Непостижимым попущением Божьим гекбот дополз до Астрахани, не утонув. Зря опасался за гренадер, что разбалуются в пути от праздности: все руки отмотали, качая воду. Новый адмиралтейский начальник, шаутбенахт Иван Акимович Сенявин, и губернатор, генерал-майор Иван фон Менгден, меня не ждали. А я к ним и не пошел! Поднял в ружье батальоны, присланные из России мне на пополнение, и устроил внезапный смотр. Пусть хозяева города спешат на плац и ждут, потея под злым астраханским солнцем, пока нежеланный гость устанет распекать подчиненных. Пусть ощутят, кто здесь главный!

Оборонительная позиция моих оппонентов была хороша. По недолговременности исправления должности, оба Ивана не подлежали законному взысканию за бесчинства предшественников и с удовольствием пользовались плодами сих бесчинств. Пред мои очи, однако, явились. Изображая строгого, но благожелательного начальника, я поздоровался любезно и попросил губернатора гарнизонные полки тоже построить, а также приготовить отчет по беглым, больным и умершим. Хотя гарнизон не считался под моей командой, еще прошлой осенью удалось выхлопотать указ, обративший его в рекрутскую школу Низового корпуса. Вместо неотесанной деревенщины, в Персию должны были отправляться готовые солдаты, прослужившие по меньшей мере год. По букве и духу повеления императрицы, мне предписано было следить за обучением оных, что давало возможность на законных основаниях тиранить фон Менгдена: когда это в тыловых полках, да при нежданной проверке, без греха обходилось?!

Сенявин взирал на страдания кукуйского немца отстраненно и, пожалуй, с затаенной усмешкой. Похоже, у них тут были несогласия. Погоди, милый, сейчас и до тебя дойдет!

— Иван Акимович, у меня большие претензии к вашему предшественнику. Войска голодают, поскольку капитан фон Верден перехватил воинский хлебный транспорт, назначенный в Баку и Гилянь. Прошу содействия в разыскании похищенных судов и провианта.

Повинуясь жесту, адъютант протянул бумаги.

— Извольте ознакомиться. Сим контрактом Персидская компания подрядилась доставить в порты назначения КАЗЕННЫЙ хлеб. Вы чрезвычайно меня обяжете, предоставив акты о его изъятии и дальнейшей судьбе.

— Велю поискать в канцелярии; но обещать не могу. Со мною в Астрахань девять офицеров приехали, сейчас какой-никакой порядок в делах стал появляться; а что до меня было…

Шаутбенахт махнул рукой в уничижительном жесте. Понятно: фон Верден ему не брат и не сват, можно валить как на мертвого. Без долгой переписки с Петербургом отдавать ничего не захочет — а такие тяжбы годами длятся.

— Всё же постарайтесь. Мы еще вернемся к этому прискорбному происшествию, сейчас же считаю себя обязанным вас известить о неподобающих и прямо преступных действиях капитан-лейтенанта Соймонова и лейтенанта Лунина в отношении гилянских купцов…

Что делать?! Не было у меня иных способов против Сенявина. Старый хитрый царедворец, из семьи не шибко родовитой, но многочисленной и с большими связями; участник Великого посольства, лазавший по вантам вместе с Петром и с денщиком Алексашкой Меншиковым, — поди-ка, возьми его! Придется Федору Иванычу послужить аманатом.

Тень заботы омрачила безмятежное доселе чело шаутбенахта. По лицу видно, что проняло. Из штатс-конторы то и дело напоминают о сборе податей с завоеванных провинций и пытаются добиться, чтоб деньги проходили через них, — а тут всплывет целая система узаконенного грабежа мирных торговцев морскими служителями! Еще при фон Вердене захваченных персидских бус в наших портах накопилось изрядно. Соймонова в море посылал новый начальник — ему и отвечать за своих людей. Но хитрец и тут попробовал торговаться:

— Александр Иванович, отовсюду пишут — и армейские офицеры, и флотские — дескать, надо бы судовые пашпорты вернуть, чтоб не попустить злоумышленным лицам пользоваться нашей беспечностью.

— Вздор, Иван Акимович. Какие такие злоумышленные лица?! Сроду их на здешнем море не лавливали. Обида офицерская на меня, что учинил вольное судоходство, совсем не от преданности государственному интересу идет. Всё просто. Пашпорты-то кто выдавал? А персияне к начальнику без подарка не ходят. Неприлично. Приучили их так. Малому начальнику — плоды какие, виноград там, финики, сахарную голову… Большому могут и коня привести, это запросто. Деньги, само собою, носят.

— И Вашему Превосходительству тоже?

— А как же! Причем отказываться нельзя, не так поймут. Подумают: не взял, затем что мало принесли; нехороший человек, жадный! Все подарки секретарь записывает, как доброхотные даяния благодарных туземцев православному воинству. Съестное отдаю на гошпиталь, ненужными всякими вещами отдариваюсь, потом подвожу баланс — и остатки, буде окажутся, в корпусную казну! Только так! Потому что скрипят… Скрипят перышки-то! Случись хоть в малом чем оступиться, найдется уйма желающих уведомить коллегию — а то и саму государыню императрицу! Дескать, нам не позволяет — а сам берёт!

С кислой гримасой на лице, морской командир пригласил сухопутных отобедать. После недолгих разысканий суда мои нашлись — и даже хлеб не весь растащили. За пропавшую часть обещано было возмещение. Сообразно, Соймонов с Луниным по разбору дела оказались невинны, понеже прежний начальник их не уведомил об перемене пашпортного порядка. Иначе могли очень просто в дербентские каменоломни угодить: жаль было бы, ей-Богу!

