Погибла империя!

Или еще нет?

Чего ждать от лукавого раба, не ведающего предела воровской алчности и ныне похитившего царскую власть?

Мой злейший враг стал безраздельным властелином русского государства. Готовиться к новой опале, или не так страшен черт?

Здравый смысл подсказывал, что у Светлейшего, всего скорее, руки не дойдут до военачальников действующей армии. Мы ему не слишком опасны — по крайней мере, пока война идет. Интриги сосредоточатся в Петербурге, где слишком многие имеют причины питать к фавориту тайную вражду. Выкорчевать крамолу не так просто: попытавшись извести всех недоброжелателей, Меншиков превзошел бы грандиозностью казней самого Петра. При том маловероятном условии, что дворянство выказало бы готовность сносить от худородного временщика жестокости, кои со скрытым недовольством позволяло законному государю. Устал служилый люд от твердой руки! Потворство и попустительство — единственное, чем способна держаться новая власть. Сие не означает, что можно расслабиться: дай повод, и тебя втопчут в дерьмо; но без причины отстранить успешного генерала не посмеют. Подстроить некую каверзу — вот это сколько угодно.

Впрочем, изрядная пакость со стороны моих неприятелей вышла сама собой, безо всякого умысла. При покойном государе деньги, хоть с опозданием, но доходили до армии. С начала весны — как обрезало. А планы кампании остались. Что прикажете делать?! Воевать с султаном на собственные средства? Безумие! Будучи вдесятеро богаче — все равно бы не стянуть.

Во флотской казне, милостию Апраксина, серебро еще водилось; удалось подольститься и выклянчить займ под будущее солдатское жалованье. Вследствие сего, самым громким в военном совете стал голос Змаевича — в ущерб нам, сухопутным. Я без боя отдал адмиралу первенство, погрузившись в армейское хозяйство, финансы и комиссариатские дела. Черт с ней, со стратегией, когда грозит голод в полках. Когда море очистилось, торжествующий Матвей Христофорович повел флот в давно задуманный поход на Темрюк. От меня с полками, назначенными в десант, ушел Румянцев. Плохонькая крепость не требовала большого искусства, а бывшему царскому денщику воинская слава требовалась позарез. Мало, что с Меншиковым в контрах — еще и женат на государевой любовнице! При Петре поднялся, благодаря сему, в немалые чины, теперь же пребывал в опасении: не коснется ли его семьи бабья злопамятность? Марию Кантемир императрица уже выслала в дальние деревни; остальные соперницы дрожали.

— Поторопись с атакой. — Напутствовал я генерал-майора. — В местах, имеющих столь недоровый климат, штурм предпочтительней осады, ибо лихорадки уносят больше жизней, чем вражеское оружие. Не заботься о сбережении города: ему не быть нашим, потому как одержать решительную викторию в войне нам все равно не позволят.

— Кто в силах помешать?!

— Тот, кто по справедливости должен именоваться Темнейшим. Кого чужая слава уязвляет больней турецкого ятагана. Чей страх вскормлен тайным сознанием собственного недостоинства. Кому в победоносных генералах мерещатся соперники. Уверяю тебя, князь постарается завершить сию войну как можно скорее хотя бы затем, чтоб не усиливать наши с тобой позиции внутри страны. Сам же он бросить Петербург и возглавить армию не может.

Предчувствие не обмануло. Действительно, почти в один день с донесением Румянцева о взятии Темрюка и разорении Блудиловского городка, логова изменных казаков, добралось до Азова высочайшее повеление остановить действия против турок, а в отношении татар и ногаев, буде нападут, ограничиваться обороной. Неплюев в Константинополе начал трактовать о вечном мире. Было до смерти обидно, что верная надежда разгромить наследственных врагов, моих и России, не исполнилась.

И вновь нашей слабостью оказалась государственная экономия! Разница с эпохой Прутского похода, вообще говоря, наличествовала: в начале войны хлеб в губернии был. Однако запасы растаяли быстро. Кто хлеборобствует-то? Казаки, однодворцы, ландмилицкие солдаты… Пашня со службой не дружит: у земледельцев воинского чина хлебные избытки накапливаются только в мирное время. Прошлый год посевы почти уполовинились. Простых мужиков мало: Азовская губерния пространна и плодородна, но слабо населена. С семидесяти тысяч ревизских душ (за вычетом приписанных к Адмиралтейству и заводам) содержатся два пехотных полка и один драгунский. Остальные войска принуждены ждать ассигнований из Петербурга, а всем известно, что отосланные в столицу подати словно в дыру проваливаются. Народ здесь, на юге, особый: бесплатно провиант не возьмешь! Будешь отнимать — спрячут, начнешь упорствовать — взбунтуются, справишься с бунтом — разбегутся. Короче говоря, опять всё упирается в деньги. Причем рассчитывать можно лишь на местные средства.

