Не приходилось надеяться на внезапность, замышляя сей поход. В персидских владениях за каждым движением русских следили тысячи недоброжелательных глаз. Когда встречать гостей, с какой стороны, в каком числе, — все это было Дауд-беку ведомо. Однако и для меня во вражьем стане тайн оставалось мало. Главное, что самозваный шемахинский владетель, отдавшись султану в подданство и еженедельно его поминая в пятничной молитве, вот уже третий год изобретательно уклонялся от назойливых предложений разместить в городе турецкий гарнизон. Должность номинального суверена при всевластном оттоманском паше его не устраивала. Следственно, в неприятельском войске одни горцы — храбрые, но совершенно не ведающие государственного послушания и воинской дисциплины. Городской жизни сии дети природы не понимают и не любят; заставить их оборонять полуразвалившиеся стены — бессмысленно и вряд ли возможно. Зато для засады на дороге (излюбленного приема кавказских жителей) перед Шемахою имеется пять или шесть удобных позиций.

Посему торопиться не следовало. Когда окрестная степь уступила место невысоким пока еще горам, марш сделался и вовсе неспешным. Осторожность превыше всего! Сначала иррегулярная конница испытывала путь, внимательно осматривая заросли, где могли таиться стрелки; потом егерские команды занимали придорожные высоты. Лишь немногочисленные вражеские соглядатаи уползали прочь либо становились нашей добычей. Полки шагали в предельной готовности к бою. Мнилось, противник не имеет способа напасть врасплох, — но впечатление сие оказалось ложным.

Стоило колонне втянуться в узкое дефиле, извитое буквою S у подножия отвесных скал — тяжкий удар нарушил покой гор. Земля вздрогнула. Гнедой карабагский жеребец подо мною взвился на дыбы. Сражаясь с обезумевшим животным, я успел заметить расплывающееся близ вершины пороховое облако и медленное, неумолимое движение стронувшихся с места гигантских глыб. Дробясь на уступах и с каждой секундой обретая сокрушительную скорость, они рушились (как казалось) прямо на меня. Камень размером с дом прокатился по шестерику артиллерийской упряжки, обращая людей и лошадей в кровавую слякоть; мячиками запрыгали валуны поменьше, с карету, — и все исчезло в плотной, как вата, пыльной мгле.

Конь, обуянный смертным ужасом, несся вскачь: то и дело взбрыкивая, рискуя споткнуться и переломать шеи нам обоим. Когда б не наследственный талант карабагской породы прыгать по камням, подобно горным козам, — тут бы мне и конец. Бешеным галопом промчавшись изрядное поприще, я справился с жеребцом лишь в самой голове авангарда. Вздыбившись еще раз и лягнув воздух передними ногами, своевольный персиянин подчинился, наконец, терзающим рот удилам. Навстречу, от передового пикета, таким же безумным аллюром стелился всадник. Шагов за десять казачий урядник мастерски соскочил, пробежкой погасил разгон и вытянулся во фрунт передо мною:

— Ваше Превосходитство, лезгинцы! В большой силе прут!

— Приказываю отходить. Не спеша, с боем. Ступай! — Я оглянулся, привстав на стременах. — Где полковник?!

Полковников нашлось целых три. Фон Шенинг, командир Астрабадского фузилерного полка, Ефим Мордвинов с полубатальоном егерей и Ванька Сомов с парой эскадронов драгун-астраханцев. Прочие войска — по другую сторону завала, и если пехота еще сможет налегке перебраться, то на артиллерию вряд ли стоит рассчитывать. Замысел Дауда понятен: раздробить русскую колонну, лишить ее самого мощного оружия и атаковать по частям. Одновременно с пальбою впереди, противник появился на флангах: множество черных точек усеяло гребни лысых, обглоданных мелкой скотиною, гор. Враги, прятавшиеся на обратном склоне, спешили приблизиться на выстрел.

— Ваше Высокоблагородие! — К немцу я всегда обращался сугубо официально, как во фрунте, так и вне его. Сей опытный офицер был крайне щепетилен в вопросах этикета и при малейшей фамилиарности вспоминал о древности своего рода и двоюродном дяде, бранденбургском фельдмаршале (впрочем, уже лет тридцать покойном). — Извольте учинить каре. Драгун поставьте в резерв и используйте по усмотрению. К завалу не жмитесь: оставьте столько места, чтоб еще и сикурсующий полк мог выстроиться. Запрещаю фузилерам открывать огонь по неприятелю далее, чем с тридцати шагов. До этого стреляют одни егеря; сделайте им интервалы в линии для ухода за строй. Ефим!

— Слушаю, Ваше Превосходительство!

— Постарайся не дать лезгинцам атаковать с ходу: вовлеки в перестрелку и тяни время. Нам нужен час или два, чтобы исправиться. Сумеешь?

— Исполню по мере сил, господин генерал!

— Сомов, отдай свои эскадроны фон Шенингу — и за подмогой! Егерей сюда! Всех! Остальным — ждать в готовности.

Пыль на месте катастрофы почти развеялась, открывши взору хаос каменных глыб в сужении долины, подобном перетяжке песочных часов. С полсотни солдат уже копошились среди валунов, пытаясь достать засыпанных товарищей.

