Раньше у нас секса не было – лично по телевизору слышал, так уж повезло, что смотрел именно это шоу Познера и Донахью, так до буквочки и сказали. Насмешило довольно сильно, а удивить не удивило – не только о сексе, очень о многом, что у нас есть, принято было говорить, что его нет. Совершенно понятно, что как только разрешили говорить о том, что секс у нас есть, его оказалось даже слишком много. Иногда даже хотелось, чтобы любимые наши средства массовой дезинформации поговорили о чем-то другом – сколько же можно толочь воду в ступе об одном и том же? Зато уж тогда мы узнали о сексе все, хоть не занимайся им совсем, благо и так все ясно. Оказалось, что дело это непростое, двумя словами не опишешь. Это и инстинкт, причем основной, как Пол Верховен и Шэрон Стоун всем быстро объяснили, и распространеннейшее хобби, и любимое развлечение, и интеллектуальная игра, и оздоровительная процедура, и смертельная опасность, и бизнес с многомиллиардными оборотами, и даже повод симулировать головную боль – всего просто не перечесть. Но чуть ли не на первый план выдвинулось то, что секс – это еще и оружие. Безусловно неконвенциональное, пользование которым считается неблагородным – но, как часто бывает, им пользуются направо и налево, а пострадавшие от него могут жаловаться кому угодно, но понимания не найдут, им еще и скажут: «А ты не зевай!» Оружие обоих полов и всех расплодившихся в последнее время их модификаций, причем в чем-то благородное, – его не применяют напрямую против себе подобных, разве что косвенно, чтоб поразить и взять в плен вожделенную жертву, которую лучшая подруга уже подбила и положила в сумку, чтоб дома спокойно ощипать. Но все-таки главная жертва этого оружия – именно противоположный пол, и если уж мы стали чаще говорить «война полов», то на войне как на войне: противника нужно или уничтожить, или заставить капитулировать, все остальное не в счет. Нельзя говорить, что это оружие только женское – вспомните, например, Жоржа Дюруа, «Милого друга» из романа Мопассана, он смог добыть этим оружием богатые трофеи, да и не он один. Но в нашем мире, хозяевами которого мужчины объявили себя, секс чаще бывает женским оружием, ибо это оружие слабых (вспомните, и «милый друг» был слаб, а добился многого). Из-за этого оружие не становится менее опасным, скорее наоборот. Оно наносит ужасные раны, причем в основном сердечные, и удачное его применение порабощает жертву, а неудачное порой и убивает. Но промах этого оружия может страшно поразить и ту, кто его применяет, сделав ее полностью бессильной и беспомощной. Об одном из величайших мастеров применения такого оружия, захватившей с его помощью царства, но погибшей от неудачной попытки его применить, мы сейчас и поговорим.

О ком пойдет речь – практически уже понятно. Мы всегда представляем ее умопомрачительной красавицей, вспоминая игравших ее в кино Монику Белуччи, Софи Лорен, Вивьен Ли, и, конечно же, в первую очередь – Элизабет Тейлор. Еще более чем за 300 лет до выхода блокбастеров о ней великий Блез Паскаль сказал: «Будь нос Клеопатры короче, изменился бы облик Земли». Похоже, что он считал ее внешность совершенной, а этот самый нос – единственно возможным. Сейчас мы пытаемся представить себе, как она на самом деле выглядела, с помощью так называемого алжирского портрета из Берлинского музея античности и немногочисленных изображений на монетах. Картина получается не ахти: горбатый нос, запавшие глаза, острый подбородок, малорослая, коренастая – кастинга на роль Клеопатры Клеопатра явно бы не прошла. Правда, внешность никогда не бывает только совокупностью анатомических деталей – Плутарх так и говорит, что ее красота не поражала с первого взгляда, но ее обращение с людьми обладало неповторимой прелестью. Современные британские исследователи, пытавшиеся объективно восстановить ее облик, отмечают, что это явно не чистый греко-македонский тип. Более трех веков проживания на египетской земле подмешали в греческую кровь и толику египетской, а что в официальных родословных это не нашло отражения, нас не удивляет – до скучающих цариц в гаремах всех стран всегда находили дорогу придворные слуги, врачи и музыканты, и никакие евнухи не могли этому помешать, да и не всегда хотели. Но по бумагам она была, конечно, чистокровной македонской аристократкой, пра-пра-…(и так 9 раз) – внучкой Птолемея Лагида, великого военачальника Александра Македонского, который после его смерти оттягал себе выгодное владение на самом краю известного тогда мира, увезя туда и саркофаг с телом Александра. Сам Птолемей был, по общему мнению, не только отважным полководцем, но и очень грамотным правителем, аккуратнейшим образом вписал пришлое македонское офицерство в уже существующий египетский политический ландшафт и без труда превратился из басилевса в фараона, не хуже любого Рамсеса или Тутмоса. Разноверие этому нисколько не мешало, ибо при многобожии всегда можно было просто признать, что богов несколько больше, чем учили жрецы на далекой родине. Впрочем, македонцы поступили еще проще: они сочли, что египтяне просто называют Зевса Амоном, Гермеса Анубисом, Тифона Сетом, Аполлона Гором (или Ареса, какая разница?) – в общем, веруют в тех же богов, но толком не знают, как их зовут. За такое убожество македоняне их жалели, но уж никак не ненавидели, и религиозных конфликтов в птолемеевском Египте было немного.