Очевидно, что единственное спасение — умножать неокладные доходы, и быстро! Казенные промыслы и экспортная торговля — вот пара коней, способных вытащить мою провиантскую фуру из болота нищеты. Богородицкое стекло, киевские зеркала, железные товары, соленая рыба… Есть, что предложить восточным народам за кожи и шерсть. Хотелось бы не только восточным — но в Заднепровье, Волынь и Подолию наш товар плохо идет. Там царят бердичевские евреи, прочно связанные в коммерции с Данцигом, а через него — с Амстердамом. Голландскими купцами сия торговля кредитуется на миллионы. Мы давать кредитов не можем, и потому остаемся зрителями.

— Матвей Христофорович, ты ведь дружен с Толстым? — Спросил я однажды Змаевича при удобной оказии. — Помоги с ним поладить.

Адмирал поперхнулся, взглянул удивленно, с плохо скрытым недоумением. Он хорошо знал, сколь тяжела взаимная неприязнь между мною и старым дипломатом. Пришлось пояснить:

— Есть важное дело, требующее связей в Константинополе. Кстати, твое участие тоже весьма желательно. Что до симпатий или антипатий — нам с Петром Андреичем не детей крестить.

— Какое дело, Александр Иванович: государственное или коммерческое?

— То и другое вместе. Мы сможем содержать в здешних краях значительное войско или достроить новый порт лишь при одном условии: ежели сами турки нам помогут.

— Ты о контрибуции? Не почитаю сие возможным. Неплюев…

— Нет. О другом. Прости, что перебил. Так вот, Неплюев пишет, что открытие для русских купцов Очакова или Кафы турки еще согласны обсуждать, хотя и требуют взамен несоразмерных уступок; но о Трапезунте даже слышать не хотят. Уж не поминаю проливы: плавание сквозь них дозволено только подданным султана.

— И чем Толстой поможет? Он тоже вел негоциации о вольном мореплавании, да не преуспел. Сие никому не под силу.

— Если редут не взять лобовой атакой, почему не попробовать обойти? Разве у султана нет подданных, готовых задешево продать свое имя? Или среди рагузинцев найдем, они вроде приравнены к туркам по размеру пошлин? Я готов платить нескольким бездельникам за представительство. А капиталы будут мои. Точнее, наши: хотел бы видеть компаньонами тебя, Савву Лукича, Петра Андреича. У Неплюева денег нет — значит, иначе заинтересуем. Демидовых в долю — обязательно! Акинфий получил дозволение на отпуск железа в Персию; пускай теперь о Турции похлопочет!

— Что оружием из русского железа станут наших же солдат убивать, тебя не смущает?

— Ошибочная логика, дорогой адмирал. Турки могут сами наделать железа, сколько им требуется; могут купить немецкое, шведское, испанское… Да хоть бы и наше — через англичан! Преимущество прямых поставок в дешевизне. Влезши к ним со своим металлом, мы подорвем и задушим низкими ценами их собственные промыслы; подумай-ка, в случае новой войны и прекращения торговли что произойдет?

— Да! Пожалуй, ты прав! Только у торговли на Востоке свои особенности: не зная оных, окажешься без товара, без денег и в тюрьме. И никакой суд не поможет!

— Мне ведомо, что такое бакшиш. О желательности иметь под рукой людей, способных отрезать голову недобросовестному партнеру, тоже догадываюсь. В этом ничего хитрого нет. Просто моим приказчикам на первое время понадобится помощь, дабы разобраться в местных обстоятельствах. Таковая торговля прибыточна будет и нам, и казне, которая получит свою выгоду через пошлины, откуп или участие. Армия и флот обретут добавочное финансирование помимо Петербурга, освободив платежные силы государства от тяжкого бремени…

Дальнейший разговор пошел в практическом плане: убеждать собеседника более не требовалось. Он явно увлекся идеей снимать две шкурки с одного барашка, ибо известная доля ассигнований на флот находила упокоение в карманах адмирала и его подчиненных. Зная о том достоверно с прошлого года, я не считал себя обязанным вступить в бой с казнокрадством. Во-первых, сия война имеет смысл только в своем ведомстве и в пределах служебной досягаемости. Иначе ни на какое другое дело не останется времени и сил. Во-вторых, Змаевич хищничал умеренно, а сражался весьма неплохо: потери, в общем, окупались. Ну, и в конце концов, полезно иметь ниточку к человеку, за которую в крайней нужде можешь подергать.