— Кто старший?! Офицеры — ко мне!

Серый человек, спеша и спотыкаясь, перебрался через камни и вытянулся предо мной. В пыли от шляпы до башмаков, серое лицо расчерчено потными дорожками.

— Капитан Ртищев? Ты, что ли?! На твою роту пришлось?

— Я, Ва…

— Скольких раздавило?

— Душ двадцать или тридцать. Моих половина, остальные из артиллерии.

— Что, есть живые внизу?

— Навряд ли, Ваше Превосходительство, где там уцелеть…

— Значит, кончай эту возню. Так до ночи проход не расчистишь. У вас шанцекопный инструмент где?!

— Тут рядом, в артельных повозках, Ваше…

— Сыпь мелкое каменье и землю прямо поверх завала. Сначала пешую тропу, потом для пушек. Бегом!

Перелезши к основной части корпуса и поставив на подмогу ртищевской роте еще две или три, я убедился, что дальнейшее прибавление работников дело не ускорит, и обратился к обычным занятиям начальствующего генерала в баталии. Смотреть, думать, решать и распоряжаться. Откуда-то взялись адъютанты и ординарцы, будто и не пропадали, — не стало нужды гонять с поручениями полковников.

А впереди гремел бой. Воинские обыкновения здешних горцев просты: пальнуть во врага по разу и атаковать очертя голову с холодным оружием. Длинные восточные винтовки имеют преимущество в меткости перед обыкновенными армейским фузеями, но сильно уступают новоманерным. В атаке же они почти бесполезны: поди-ка, остановись на пару минут для перезарядки! Приклад куцый, багинетов туземцы не употребляют… Казалось бы, чего хитрого — возьми, да и прикрепи к стволу обыкновенный кинжал. Хоть ремешком примотай. Нет! Непривычно им, неловко… Ну ладно, в драке один на один или в хаотической свалке короткий клинок сподручней, — но лезть с таким на сомкнутый строй, ощетинившийся железом… Перед линией фон Шенинга земля усеяна телами в разномастных кафтанах и мохнатых бараньих шапках; у нас же убитых почти нет. Раненых тоже немного, и большей частью — в руки. Когда бы к магометанам не подтягивались то и дело новые толпы — уже бы, пожалуй, отбились.

Но число имеет значение. Известно, что Дауд-бек способен собрать от пятнадцати до двадцати тысяч воинов. И, похоже, все они здесь. Мой авангард уступает числом вдесятеро. Шипову и Левашову случалось биться в Гиляни даже с тридцатикратно многочисленнейшим неприятелем, и обращать оного в бегство, — однако лезгинцы превосходят персов мужеством. Не заметно, чтоб их устрашили потери. Впереди склоны круты, но проходимы — и усеяны спешащими к баталии горцами, словно кочка муравьями.

Дьявол, ну до чего ж народ упрямый! Еще слава Богу, что обычай предписывает здешним народам непременно уносить своих мертвых: убив одного, выводишь из боя еще двух или трех. Им на смену тут же вступают свежие. Ежели Астрабадский полк не подкрепить — рано или поздно усталость склонит весы на сторону врага. Медленно, безобразно медленно переползают завал егерские роты. Да, сильный ход измыслил шемахинский хан! Но кто минировал скалу? Какой-нибудь неграмотный абрек? Хрена с два! Тут требуется инженерный расчет и долговременный опыт. Шпионы доносили, в Шемахе привечают наших дезертиров — однако, по их сведениям, артиллеристов либо минеров среди предателей нет. Европейцев при Дауде тоже не обретается. Или все же случайная удача? Воля Аллаха, скажут магометане.

— Господин генерал, дозвольте обратиться!

— Слушаю, поручик.

Это Никита Кривоносов, начальник над четырьмя трехфунтовками и восемью мортирами Тульского полка. Из тех ребятишек, чье ученичество начиналось в тринадцатом году на Днепре.

— Ежели разрешите вон там на обочине мортирцы поставить, можно будет гранаты за спину неприятелям кидать.

Прикидываю расстояние, угол… А что, неплохо может получиться! Взрывчатые снаряды начнут падать на косогор и скатываться под ноги лезгинцам. Что примечательно, скатываться сзади. Заставь противника оглядываться, и при первом натиске он побежит.

— Расчетный разброс по дальности помнишь?

— Тридцатая доля дистанции, Ваше Превосходительство!

— Не обижайся, что азбучные вещи спрашиваю: стрелять-то будешь через головы своей пехоты. Хоть одну гранату с недолетом уронишь — голову сниму. Исполняй!

Артиллерийская поддержка на левом фасе каре — это превосходно! Значит, всех егерей пустим на правый. Отдаю нужные распоряжения. Одна рота становится в четырехшереножную линию против фланга атакующей толпы, другая карабкается ввысь. На четвереньках, цепляясь руками и ногами, втыкая багинеты между камней. Горная война имеет свои законы. Кто займет позицию выше — тот и будет отстреливать противников, как куропаток.

