Глава 5

«Чуден Днепр при тихой погоде». Таки классик был прав, чуден. Особенно если выходишь на водохранилище на яхточке, пусть совсем не роскошной, в теплой, дружной компании с веселыми девушками. Никакого сравнения с весенним Азовским морем. Бурным его при этом ветерке не назовешь, но ощущения при перемещении по нему на струге совсем другие. Волны здесь какие-то дурацкие, отошедшая вроде бы задница опять побаливать начала. Из-за низкой посадки струга брызги регулярно освежают мой не нуждающийся в подобной процедуре организм. Ноги, если бы не купил в кредит по двойной цене сапоги, давно бы промокли и промерзли. Сухим дно струга не бывает. Холодно, сыро, зябко и… неспокойно на душе. От себя скрывать не будем, некоторый мандраж от предстоящих морских боев присутствует. Нервы не железные. Как там Горелик ощущения своей Галки перед первым абордажем описывает? Черт, забыл».

Сказать, чтоб Аркадий рвался к славе Моргана и других знаменитых пиратов, так нет. Не рвался совершенно. И не привлекала его возможность вживе услышать знаменитое «Сарынь на кичку!» (надо будет узнать, что это выражение означает). Однако среда обитания диктовала поведение. Трус, пусть даже инженер с гениальными мозгами, среди казаков авторитетом стать не мог. А быть в таком обществе неполноценным – сомнительное удовольствие. Значит, хочешь не хочешь, необходимо показать себя храбрецом и удачливым командиром. После чего можно будет почивать на лаврах. Именно так рассуждал попаданец, немного ознакомившись с казачьим бытом.

«Хмельницкий, руководя восстанием, помнится, в атаку не бегал и от врагов из ружья не отстреливался. И никто его за это трусом не считал. Будем пробиваться в командиры. Быть просто руководителем оружейных проектов здесь не стоит».

При почти северо-восточном попутном ветре струги бойко (по меркам того времени) неслись под парусами к Керченскому проливу. Довольные тем, что не надо мучиться на веслах, казаки весело травили байки, весьма ядовито, но незлобиво прохаживались по привычкам и случаям из жизни друг друга. Большой популярностью пользовались рассказы Аркадия о жизни пиратов Карибского моря. Большая их часть еще не случилась, да и неизвестно, случится ли вообще. Но с реалиями Мэйна даже весьма образованные товарищи наподобие Хмельницкого знакомы не были, так что быть пойманным на вранье попаданец не боялся.

С не меньшим интересом казаки слушали его прожекты о постройке больших боевых судов, раз уж теперь у них будут порты. Храбрость храбростью, но каждый раз лезть на пушечный огонь, не имея возможности достойно ответить, им надоело. Перспектива самим расстреливать беспомощных осман, наоборот, понравилась. Любопытно, но идею шверта они восприняли легко и, на словах, конечно, оценили. Как и предложение о расширении парусного вооружения стругов и чаек. В отличие от строителей стругов, объявивших этот его прожект дуростью несусветной. Их не устраивало некоторое утяжеление судна при такой переделке и увеличение осадки. «Не отходя от кассы» он тут же договорился с несколькими казаками о паевом строительстве струга с укладываемой, в случае необходимости, мачтой и опускаемыми с двух сторон швертами. Это были универсальные шхуны, показавшие высокую эффективность на войне и в мирной деятельности. Голландцы их использовали для рыбной ловли, торговли и пиратства.

Аркадий не был уверен, что новое судно можно назвать стругом. Помимо нескольких путешествий на яхтах по водохранилищу, его морская эрудиция опиралась на романы Сабатини, Горелик и цикл «Грон» Злотникова. Плюс, конечно же, комменты к разнообразным альтернативкам. Самая «морская» из них, «Варяг» Дойникова, к сожалению, ничем здесь помочь не могла. Не тот технологический уровень.

Рассказ о строящихся в Корее гребных броненосцах воспринимался с нескрываемым скепсисом. Обвинять во вранье двух колдунов, да еще при этом здоровенных амбалов, опасались. Но и доверием от казачьих вопросов о таком чуде и не пахло.

«Ничего, посмотрят на кораблики со швертом, поудивляются невиданной скорости лодок-тримаранов, оценят ласты и скоростное подводное плавание с ними, глядишь, уже сами начнут расспрашивать о неуязвимых для врагов дубовых броненосцах. Терпение и труд… кстати, очень неплохо было бы завезти сейчас сюда, на Дон, побольше немцев. Там сейчас полная жопа, согласятся поехать куда угодно, лишь бы смыться от Тридцатилетней войны. Отношение к немцам здесь вполне приличное, вон один так и в обсуждении планов по взятию Азова участвовал. Надо будет с ним поговорить обязательно».