К Неплюеву под видом курьера отправился Марко Бастиани, вернувшийся в мою службу с вольных хлебов. Вернувшийся очень кстати: русский негоциант на Босфоре был бы подозрителен туркам. А итальянцу там легко затеряться среди множества соплеменников. Вскоре в Азов и Таванск потянулись фелюки за товаром. Дело двинулось. Торговля расширялась, не встречая соперничества. Казенные промыслы лихорадочно наращивали объемы: я дозволил наниматься в работу гарнизонным и ландмилицким солдатам, временно уволенным от службы по образцу прусских фрайвахтеров.

Весна ознаменовалась коренным переворотом всей европейской политики. Началось с малого: юный король Франции оказал слишком большую честь шедеврам своих поваров и тяжко занемог от переполнения желудка. Двор пришел в ужас: безвременная смерть монарха и пресечение старшей ветви династии повергли бы государство в пучину бедствий. Первый министр, герцог де Бурбон-Конде, потребовал, чтобы Людовик немедля после выздоровления озаботился продолжением рода. С окончания последней войны король был помолвлен с испанской инфантой Марианной Викторией, но для исполнения детородной повинности нареченная невеста не годилась, будучи лишь семи лет отроду. Бедняжку отослали из Парижа к родителям без малейшего пардону. Вся Испания содрогнулась от чудовищного оскорбления. Не прошло и двух месяцев, как министр Филиппа Пятого барон Рипперда заключил в Вене трактат, устранивший все противоречия с Империей. Сия дружба явным образом заострена была против Франции, а равно против Британии, у коей новоявленные союзники сбирались отнять Гибралтар и Менорку. Торговые статьи привели меня, как акционера Императорской индийской компании, в полный восторг: доступ в испанские порты, в том числе заморские — это прекрасно! Наметившийся раскол Европы на два враждебных альянса выглядел не менее вдохновляюще. По моим долговременным наблюдениям, интересам России наиболее отвечает такое положение, когда все главнейшие державы генерально меж собой в ссоре.

Дипломатия вновь приобрела решительный авантаж перед Марсовым искусством. Румянцев получил указ ехать вторым пленипотенциарием на переговоры с турками; хотя в этой комиссии я ему начальником уже не был, тезоименец не погнушался спросить моего совета:

— Не считаешь ли, что сей конгресс лучше разорвать? Уже известно, что прелиминарные условия оставляют старые границы в неизменности. Что же мы с тобою, зря воевали?!

— Знаешь, Александр Иванович… Ни слова не возьму назад из того, что говорил о Меншикове перед Темрюцким походом — но теперь вижу и другую сторону правды. Вот смотри: в царствование Петра Великого был хоть один мирный год? Полностью мирный?!

— В том нет его вины.

— Разве я занимаюсь разысканием виновных? Или подвергаю сомнению мудрость государя, особенно в выборе целей? Моря для нас жизненно важны. Но десятилетия беспрерывных войн истощили народное богатство и утомили всех, от генерал-губернатора до последнего мужика. Судя по тому, что пишут из Петербурга — государство разорено до последней крайности. Надобна передышка.

— Ты готов согласиться со Светлейшим?! Вот уж не ожидал!

— Если князь возгласит, что дважды два — четыре, стоит ли его опровергать? Кстати, при всех своих чудовищных пороках, он никогда не был глупцом. И теперь понимает: если пойдет против всенародного желания мира, ему не усидеть. Насколько могу судить, в Константинополе речь пойдет о персидских владениях?

— В первую очередь. Визирь, по словам Неплюева, предлагает раздел между Россией и Портой…

— Ну вот, а ты говоришь — зря воевали… Полтора года назад он требовал всей Персии, да еще Таванска с Каменным Затоном впридачу! Имея, честно говоря, основания для нахальства: у султана огромные денежные запасы, у нас — столь же огромный дефицит! Финансы просто в руинах.

— Все понимаю. Что мы не готовы были — Румянцев вздохнул, — ну, это как всегда. Что затяжная война сейчас не ко времени — тоже. А все равно жаль, что Керчь с Очаковым не наши.

— Мне тоже. Полностью разделяю твои сантименты. Но генерал, вздумавший строить стратегические планы на сантиментах, заслуживает казни. Так что давай считать. Возить провиант за тысячу верст — значит морить солдат голодом. Согласен?

— Зачем спрашивать очевидное?

— Далее. Для уверенных наступательных действий, сколько требуется войск? В нашем и голицынском корпусах совокупно, с прибавлением флота и тыловых служб?