Канониры на руках тащат в голову колонны легковесные кохорновы мортирки, старательно утаптывают ровную площадку чуть в стороне от вавилонского столпотворения вокруг завала. Еще минута — и я провожаю взглядом первую гранату. Описав высокую дугу, она порождает крохотное белое облачко высоко на склоне. Все правильно: на полном заряде, с запасом дальности. Теперь убавлять помалу. Вскоре смертоносное оружие находит первые жертвы, приводя в замешательство целые полчища врагов — несоразмерно действительным потерям. Здешние воины мужественно встречают холодную сталь, но прыгающий по камням, шипящий запальной трубкой и плюющийся искрами чугунный шар повергает их в ужас. Привычки нет к артиллерийскому обстрелу. Думаю, не зря они постарались обрушить гору как раз на наши пушки!

Мортиры палят. Хрипло ругается сорванным голосом Ртищев. Солдаты семенят неуклюжей рысцой с рогожными кулями на горбу. Кулей не хватает, иные употребляют на их место собственные кафтаны — завязав рукава и перехватив веревкою ворот. После боя распоряжусь, чтоб начальники не взыскивали за мундирную утрату. Тропа через каменистую осыпь почти готова. Позволяет двигаться даже бегом без опасения переломать ноги. Правда, по одному. Гуськом. Пусть погибшие под обвалом простят нас, что топчем их могилу. Быстро пропускаю на подмогу авангарду оставшихся егерей и принимаюсь за фузилеров. Наконец-то можно как следует подкрепить изнемогающий в рукопашной Астрабадский полк! Враги еще не поняли, что проиграли, — но баталия решена. Меняя утомленных солдат свежими, я способен сдерживать самый ожесточенный натиск столько, сколько понадобится. Пока в горах люди не кончатся.

До полного истребления неприятеля, впрочем, не дошло. Еще часа два горцы дрались с яростью обреченных, но, как только мои канониры перетащили по свежей насыпи полдюжины полковых пушек и дали несколько залпов картечью, — благоразумно отступили. На следующий день я без боя занял Шемаху. Вернее, то, что от нее осталось — ибо за пятилетний срок лезгинского господства народонаселение города уменьшилось втрое, торговые обороты — в десятки раз. Но и поруганной сия красавица привлекала страстных воздыхателей. Назначенный комендантом фон Шенинг вскорости доложил, что некий человек, сказавшийся на аванпостах купцом, добивается тайной аудиенции.

Этого следовало ждать: после баталии самое время побитой стороне завязать переговоры. Однако фальшивый купец оказался эмиссаром не Дауд-бека, а его непримиримого соперника — Сурхая Казикумухского. Сей славный воин предлагал свою саблю к услугам русской падишахини Экатырын-ханум (при условии, что Шемаху отдадут ему). Что ж, на ловца и зверь бежит! Удержание города собственными силами в мои планы никоим образом не входило. Быстро сговорились о секретной встрече. Осторожный Сурхай в расположение русских войск не пошел бы; мне тоже судьба князя Черкасского была слишком памятна, — посему съехались в пустынной местности верст за десять от города.

Кавалерийские отряды обеих сторон встали по краям поля, в готовности к бою на случай предательства. Я двинулся вперед неторопливым шагом, сопровождаемый адъютантом и переводчиком; навстречу выехала, согласно уговору, такая же тройка всадников. Распознать хана не составляло труда: четверть века назад, совсем еще юным воином, он схлестнулся с двоюродными братьями в борьбе за власть. Сурхай в том бою потерял руку, четверо кузенов — головы. Впрочем, с конскими поводьями он и одной управлялся превосходно. Ханский слуга спешился первым, ловко раскатал поверх молодой травы драгоценный ковер. Дагестанский властитель произнес пышное, с преувеличенными комплиментами, приветствие по-татарски; я отвечал в том же витиеватом восточном стиле. Уселись. Оценивающе поглядывая друг на друга, завели беседу о здоровье государыни, о европейской политике и прочих важных, но не относящихся к делу, материях: выказывать излишнюю заинтересованность в предмете переговоров нельзя. Сие правило одинаково чтут в лондонских гостиных и в сердце диких гор. Отдав дань вежливости, перешли к судьбе Шемахи. Кондиции мои были просты и естественны: признание русских завоеваний, свободная торговля, запрет набегов, недопущение турок на север от Куры. Трактат надлежало хранить в тайне; я даже с улыбкой предложил союзнику распустить слух, будто он угрозами заставил русских ретироваться (вне всякого сомнения, он бы и без моей санкции так сделал — теперь же вдруг задумался).

Правда, один набег договором не только дозволялся, но и предписывался. На Астару, где казикумухцам надлежало изгнать либо уничтожить турецкий гарнизон, и на близлежащий Ардевиль. Если укрепления последнего окажутся не по силам — разорив окрестности, лишить турок провианта и вынудить к отходу. Хан, безусловно, понял, в какие опасности его втравливают — но решил, что Шемаха того стоит. Мы сторговались.

Горцев не надо уговаривать пограбить — это их любимейшее занятие. Отряд под командой Качай-Бека, верного слуги ханского, отправился в поход без малейшей задержки. Не далее, как через неделю, спорный пункт оказался чист, а через две — Безобразов доложил о занятии Астары и Ленкорани батальоном Зинзилийского полка. Жители встречали русских с великой радостью: трех месяцев турецкой власти им на всю жизнь хватило. Воины Качая ругались, что у персов нечего брать.

