ГЛАВА 3

То, что в униформе Черных гусар много не проедешь, Сухомлинов уже понял на третий день своего бегства. И не только из-за того, что Фридрих за дезертиром отряд снарядил. Будет король из-за какого-то барона своими людьми разбрасываться. Вышлет гонца в Берлин, а уж оттуда человечек с отрядом в земли фон Хаффмана отправится. Там и дождутся. Глядишь, отдадут местному судье, а уж тот-то и решит его участь. Эшафот. Зрители, чтобы другим неповадно было. Веревка на шею. Барабанная дробь, и прощай, господин барон! Проблема была в другом: пока он ехал, на него каждый косился. Казалось, что вот-вот какой-нибудь житель выстрелит ему в спину. На второй день бегства Сухомлинов сначала оторвал с гусарского колпака эмблему мертвой головы, но и это не помогло.

Вечером третьего дня он снял для себя комнату в придорожной таверне «Старый бык». Причем появление Черного гусара не осталось незамеченным у сидевших в зале людишек. От взгляда Игната Севастьяновича не ускользнуло, что некоторые потянулись было к оружию. Не ускользнуло и казавшееся для глаза незаметным движение рукой хозяина таверны. Тут же зависшая с появлением гусара тишина неожиданно прекратилась, и в зале стало шумно. Остановившийся на мгновение у дверей барон опустил рукоять сабли и чинно прошествовал к стойке.

— Мне бы, хозяин, — обратился он, — комнату на ночь. В долгу не останусь. — И тут же положил на стол несколько монет.

Старик улыбнулся, продемонстрировав тем самым отсутствие нескольких зубов. Сгреб монеты со стойки. Поставил перед приехавшим путешественником кружку пива и молвил:

— Комната найдется. Марта! — прокричал он. И как только из-за двери выскользнула грудастая девица в желтой сорочке и в темно-синем сарафане с белоснежным фартуком, произнес: — Марта, приготовь для нашего гостя комнату на втором этаже.

Девушка презрительно взглянула на путешественника. Грязный немытый пруссак, в черном военном мундире. Больше на усатого рыжего таракана он похож, чем на человека. Фыркнула, прошептала: «Ему еще и ванна понадобится», изобразила на лице некое подобие улыбки и тут же ушла. Фон Хаффман недовольно покосился на нее, слова проигнорировал, а на ус намотал, что давно он не принимал ванну. Можно было поговорить насчет нее с хозяином таверны, но, увидев лицо старика, понял, что лучше этого не делать. Решил пару деньков потерпеть, на худой конец можно и в речке искупаться. Сейчас же взял кружку с пивом и направился к ближайшему столику. Опустился на лавку и после того, как кружка оказалась на столе, расстегнул пуговку на камзоле. Затем, сделав несколько глотков, Черный гусар вытянул ноги.

Ждать обеда долго не пришлось. Все та же Марта появилась из кухни с подносом. Маневрируя среди столиков и ускользая от сальных взглядов посетителей, она подскочила к столику барона. Вновь улыбнулась, только в этот раз улыбка была не наигранной, и поставила перед пруссаком тарелку с запеченными дикими голубями.

— Номер готов, сударь, — произнесла она.

Барон поблагодарил, а когда Марта ушла, разломил одного из голубей пополам и жадно стал есть. В первые дни дезертирства пообедать у него нормально не получалось. Сначала опасался, что за ним вышлют погоню, отчего и гнал коня во весь опор. Затем аппетит куда-то улетучился, и для поддержания себя в тонусе достаточно было родниковой или речной воды, а также лесных ягод. Заниматься охотой не было времени, хотя возможность на второй день побега существовала. Предпочел сэкономить пули и порох, так как точно был уверен, что спокойной жизни не будет, пока не окажется вдали от военных действий.

Голубь оказался приготовлен очень хорошо, хотя до кулинарного мастерства Адалинды было далеко. Чувствовалось, что Марта старалась. Скорее всего, хозяин таверны дорожил клиентами. Невольно фон Хаффман вздохнул, подумав, что больше никогда не отведает стряпни кухарки. Отпил из кружки пива и оглядел зал.

Трое явно разбойники. Одежда рваная и перепачканная, но при этом ведут себя так, словно их карманы были забиты золотыми талерами. Пили они какое-то дорогое вино, ели не иначе жареного поросенка, от которого на блюде остались только кости. В углу, прижавшись к стене, завтракал толстый монах. Перед ним стояло несколько бутылок вина, скорее всего, подешевле, а также на подносе лежали несколько рыбешек. Прежде чем перейти к поглощению пищи, брат Гранфло, как его тут же окрестил фон Хаффман, читал молитву. В отличие от разбойников, что время от времени то и дело бросали косые взгляды на гусара, монах ни разу не взглянул на барона, словно военного в помещении не было. Крестьянин, что уминал постную еду, занимал столик почти у самого выхода из таверны. Изредка он прекращал свое занятие и устремлял свой взор в сторону разбойников. Неужели боится, промелькнуло в голове фон Хаффмана. Ему-то чего бояться? Деньги у него если и есть, то вряд ли такие большие, чтобы смогли привлечь этих головорезов. Вот он, барон фон Хаффман, вполне может стать их следующей добычей.

— Если уже не стал, — прошептал Черный гусар, поднимаясь из-за стола и направляясь к стойке. Пора было уйти в номер. Не дай бог, какой-нибудь местный патруль сюда заглянет. Ради него служивые простят все прегрешения разбойникам.

— Вторая дверь справа от лестницы.