— Н-ну-у, если всех счесть, с извозчиками и комиссариатскими — не меньше ста тысяч. С резервами — сто двадцать.

— Почти вдвое больше, нежели имеем. А чем кормить?! Ландмилицкие запасы даже нынешним составом за одну зиму вчистую съели. Во сколько раз надо умножить число земледельцев в губернии, чтобы продовольствовать стотысячную армию местным хлебом?

— Да кто ж нам столько мужиков даст?!

— Будь воля переселенцам, сами набежали бы. Только свистни.

Румянцев отмахнулся с досадой, на грани позволительного к старшему по чину:

— Опять ты за свое, Александр Иванович! Воля… Крестьяне на своей воле лишь пьянствовать и лодырничать горазды. А ежели хоть малое послабление дашь, потом снова их в руки взять — очень непросто. При всем к тебе уважении, сии мысли за полезные не почитаю.

— Ты, верно, забыл: в ландмилиции две трети — вольники. Что, плохо служат? Мне, конечно, ведома праздность сих рассуждений. Ее Величество всегда предпочтет моим советам иные — известно, чьи. Но лучшего способа в считанные годы создать операционную базу для победоносной войны не усматриваю.

— Ограбив благородное шляхетство, ты ничего не создашь, кроме смуты и хаоса. Нельзя подкапывать главную опору государства!

— Ежели шляхетство умеет обуздывать своекорыстие ради государственного интереса — оно опора. Если нет — бремя! Как иноземец, я вправе лишь давать советы. А вы, аристократы хреновы, можете слушать — а можете дальше барахтаться в г…не. Хоть до второго пришествия! Ваше дело.

На том и попрощались, не слишком довольные друг другом. Менее бесцеремонные, однако схожие по смыслу беседы велись и с новым губернатором азовским Григорием Чернышевым. Назначение опытнейшего генерал-кригс-комиссара в губернию, служащую непосредственным тылом русских армий, выглядело актом запоздалой государственной мудрости. Но то была иллюзия. Ее Императорское Величество руководствовалась одними бабьими соображениями, главным образом желая удалить от двора супругу комиссара. Тридцатилетняя Евдокия Ивановна заслужила репутацию самой разбитной дамы Санкт-Петербурга, почти не давая себе труда скрывать амуры с молодыми офицерами. Чаруя зрелой женственностью, стреляя в мужчин полным греховного веселья взором, поигрывая аппетитными тугими округлостями, как ярмарочный силач мускулатурой, — можно представить, насколько она раздражала стареющую Екатерину. Могучие рога (наверно, самые развесистые в империи) Григорий Петрович носил с невозмутимостью матерого лося. Когда брал замуж юную Дуню Ржевскую — знал и отношения ее с Петром, и данное царем прозвище "Авдотья бой-баба". Однако четыре тысячи душ приданого и карьерные преимущества перевесили. Любопытно, что постельное легкомыслие комиссарши ничуть не мешало ей действовать солидарно с мужем в политических интригах: скажем, в борьбе со Змаевичем за контроль над суммами, отпускаемыми на корабельное строение.

Замечательное умение Чернышева закрывать глаза на то, чего лучше не замечать, внушало надежду. Будущее огромного края зависело от сохранения присущего России разрыва между законом и административной практикой. Вылови беглых — и все начинания зачахнут от нехватки рабочих рук. Уповая на спасительную лень и продажность чиновников, я ненавязчиво старался вовлечь губернатора в свои коммерческие аферы. В конце концов, подъем хозяйства губернии — его первейшая обязанность, а излишнее усердие в розыске, способное сему повредить, все равно не вознаграждается соразмерно. Первым совместным с Григорием Петровичем делом стало учреждение при пограничных фортециях ярмарок для торговли с ногаями и черкесами.

В недавних посягательствах на линию ногайские мурзы убедились, что грабеж русских селений более не окупается: взятый ясырь не покрывает потерю воинов. Степняки прониклись достаточным уважением к нашей силе, чтобы удерживаться от набегов. Надолго ли? Бог весть. Открыв беспокойным соседям путь мирного обогащения, мы сковали бы псов войны золотой цепью. Да и доходы обещали быть неплохими: цены на шерсть в Тамани уступали московским троекратно, в глубине земли — до десяти раз. Это ежели пересчитать на деньги: крымские бродячие купцы, именуемые кирджи, которые ведут здесь торговлю, большей частью не употребляют монеты и меняют товар на товар.