Немедля по получении сих известий я покинул столицу Ширвана (в которой начала уже ощущаться нехватка провианта) и через отнятые у турок земли вышел в Гилянь. Если б османы сохраняли хоть половину прошлогодней самоуверенности — без скандала бы не обошлось. Однако, благодаря постигшему их главную армию моровому поветрию, Абдулла-паша сильно сбавил тон. Шпионы докладывали: в Тавризе каждый день хоронят сотни покойников. Южнее, со стороны Багдада, другое султанское войско ввязалось в тяжелую кампанию против единоверных афганцев. Сурхай, полагаю, не хуже меня о том ведал и в своих действиях принимал в расчет.

Левашов с видимым облегчением принял обратно заимствованные у него батальоны. В мое отсутствие бунт сдерживался не столько воинской силой (явно недостаточной), сколько здравым разумением жителей. Башибузуки турецкие не прекращали тревожить набегами западную окраину провинции — Кергерудский махал, в коем наших войск доселе не обреталось. Любому крестьянину понятно стало: ежели русские уйдут, на их место явятся чужеземцы несравненно более алчные и жестокие. Для поощрения наметившегося примирения объявили об отпуске из дербентских каменоломен аманатов от селений, сохранявших покорность. Сие чревато было осложнениями, ибо плодородной земли в провинции не хватает, и многие гилянцы воспользовались несчастьем соседей для самовольного захвата оной. Ну, и слава Аллаху — пусть дерутся между собой.

К несчастью, междоусобия не миновали и русское командование. С приходом в Зинзилийский залив первого же корабельного отряда из Астрахани, открылась картина вопиющих безобразий. Адмиралтейство не приняло должных мер для защиты судов от свирепства натуры, и зимний шторм (разразившийся, как всегда, внезапно) вынес на мель самые крупные из них, числом более двадцати, беспечно брошенные в устьях Волги у выхода в море. Фон Верден, убоясь ответственности, под предлогом болезни сбежал в Петербург, а на прощанье сотворил еще одну пакость: для возмещения потерь конфисковал мою, сиречь компанейскую, флотилию, спустившуюся по Волге с грузом хлеба. Моих приказчиков кулаками вышибли на берег.

Кто-то за это должен был ответить. Кстати, ушлый немец по прибытии в столицу со слезами пал в ноги государыне и, злоупотребляя женским мягкосердечием, не просто уцелел, — а получил повышение в чине! Моряки, оставшиеся на Каспии, притворились неодушевленным инвентарем. Хотя, судя по удивительной скорости разгрузки кораблей, поднявших якоря раньше, нежели я прискакал из Решта, — всё понимали. И все-таки: лучше бы им не спешить. Свежий, горячий гнев бывает много легче, нежели застарелый.

Вообще говоря, отношения между армией и флотом во многих странах Европы оставляют желать лучшего. Но сотворить такое… Или прожект вечного мира принят к исполнению, и воины больше не нужны?! Я буквально заставил себя успокоиться и сесть за разбор почты. Благо, ее привезли целый тюк. Сначала — о петербургских конъюнктурах… Тут у меня незаменимый корреспондент, Петр Павлович Шафиров. Не он один, конечно. Но прочие не на такой высоте. Им многое не видно. Или непонятно. Шафиров все видит, все понимает и почти ничего не может. Его, хоть и вернули из ссылки, к делам не очень-то допускают. Место вице-канцлера занято Остерманом — а это, скажу вам, прехитрая бестия…

Потом лондонская пачка. Приказчики, партнеры и люди из общества. Коммерция и политика. Что еще? Париж, Остенде, Константинополь… Тайбола. Невьянск. Бекташево. Крестьянские жалобы и просьбишки. Ох, мужики, ей-Богу, не до вас… Прочитаю, конечно — и решу — но в последнюю очередь, не обессудьте. А вот это — срочно! Из-под Тарков, от Матюшкина. Конечно, важные донесения полагается отправлять с особым курьером — но через Дагестан курьера пришлось бы провожать целым полком, не меньше. Лишних же полков у моего помощника нет. У меня, впрочем, тоже: издержки курса на сокращение военных издержек.

Неторопливо — как удав, проглотивший цельного поросенка, — переваривал я новости на пути в Решт. Два эскадрона конных егерей служили достаточной, по наступившим спокойным временам, защитой. Итак, со шлезвигским делом петербургская теща и голштинский зятёк доигрались: британский парламент вотировал-таки ассигнования на снаряжение эскадры против России. Покуда без объявления войны; но адмиралу, возглавляющему "mission de prestige", как именуют подобные экспедиции дипломаты, делегируются полномочия применять силу в заранее оговоренных случаях. Иначе дорогостоящая морская прогулка теряет всякий смысл. Любопытно: Джон Норрис, чьей вотчиной считалось Балтийское море на исходе шведской войны, на сей раз остался в Лондоне. Не потому ль, что его тогдашние действия признаны недостаточно решительными? А во главе эскадры поставлен Чарльз Уоджер, которого вся карьера происходила в медитерранских и вест-индских водах. Разгром испанской "серебряной флотилии" сделал его героем в глазах толпы: не берусь судить, насколько заслуженно. Во всяком случае, Уоджер не тот человек, который усомнится выстрелить. Немыслимо, чтобы русский флот, в нынешнем его состоянии, смог бросить вызов англичанам. Адмиралтейские лорды абсолютно уверены в этом, поскольку одновременно послали еще две эскадры: одну к Гибралтару, другую — к берегам испанской Америки.