С шедшего первым струга раздался какой-то вопль, Аркадий не расслышал его смысла, но сидевший рядом Васюринский разъяснил:

– Турок заметили. Навстречу идут, значит, им от нас не уйти. Хотя… от нас здесь никто уйти не может.

Иван, как и остальные, тут же занялся разматыванием казенных частей своих ружей, выниманием пробок из стволов. Артиллеристы – если так можно назвать стрелков из гаковниц, – те, естественно, принялись заряжать свои недопушки. Взялся за свое единственное пока ружье и Аркадий. Считавший себя неплохим стрелком, он из этого раритета стабильно хорошо стрелять еще не научился. Недавняя попытка приделать к нему прицел и мушку с треском провалилась. С ходу сделать их правильно не получилось, а на серьезную доводку нужно время. Которого по-прежнему дико не хватает. Да и какая прицельность может быть у гладкоствольного оружия?

«Дура чертова! Тяжеленная и бестолковая! Фузея-из-музея. Ею ворога изничтожить можно только путем ударения этим антиквариатом по голове. Никакой шлем не спасет. Если она его не проломит, так голову в плечи вобьет».

Впрочем, несмотря на мысленное критиканство, руки попаданца споро готовили мушкет к стрельбе. Свои пистолеты-пулеметы он в море не взял, а «ТТ» висел у него под мышкой в собственноручно изготовленной кобуре. Для самого крайнего случая. При полном отсутствии возможности пополнить запас патронов приходилось обходиться местными изделиями. Как бы руки ни тянулись к чему-то более совершенному.

Турецких каторг было пять. Что давало, при семнадцати стругах, преимущество в числе бойцов казакам. На османских кораблях большей частью экипажа были рабы, прикованные к скамейкам, казаки же гребли сами. Правда, турки заведомо значительно доминировали в артиллерии. Османы шли против ветра, с усталыми от долгой дороги гребцами, струги, как и чайки, существенно превосходили их в скорости (кроме следования при хорошем попутном ветре) и маневренности. Уйти от турок казаки могли легко. Но, спрашивается, зачем они тогда в море выходили? Бой же при таком соотношении сил обещал быть кровавым и непредсказуемым. Янычары и сипахи стрелять и рубиться умели не хуже казаков. На счастье последних, процент янычар в палубных командах каторг был обычно невелик, а другие османские бойцы, те же азапы, янычарам по боевым качествам сильно уступали.

Передовой струг несколько замедлился, позволяя другим кораблям подтянуться и стать в более плотную группу. У османов же случилась обычная в таких случаях заминка. Гребцы-христиане побросали весла и, несмотря на зверства надсмотрщиков, отказывались продолжать греблю. Что давало возможность казачьим стругам подойти к вражеским кораблям с удобных углов. Впрочем, никакого линейного боя, как в последующих веках, в данном случае быть не могло. Не та артиллерия на судах была, даже на турецких. Правда, для утопления струга и среднего ядра могло хватить. Нижняя палуба, пригодная для расположения тяжелых пушек, у галер была занята гребцами-рабами. На струги же ничего существенного поставить нельзя по определению.

Казаки неоднократно выигрывали подобные сражения, но на сей раз турецкий капудан-паша эскадры имел основания надеяться, что хотя бы часть его судов прорвется в Азов. На палубах у него были янычары, а не обычная должная исполнять роль воинов Аллаха шантрапа. Причем в большем, чем положено, числе – часть из них добирались на пополнение азовского гарнизона. Он позволил себе улыбнуться в свои роскошные усы, надеясь вскоре праздновать победу над злейшими врагами правоверных. Послав еще несколько человек на гребную палубу с приказом резать проклятых гяуров, чтоб остальные вспомнили о полагающемся рабам смирении. Невозможность задействовать в бою большую часть артиллерии его беспокоила. Даже если янычары отобьют казацкий штурм, сбросят проклятых гяуров с палуб, дешевой такая победа не будет. Уж о смертоносной опасности в ближнем бою проклятых неверных он знал не понаслышке.

При лобовом сближении эскадр огонь по казачьим судам могли вести только пять носовых пушек передовой каторги, в струги так попасть и не сумевшие. О чем им оставалось сожалеть. Пушка, стоявшая по центру, была мощнейшей на кадирге, попадание ее ядра в струг было бы для легкого суденышка наверняка фатальным. В ответ на что казаки шмальнули из нескольких гаковниц. Раза три попали, только толку от того… несколько раненых или убитых картечью на вражеских палубах. Все должна была решить рукопашная схватка. У капудан-паши каравана из-за вышедших из повиновения рабов возможностей изменить течение боя было совсем немного. Ему приходилось рассчитывать только на удачу в схватках на палубах собственных кадирг. Он не сомневался, что проклятые гяуры полезут на захват судов правоверных, не подозревая о числе воинов Аллаха на них. Появлялся прекрасный шанс взять полон прямо в море и отомстить за сожженные и разграбленные османские города. Верховный капудан-паша в Стамбуле не мог бы не отметить человека, привезшего для публичной казни много врагов. Однако использовать свой козырь он не смог.

