную голову, второй рубит ее на части боевым топором. Крошки мерзлого мяса и костей падают на снег, и голая исхудалая рука ловит их, складывает в ямку, чтоб уберечь от ветра. Вздрогнув, дружинник оборачивается, и Святослав узнает его: это он куражился на базарной площади Преславы прошлой весной. Разодетый в парчу и шелк, в дорогих мехах и сафьяновых сапогах, малый едва стоял на ногах, держась за плечо торговца-разносчика, а вокруг них толпились дети и молодицы. Выкладывая на лоток со сластями монету за монетой, гуляка зычно распоряжался: подходи, народ, угощайся. Десятки рук тянулись к медовым пряникам и орехам, а разодетый дружинник самодовольно улыбался и лез за очередной монетой в кожаный кошель, болтавшийся на шее.

Князь закутывается в корзно и молча уходит. Двое смотрят ему вслед, пока он не скрывается в землянке. И снова боевой топор с глухим чмоканьем опускается на лошадиную голову.