Меня охватило страстное желание сию уверенность опровергнуть; но ребяческий порыв быстро схлынул. От азовской минной команды в живых осталось три или четыре человека, не самых опытных, — и тех пришлось передать Змаевичу. Да и не сработает с британцами хитрость, принесшая успех против турок. Главное же, перевес слишком велик. Справишься каким-то чудом с нынешней эскадрой в двадцать кораблей — жди другую, в тридцать. Или в пятьдесят. Никогда, в предвидимом будущем, не будет Россия иметь флота, равного английскому. За отсутствием средств и (чего греха таить) жизненной необходимости. И вообще, с любым противником следует избегать состязания в той сфере, в которой он силен. Лучше увлечь врага туда, где его достоинства не котируются. Грубо говоря, непобедимого кулачного бойца надо обыграть в шахматы, а несравненного шахматиста — одолеть на кулаках. Конечно, требуется работа ума, чтоб выстроить ситуацию подобным образом.

Не уверен, что петербургские наши мудрецы справятся с положением. Верховный Тайный Совет, учрежденный при государыне в нынешнем феврале, составлен из людей более чем неглупых, но кто из них осмелится спорить с Меншиковым? Разве что герцог Карл-Фридрих? Ну так шлезвигская распря как раз в его интересах и затеяна. Весьма вероятно составление при дворе императрицы двух партий: голштинской и меншиковской, сиречь воровской, — и за которую прикажете встать? Чума на оба ваши дома, вот мой ответ! К сожалению, аристократы российские, на коих я за неимением лучшего надеялся, заискивают перед Светлейшим и не выступят против него, покуда гнусный временщик не окажется в явно уязвимой позиции. Даже Апраксина то ли оттерли от государственного кормила, то ли он сам отошел, за старческой слабостью. Последнее вероятней, судя по борделю в Адмиралтействе.

От повседневных генеральских забот мысли мои то и дело убегали к английской угрозе, несущей опасность не столько России (ибо Британия слаба на суше), сколько моему кошельку. Несмотря на заблаговременные меры, убытки в случае прекращения балтийской торговли грозили чудовищные. Как парировать враждебный выпад, не доводя до войны? У меня имелись средства воздействия на британскую политику, и не так давно я их с успехом использовал; однако иностранец без официального статуса не может долго тягаться с королем. Именно двор служит средоточием антирусских настроений, вскормленных соперничеством мелкокняжеских немецких домов. Ганноверцы утвердились на британском троне, гессенцы — на шведском, голштинцы намерились влезть грязными сапогами на царский престол. И все они тащат в большую политику свои местечковые дрязги. Ну что России Шлезвиг? Плюнуть и растереть! Что он Англии? Да то же самое, примерно. А Георг исходит ненавистью, словно пес, заподозривший прохожего в намерении отнять у него вкусную мозговую косточку. Будь моя воля, обменял бы все герцогские претензии на отмену зундских пошлин, — или хоть на смягчение, коли датчане упрутся. Но мечты о торжестве разума несбыточны. Величества и высочества не протрезвеют, если даже придется положить в войне за спорные провинции больше солдат, нежели в них немцев обитает.

Причем в Петербурге сделать ничего нельзя: любым ходом против голштинцев наиграешь козыри Светлейшему. Ежели герцог, не приведи Бог, безвременно скончается, Меншиков станет настоящим самодержцем, хотя и без титула. Вот короля Георга бы господь прибрал… Наследник, принц Уэльский — зрелый мужчина, лишь несколькими годами моложе меня, и состоит со своим батюшкой в непримиримых контрах. Вообще, если б английская система дозволяла монарху в полной мере проявить личные свойства — нынешний король затмил бы тиранством Навуходоносора. Не имея способов злодействовать над подданными, он отводит душу в семье. На его совести смерть трехмесячного внука, сразу после крещения разлученного с родителями; а супруга короля и мать наследника вот уже тридцать лет томится в заточении.

Это загадочная и мрачная история. Георг, тогда еще курпринц Брауншвейг-Люнебургский, не мечтавший ни о чем большем, нежели корона убогого немецкого княжества, объявил о разводе с женой под претекстом, что она его отвергла. Все знали: принц живет семейным образом с любовницей, Мелузиной фон Шуленбург, имеет от нее детей и давно уже не претендует на прелести законной супруги, — вдруг такой афронт. Вскоре распространилось известие об исчезновении графа Филиппа фон Кенигсмарка. Слуги рассказали обеспокоенным родственникам, что граф вошел в княжеский дворец в Ганновере — и обратно не вышел. Ганноверцы все отрицали. Слово принца, против слова лакея, не принято заподозривать. Но что иное можно предположить, кроме убийства по приказу ревнивого мужа? Грязное дело. Если б Георг открыто, собственной рукой, заколол оскорбителя супружеской постели в правильном поединке — его честь осталась бы незапятнана. Но поручать подобную миссию слугам или придворным… Какая низость!