В блужданиях по задворкам астраханского порта, сопровождавших поиски нагло захваченного имущества, случилось набрести на место, где адмиралтейские плотники пытались вернуть к жизни побитые штормом шнявы и гекботы. Глаз выцепил из толпы знакомую фигуру.

— Ефим! Ты откуда взялся?!

Чумазый от смолы работник вздрогнул, уронил топор и оглянулся с выражением ужаса. Подошел, как преступник к эшафоту:

— Из Санкт-Петербурга, Ваше Превосходительство.

— Да я не о том. Какого хрена ты здесь плотничаешь? Что твое подводное судно? Раз помеха с моей стороны исчезла, давно бы должен построить?!

Мастер бухнулся на колени.

— Прости, батюшка Александр Иваныч, что оболгал тебя. Не своей волей! Приходил от генерал-губернатора офицер; велел писать, чего скажет.

Что ж, это можно было предполагать. А ждать от мужика стойкости в правде, какой и от дворянина не вдруг дождешься, бессмысленно.

— Бог простит. Вставай, не юродствуй. Заберу тебя отсюдова: другая работа найдется.

— Как прикажете, господин генерал.

— Так ты не ответил, с судном-то что вышло?

— Построил, Ваше Превосходительство. Аккурат перед тем, как государю Петру Алексеичу смертная хворь приключилась, при глазах Его Императорского Величества первую пробу делал…

— Ну и?

— Опозорился. Забрались мы вчетвером внутрь, начали под воду спускаться: по-первости тихонько, потом быстрей, да об камни и стукнулись. Дно проломилось, вода хлынула… Господи помилуй! Ладно еще, государь не осерчал. Велел за зиму все исправить, чтоб весною потаенное судно действие оказало. На другой год без него испробовали… Течь открылась. Дали адмиралтейские начальники три месяца на поправку; с великим ругательством и грозою дали. В деньгах по самое некуда урезали. По осени, когда стали испытывать, уж я и Николе Угоднику молился… Да бестолку. Из мастеров разжаловали, имущество за убытки казенные забрали… Следовало мне в каторгу, да Федор Матвеич заступился, спаси его Бог…

— Я ж тебе показывал, что под водой устойчивого равновесия не добьешься! На склянках в бочке: помнишь, аль нет? Еще горловины бычьим пузырем затягивали. Черта ль ты объяснений не слушал?! Небось мечтал, как государь император в адмиралы тебя произведет?

— Не по чину мне даже о таком помыслить…

— Мечтал, сознайся. Как же без этого? Сие не грех, лишь бы от дела не отвлекало. Так вот, прежде чем полноразмерное судно строить, надобно было решить задачу, как его на заданной глубине удерживать. А решение есть: Корнелиус Дреббель как-то же с этим справился?

— Эх, ежели бы Ваше Превосходительство мне тот секрет открыть изволили…

— Так я его сам не знаю. Но приметь: англичане построили действующее подводное судно сто лет назад. Не совсем англичане, а лондонский голландец. Применить же его во множестве воспоследовавших морских войн даже никто и не пытался. Как думаешь: по глупости, или были веские причины?

— Господь ведает; теперь уж я своему разуму не верю.

— Вот это зря. Все сие расчету поддается. Подводное судно вместимостью в кубическую сажень должно весить больше пятисот пудов. Силы в руках не хватит, чтоб такой вес передвигать под водой хотя бы с умеренной скоростью. Кто сумеет придумать подходящий источник движения — пружины там нужных качеств, или что — тот и станет властителем подводного царства. Но покамест ни малейшего приближения к тому не вижу.

Плотники бросили стучать, глазея, как один из ихней артели запросто беседует с генералом; мордатый десятник не осмеливался понуждать к работе. Я хлопнул Ефима Никонова по плечу:

— Ступай пока, Прокопьич.

Сенявин задолжал мне человека. Один из корабельщиков, Ерема Свищев, уперся, когда выгоняли с галиота; матросы ему крепко намяли бока. Через неделю упрямец помер: мои говорили, что от побоев, адмиралтейские служители — что лечился водкой и перебрал. Шаутбенахт, не желая подрывать с трудом установленный мир, уступил просьбе и отдал взамен Никонова. Поставленный главным корабельным мастером Персидской компании, Ефим служил честно, пил в меру, переворотов в искусстве морской войны не замышлял.

В Астрахани я намерен был задержаться: военная мощь державы берет начало в тылу. Срам нестерпимый держать войска впроголодь, имея линией снабжения реку, текущую через самые изобильные местности империи. Дабы не утруждать кригс-комиссариат, мои приказчики еще прошлой зимою одновременно с закупкой наличного зерна раздали тысяч двадцать в кредит под будущий урожай. Моралисты зря вооружаются против ростовщических приемов: при правильном использовании они выгодны обеим сторонам. Зная заблаговременно будущий спрос, земледельцы сильно увеличили яровой клин. В устье Камы почти что даром удалось скупить лишние барки из-под демидовского железа (вверх по Волге грузы идут на других судах, кои меньше и легче). С доставкой хлеб обошелся вдвое дешевле прошлогоднего и с двойным же резервом по количеству: коль не случится неожиданностей, избыток пойдет персиянам в обмен на шелк.