Во всяком случае, так было при первом Птолемее – дальше все стало хуже. Пышные египетские придворные церемонии и громоздкий придворный этикет, создаваемый тысячелетиями, портили Птолемеев как могли, и за триста лет Лагиды совсем уж до мышей доцарствовались. Скажем, отец Клеопатры, Птолемей XII, по официальному прозвищу Неос Дионис, то есть Новый Дионис (тоже не очень лестному, намекающему на участие в неких разнузданных мистериях), в народе уже звался Авлет, то есть Флейтист – ну любил он играть на флейте, но царское ли это дело? Впрочем, другое его прозвище, Нот, то есть Незаконорожденный, было еще хуже, тем паче что было полностью справедливым. Его отец, Птолемей IX, прозванный в народе Лафур, то есть Бараний Горох (вряд ли за что-то хорошее), родил его от любовницы, о которой ничего, кроме ее принадлежности к женскому полу, не известно: ни имени, ни нации, ни религии. Это, кстати, к вопросу о чистоте македонской крови в жилах Клеопатры – блажен, кто верует… Так вот, этот самый Птолемей Авлет воцарился только после того, как со смертью брата Лафура Птолемея X и его сына Птолемея XI законные Птолемеи кончились. Правил Египтом он так замечательно, что вскоре вынужден был отправиться в Рим, умоляя вождей этой тогдашней сверхдержавы вновь водворить его на престол, потому что если бы он просто вернулся, занявшая свободный престол родня его бы убила в мгновение ока. Для того чтоб римляне его не покинули, он придумал очень остроумное средство – занял у римских банкиров такие гигантские суммы, что потеря им надежд на царство привела бы в расстройство все римские финансы. В итоге римляне просто для того, чтоб отобрать хоть часть неосторожно одолженных сумм, вернули ему царство. Воссев на престол, он первым делом приказал отрубить голову собственной дочке, которая правила в его отсутствие, а финансы страны передал в управление своему главному кредитору-римлянину, чтоб тот собирал сам свои денежки по собственному усмотрению, а уж Египту оставалось, что мимо пальцев проскользнет. Как его за это все египтяне любили, можете себе представить. Чтоб задобрить свой народ и сделать ему хоть что-то хорошее, он мог предпринять только одно – не очень засиживаться на престоле. Так он и поступил, прожив с момента своего возвращения в Египет не более четырех лет. Престол он завещал своим сыну и дочери. Девочке к этому времени исполнилось примерно восемнадцать лет, а мальчику – только десять. Тем не менее, чтоб упрочить этот союз, их предварительно поженили, у фараонов вообще было так принято – все прочие варианты брака считались мезальянсом, союзом с неровней, а кто может быть ровней фараону, кроме его сестры или брата? Никто, разве что сам бог Ра или, на худой конец, Амон или Птах, но боги что-то упорно к дочерям фараонов не сватались, так что устраивались как могли. Мальчика звали, естественно, Птолемеем, никаких других имен фараонам династии Лагидов не полагалось. А имя девочки было тоже обычным в этой семье – настолько затертым, что на престоле ее называли Клеопатрой Седьмой. Но это была та самая Клеопатра, единственная, которую мы как-то знаем, и поэтому в нашей литературе ей, честно говоря, и номера не полагается. Сказано просто Клеопатра – значит, она самая и есть, а если Клеопатра, да не та, – вот это как раз извольте оговорить специально.