Барон фон Хаффман кивнул и направился к двери, за которой, по словам владельца таверны, находилась лестница. Невольно пошатнулся и тут же ощутил на себе взгляды разбойников. За спиной входная дверь скрипнула, и гусар невольно оглянулся. На пороге стояли два дворянина. Какими судьбами они оказались в этих краях, одному Богу известно. Кафтаны позолоченные, в руках трости, на поясе шпаги. Лица напудрены, точно так же, как и парики. У одного на лице мушка, над верхней губой. Вошли вальяжно, ни на кого не взглянув, словно тут и людей-то не было. Сразу к стойке.

— Обед на две персоны, — проговорил один из них по-немецки, но с жутким акцентом.

Тут же на стол выложили несколько монет, чем сразу же привлекли внимание разбойничков. Фон Хаффман облегченно вздохнул. В душе сразу же появилась надежда, что он для трех головорезов потерял какой-никакой интерес. Бывший старшина уже потом понял, как сильно он ошибся в тот момент. Сейчас же, еще раз окинув взглядом зал, фон Хаффман отворил дверь и стал медленно подниматься по лестнице.

Небольшая комната. Пара стульев, кровать, стол у окна. На столе кувшин с холодной водой и кружка, хотя, по мнению фон Хаффмана, она не нужна. Еще вазочка с цветами. Скорее всего, причуда хозяйки. Под кроватью — ночной горшок. На подоконнике потрепанная книга книг — Библия. На кровати старые пошарканные простыни, на удивление чистые. Зато по углам следы клопов. Игнат Севастьянович невольно поморщился. Как бы эти «драгуны» ночью отважного гусара не покусали! Они и нормально выспаться могут не дать. Будешь ворочаться на кровати, как черт на раскаленной сковородке. Вот только выбирать не приходится. Спать под открытым небом не хотелось, да и в таверне все же как-то было поспокойней. Хотя та троица, да сам хозяин дома не внушали ему доверия. Впрочем, и Марта та еще чертовка. Кто знает, что у этой женщины на уме?

Доломан полетел на стул, сабля прислонена рядом у второго. Один пистолет под подушку, другой на стол, сюда же положил гусарский колпак.

Подошел к окну и посмотрел на улицу. Благо окна выходили на дорогу. Разглядел свою лошадь, возле которой крутился внучек хозяина постоялого двора. Мальчишку явно заинтересовал вороной барона. Чуть поодаль стояла запряженная четверкой белых коней карета. Она явно принадлежала тем двум дворянам, что прибыли сюда сразу же после него. Кучер дремлет на облучке и явно в дальний путь, по крайней мере, сейчас не собирается. Вероятно, дворяне, как и фон Хаффман, решили переночевать на постоялом дворе. Слева от дороги огромный пруд, в котором плавают несколько уточек. Все же хозяин явно питался лучше своих посетителей, потчуя гостей жареной голубятиной. Неожиданно старик и сам появился на пороге дома с ружьем в руке. Вскинул его и выстрелил. Одна из птиц тут же была убита, другие выстрела испугались. Они было дернули, чтобы взлететь, но не смогли, старик явно подрезал им в свое время крылья. Хозяин таверны поставил допотопное ружье у дверей и просеменил к пруду. Вскочил в лодку, что была привязана у одиноко стоящего дерева, и отплыл. Вскоре он уже с тушкой спешил к дому. Прихватив ружье, он скрылся в здании.

— Не иначе, для дворян уточка, — прошептал фон Хаффман.

Между тем из таверны вышла уже знакомая троица. Остановились, взглянули на карету, потом в сторону лошади гусара и о чем-то стали тихо говорить. Еле фон Хаффман сдержался, чтобы не открыть окно. Кто знает, можно ли его вообще отворить? Да и звук может привлечь внимание. Но чтобы они ни задумали, о чем бы сейчас ни договаривались — главное, нужно было быть настороже. И все же мысль, что хозяин таверны может быть с разбойниками заодно, не покидала Игната Севастьяновича. Хотя, с другой стороны, не будет же старик грабить у себя дома. И все же, как считал фон Хаффман, береженого Бог бережет.

Сел Игнат Севастьянович на кровать, пуговку расстегнул на камзоле и задумался. Заинтересовали его два дворянина. Он сначала решил, что они местные, но когда заговорили, то понял — иноземцы. Судя по акценту и щегольскому наряду, вполне возможно и французы. Но как и почему в этих краях? На ум приходит только одно: направляются из Парижа в дремучую и чуждую для них Россию. За свою безопасность не опасаются. Неудивительно, если разбойники предпочтут ограбить не какого-то бедного гусара, пусть и барона, а двух французских франтов. Обчистив их словно…

Барон фон Хаффман попытался подобрать сравнение, а потом в отчаянии рукой махнул. А нужно ли на это тратить драгоценное время?

И все же безопасность была превыше всего. Судьба уже выкидывала такие фортели, что только и оставалось дивиться. Поэтому, прежде чем раздеться и лечь спать, фон Хаффман еще раз проверил пистолеты. Затем встал, подошел к двери и осмотрел ее. При желании она могла выдержать непродолжительную осаду. Вряд ли у разбойников будет время, если, конечно, старик не с ними заодно, на попытку проникновения в комнату, а значит, действовать они будут по-тихому. Поэтому для спокойствия достаточно замка или надежного слуги, что смог бы лечь у дверей. Увы, но слуги у него не было, зато замок нашелся, хотя правильнее сказать — задвижка. Старенькая, хорошо смазанная. Игнат Севастьянович улыбнулся и ею воспользовался. Тяжело вздохнул. Между дверью и косяком была щель, сквозь которую можно было бы просунуть нож.

— Крепко лучше не спать. Убить не убьют, а вот обворовать обворуют. А последнее уже проблемы путешественника, а не гостя.