Стратегия сей провиантской кампании заслуживала возведения в образец: завод на Ладоге тоже кормился привозом. Мастеровых и подсобных работников более тысячи; с семьями — умножай на пять. Еще больше людей занято в сопутствующих промыслах: вальщики, пильщики, углежоги, смолокуры, возчики, матросы… В сезон толпы мужиков приходили за сотни верст; народу собиралось немногим меньше, чем в Низовом корпусе. Съестное дорожало год от года, на радость хлеботорговцам-перекупщикам. Пришлось задуматься: не взять ли провиантское обеспечение Приладожья на себя? Дощаники отправились вверх по Волге; каждую ватагу сопровождал грамотный приказчик или отпускной офицер, ведущий счет расходам вплоть до медной полушки. Тем, кто доставит груз с наименьшими издержками, обещана была награда. Сей опыт дал минимальную провозную цену от Казани до Тайболы пять с половиной копеек с пуда, вместо двенадцати у подрядчиков! Правда, сии последние, слыша упрек в потере совести, возражали. Дескать, своими крестьянами суда проводить — не то, что наемными людьми, кои вконец обнаглели и плату ломят втридорога. А еще, мол, Ваше Сиятельство изволили с обозом офицеров отправить: такая команда — не то, что обычная артель. Офицер на всю округу страх нагоняет, иначе бы пришлось воеводам, а кое-где и местным крестьянам за вольный проход денежки отсчитывать, двенадцать-то копеечек как раз и вышло б… Ну, с воеводскими поборами есть способ справиться. У купчишек нету, а у генерала точно есть. Вот хитроумство собственных приказчиков беспокоило меня больше.

Быстрый рост дела обернулся ростом воровства. Где взять людей, одновременно грамотных и честных? Как заставить служителей преумножать мое богатство, а не свое собственное? Завод и железоторговая компания — другое дело. Там громадное большинство служителей имели дело с железом, и только единицы — с золотом; неторопливый оборот товара позволял без спешки отобрать, выучить и расставить годных. Теперь же турецкая и персидская торговля требовала дополнительно десятков, а в ближайшем будущем — сотен умелых, верных и надежных агентов. Мелкие хитрости, знакомые любому лавочнику: отдаст ли мальчик-слуга хозяину найденную под прилавком копеечку, — разумеется, употреблялись; роль копеечки исполняли тысячные суммы; но зачастую экзамен не выдерживали все проверяемые поголовно.

Скоро я стал замечать, что повышенную стойкость к греховным соблазнам выказывают адепты двоеперстия. Прежде мое мнение о раскольниках было в высшей степени неблагоприятным. Сия секта виделась скопищем злобных изуверов, обманом вовлекающих крестьян в добровольные аутодафе. Соприкосновения с обитателями Выговской пустыни, многочисленными на Олонецких заводах, побудили смягчить оценки — но какая-то опаска все же оставалась. Естественное сочувствие гонимым уравновешивалось простой, очевидной истиной: если вдруг жертв и палачей Господня воля поменяет местами, новые гонители ересей затмят предшественников жестокостью. Отдельные здравомыслящие люди среди староверов, несомненно, имелись: взять хотя бы их вожаков на Выге, братьев Денисовых. Мне крайне любопытно было услышать, что на самом деле сии расколоучители не простолюдины, а природные князья Мышецкие, ведущие род то ли от саксонских рыцарей, то ли от самого Рюрика. Те же, кто не имел чести быть аристократами (хотя бы и омужичившимися), просто не умели шагу ступить, не демонстрируя свою враждебность ко всему остальному миру. Помню, как незадолго до опалы был в Архангельске в гостях у солидного купца и обратил внимание: объедки собаке давали в серебряной миске. Мне только потом объяснили, что дело не в тщеславии или хвастовстве богатством: посуда после иноверного гостя считается у старообрядцев опоганенной и годной лишь псам. Наверно, моя тарелка тоже стала достоянием купеческого кобеля — этак у цепного стража полный сервиз наберется, на целую свору.

Однако после опалы взаимное отношение переменилось. Сначала едва уловимо: замкнутая община чуть приоткрылась для чужака; молодые ревнители старины начали к графу Читтанову наниматься. Убедившись, что в компанейской службе никто не вопрошает о вере, требуются лишь ум и честность, — юноши из поморских и нижегородских купеческих семей пошли en masse. Думаю, отцы послали их поучиться успеху, будучи косными в религии, но не в коммерции.

Православному негоцианту держать приказчиков-старообрядцев было бы опасно. Русские законы возлагают на хозяина заботу о душах его людей, равно крепостных и вольнонаемных. Привяжутся церковники, обвинят в укрывательстве — без больших взяток не отцепишь. С меня же эти самые взятки — гладки. Папежскую ересь не проповедую, и ладно. А разбираться во внутренних склоках восточной церкви иностранец не обязан. Так что двери в Персидскую компанию оказались для приверженцев старой веры широко раскрыты, и вскоре среди служителей оных набралось едва ли не большинство. Отобрать лучший человеческий материал, построить из живых людей торговую машину, обеспечить исправление и притирку оной, — эта работа требовала моего присутствия в Астрахани. К тому же сей город ближе к России, нежели Баку и Дербент, и новости получаешь в среднем на полмесяца раньше. Новости же приходили такие, что потеря времени могла оказаться роковой.

