Глава 37
Ушедшее

Стрелка часов уже давно перешла отметку «шесть», но Вероника опять не торопилась покидать опустевший офис. В руках она теребила ключ от квартиры, полученный от матери Лизы. Всего один – никакого второго замка или дополнительной двери-сейфа. Учитывая скудную обстановку квартиры, это было вполне оправдано. Судя по тому, что представилось взору Вероники во время ее единственного визита, злоумышленникам взять было решительно нечего. Скудная пенсия старушки, по ее собственным словам, полностью уходила на питание и оплату коммунальных платежей. Даже телевизор, бросившийся в глаза девушки, как единственный предмет техники, выглядел достаточно старым, чтобы быть черно-белым.

Не в первый раз Вероника проклинала себя за то, что все-таки взяла ключи, хотя и понимала, что, представься ей шанс все изменить, она не смогла бы сказать старушке «нет». Та настолько искренне верила, что «ее Лизоньке» негде переночевать, что даже после того, как девушка уверила ее, что имеет собственную жилплощадь, продолжала настаивать, чтобы она вернулась в родные стены, хотя бы для того, чтобы «цветы полить, да попугая покормить». Пожилая женщина была слаба после перенесенного, и каждое слово давалось ей с трудом. Это был один из тех редких случаев, когда Вероника не могла обмануть чужие надежды и без всяких сожалений идти по жизни дальше, будто ничего и не произошло.

Сегодняшний звонок Максиму лишь подтвердил, что состояние матери Лизы не изменилось. Вероника понимала, что если женщина умрет, то она уж точно никогда не сможет переступить порог квартиры, в которой и без того, казалось, витали призраки прошлого. Но тайна связи девушки с двойником была по-прежнему нераскрыта, и, возможно, сейчас в ее руках был единственный ключ – и в прямом, и в переносном смысле этого слова.

Набравшись мужества, Вероника выключила компьютер, закрыла офис и направилась к дому своего почившего двойника. Теперь пустынная, квартира производила еще более удручающее впечатление. В ней даже запах царил такой, какой, как помнила Вероника, был в доме ее бабушки: минувших дней, ушедшего, того, что уже не повторится. Поеденные молью ковры, древний радиоприемник, телефон с диском – как можно было прожить двадцать с лишним лет без каких-либо перемен?

Квартире явно недоставало света. Люстра с тремя запыленными плафонами была лишь в гостиной, в остальных комнатах с потолка свисало по лампочке. Даже после включения этой скудной иллюминации тени не ушли из углов.

Вероника прошлась по комнатам, пытаясь свыкнуться со странной обстановкой. Вокруг было очень тихо: так, будто и соседние квартиры пустовали. Девушка знала, что должна здесь все осмотреть, чтобы пролить хоть какой-то свет на ситуацию, но все ее существо противилось этому, словно опасаясь того, что от соприкосновения с древностью она сама превратится в старуху. Взяв в руки кружку с крупным рисунком, чтобы, согласно обещанию, полить цветы, она почти ожидала, что нежная кожа ладоней в мгновение иссохнет и покроется морщинами.

Полив две увядающие фиалки, Вероника принялась за поиски попугая, немного удивленная тем фактом, что птица до сих пор не дала о себе знать. Но попугая не было. Была лишь пустая клетка, стоящая в углу комнаты Лизы. И судя по отсутствию продуктов жизнедеятельности, попугая не было уже давно. По коже Вероники пробежал холодок. Как знать, как давно сдохла птица. Может статься, лет двадцать назад, примерно в то же время, что и ее хозяйка. Но старушка этого не заметила, как не приняла и смерть дочери. Упустила из виду, что живет прошлым веком, не замечая течения лет. Не обратила внимания на то, что все вокруг устарело, истлело, стало никому не нужным и нелепым. И вот уже двадцать три года она живет в мире мертвых вещей.

Перед комнатой Лизы Вероника и вовсе испытывала священный трепет. Несмотря на убедительность загадочного незнакомца из кафе, какая-то часть Вероники не переставала сомневаться, не течет ли в их с Лизой жилах одна и та же кровь. Однако по ходу осмотра она все больше и больше убеждалась, что ее сходство с погибшей девушкой – лишь нелепая шутка судьба, не более. Кроме внешности у них не было ничего общего.

На полках в шкафу множество книг, по большей части классика, а некоторые из них зачитаны до дыр. Все исписанные девушкой за время учебы тетради стоят тут же: одна за другой, начиная первым классом и кончая медицинским училищем. Здесь же, завернутые для сохранности в пожелтевшую газету, грамоты за отличные успехи в учебе и похвальное поведение. Рядом, упакованные не менее тщательно, медали, следует полагать, за юношеские спортивные соревнования.