Сдержал улыбку. С клопами разве крепко поспишь? Замучают «драгуны». Начнешь ворочаться, да так глаз и не сомкнешь. И все же выспаться требовалось, поэтому он снял камзол. Бросил его к доломану. Стянул сапоги. Грохнулся на кровать и захрапел. Впервые он был рад, что в этот раз спал без сновидений. Ближе к середине ночи проснулся, но не от клопов, которые почему-то не желали его атаковать, а от шороха. Открыл глаза. Кто-то с помощью ножа пытался проникнуть к нему. Убивать его явно не собирались, иначе не стали бы возиться с запорами, а просто снесли бы дверь с петель. Барон фон Хаффман взял со стола пистолет и навел на дверь.

— Кто там? — громко спросил Игнат Севастьянович, приподнимаясь с кровати. — Я вооружен и буду стрелять!

Нож моментально исчез за дверью, раздался шум убегающих ног. Кому они принадлежали, фон Хаффман разглядеть не успел, когда он открыл, человек, пытавшийся к нему проникнуть, уже спускался по лестнице. Были ли это разбойники или кто-то другой, одному Богу известно. Преследовать ночного посетителя Игнат Севастьянович не стал, а вместо этого опять закрыл дверь и тут же повалился на кровать. Он уже не опасался, что кто-то решится повторить свою попытку. Да и клопов не боялся.

Виконту д'Монтехо нормально поспать так и не удалось. Сначала клопы, решившие отведать иноземной кровушки, тревожили. Потом шум в коридоре и убегающие чьи-то шаги. Он так и не решился открыть дверь, чтобы полюбопытствовать, что же там происходит. Граф же Виоле-ля-дюк к тому времени перестал обращать внимание на маленьких кровопийц и уже спокойно дремал на старенькой кровати, которая, казалось, вот-вот посыплется. И это несмотря на всю худобу графа. Тот, в отличие от виконта, время от времени переворачивался с боку на бок. Тихонько храпел и однажды, как маленький мальчик, запихнул палец в рот и стал жадно посасывать. Зато д'Монтехо все же не удержался и встал с кровати. Подошел к двери и прислушался. Снаружи было тихо. Затем подкрался к окну и, отодвинув занавески в сторону, так, что образовалась маленькая щель, выглянул на улицу. Карета, запряженная четверкой лошадей, стояла на том же самом месте, где по приезде они ее и оставили. Кучер — молодой парень лет двадцати, служивший у графа с малолетства, мирно дремал, сидя на облучке. Как же в тот момент ему позавидовал виконт! Огромный диск луны висел в черном небе, освещая округу. Блики от него отражались в пруду. Виконт не выдержал и отворил окно. Прохладный ветерок ворвался в комнату и растрепал на его голове короткие волосы. Где-то прокричала сова, и д'Монтехо стало жутко.

Страху еще вечером на него нагнал граф, сообщив, что трое господ, что обедали в тот момент, когда они прибыли на постоялый двор, — разбойники. От Виоле-ля-дюка, несмотря на то, что он делал вид, что ему все безразлично, не ускользнуло, с каким любопытством те пялились на них.

— Уверяю вас, шевалье, — проговорил граф, когда они вошли в комнатку, любезно предоставленную хозяином таверны, — это разбойники. Правда, скажу вам сразу, вам их опасаться, когда с вами я, не стоит. Вы же знаете, как я владею шпагой.

Виконт утвердительно кивнул. Виоле-ля-дюк был признанный дуэлянт, за что в свое время и поплатился. Был сослан королем сначала в Австрию. Правда, и в Вене граф не угомонился. Вызвал на дуэль нескольких тамошних вельмож. В итоге — дипломатическая миссия, в которую Виоле-ля-дюк не желал ехать, в заснеженную Россию, где, по словам графа, по улицам бродили здоровенные голодные медведи.

— Да и вы, виконт, тоже, я знаю, не дадите себя в обиду, — подмигнул Виоле-ля-дюк, намекая о темном прошлом д'Монтехо.

Граф из-за пудры, что густым слоем покрывала лицо виконта, не заметил, как тот побледнел. О своем прошлом тот предпочитал молчать, и Виоле-ля-дюк об этом был прекрасно осведомлен. Зато до графа перед самым отъездом из Вены дошел слух, что его новый товарищ по злоключениям был вынужден остаться в Австрии, участвовал в дуэли, где умудрился отправить на тот свет человек пять или шесть. Вот только в цифры эти Виоле-ля-дюк не верил. Всегда найдутся люди, готовые приукрасить те или иные события по различным причинам.

Д'Монтехо вспомнил вечерний разговор и вновь побледнел. Неприятностей не хотелось. Он от них в последнее время просто устал. Надо было попасть в переплет в Париже, чтобы слухи о его злоключениях аж до короля дошли. Тот, чтобы не отправить молодого виконта на эшафот, и приказал д'Монтехо сначала ехать в Австрию, где он должен был отдать бумагу, как выяснилось, с неприятным для графа приказом, а затем в Россию, где ему предстояло вести… Впрочем, о своей миссии виконт предпочитал до поры до времени не вспоминать.

Д'Монтехо взглянул на графа. Виоле-ля-дюк мирно посапывал, вытащив палец изо рта.

— Тысяча чертей, — выругался виконт, — везет же графу. Спит как убитый. И кровососущие твари его не тревожат.

Вдохнул прохладного ночного воздуха. Закрыл окно и задвинул занавески. Направился к кровати. На клопов он решил не обращать внимания.

— Пусть меня они съедят, — проворчал он, накрываясь одеялом, — но я высплюсь.

Проснулся оттого, что его будил граф.

— Вставайте, виконт, — проговорил Виоле-ля-дюк. — Нас ждут великие дела!

— Ну, и ночка, — проговорил виконт, разглядывая свою белую рубаху. От той белизны, что была еще вечером, ничего не осталось. Бурые пятна крови то тут, то там выступили на ткани.