На севере день ото дня становилось жарче. Эскадра Уоджера стала на якорь перед Ревелем, и адмирал переслал императрице письмо от короля. Георг объявлял, что эскадра послана "для предотвращения опасностей, могущих произойти от русских вооружений". Далее следовали упреки в войнолюбивости, в сношениях с претендентом, и бесцеремонно предписывалось русскому флоту не выходить из гаваней. Тайный Совет устами Екатерины отвечал, что запрещение британского величества для самодержавной государыни ровно ничего не значит, понеже она не зависит ни от кого, кроме единого Бога. Однако флот придержали, отменив даже обыкновенные парусные экзерциции в заливе. Борис Иванович Куракин писал из Парижа, что Англия намерена привлечь к Ганноверскому союзу Данию и Швецию. Парламент ассигновал королю средства на двадцать шесть тысяч британских солдат и на сорок две тысячи субсидиарного войска из шведов, датчан и гессенцев. Собирались потребовать от России, дабы она из балтийских завоеваний удержала земли только до Ревеля, прочее же отдала герцогу Голштинскому в компенсацию за Шлезвиг. В случае отказа упомянутые державы должны были при поддержке Франции объявить войну. Франция, впрочем, не горела желанием им ассистовать — особенно после того, как в должности первого министра герцога Бурбона сменил миролюбивый и не берущий английской пенсии кардинал Флери. Столь явная враждебность британцев не осталась без последствий: вскоре русский посол в Вене Людовик Ланчинский, выслужившийся со времени моего с ним знакомства из секретарей в камергеры, заключил трактат о присоединении царицы к союзу императора с испанским королем.

В отличие от Екатерины, эти монархи тягались с Георгом за свое. У Карла Шестого с ним были трения по части ост-индской торговли, Филиппу Пятому не давал покоя отторгнутый Гибралтар. Там тоже шло балансирование на грани войны. Чтобы лишить неприятелей финансовых средств, английская флотилия вице-адмирала Хозьера блокировала Порто Белло в испанской Америке. Больше всего высокомерных грандов оскорбляла фамилия британского моряка, значившая "чулочник" и обличавшая низкое происхождение.

По всей Европе чистили ружья и точили клинки. Призрак большой войны подступал все ближе, простирая кровавые руки. Как назло, накануне возможных бед Российская империя лишилась сразу двух генерал-фельдмаршалов. Умер Аникита Репнин и ушел в отставку Брюс (получив сей чин при самом абшиде). Поговаривали, что Меншиков, не нуждаясь в умных и самостоятельных людях, намеренно подогревал вражду в окружении бессменного начальника артиллерии — и выжил-таки со службы, заменив тупым, но исполнительным Гинтером. Чем гуще окружающий мрак, тем ярче засияет на небосводе славы звезда Светлейшего — так, видимо, рассуждали его клевреты. Но люди разумные недоумевали. Наглые англичане всё лето торчат у русских берегов, заражая балтийские воды гнилыми испражнениями и мертвыми трупами матросов — а полководцы, равно умеющие воевать на суше и на море, несут службу черт-те где. Голицын на Украине, Змаевич в Азове, Читтанов вообще в Персии.

Надо ли рассказывать, через какие каналы сии недоумения достигали до царицыных ушей? С большим неудовольствием узнал я из почты, что мое имя без спросу и без ведома норовят сделать знаменем голштинской партии. Обычных бесов отгоняют крестом и молитвой, а этих чем потчевать, чтоб отвязались? Заявить, что ль, во всеуслышание, что южной границей Дании должны служить швейцарские Альпы? В каждом народе встречаются разные душевные свойства, но людская молва наделяет нации одним преобладающим качеством: гордый испанец, галантный француз, кровожадный турок, честный немец… Ну так нехрен интриговать, раз ты честный: все равно получится плохо! Герцог Карл-Фридрих Светлейшему не по зубам, однако любого действующего генерала начальник Военной коллегии всегда сумеет выставить виноватым.

Верховный Совет потому и Тайный, что даже самые осведомленные люди имеют лишь смутное понятие о происходящем на его заседаниях. К тому же мои глаза и уши в столице в самый неподходящий момент утратили половину чуткости: старый приятель и союзник, барон Шафиров, был удален от двора. Меншиков спроворил указ, предписывающий главе российской коммерции отправиться в Архангелогородскую губернию для устройства китоловной компании. Бедный Петр Павлович, сказавшись больным и уступив неприятелям поле придворных баталий, отсиживался в Москве. А я, хоть и видел, что под меня подводят мину — вмешаться возможности не имел. Как ни странно, предметом атаки стал несомненный и наибольший за всю войну успех: шемахинский поход. Ну да, в Константинополе скандал разразился немалый. Визирь Ибрагим-паша вызвал посла Неплюева, кричал и топал ногами. Что еще оставалось проигравшему? Наказывая Дауда за бесконечные разбои, русские были в своем праве; и ни одна собака не докажет, что Чолак-хан Сурхай занял Шемаху по соглашению с генералом Читтановым. Вошел в город первым после ухода гяуров, не пустил законного (по турецким понятиям) владельца, разбил его в честном бою — ко мне-то какие претензии? Такой уж закон на Кавказе: чья сабля вострей, тот и прав. Если же смещение и назначение генералов производить согласно требованиям эвентуального противника, то практикующее сии чудеса государство станет всемирным посмешищем.