Священный трепет перед вещами покойной постепенно ушел. От всей этой праведности Веронику начинало подташнивать. Она и сама могла похвастаться пятерками в аттестате и дипломе и, чего уж скрывать, делала это, но такое бережное отношение к памяти и прошлым заслугам вызывало у нее брезгливость. Хорошо, что в ее школьные годы поведение не было таким уж важным критерием, иначе своей медали по прошествии десяти лет она бы не получила. И это притом, что никто из педагогов так и не узнал, что та очень грубая надпись маркером на учительском столе – ее рук дело. Профессиональным спортом Вероника никогда не занималась, а большую часть своих школьных тетрадей триумфально сожгла, когда поступила в вуз.

Еще больший удар ожидал Веронику, когда она обнаружила несколько облезлых и заштопанных плюшевых игрушек, выглядевших так, будто хозяйка с пеленок спала с ними в обнимку. Лиза не могла быть ее биологической матерью. Никаких шансов.

Последней каплей стало исследование гардероба Лизы. Одежды было немного, и в какой-то момент Вероника даже усомнилась, что все эти вещи и впрямь принадлежали ее двойнику. Брезгливо двумя пальцами сдвинув к краю вешалки две почти идентичные черные юбки, вероятно, доходившие владелице до середины икры, Вероника поразилась, как за девушку с таким пугающим вкусом в одежде кто-то мог отдать жизнь.

Опустившись на корточки, девушка стала исследовать вещи, лежавшие на дне шифоньера. В коробках несколько пар обуви. Это что, галоши? Или двадцать лет назад такие шедевры кожевенной промышленности было принято называть туфлями? Каблуки тогда, должно быть, еще не изобрели. А это что, подштанники? С начесом? Наверное, продавались в комплекте с юбками. Интересно, Лиза планировала уйти в монастырь или просто остаться старой девой?

Но вдруг рука Вероники нащупала среди аккуратно сложенной одежды что-то твердое и гладкое. Покопавшись в белье, она достала две толстые тетрадки: одна исписана полностью, другая – на две трети. Даже без надписи, которую покойная не потрудилась сделать на обложках, было понятно, что в руках Вероники оказался дневник Лизы. И отнюдь не школьный. Тот факт, что тетради были тщательно спрятаны между вещей, дал возможность Веронике ехидно ухмыльнуться. Даже у добродетельной Лизы были тайны.

Сама Вероника никогда не вела дневник, не знала людей, которые этим занимались, и уж точно их не понимала. Какой смысл доверять бездушной бумаги свои самые сокровенные переживания и чаяния? То, что сегодня кажется важным, завтра уже забудется, а послезавтра и вовсе будет казаться нелепым и смешным. Что за странная манера перечитывать вновь и вновь истории прошлых дней? Былые достижения будут казаться мелкими и незначительными, а печальные события – вновь нагонять тоску, не давая зажить душевным ранам. Зачем заниматься тем, что никто не оценит, да еще и рисковать тем, что изложенная на бумаге исповедь попадет не в те руки, да что там: в любые руки, кроме тех, что выводили эти строки? Ведение дневников всегда казалось Веронике уделом робких, закомплексованных девочек, слишком застенчивых или одиноких, чтобы поведать окружающим о своих тайных желаниях и нереализованных мечтах. Точный портрет Лизы.

Взяв в руки первую тетрадь, Вероника пролистала ее, более подробно останавливаясь на некоторых заинтересовавших ее моментах. Из краткого ознакомления с хроникой жизни юной Лизы девушка почерпнула для себя кое-какую информацию. Ее двойник начала вести дневник в тринадцать лет и к своему семнадцатому Дню Рождения полностью исписала тетрадь в девяносто шесть листов. Внутри – летопись ее повседневной и на редкость однообразной жизни: учеба, гимнастика, помощь матери по хозяйству. Все праздники – в семейном кругу, в гостях у дедушки с бабушкой – вот уж потеха! Между строчек – куча переживаний, сомнений в собственных силах в спорте и учебе, комплексы по поводу внешности (ну, это точно полная ерунда – Вероника знала это лучше, чем кто-либо другой), неуверенность по поводу собственной значимости в глазах одноклассников и – вот тут уж к горлу Вероники точно подкатила тошнота – тревоги по поводу несоответствия собственного нравственного облика высоким идеалам пионерки и комсомолки. Плюс ко всему этому – «впечатляющее» оформление: цветочки и сердечки на полях.

С отвращением положив тетрадь на место, Вероника перешла ко второму тому дневника Лизы. Она готова была перелистать его так же быстро, как и первый, но несколько случайно попавшихся на глаза надписей заставили ее пересмотреть свое решение. Слишком поспешно перелистав страницы, девушка перешла сразу ко второму форзацу, где были каллиграфическим почерком выведены четыре буквы: S, P, E, A – и все они перечеркнуты красным крест-накрест.