— Я гляжу, вас, виконт, как и меня, всю ночь беспокоили клопы.

— Если бы одни клопы, граф, — вздохнул д'Монтехо, — в соседний номер на этаже кто-то пытался проникнуть. К дверям я не подошел, но прекрасно слышал, как кто-то убегал.

— Мне не кажется это простым совпадением, виконт, — проговорил Виоле-ля-дюк, стягивая с себя окровавленную рубашку. — Вполне возможно, разбойники просто перепутали, — добавил он, доставая из сундука свежую. — А наш сосед их просто спугнул. Спася тем самым нас в лучшем случае от ограбления, в худшем…

Граф замолчал. Пояснять больше не требовалось. Он уже решил у хозяина расспросить об этом соседе.

— А сейчас, виконт, одевайтесь. Нас с вами ждет плотный завтрак и дальняя дорога.

Местная еда слегка непривычная. Капуста, которой их попытался сразу после приезда накормить хозяин таверны, им явно не понравилась. И если граф попытался ее вначале есть, то виконт сразу же сказал категорическое — нет и тут же затребовал одну из уточек, что были примечены им на местном пруду. Монеты сказали свое веское слово. Когда их старик увидел, он уже был готов сделать для посетителей все, лишь бы их не потерять. И все же утром на столе оказались все те же венские сосиски и пиво. Потом виконт направился к карете, а граф задержался. Расспрашивал старика о посетителях, что были вчера в таверне. Особенно его заинтересовал прусский солдат, остановившийся в доме на ночь. Вполне возможно, решил Виоле-ля-дюк, именно он и спугнул ночного грабителя. Возникло желание нанять служивого для охраны их, но сдержался. Расплатился со стариком и вышел на улицу. Уже садясь в карету, приметил одного из тех, кто вчера так неосторожно смотрел в их сторону. Так как тот был один, опасаться нападения не стал, о чем и пожалел вскоре, когда карета сначала въехала в густой лес, а потом выскочила на просторную поляну.

Выстрел раздался неожиданно. Прозвучал громко. Граф сначала не понял, и лишь через мгновение, когда карета повалилась набок, сообразил, что спокойное до этого момента путешествие закончилось.

— Тысяча чертей! — вскричал он и, помогая виконту, стал выбираться из кареты.

Успели до того момента, как к ним подскочили разбойники. Только их было не трое, как предполагал виконт, а четверо. Главарь навел на них пистолет и грозно потребовал отдать золото. Виоле-ля-дюк оглядел разбойников. Троих он признал сразу, это были те самые, что вечером сидели в таверне. Четвертого они раньше не видели. Все четверо вооружены шпагами, у каждого по пистолету, и только у одного он в руках, и тот, скорее всего, разряжен. Над стволом легкий дымок. Разбойники не видели в них серьезных противников. Граф улыбнулся, расстегнул кафтан, скинул на землю и, поставив в известность нападавших, что просто так он свою душу не продаст, вытащил из ножен шпагу. Затем взглянул на д'Монтехо, тот тоже остался в одном камзоле, и произнес:

— Ну, виконт, приступим.

Приятель графа кивнул и тоже обнажил шпагу. Встали в позицию. Разбойники переглянулись. Они потянулись за пистолетами, но главарь знаком дал понять — не надо. Вытащил из ножен саблю. Приятели поступили так же. Вот только на этом все их джентльменство, как поняли французы, закончилось.

Двое против одного. Ни виконту, ни графу к такой ситуации было не привыкать. Поэтому они накинулись на противников без оглядки, понимая, что шансы победить в этих дуэлях хоть и существовали, но были не такими уж великими.

Д'Монтехо достался главарь. Бился он яростно, часто атаковал, причем атаки чередовались с выпадами его товарища. Отчего виконту стало жарко. Он еле успевал укорачиваться. Вспотел. Но утереть выступившие капли, делавшие лицо из-за пудры липким, он никак не мог. Виоле-ля-дюку повезло чуть больше. Ему удалось одного из разбойников ранить уже после первой атаки. Надеялся, что тот прекратит бой и уйдет, да вот только надежды не оправдались. Тот прекрасно владел левой рукой. Удары, удары. Пару раз не повезло, и на рубашке выступила кровь от пары уколов. Один угодил в грудь, пройдя по касательной, поцарапав лишь кожу, второй угодил в левую руку. Виоле-ля-дюк еле сдержался, чтобы не взвыть от боли.

Помощь пришла неожиданно, прямо на дерущуюся группу летел черный всадник. Виконт глазам своим не поверил. Это был тот самый военный, которого он видел в таверне и который, как утверждал хозяин, снимал соседнюю комнату на втором этаже.

— Вот незадача, — проворчал, поднимаясь с постели, барон фон Хаффман, — хотел выехать чуть свет, а провалялся до десяти утра.

Потянулся. Клопы, сволочи, за всю ночь так и не побеспокоили. Видимо, чувствовали, что начни они глупые атаки на спящего гусара, то вряд ли бы легко отделались. Встал. Подошел к окну.

Французы уже собирались в дорогу. Один стоял около кареты и о чем-то беседовал с кучером, изредка бросая неуловимый взгляд в сторону здания. По всей видимости, решил Игнат Севастьянович, его приятель все еще был в таверне и скорее всего не рвался в дальнюю дорогу.

— Нервничает, — проговорил барон, — значит, спешат. Мечтают как можно быстрее уехать. Ага, а вот и сопровождение, — прошептал он, разглядев одного из разбойников. Тот сидел на поваленном дереве и курил трубку. Причем делал это так, что обративший на него внимание человек ни за что бы не подумал, что тот наблюдает.