Однако петербургских чудотворцев подобное будущее не смущало. Кто-то пустил в обращение коварный аргумент: раз умелые воины, ввиду грозящих опасностей, могут понадобиться на севере, почему б не потрафить султану и не успокоить его, отозвав слишком деятельного корпусного начальника? Такая формула могла бы сработать даже при равновесии между моими гонителями и защитниками. Но беда в том, что политический эквилибриум я собственною рукою нарушил. Федор Матвеевич Апраксин обиделся за притеснение астраханского адмиралтейства и примкнул к гонителям; враждебная партия получила перевес в Совете. Решение по моему делу оказалось вполне иезуитским. Сначала постановили заменить Читтанова другим генералом, с немедленным по передаче дел выездом в Петербург; потом отдельным указом изменили окончание резолюции, предоставив сие на усмотрение нового командующего и Военной коллегии, то есть Меншикова. Всё это провернули настолько быстро, что последствия сей интриги стали мне известны буквально за пару дней до прибытия князя Василия Владимировича Долгорукова — отозванного в столицу полугодом раньше и вернувшегося на юг с полным отпущением грехов и чином генерал-аншефа.

Почему на мое место назначили именно Долгорукова, было понятно. Не далее как минувшей весною родственник его князь Василий Лукич старательно (хотя не слишком успешно) вел негоциации в пользу избрания Светлейшего курляндским герцогом — и похлопотал перед сукиным сыном за однородца. Впрочем, сие не отнимало у нового начальника бесспорных достоинств. Строгость, доходящая до суровости; отеческая забота о солдатах; испытанная храбрость воина, прошедшего Полтаву и Прут в генеральских чинах, — вот качества, примирявшие с решением Тайного Совета. Я сдержал чувства: военачальник, у коего личные амбиции преобладают над установленной регламентом дисциплиной, не годен к своему ремеслу.

Пришел мой черед пережить то же самое, что испытал Матюшкин годом раньше. Приняв полномочия над корпусом, недавний мой подчиненный, внезапно ставший высокопревосходительной особой, перевел разговор в неофициальное русло:

— Недоволен, Александр Иваныч?

Князь, обладая прямым нравом, не любил оставлять отношения невыясненными.

— Ничего, Василий Владимирович. Перетерплю. Ладно, что назначили тебя, а не какого-нибудь шута придворного. Готов отчитаться в любое время, чтобы не затягивать с отъездом.

— Куда спешить? С этой войны чрез триумфальные арки не ездят. Хочу тебя просить до будущего лета остаться в Персии.

— А нахрена? Всё потребное сделано. Провиант в избытке, доставка без препон. Гилянский бунт затихает. Дауда выгнали. Шамхала Матюшкин поймал. К обороне гарнизоны готовы, а от каких-либо наступательных действий в этой стране ни малейшей пользы ожидать не следует. Стратегический тупик.

— Предположения по части стратегии не сочти за труд изложить отдельной промеморией: я ценю твои мнения и готов с ними считаться. Но речь сейчас о другом. На Тереке Матюшкин с Шереметевым, в Гиляни Леонтьев с Шиповым любые поползновения опровергнут — а посередине, буде твой новопоставленный хан пожелает Баку и приморские махалы прибавить к своим владениям, сдержать его некому. Кроме тебя. Полковники не сдюжат. Зачем было такого сильного властителя в нашем соседстве еще сильнее делать?! Не считаешь, что дал промашку? Хотя бы формальным трактатом его связал, всё лучше было бы.

— Трактаты соблюдают, пока это выгодно. Потом находят резон, чтобы нарушить. Сие равно справедливо для Азии и Европы. Какими словесными кружевами ни опутывай однорукого, он не станет с ними считаться, а будет действовать по своему интересу.

— В том и дело. По своему — а не по нашему.

— По своему и по нашему, пока они совпадают. Его ханство лежит на землях, отошедших Порте. Подчиняться же султану и платить дань Сурхай не согласен. Самому мало. Кто руки протянет к Шемахе, с тем и готов воевать. Ну и слава Богу: пусть воюет! Пока не научимся действовать чужими руками, тягаться с англичанами либо французами даже и мечтать не стоит.

— Очень уж непослушливый выходит союзник. Лучше опираться на христиан, которые нам доброжелательны. Бывший грузинский царь Вахтанг со мною приехал: велено его к армянским меликам послать.

— Как бы Вахтанг хуже не сделал. Никоторые народы между собою так в ненависти не пребывают, как армяне с грузинцами. Да и слабы они: что против турок, что против горцев стоять не могут. Политика с верой ходят врозь. С османами в Персии два вождя воюют: в Ширване Сурхай, со стороны Исфахана афганец Эшреф. Оба правоверные магометане турецкого закона. И оба неплохо бьются!

— Не забывай, Александр Иваныч: сейчас у нас с Портой мир и мало что не союз. Опасаться турок, конечно, надо. Но ты, как вижу, до сих пор из прошлой войны не вышел.

— Не вышел. Потому что она не прошлая. Она вечная. Если угодно, князь Василий Владимирович, то свое мнение о смысле и цели наших с тобою воинских трудов я тебе теперь же и выскажу. Без промеморий. Ты ведь не спешишь? Тогда слушай. Какими бы химерическими прожектами ни увлекались наши высокомудрые дипломаты, подлинный враг у России один.

— Хорошо бы, коли так было.

— Разумею, со всеми прочими врагами примирить интересы можно.