Конечно, курпринц против графа имел плохие шансы. Красавец, воин и дуэлянт, любитель и знаток оружия, изобретатель короткой трехгранной шпаги, Кенигсмарк был явно сильнее. Ну и что? Привилегии знати получают оправдание и смысл, лишь будучи оплачены чистопробным золотом доблести. В том числе — готовностью в любую минуту умереть за честь. Исчезни сии отличия, и любой простолюдин с насмешкою скажет аристократу: "Кто ты такой, чтоб властвовать над нами? Чем ты лучше?!" И толпа, беснуясь и неистовствуя, повлечет королей на плаху, с глубоким чувством собственной правоты в душе, — как прав бывает крестьянин, с коим за настоящий хлеб расплатились фальшивой монетой.

Так вот, суть дела в том, что государственные интересы Англии и России совершенно не сталкиваются. В торговле с Востоком мы проигрываем безнадежно, Ост-Индской компании не о чем пока беспокоиться. К великому сожалению, не о чем. Сталкиваются лишь посторонние амбиции правящих лиц. Перемена лиц бесспорно решит проблему, ибо наследник британского престола ищет народной любви, изображая себя подлинным англичанином. Похоже, он в самом деле принимает германские склоки не так близко к сердцу.

Что же мне мешает?! Мало я видел разбрызганных пулею мозгов? Или королевская кровь пахнет не так, как солдатская? Конечно, проблема присутствует. Георг — негодяй и убийца, но мне совсем не хочется опускаться на его нравственный уровень. С другой стороны, нет никаких резонов принимать без критики те ограничения, которые вдалбливают пастве с амвона. Вся жизнь воина (о чиновниках уж не говорю) — сплошное нарушение заповедей, и ежели следовать подлинному духу Христова учения, то несть власти, аще не от сатаны. Убийство врага на войне считается похвальным, в мирной жизни — преступным; но я-то знаю, что мирная жизнь — тоже война. Передо мною враг. Кто, как не он, в двадцать третьем году подтолкнул турок к объявлению ультиматума России? Английский посол самолично советовал визирю отправить дополнительные войска в Тифлис, для противодействия русским! Думал ли он о грузинских детях, для забавы зарезанных башибузуками? О тысячах христианских девушек, ставших игрушками распаленной похоти в гаремах? О слезах матерей, принужденных все это видеть?!

Главное, отвести след. Так отвести, чтобы ни малейшей ниточки не нашлось. Лет десять назад, когда Георг отъехал в Ганновер, оставив за себя наследника, того чуть было не застрелил какой-то фанатик: сим выстрелом последний акт недавнего шотландского бунта оказался представлен в королевском театре на Друри-Лейн. И теперь, в случае чего, тень подозрения падет на сторонников претендента либо иезуитов. Но приготовления требуют долгих трудов.

Времена Равальяка прошли. Георга тщательно охраняют. Человек, не принадлежащий к высшему кругу, не сможет приблизиться на удар кинжалом или верный пистолетный выстрел. А если сможет — должен быть смертником. Такого подобрать очень сложно. Значит, стрелять надо издали. Из винтовки. Не новоманерной, Боже упаси, а простой. Все равно будет только один выстрел. Калибр — чем больше, тем лучше. Возьмем дубельгак, сиречь крепостное ружье, сделаем нарезы. Полтора пуда веса и сажень длины — не помеха при стрельбе из укрытия, с удобной подставки. Хороший стрелок уверенно поразит одиночную цель за пятьсот шагов. Пусть будет четыреста, со скидкой на нервы. В пределах этой дистанции найдется множество апартаментов, окна которых смотрят на подходы к Сент-Джеймсскому дворцу или на прилегающие улицы, по которым регулярно ездит королевский кортеж. Расположившись в глубине помещения и целясь через узкую щель в задернутых занавесях, асассин не привлечет преждевременного внимания.

Но есть и трудности. Король садится в карету либо выходит из нее во внутреннем дворике; выцеливать придется воображаемый его силуэт через стенку экипажа. Рискуем не угадать. При стрельбе спереду он будет закрыт телами возницы и какого-нибудь придворного, сидящего vis-a-vis, сзаду — лакеями на запятках. Цель наиболее уязвима сбоку-слева, но такой угол потребует упреждения… Сейчас посчитаем… С четырехсот шагов по упряжке, бегущей хорошей рысью — около двух сажен. Шансы катастрофически падают. Задача усложняется: остаются повороты и остановки. Попробовать, к примеру, опрокинуть повозку либо разломать мостовую незадолго до его проезда… Однако в этом случае кортеж могут пустить и в объезд.

Другой вариант — мина. Арендовать лавку либо кофейню, перестроить, под шум работ пробить короткий тоннель… Заложить под дорогой мощный заряд, с колесцовым воспламенителем; привод веревочный, а лучше — из тонкой проволоки, она тянется меньше. Дернуть, моментально укрыться; потом поджечь дом и уходить. Опять нужны хорошо подготовленные люди, но результат гораздо верней. Плохо, что пострадает много невинных. Что ж, a la guerre comme a la guerre: в осажденном городе бомбы тоже не дают пощады мирным жителям. Поддерживая турок, англичане обрекают на рабство и бесконечные страдания миллионы христиан. Почему я должен щадить лондонцев? Это при деспотическом правлении народ не отвечает за короля; в свободной стране он разделяет все грехи правительства.