Второй разбойник в это время стоял со своей лошадью и делал вид, что поправляет ее упряжь. Он тоже ни разу не взглянул в сторону кареты. Но фон Хаффман понял, что разбойник прислушивается к иноземной речи. Причем видно было, что он старался ничего не пропустить.

Между тем из таверны вышел второй француз. Поправил треуголку, взглянул на голубое небо и направился к карете. Сказал что-то своему товарищу и забрался внутрь. За ним последовал второй. Кучер отследил, как закрылась дверца, и хлестнул плеткой коней. Карета тронулась. Барон фон Хаффман ожидал, что ему сейчас посчастливится увидеть третьего из разбойников, но этого не произошло. Тот, что курил трубку, как только карета скрылась, тут же прекратил дымить и направился к товарищу. Второй разбойник отвязал лошадей, и вскоре они уже рысью поехали в том же направлении, в котором в это мгновение двигались французы.

— Не повезло, — проговорил Черный гусар и отошел от окна.

Не повезло французам. Именно им предстояло стать жертвами разбоя. Головорезы выбрали гуся пожирнее, а он военный гусар, да к тому же еще и дезертир, таковым не являлся. То, что третьего разбойника ему так и не удалось увидеть, говорило только об одном. Тот, скорее всего, ускакал вперед к остальной банде.

— Бедные французы, — проговорил фон Хаффман, одеваясь, — как они втроем справятся с целой бандой?

Шансы явно были на стороне разбойников.

Гусар застегнул доломан и только сейчас сообразил, что обедать уже поздно. Быстро собрал вещи, спустился вниз. Расплатился с хозяином да прихватил с собой остатки тех голубей, что вчера не доели посетители. Вышел на улицу и, вскочив на коня, поскакал в том же направлении, в коем уехала карета и преследовавшие ее разбойники.

Сначала были поля, затем они сменились небольшими рощицами, а вскоре фон Хаффман въехал в густой лес. Именно здесь, по его мнению, и должны были напасть разбойники на французов. Игнат Севастьянович не ошибся. Он остановил коня и прислушался. Лесную тишину нарушала отборная французская ругань. Кто-то поминал дьявола. Доносились удары сабель. По-видимому, дворяне просто так не желали делиться своим имуществом с разбойниками. Барон фон Хаффман соскочил с коня. Привязал его к дереву и направился на звук. Идти пришлось недалеко. Вскоре Черный гусар разглядел человеческие фигуры. Подкрался поближе и спрятался за елочку. Теперь, разведя лапы дерева, он мог прекрасно наблюдать.

Карета была перевернута. Убитый кучер валялся на земле. На его канареечного цвета камзоле выступали бурые пятна крови. Выстрел был меткий, и тот даже не понял, что произошло. Оба дворянина, выбравшись из кареты и скинув узкие кафтаны, теперь дрались с разбойниками. Только сейчас фон Хаффман сообразил, что разбойников было четверо. Черный гусар улыбнулся. Он рассчитывал, что тех будет куда больше. Ошибся, благо в лучшую для французов (в какой-то степени) сторону. Хотя, с другой стороны, вполне возможно, это был небольшой отряд одной из банд, что шастали в эту пору по местным лесам.

Невольно фон Хаффман восхитился умением французов. Шпагами те вытворяли невероятные чудеса. Игнат Севастьянович вздохнул. Шпага для бывшего русского офицера была оружием непривычным. Не любил он этот тонкий прутик. То ли дело шашка или сабля. Зато французы владели ею искусно. Разбойники ощутили это на своей шкуре, причем один из них в прямом смысле этого слова. Правую руку он прижимал к груди и, сжимая зубы от боли, пытался атаковать левой.

Решение барон принял молниеносно. Вернулся к коню. Забрался в седло и тут же поскакал туда, где было совершено на французов нападение. За несколько метров до того места, где дорога делала поворот и вот-вот должна была показаться перевернутая карета, он вытащил один из пистолетов. Изображать из себя джентльмена в данной ситуации, по мнению Сухомлинова, было глупо.

Как только разбойники стали ему видны, он прицелился и выстрелил. Одного выстрела хватило, чтобы уравнять шансы. Разбойник, тот, что дрался в паре с раненым товарищем, свалился на землю, словно мешок с песком. Его напарник покосился на убитого приятеля, но отступать не собирался. Несмотря на ранение, он продолжал атаковать француза. Причем с такой яростью, что фон Хаффман невольно восхитился им. Запихнул пистолет в кобуру, что была прикреплена к седлу, да спрыгнул на землю, выхватывая саблю, прямо на ноги и бегом к одному из разбойников.

Появление Черного гусара для разбойников было неожиданностью. Они думали по-быстрому расправиться с дворянами, хотя надеялись, что те отдадут деньги без боя. Не вышло. Сначала бились с переменным успехом, а когда инициатива уже, казалось, (несмотря на ранения) перешла в их руки, откуда ни возьмись появился пруссак. Словно вихрь ворвался. Одним выстрелом убил их товарища и тут же кинулся в мясорубку. Минут пять разбойники пробовали перевести бой в свою пользу, потом поняли, что ничего им в этой ситуации не светит, и кинулись наутек.

Барон фон Хаффман вытер клинок огромным листом лопуха и проводил взглядом неудачников.

— Merci pour votre aide, — проговорил граф, поднимая с травы кафтан.

— Что? — вырвалось у Игната Севастьяновича. О чем говорил француз, он прекрасно понял. Знания, полученные сначала в гимназии, а потом закрепленные в лицее, пришлись как никогда к месту.

— Я благодарить вас, господин… — коряво по-немецки забормотал Виоле-ля-дюк, замялся, но тут среагировал быстро прусский офицер.

— Барон фон Хаффман, — представился он.

— Граф Виоле-ля-дюк, — проговорил француз, — а это мой товарищ виконт д'Монтехо.