— А с Портой почему нельзя? Даже странно, что твои христианские чувства столь жарко пылают…

— Чувства ни при чем. Если бы кесарь либо иной европейский государь вдруг завоевал Константинополь, или чудом Божьим возродилась греческая православная держава — сия держава моментально бы встала во враждебное положение к нам. Потому что без южных морей наша судьба — жалкое прозябание в бедности. А интерес того, кто морями владеет, требует русских к ним не допускать.

— Так ведь моря, Александр Иваныч, тоже поделить можно. Они широкие, всем хватит.

— Некоторые можно. А Черное вряд ли, ибо выход из него уж больно узок. И находится оный в самом средоточии государства, куда чужаков допустить — все равно, что к жене под юбку.

— Ну, коли так рассуждать, Дания тоже враг непримиримый.

— Была б она сильной империей, могла бы стать. Слава Богу, что маленькое королевство. Но не будем отвлекаться. Нас в эти края занесло в силу непреложного закона, коий я именую "Правило Завидущих Глаз": в чужих руках работа всегда выглядит легче, а кошель с деньгами — тяжелей. Волынский обещал государю Петру Алексеевичу три миллиона ежегодного дохода от прикаспийских провинций. И что мы видим?! Триста тысяч кажутся несбыточной сказкой! Скажи, положа руку на сердце: ты веришь, что удастся доходы с расходами сбалансировать?

Долгоруков покачал головой:

— Вряд ли. Издержки далеко перевешивают выгоды. Но уйти нельзя, иначе турки здесь утвердятся. Потом не выгонишь.

— Вот! В самый корень смотришь! Смысл войны изменился. Она стала частью вековой непримиримой тяжбы с османами. Во всех воинских планах я исходил из того, что наша цель — отнюдь не завоевание Персии, а истощение и разорение Порты. С этой точки зрения никакой промашки с Сурхаем нет. Против турок он зело полезен. Карабагские армяне или шах Тахмасп тоже пригодятся. Эшреф — просто чудо, как хорош! Разбил ведь султанову армию на исфаханской дороге! Ахмед Третий все еще льстит себя надеждой, что приобрел богатые провинции — так шиш ему! Кровоточащую рану он приобрел! Семь миллионов, ежели в рубли перевести, из казны улетело; под сотню тысяч воинов потерял; а на возобновление крымских фортеций или постройку кораблей, взамен тех, кои мы с Матвеем Христофорычем утопили, третий год ни гроша не отпущено. Если так дальше пойдет, решительного перевеса над неприятелем добиться вполне возможно.

— Погоди-ка, граф. Так ты уже о будущей войне с турками думаешь?!

— Конечно! О ней и надо думать! Хорошую войну готовят долго, а заканчивают быстро. Плохую — наоборот. Или мнишь нынешний мир с султаном действительно вечным?

Последний вопрос, конечно, был риторическим. Опытный государственный муж, Долгоруков отличался редким здравомыслием и в длительность мира не верил. Впрочем, задумываться о делах, кои не поручали, был (в отличие от меня) тоже не склонен. Честолюбие, укрощенное возрастом и царской опалой, не побуждало его к авантюрам. Он по достоинству оценил стратегию косвенных действий на истощение турецких сил: экономная рациональность замысла отвечала сдержанному характеру князя. Пожалуй, я мог не опасаться за свои начинания.

Что ж, на мое место, по крайней мере, назначили достойного. Ругаться с ним ради скорого отъезда в столицу неохота: что я позабыл в этом змеином гнезде?! А здесь смиренно ожидают внимания несколько прожектов, отложенных за недосугом. По недолгом размышлении, согласился остаться на зиму в помощниках, взяв на себя начальствие в русской части Ширвана: от Дербента до Сальян, с резиденцией в Баку. Больших трудов сия должность не обещала. С обычными обязанностями полковники сами справлялись, а служить пугалом для казикумухского хана — занятие, знаете ли, необременительное.

Свободное время мне как раз требовалось. Поэтому, вопреки уговорам Долгорукова, я решительно отказался от заведования комиссариатскими делами. Надоело на тривиальный вопрос: "куда делись казенные деньги?" находить столь же унылые ответы. Гораздо больше вдохновляла воображение географическая загадка о старом русле реки Аму, будто бы в давние времена впадавшей в Каспийское море. Рагузинец Флорио Беневени, несколько лет пробывший послом в Бухаре и прошлым летом вернувшийся в Россию, уверял со слов туземных обитателей, что подлинно впадала. Только не вся. Река будто бы разветвлялась близ города Эски-Ургенч на два рукава; половина воды текла на север к Аралу, другая — на запад к Каспию. По тем же сказаниям, каспийское русло обмелело и высохло двести сорок лет тому назад. Сгинувший в хивинском походе подполковник Франкенбек явственно доказал, как надежно защищает ханство пустыня; посему я не планировал ничего большего, чем глубокая разведка легкими силами.

Еще по весне были закуплены верблюды, и конноегерский эскадрон Казанского полка, пересев на сих скотов, приступил к экзерцициям. За несколько месяцев родился новый, непривычный для европейских армий, вид кавалерии. Для парадов он пока не годился. Зато для дальних походов через безводные степи — вполне. Двести всадников с новоманерными винтовками представляют в сих краях внушающую почтение силу, потому как закаспийские кочевые народы, вопреки наружной воинственности, малодушны и потерь не выносят. Каждый бережет свою жизнь: при столкновении многотысячных толп десяток-другой убитых обращает всю массу в бегство.