Теперь найти людей. Вообще-то в моей родной Венеции наемные убийцы разве что объявлений в газетах не дают; но землякам привычней работать стилетом либо шелковой удавкой. Не беда. Важней, что у них есть внутренняя склонность к такому ремеслу. Лучше потратить время на обучение, чем на поиски годных среди добродетельных растяп, страшащихся регицида. К тому же итальянец, если попадется, сразу вызовет дружный всеанглийский вопль: "паписты!", и расследование соскользнет на религиозную почву. Этот ложный след можно усилить. Нанимать и готовить исполнителей должен несомненный, в их глазах, иезуит.

Здесь намечается слабое звено в цепочке. Франческо Марконато, лучший мой мастер тайных дел, вышел в люди из трактирных прислужников и университетских штудий не сподобился. Обладая гибким умом, он сумел освоить латынь настолько, чтоб сойти за лекаря-недоучку; однако мнимое членство в Societas Jesu требует гораздо большего. Любой образованный человек сумеет его разоблачить. Разве что усложнить роль: сыграть иезуита, притворяющегося простаком? Природного дарования у него хватит, а отдохнуть после индийского путешествия можно и в России, — одновременно с обучением стрельбе и минному делу. Годится. Вполне успею создать отряд асассинов к следующей весне (если, конечно, денег не жалеть). Кстати, не стоит сразу указывать людям цель: Бог знает, как обстоятельства повернутся. В любом случае, такой инструмент лишним не будет. Чтобы бесподозрительно путешествовать по Европе, пусть изобразят из себя актерскую труппу или бродячий циркус; а где их употребить: в Лондоне, Петербурге или ином месте, потом решу.

Незаметно за многоразличными делами подкралось сырое и жаркое, как баня, гилянское лето. Выползли из гнилых болот и затянутых илом рисовых каналов злокозненные лихорадки, лазареты наполнились страдальцами. Испанский порошок помогал, но его на всех не хватало. Кстати, солдаты придумали способ помириться с горечью: лекарство, разведенное водкой, пользовалось громадным успехом. Мужики рассуждают просто: до самых печенок продирает — значит, польза есть! Я в очередь посылал полки в горы, где воздух прохладней и здоровей; заодно и бунтовщиков гоняли. На Тереке Матюшкин с Василием Шереметевым тоже не бездельничали: столько раз оттоптались по владениям шамхала, предавая все огню и мечу, что жители утомились терпеть и сказали Адиль-Гирею: или мирись, или мы тебя сами русским выдадим. Получив гарантии сохранения жизни, старый обманщик сдался Шереметеву. Владельцы горские присягнули на верность и дали аманатов. Разбитый мною по весне Дауд-бек прибежал плакаться к турецкому паше в Гянджу, выпросил у него отряд делибашей и попытался вернуть Шемаху; но Сурхай отразил вражеские поползновения. Изрядная часть лезгинцев бросила неудачливого вождя и перешла на сторону победителя. Капитан-лейтенант Соймонов на гекботе "Царицын" и шняве "Астрахань" измерил восточные берега Каспийского моря и прибыл в Гилянь, захватив по пути четырнадцать персидских бус, сиречь больших лодок с товарами. Я немедля арестовал и его, и лейтенанта Лунина.

— Ваше Превосходительство, за что?! — голос офицера дрожал от обиды.

— Так за разбой, Федор Иванович. И за похищение казенного интереса. Ты для чего персиян ограбил? Славе Стеньки Разина позавидовал?

— Это не грабеж! Приказом генерала Матюшкина предписано суда, не имеющие пашпортов от российских командиров, брать под арест.

Я начал раздражаться. Тут ночей не спишь, размышляя, как бы примирить жителей с русской властью и вовлечь остаток Персии в коалицию против осман; как привязать завоеванные провинции к России через выгодную торговлю; а эти разлакомившиеся скотины все мои долговременные усилия готовы нарушить.

— Генерал Матюшкин полгода, как не командует Низовым корпусом, и почти столько же времени тот неразумный приказ отменен. Кстати, копии всех моих распоряжений в адмиралтейство астраханское посылались, фон Верден должен был до вас довести. Сделал он это?

— Нет, Ваше Превосходительство.

— Плохо. Плохо, что гниение членов государственного тела дошло до степени, когда исполняют лишь те указания командующего генерала, которые нравятся, а прочими пренебрегают. Видно, Федор Матвеевич совсем одряхлел, что ваша контора начала превращаться в разбойный вертеп. Если ты в самом деле сей инструкцион не читал — так он прост, я тебе на память скажу. Дышать, пить, есть, делать детей, пахать землю и торговать морем суть занятия естественные, дозволения начальства не требующие. Военные корабли имеют право досмотра, для различения мирных рыбаков и торговцев от разбойников. Однако посягательства на имущество досматриваемых запрещены под смертною казнью. При взятии вражеских судов должны соблюдаться общепринятые у христианских народов нормы призового права.