Черный гусар учтиво поклонился, не понимая, правильно ли он при данных обстоятельствах поступает.

— Так вот, господин барон, — продолжал между тем Виоле-ля-дюк, — я и мой товарищ хотели выразить вам свою благодарность. Вы вовремя появились и вмешались. В противном случае нам грозила бы неминуемая смерть.

— Не стоит благодарности, граф, — ответил Игнат Севастьянович, — на моем месте так поступил бы каждый. Даже вы.

— О, что вы, что вы, барон, — прошептал виконт. Затем взглянул на перевернутую карету и произнес: — Не могли бы вы нам помочь, барон, вернуть ее в исходное состояние.

Фон Хаффман еле сдержал улыбку. Французы, что с них взять, но вскоре, когда уже ставил карету на колеса, понял, что ошибся. Оба дворянина активно помогали ему, отчего с работой они справились довольно быстро.

— Жаль, что они убили Жана, — проговорил граф, кладя кучера на траву, — славный был малый.

— Мне кажется, господа, что его нужно предать земле, — проговорил фон Хаффман.

— Увы, барон, но у нас нет лопат, да и разбойники в скором времени могут вернуться.

Прусский гусар взглянул в ту сторону, куда удрали непутевые грабители.

— Вы правы, граф. Вот только я все же считаю, что это не дело бросать человека вот так, непогребенным.

— Что же вы предлагаете, барон? — неожиданно подал свой голос виконт.

— Я думаю, что его все же стоит доставить в деревню. Отдать местному пастору, и он уж позаботится о грешной душе Жана.

— Но Жан католик, а ваш пастор лютеранин.

«А я православный», — хотел добавить Игнат Севастьянович, но сдержался.

— Перед Богом все равны, господа.

Французы переглянулись. Они вынуждены были признать правоту пруссака. Да и выхода у них другого просто не было. Можно было бы поискать в этих краях и католического священника, да вот сколько бы на это ушло времени.

— Как же мы его доставим? — задал вопрос, что летал в воздухе уже несколько минут, граф.

— Привяжем его веревками, благо у меня они есть, к седлу, и пусть он едет на моей лошади. Ну, не везти же его в карете?

Французы закивали. Перспектива делить карету с покойником их не устраивала.

— А как же вы, барон? — полюбопытствовал виконт, понимая, что пруссаку все равно придется на чем-то ехать.

— А я поеду на облучке. Вам ведь все равно нужен другой кучер.

— О да, барон, — согласился Виоле-ля-дюк.

— Значит, так и сделаем. Вы, господа, пока есть возможность, перезарядите свое оружие. Кто знает, вдруг оно нам еще понадобится.

Пока французы возились, фон Хаффман посадил покойника в седло и крепко-накрепко привязал его веревками. Если бы у кучера не было головы, отметил про себя Игнат Севастьянович, он бы как две капли воды походил на персонажа Майн Рида. Затем прицепил лошадь позади кареты, дождался, пока французы заберутся внутрь. После чего обшарил карманы мертвого разбойника, лишние деньги им бы сейчас не помешали. Пусть убийца хоть раз позаботится о своей жертве. Затем оттащил разбойника под ели и наломал еловых лап. Нежно, словно перед ним лежал его близкий друг, накрыл того ими. Перекрестил на всякий случай и только после этого, вернувшись к карете, занял место кучера. Отыскал плеть, она лежала на сиденье. Размахнулся ею, и лошади медленно покатили вперед.

Ближе к вечеру они добрались до ближайшей деревни. Барон фон Хаффман тут же отыскал пастора. Вручил ему деньги, изъятые у разбойничка, обрисовал в багровых тонах (слегка приукрасив) события, произошедшие днем, и попросил того предать бывшего кучера земле. То ли боясь гнева Черного гусара, то ли священнику было все равно, кого хоронить, а может, тут сыграли свою роль и деньги, но пастор согласился.

— Вы, господа, — проговорил фон Хаффман, обращаясь к французам, — как хотите, но я бы пожелал остановиться на ночлег в этой деревеньке.

Виконт и граф переглянулись. Минуты три о чем-то говорили по-французски, отойдя в сторону, изредка косясь на пруссака. Наконец после разговора, окончания которого барон терпеливо дожидался, Виоле-ля-дюк подошел к фон Хаффману и сказал:

— Мы остаемся с вами, барон. У нас есть к вам деловой разговор, а на пустой желудок говорить о нем не хочется.

— Хорошо. Осталось найти только постоялый двор или дом, где нам любезно предоставили бы возможность поесть и выспаться. — Игнат Севастьянович взглянул на голубое вечернее небо и добавил: — Меня сейчас устроил бы и сеновал.

— Главное, — молвил виконт, — чтобы клопов не было.

Взглянув на него, фон Хаффман понял, что д'Монтехо изрядно помучился предыдущей ночью.

— Будем надеяться, что их не будет, господа, — проговорил барон и направился к первому же дому, что стоял невдалеке от кирхи.

Если уж не удастся остановиться на постой, то, по крайней мере, думал Игнат Севастьянович, он узнает, где можно остановиться и есть ли где в деревеньке постоялый двор.

Повезло. Фортуна повернулась к нему и в этот раз лицом. Хозяин, увидев деньги, что извлек из кошелька барон, не раздумывая согласился, пожаловавшись только, что потчевать ему сейчас добрых путников нечем. Из-за прусского короля Фридриха сейчас у него проблемы с продовольствием. Не иначе, решил фон Хаффман, местный землевладелец, а может быть, даже тот же пастор, устроил в этих краях продразверстку.