С дозволения генерал-аншефа, я возобновил Красноводское укрепление, снабдил оное гарнизоном и необходимыми припасами: фуражом, провиантом, топливом и водой. Комендантом назначил драгунского полковника Иоганна Пица. Верблюжий эскадрон тоже перевез через море, невзирая на отчаянное сопротивление животных. Под прикрытием егерей двое геодезистов и несколько офицеров квартирмейстерской службы приступили к детальной картографической съемке долины, в коей предполагали видеть бывшее устье высохшей реки.

Наступившая осень с частыми штормами делала сообщение с этим пунктом не вполне регулярным — но, в конце концов, от Баку, где располагался мой штаб, до Красноводского залива всего лишь триста верст: менее двух суток пути при благоприятном ветре. А непогода здесь редко свирепствует больше недели, так что сей отряд не чувствовал себя отрезанным от главных сил. Сам же я, проинспектировав войска и отдав необходимые распоряжения, предался занятию, которое влекло меня, как обжору пиршественный стол.

В старом дворце наиба великое множество всяческих каморок и клетушек непонятного назначения. Потеснив натащенный денщиками хлам, в одной из них вызванные из Тайболы ученики и подмастерья сложили круглую печь с вмурованной медной ретортой, размером в небольшую бочку. Соседнее помещение пустили под бурдюки с нефтью. Дело в том, что меня давно (собственно говоря, с детства) интересовала рецептура греческого огня. Василий Корчмин хвастался, что его зажигательные смеси на основе скипидара будут посильней, чем у греков — хм, пробовал я этот скипидар против берберийских пиратов… Не скажу, чтоб сильно понравилось. Вдруг с нефтью получится утереть нос Василию? Артиллерийская наука дает много простора пытливому уму, и в сей области между мною, Брюсом и Корчминым от века существует незлая ревность, некий род присущего инженерам и естествоиспытателям соперничества: кто кого превзойдет.

Нефти в Баку много. Тысячи пудов вычерпывают добытчики из колодцев, где вместо воды колышется, тускло поблескивая, густая темная жидкость. Большей частью темная — но бывает и светлая, которую называют белой. Такая дороже впятеро из-за редкости. Ту и другую разливают в бурдюки из овечьих шкур и развозят на продажу по всей Персии, как незаменимое средство для лечения парши у верблюдов. Здесь, в месте добычи, ей находится и другое употребление: за недостатком древесного топлива, в очагах пылают облитые "земляным маслом" камни. Царь Петр пытался развернуть торговлю сим редким товаром в Амстердаме; по его указу русскому торговому агенту послали три бочки. Но спроса голландцы не выказали — видно, применения не нашли.

Ну и Бог с ними, с голландцами. Как сказал, узнав о сей незадаче, один торговец-персиянин — "пусть у них все верблюды запаршивеют, коли не покупают нашу нефть". Еще год назад, увидев (а также понюхав и попробовав на язык) оба сорта, я сразу же заподозрил, что разница между ними заключается в какой-то загрязняющей примеси, наподобие дегтя, от которой субстанцию можно очистить перегонкой. Простой расчет показывал, что превращение черной нефти в белую увеличит годовой доход от сих промыслов тысяч на восемьдесят. Ну, пусть на сорок — из-за неизбежного спада цены на дорогой сорт при росте предложения. Все равно прибавка окажется больше всего податного сбора с Бакинской провинции. В надежде убить одним выстрелом обоих зайцев — военную выгоду и коммерческую — мои работники приступили к опытам по перегонке. Первый же заход дал ожидаемый результат. Грязь оставалась в перегонном кубе, а из охладителя капала прозрачная и легкая, как спирт, горючая жидкость. Постепенно возвышая жар, отгоняли все более плотные и маслянистые части. Когда вскрыли примазанную суриком на олифе крышку реторты, на дне обнаружилась черная вязкая смола с запахом столь резким и отталкивающим, что я мгновенно нашел ей применение и послал для пробы на судовую пристань.

Среди корабельных мастеров существует поверье, что смола защищает дерево от гнили тем лучше, чем она духовитей. Возможно, и так — хотя сравнительные опыты мне неизвестны. Но ежели сие хоть отчасти окажется правдой, то нефтяная древесную перебьет. Особенно в тропических водах. Мне пришли на память жалобы английских судовладельцев, чьи корабли возвращались из Вест-Индии насквозь изъеденные червями: пожалуй, даже самый голодный червяк потеряет аппетит, если обед будет подан под таким соусом.

В части зажигательных средств результаты получались тоже любопытные. Легкий нефтяной спирт превосходно воспламенялся и горел даже на воде (в точности, как писано в старых книгах). Его недружба с сим элементом открывала новые пути для совершенствования подводных мин. Что, если порох пропитать этой горючей жидкостью? Будет ли он после такого отсыревать? Какие пропорции пороховых ингредиентов желательны для подобной смеси? Вопросов рождалось великое множество. Приготовление новых составов для огнеметательных труб инвенции Корчмина и опробование оных в сравнении со старыми тоже не обещало безделья. План опытов был расписан до весны. Походную артиллерийскую мастерскую до упора загрузили работой. Перегонный куб пыхтел теперь днем и ночью.