С уже близко подошедшего к османскому флагману струга взлетело нечто ужасное. Взлетело и направилось на деятельно готовившихся к рукопашной турок. Конечно, если бы у моряков и янычар было время, они бы опознали ракету, а немного погодя и точно такую же вторую, что, в общем, безвредно для судна, перелетели через турецкий корабль. Но в боях побеждают обычно именно те, кому времени хватает без всяких если.

Безвредно для судна не всегда безвредно для экипажа. Рев, вой, свист, раздававшиеся с летевшего на них объекта, для храбрых воинов и моряков прозвучали совершенно инфернально, потусторонне. Не бывает в природе таких звуков. Большинство просто застыли в недоумении или страхе.

Однако казаки, уже слышавшие подобную какофонию, движения не прекратили. Поэтому когда османские воины начали приходить в себя, на их кораблях, сначала флагманском, затем остальных, уже вовсю хозяйничали казаки. Бой как таковой османам удалось дать только на последней каторге, ракеты на которую запустили издали, да еще не очень точно. Там шок у экипажа случился куда меньший, если вообще был, а казаков встретили пушечный залп, правда, всего один, и отчаянное сопротивление многочисленного экипажа. Капитан этой кадирги даже успел развернуть с помощью парусов свою кадиргу носом на юг, рассчитывая отбиться и уйти на парусах. Но не успела она набрать ход, на палубу ворвались казаки, и османам осталось только продать свою жизнь подороже.

Те три струга, которые поначалу на нее набросились, смогли бы добиться победы самостоятельно, но какой ценой… Но к завязшим в абордажной схватке казакам немедленно подошли на помощь еще несколько стругов. С потерями много большими, чем на всех остальных османских кораблях, вместе взятых, сопротивление турок подавили, защитников этой каторги беспощадно вырезали. Нельзя не отметить, что на остальных кораблях было захвачено как никогда много пленников. Что не могло не радовать, угольные и железные копи нуждались в рабочих руках.

Аркадий принял активное участие в бое, но на борт вражеского корабля вступил только после его захвата. По его же предложению пять стругов изначально заняли положение вблизи каждой из каторг и весь бой ее обстреливали из гаковниц и ружей. Вплоть до захвата вражеского судна собратьями с других стругов. Вынужденные реагировать на вторжение абордажников, не сумевшие прийти в себя после адской какофонии османы почти не отстреливались. Давая тем самым возможность в четырех случаях из пяти вести отстрел всех приходящих в себя. В результате чего большинство янычар очухались уже в плену.

Пятый из «стрелковых» стругов получил сполна за все остальные четыре. Именно по нему дала залп каторга, выбив пятую часть бывших в нем казаков и вынудив немедленно присоединиться к абордажу. Пока их струг не потонул. Успели, кстати, с большим трудом. Тростник, валом огораживавший борта, не сразу рассыпался и удержал на плаву полностью заполненный водой корабль.

Аркадий весь бой заряжал ружья для более метких стрелков. Врываться на вражескую каторгу, когда там были еще боеспособные янычары, для него было бы самоубийством. Клинком он владел ОЧЕНЬ условно. Его уже начали усиленно натаскивать бывший янычар и польский шляхтич, обучавшийся фехтованию в Венгрии и Италии, но до возможности защитить себя в бою холодным оружием ему было еще очень далеко.

Бой показал высокую эффективность правильно примененной ракеты и бесполезность запущенной не вовремя. Что было решено донести до всех, кто в дальнейшем будет их использовать. Аркадий пообещал, что вскоре, к концу года, будет у казаков и куда более грозное, реально поражающее оружие. Да такое, какого ни у кого нет.

Помимо трофеев казаки гордились освобождением множества пленников. Ведь на веслах каторг сидели в основном христиане. Попаданец также испытывал чистые, незамутненные радость и гордость. Убедительная победа в морском сражении, освобожденные рабы-христиане, не полученное азовским гарнизоном подкрепление… учитывая не слишком большие потери у казаков – однозначно удачное мероприятие получилось. И его заслуга в этом была безусловно.

Приятным добавлением к победе для Аркадия лично стала добыча, что ему с захваченных кораблей причиталась. Среди турок оказались несколько рослых янычар и один ага. Что существенно расширило его гардероб, а небольшая толика денег помогла разнообразить стол, избавив от ежедневного кошмара соломахи или щербы на суше. В морской поход, как выяснилось, казаки не брали с собой воды, а употребляли для восполнения влаги в организме именно доставшие Аркадия изыски казацкой походной кулинарии.