— Ничего, как-нибудь обойдемся, — проговорил Игнат Севастьянович, припомнив, что у него в сумке, которую он вовремя снял со своей лошади, лежало несколько тушек жареных диких голубей. Пусть только французы попытаются отказаться от столь щедрой трапезы. Не захотят — пусть спят голодными. — У нас есть с собой продукты, — пояснил он. Затем взглянул на французов, что скромно стояли у своей кареты, и прокричал: — Господа, я договорился! — Увидел, как лица обоих дворян расплылись в довольной улыбке, добавил: — Вот только еду вам придется взять свою.

Граф выругался. Открыл дверцу кареты и достал корзину.

Стол ломился от яств. Хозяйка была явно женщиной зажиточной, о чем свидетельствовал двухэтажный дом, к тому же на деньги жадной. При виде монет, что заплатил ей барон, сердце ее сразу же оттаяло, хотя вначале хотела их накормить овощной похлебкой, и накрыла стол от всей своей щедрой души. Попыталась было вертеться рядом с ними, чтобы угодить всем прихотям, но граф попросил ее оставить их одних. Женщина недовольно фыркнула. Пришлось ей удалиться, чтобы для гостей застелить кровати.

— У меня к вам, господин барон, — проговорил граф Виоле-ля-дюк, отламывая у жареной курочки крылышко, — деловое предложение.

Сухомлинов пододвинулся поближе, расстегнул пуговку на камзоле и промолвил:

— Я весь во внимании, граф.

Виоле-ля-дюк облизал куриную кость, бросил на поднос и продолжил:

— Мы, барон, направляемся в Россию.

Игнат Севастьянович кивнул.

— Дипломатическая миссия, — проговорил он.

— Вы угадали, барон.

— Это не трудно было сделать, но давайте не будем отвлекаться. Давайте так, граф, вы говорите, а потом я буду уточнять.

— Меня устраивает, господин…

— Адольф, — проговорил прусский офицер, — просто Адольф. Зачем все эти титулы?

— Согласен. Тогда просто Дюк. — Граф посмотрел на виконта: — А его зовите просто Луи.

Сухомлинов вновь кивнул. Виоле-ля-дюк, поняв, что теперь больше вопросов не будет, продолжил:

— Итак, господин… Адольф, у меня к вам деловое предложение. Вы же видите, что мы лишились единственного слуги, — граф взглянул на барона и понял, что сказал не так, поправился: — Единственного, кто может управлять каретой. Я гляжу, у вас, Адольф, есть опыт в кучерском деле. — Фон Хаффман кивнул, дескать, бывало. — Так вот, не могли бы вы сопровождать нас как минимум до российской границы, а уж там мы наймем местного кучера. Мы можем заплатить.

Виоле-ля-дюк замолчал. Игнат Севастьянович подождал несколько минут, делая вид, что обдумывает предложение, и наконец произнес:

— Во-первых, я не слуга.

— Да, да, — проговорил граф.

— То-то, а во-вторых, вы бы смогли нанять кучера в местной деревне.

— Могли бы, да вот только я, Адольф, не уверен, что местный житель согласился бы отправиться в дальние края.

— А вы думаете, я соглашусь, Дюк?

— Уверен.

— Мне бы вашу уверенность, — проговорил фон Хаффман.

— Вы человек военный и скорее всего в отпуске…

— Я — дезертир, — неожиданно заявил гусар, — дезертир. Я вынужден был покинуть службу, так как меня ждала смерть. — Увидев удивленные глаза французов, пояснил: — Меня должны были казнить за то, что я участвовал в дуэли. Меня приговорили к смерти, и я решил покинуть расположение полка. Не хотелось в моем-то возрасте болтаться повешенным на дереве.

— К чему такая откровенность, барон? — проговорил Виоле-ля-дюк.

— К тому, что я не встречал дипломатов, так умело владеющих шпагами. Я уверен, господа, что и в вашей судьбе не обошлось без дуэли.

— Да, вы правы, барон, — проговорил виконт. — Это одна из двух причин, из-за которой король французский Людовик отправил нас в холодную и чуждую Россию. — Вздохнул тяжело. — Подальше от двора.

— Хорошо, допустим, я соглашусь, — сказал фон Хаффман, выслушав д'Монтехо. — И доставлю вас не только до границы с Российской империей, а и в Санкт-Петербург, но хотел бы узнать, сколько вы мне заплатите.

Виоле-ля-дюк поднялся из-за стола, обошел его и, подойдя к барону, склонился над его ухом. Зашептал. Глаза барона округлились от удивления.

— Мне нужно подумать, господа, — проговорил фон Хаффман, — нужно подумать. Ответ я вам дам утром.

— Мы знаем ваш ответ, господин барон, — проговорил граф, — но так и быть, готовы подождать.

Дальше трапезничали уже в тишине. А затем разошлись по комнатам.

Вот только поспать барону не удалось. Сперва он много думал. Просчитывал все варианты. С одной стороны, Сухомлинова с Пруссией, кроме неприятностей, ничего не связывало, с другой, у барона фон Хаффмана здесь было имение. Бросать его вот так вот — глупо. Неизвестно, как сложится судьба, вдруг придется вернуться. Не сейчас, а позднее.

Затем, когда Сухомлинов уже решил, что ответ он примет поутру, ведь не зря же говорится: «Утро вечера мудренее!», в дверь постучались.

— Да, — проговорил Игнат Севастьянович, предполагая, что граф переменил свое решение и пришел сообщить об этом. Ошибся.

Дверь открылась. На пороге стояла хозяйка дома. В одной сорочке. Барон побледнел. Фон Хаффману вдруг показалось, что он угодил во времена Мессалины и Калигулы. В голове тут же закрутились мысли. Игнат Севастьянович попытался понять, правильно ли все с моральной точки зрения. Принято ли вот так вот вести себя в восемнадцатом веке? Или интимные отношения, которые и в его времена не очень-то сильно афишировали, тут в порядке вещей? Ведь обвиняли же Екатерину Великую во всех смертных грехах. А может быть, вся эта мораль только ширма греховных отношений?