Кстати, прекрасная идея для усовершенствования сего нехитрого устройства была позаимствована мною в одном из свежих нумеров "Философических трансакций Королевского Общества". Водяные и спиртовые термометрические трубки известны со времен Галилея; однако статья гаагского стеклодува и нового коллеги по Обществу Даниэля Фаренгейта предлагала ученому миру две остроумных новации. Во-первых, наполнителем он избрал ртуть, сохраняющую жидкий вид при многоразличных степенях жара; во-вторых, предложил шкалу теплоты с опорными точками, установленными самой природой. Как географическую широту определяют по наклону Полярной звезды, так градус нагрева стало возможно сверять по линейке. Термометр превратился из игрушки в точный прибор: находясь за тысячи миль от ученых собратьев, я мог теперь описать процесс нефтяной перегонки в точных цифрах, что и вознамерился сделать. Предстояло только дождаться заказанных в Богородицке стеклянных трубок.

За вычетом летучей и смолистой частей, примерно половина первоначального объема черной нефти совершенно уподоблялась дорогостоящей белой; сия субстанция оказалась также превосходна для употребления в масляных лампах. Некоторое количество отправили в Россию — однако при тамошней цене постного масла в пятиалтынный за ведро на большие продажи надеяться не приходилось. К тому же свечи удобней. Это на Востоке правоверный магометанин не оскверняет свой дом сжиганием вонючего жира поганого животного и поныне пользуется жестянкой, прославленной в знаменитой сказке про Аладдина.

Восточный дух проник нечувствительно и в мои ухватки. Его наивысшим выражением стала попытка завести себе православных янычар. Известно, что сие войско у турок первоначально состояло из чужаков, новообращенных инородцев. Вот и я решил создать нечто подобное: правда, из иных соображений, нежели султан, отдавая первенство таким преимуществам, как привычка к жаркому климату и устойчивость к местным болезням. А еще — надеясь на свойственную оторванным от родовых корней юношам верность господину, и только ему одному. Последнее было особенно важно, ибо сей отряд мыслился зачатком приватной вооруженной силы. Разумеется, петербургских интриганов удар бы хватил, узнай они об этих планах — но планы строились весьма долгосрочные, и первые шаги выглядели вполне невинно.

Мир замыслов гораздо пространней, нежели мир действительный. Идея получает шанс воплотиться, когда в одном пункте сходятся нужда и возможность. И еще, разумеется, деятель, способный запрячь сих коней в колесницу своей фортуны. Вышло так, что к северу от Кавказского хребта звезды расположились наилучшим для меня образом. После низложения шамхала и усмирения его подданных на очереди стояло наведение порядка в Кабарде. Братья Бековичи вместе с кузеном, князем Арсланбеком Кайтукиным, давно уже требовали военной помощи для восстановления своих законных прав и наказания изгнавшей их с отеческой земли враждебной партии. Теперь у Матюшкина появилась возможность исполнить союзные обязательства. Драгунские полки обрушились на владения клиентов Крыма, как Божий гнев на нераскаянных грешников. Тысячи бежали на Тамань; другие тысячи изведали бремя неволи. Ясырь упал в цене едва ли не до стоимости кормежки. Лишь девицы стоили по-прежнему дорого, от ста до пятисот рублей; но девиц покупать мне нужды не было: по туземному обычаю красивых невольниц дарили "русскому паше" наравне с конями либо оружием. Отказаться? А вы представляете меру оскорбления, нанесенного подобным жестом дарителю и (что немаловажно) самому подарку? Зарезать обоих на месте было бы менее непристойно. К тому же девушек их судьба нисколько не смущала. Уж не знаю, какими путями расходятся среди женщин подобные сведения, но даже в самых дремучих уголках Кавказа слышали, что великая и мудрая Экатэрин-ханум, властительница империи руссов, тоже начинала наложницей. Кто скажет, что умная и ласковая рабыня не сможет повторить ее путь? Время от времени, когда у меня на кухне соперничество за благосклонность хозяина совсем уж перехлестывало через край, я раздавал весь курятник в услужение холостым офицерам.

Впрочем, сии аспекты к делу не относятся. Так вот, используя выгодную конъюнктуру и заменив деньгами турецкую методу девширме, мои агенты скупили несколько сот мальчиков не старше четырнадцати лет. Накормленные, умытые и снабженные теплой одеждой, под отеческим присмотром старых солдат пленники отправлялись в Бекташево и другие имения, где их раздавали в крестьянские семьи со строгим наказом заботиться, как о своих. Ребятишек крестили в православную веру, учили русскому языку, грамоте и счету. Со временем планировалось отправить их в Тайболу, где имелась заводская стража из отставных солдат и унтер-офицеров, и было кому учинить воинскую экзерцицию. Подрастающие бойцы соединили бы дисциплину регулярного войска с природной храбростью и завидным здоровьем черкесов. Этот народ особенно крепок и вынослив, потому что в отношении к детям следует примеру спартанцев — только вместо Тайгетской пропасти использует оспу, коей заражают младенцев, чтобы избавиться от слабых. Жестоко? Что ж, Кавказ — это край, где мягкосердечные не выживают.

Так и проходило время: в мыслях, трудах и заботах. Прибавьте ко всему помянутому хлопоты о демаркации границ с Оттоманской Портой (совместно с приехавшим из Константинополя Румянцевым), переписку со взбалмошным шахом Тахмаспом об основании торговой фактории в Астрабадском заливе, обучение будущего вождя асассинов Франческо меткой стрельбе, минному делу и латинскому языку, управление (большей частью по почте) кучей деревень, большим заводом и тремя торговыми компаниями, — и вы поймете, почему я мало вспоминал о своих зложелателях, строящих козни в далеком Петербурге. Зато они обо мне не забыли.