Капитан-лейтенант что-то хотел ответить, но замялся. Некая тень смущения появилась на лице. Я продолжал наступление на его совесть:

— Генерал Матюшкин — сугубо сухопутный человек и морские порядки знать не обязан. Но тебе, любезный Федор Иванович, должно быть стыдно, живши три года в Голландии и постигши все тонкости мореходного искусства, действовать столь непотребным и варварским образом. Что груз на призах до резолюции призового суда даже и пальцем нельзя тронуть, знаешь? Знаешь, конечно! Так какого рожна персидские товары на свой гекбот перегрузил, а бусы захваченные сжег?! Капитана Вильяма Кидда помнишь, за что повесили? А он не больше тебя виноват: всего лишь законную добычу раньше времени раздуванил!

— Ваше Превосходительство! Каспийское море сему закону неподвластно, ибо оно и не море вовсе, а закрытое озеро; и все его воды наши внутренние, понеже шах прибрежные провинции уступил. Восприяв путь вдоль Мизандронскаго берега, посылал я к оному шлюпки. Но их издали еще встречали персияне ружейными выстрелами. Не можно было удержаться, чтоб сии враждебные действия, явную войну показывающие, не отплатить при случае помянутых встретившихся торговых бус.

— Ни хрена себе, логика! Представь, что, проезжая близ города Калуги, был ты обстрелян издали неизвестными разбойниками. Заключив из сего о злокачественной враждебности тамошних жителей, в отместку взял, да и разбил купеческий караван. Станешь доказывать правомерность таковых действий? Полагая этот берег под скипетром государыни Екатерины Алексеевны, закон для Гиляни и для подмосковных уездов один. Можно, конечно, усомниться: посол шахский провинции уступил, а шах-то ратификации не дал. Так что еще вилами по воде… По каспийской. Но тебе, Федор Иванович, от этого не легче. Стараясь уйти от призового права, попадешь из огня да в полымя. Считая воды внутренними, а персидских купцов — нарушителями таможенных уставов, надлежало действовать по указу покойного государя Петра Алексеевича о выемке корчемных товаров. Указ сей крут безмерно: ежели хоть в малой букве преступишь, кнут и плаха! Вот, скажем, товары определено вынимать по описи за подтверждением надежных послухов. Где опись?!

— Виноват, Ваше…

— Слава Христу, вроде понимать начинаешь! Так вот, подумай хорошенько, что сотворил. Корчемный товар весь, а взятый на море у неприятеля в указной доле берется в казну. А коли он вынут без счету, так обязан я спросить под присягой у купцов, чего сколько было. Персы на тебя сильно злы? Смотри, тысяч на сто лишнего напишут, что делать будешь?

— Я никуда мимо здешнего порта не заходил. И за борт персидские шелка не метал. Считайте.

— Сочтем. Но рассуди, дорогой мой, как легко можешь оказаться виноватым перед казной на крупную сумму. Так что до окончательной резолюции придется тебе под арестом посидеть. Да подумать хорошенько: может, законы морские не сдуру писаны, и лучше их соблюдать? И приказы старшего генерала заодно?

Я вообще-то симпатизировал Соймонову, как превосходному моряку и достойному офицеру; однако укротить возомнившее себя отдельным государством астраханское адмиралтейство следовало невзирая на лица. Заняв гекбот и шняву своими гренадерами, свез на берег пленных персиян и отнятые у них товары. Повелел выбрать между собою старшин для разбора возвращенного достояния. Солдат с кораблей употребил на пополнение гилянских полков, а глядящих волками матросов приказал пороть нещадно за малейшую грубость. Когда дисциплина была восстановлена, вернул власть на палубах освобожденным под честное слово офицерам (но гренадерскую роту с собою взял) и скомандовал идти в Астрахань.

Гекбот безбожно тёк, красноречиво подтверждая, что адмиралтейская казна изъедена казнокрадами, словно корабельные борта — червями. Громадные средства, ассигнованные Петербургом либо вырученные на месте за счет безумных фрахтовых цен, утекли, словно вода сквозь решето. Как ходили по морю на гнилье, так и продолжают. Сложные канцелярские механизмы, вроде бы придуманные для препятствия воровству, успешно препятствуют всякой полезной и разумной деятельности, но не мешают пропаже казенных денег. Истинно сказано: не стоит земля без праведника. Есть хоть один честный на десять ловких — будучи правильно поставлен, он сможет если не вовсе устранить потери, то держать их в скромных пределах (при помощи тех самых канцелярских хитростей). Если же перевес вороватых больше, или высшее начальство не стоит за правду — честного сомнут, затопчут и принудят жить воровским обычаем.

Истинной катастрофой России был раскол. Люди разделились на сорта по гибкости. Жестоковыйные стали гонимы, змеепролазные приближены. Нужен человек твердой нравственности? Ищи как можно дальше от трона.

Господи, до чего меня утомила вечная борьба с глупостью, ленью и корыстью! Борьба без надежды на победу, с бессмертным врагом, подобным Лернейской гидре. Надоело при каждом шаге оглядываться, словно блудливая девица при строгом батюшке: как на это посмотрят наверху? Доносами на генерала Читтанова в Петербурге пора, наверно, стены оклеивать. Хочу приватную армию. И флот. Как у ост-индских компаний.