— Господин барон, — проговорила женщина, подходя к нему, — я вдова. Мой муж погиб на войне. И у меня давно не было мужчины.

Барон фон Хаффман еле сдержался, чтобы не выругаться. У него отношений с женщинами лет пять не было. Когда началась война — было не до любви, а потом… Игнат Севастьянович ничего такого, причем уверенно, касательно барона фон Хаффмана сказать не мог. Старшина попытался поискать в своей памяти воспоминания, но так и не смог найти. Вполне возможно, об отношениях с женщинами барон просто пытался сразу забывать. И все же невольно он отстранился от фрау. Фон Хаффман попытался что-то сказать, но получился только лепет.

Женщина же присела на кровать, так что даже через одеяло барон почувствовал исходящее от нее тепло. Взглянула в глаза гусару и произнесла томным голосом:

— Меня зовут Моника.

— Адольф, — пролепетал барон в ответ.

Женщина больше ничего не произнесла. Неожиданно она прижала его к своей груди.

— Что вы делаете, фрау? — прошептал фон Хаффман.

Он и сам не понимал, почему оторопел. Может быть, не ожидал, или ему эта женщина просто не нравится? Хотя не нравиться дама в самом соку просто не могла. Просто все произошло неожиданно, спонтанно. Явно, будь на его месте барон фон Хаффман, тот бы не растерялся. Вполне возможно, не Моника, а он сам сидел бы у ее ног. И не просто сидел, а целовал руки и умолял бы о ночи любви. Времени попытаться понять причины такого нелогичного поведения у Игната Севастьяновича просто не было. Женщина оторвала его от своей большой груди и неожиданно поцеловала его в губы. У фон Хаффмана дух захватило. Что-то внутри него щелкнуло, и он неожиданно для самого себя перехватил инициативу. Барон отстранился на мгновение от дамы. Поправил щегольски усы. Подмигнул. И ринулся в бой. Нежно обнял даму и запустил руку в такие потаенные места, что у самого аж где-то внутри защемило. И через минуту он уже демонстрировал то, на что способен гусар. А он, как понял Сухомлинов, был способен на многое.

Утром он проснулся не один. Моника лежала рядом с ним. Мирно спала. Ее черные как смоль волосы струились по подушке. Рукой женщина обнимала барона. Фон Хаффман отстранил, стараясь не разбудить барышню, руку. Сел на кровати, и тут дверь отворилась. На пороге уже при всем параде возник граф. Он оглядел обстановку и прошептал:

— Да вы, барон, Казанова.

— Вот такие мы, — проговорил фон Хаффман, поднимаясь с кровати.

Виоле-ля-дюк тут же отвел глаза в сторону. Не смотря на барона, он проговорил:

— Мы собираемся в дорогу, барон. Вы надумали, Адольф?

— Надумал? — переспросил Черный гусар. Удивленно взглянул на графа и понял, о чем они вчера вечером говорили. — Надумал. Я еду с вами. Вот только в гусарском мундире путешествовать для меня опасно.

— Понимаю. Сейчас я вернусь с одеждой.

— Э, нет, Дюк, — молвил Игнат Севастьянович, понимая, что тот притащит что-нибудь этакое, что он даже под страхом смертной казни не натянул бы. — Лучше я сам разыщу для себя одежду. Правда, вам придется немного подождать.

— Мы готовы это сделать, раз вы согласны сопровождать нас. Я буду ждать вас у кареты.

Виоле-ля-дюк проговорил и ушел, закрывая дверь.

Барон фон Хаффман оделся и уже собрался уходить, как вдруг Моника проснулась. Она открыла глаза и взглянула на него.

— Уже уходишь? — спросила женщина.

— Да. Мне еще нужно найти подходящую одежду, — проговорил барон, — в этой, — он указал на свой мундир, — путешествовать по стране опасно.

— Может, останешься?

— Не могу. Я должен бежать…

— Так, может, я смогу тебя отблагодарить, — перебила она.

— За что? — не понял фон Хаффман.

— За сегодняшнюю ночь. Я могу дать тебе одежду своего мужа.

Она ушла. Барон представил, что сейчас она принесет нечто такое, по сравнению с которым мундир Черного гусара не будет выделяться. Но старшина вновь в который раз ошибся.

Серый кафтан, слегка потрепанный, коричневый камзол, пострадавший от моли. Серые, короткие до колен штаны, белые чулки и поношенные туфли с пряжками. В таком виде он больше походил на обывателя, чем на военного. Образ дополняла треуголка. То, что она была прострелена, барон фон Хаффман понял, когда взял в руки. Выбирать не приходилось. В таком виде можно было и в замок заехать. Никто бы не признал в нем барона, вот только рисковать Игнат Севастьянович не хотел.

Переоделся. Военную форму сложил в плетеную корзину, вышел на улицу и подошел к карете.

— Я готов, господа, — проговорил он.

— Вот и хорошо, господин барон, — молвил граф. — Вещи свои можете прикрепить позади кареты. Кстати, в этой одежде вы выглядите не так воинственно.

— Я знаю, граф.

Корзина была закреплена. Упряжь проверена. Появление пастора было как раз в тот момент, когда они собирались отбывать. Священник сообщил, что тело убитого слуги путешественников предано земле. Люди, что были отправлены на место нападения, вернулись ни с чем. Тело четвертого разбойника пропало, в чем не было ничего удивительного. Разбойники вернулись за убитым товарищем и также похоронили его. Пастор попытался вернуть еще деньги, что были обнаружены в карманах кучера (славный малый был бережлив и накопил немного), но французы отказались. Поблагодарили монаха и отправились в путь.