Давняя моя мысль о скупке черкесских рабов тоже была испробована, но выгоды не принесла. Дело в том, что это племя славится красотой. Черкешенки, прекраснейшие из женщин, задорого покупаются в гаремы. Юноши в равной мере служат извращенной похоти магометан: каждый черкес, сделавший карьеру в Константинополе, начинал как любимец одного из османских вельмож. Сия людская порода настолько ценится у турок, что за молодого невольника из Черкесии продавцы спрашивают вдвое дороже, нежели за грузина или абхаза. Приобретать их просто для работы — чистый убыток, тем более что трудолюбием кавказские народы не блещут. Зрелые мужи, мало интересные работорговцам, среди живого товара редки: больше приходит в Азов вольных изгнанников, спасающихся от кровной мести, но те предпочитают поступать не в работники, а в казаки. Присущее горцам безразличие в делах веры немало сему способствует. Казачество тоже не склонно оглядываться на небеса: на Дону в то время священников было настолько мало, что даже я счел необходимым написать Феофану с просьбой исправить вредное для государства упущение.

Условия мирного трактата не принесли неожиданностей. Медиация французского посла виконта д"Андрезеля скорее благоприятствовала туркам. Инструкции, присланные нашим пленипотенциариям из Петербурга, также склоняли к уступчивости: в Персии Российская империя претендовала только на прибрежную полосу вдоль Каспийского моря. Требования вернуть Картлийское царство Вахтангу, учинить Эривань и Шемаху нейтральными и остановить поход на Гянджу выдвигались только для торга. Их сняли в обмен на признание Кабарды за Россией и допущение наших торговых судов в Кафу и Тамань. Скромность была следствием разочарования: преувеличенные надежды получить доступ к сказочным богатствам Востока сменились желанием выбраться поскорее из этой задницы, в которую по глупости влезли. Визирь, со своей стороны, рассчитывал освободить руки и подчинить султанскому величеству всю Персию целиком, за исключением малозначительной русской доли. Дипломаты поладили быстро, дело стало за высочайшим утверждением.

В ожидании ратификации меня стали одолевать мысли, под каким бы претекстом съездить в Богородицк для встречи с Голицыным. Обсудить было что — но из столицы внимательно следят за такими встречами и не любят, когда генералы меж собой сговариваются. Впрочем, государыня сама сотворила прекрасный повод: по заключении мира князь наконец-то получил фельдмаршальский чин, с коим грех не поздравить лично. Подарив великолепную черкесскую саблю, я выразил Михаилу Михайловичу искреннюю радость и честно вытерпел торжественное застолье. Но возможность побеседовать вдали от посторонних ушей сразу не представилась. Ну и ладно: куда нам спешить? Этот город, выстроенный мною поверх маловажной крепости, я ощущал родным в большей степени, чем любое другое место на земле. Благожелательное гостеприимство Адриана Козина, пережившего на комендантском посту все бури, бушевавшие в высших сферах, напоминало о днях молодости и надежд. Только густая седина, выглядывающая из-под скромного паричка хозяина города, служила свидетельством неумолимого течения времени. На обеде у фельдмаршала всплыл еще один пришелец из прошлого.

— Ваше Превосходительство, Александр Иваныч?!

— Петро?! Здоровэньки булы! Как поживают украйны польские? Татары тем летом сильно вас погромили?

— Та ни… Краем пройшлы. От ляхи жмуть, просто беда! При Петре Алексеевиче сидели тихо, как мухи мертвые — а как государь соизволил преселиться в небесные чертоги, так и спочали нос подымать: всюду радость, стрельба и попойки. Паны казачьи земли заезжают, православных гнут под себя. Саблей и плетью вводят унию…

Подошел унтер с кувшином, из-за плеча наполнил опустевший кубок. Старый есаул омочил венгерским сивые усы, взглянул просительно:

— Кто бы Ее Императорское Величество умолил протестацию сделать королю, дабы сей злобе и алчности предел поставить. А то ж пропадет Белоцерковщина, и все Правобережье с нею. Одни в гайдамаки пойдут; другие в надворные казаки, магнатам в услужение, — и восстанет брат на брата, аки Каин на Авеля…

— Петро Григорьич, рад бы помочь — да не послушают меня ТАМ. Кто такой Сапега, тебе надо рассказывать?

— Ян Казимир? Клеврет Лещинского, ярый ненавистник православия.

— А то, что князь Александр Данилович старшую дочку за его сына сосватал, знаешь? Да еще, по слухам, Светлейший на Курляндское герцогство облизывается, и потому нуждается в дружбе поляков. Вот теперь подумай, какое в Санкт-Петербурге настроение, и станут ли первые люди за казаков вступаться. При государе Алексее Михайловиче у бояр сомнений не было, кто им ближе — православные хлопы или римской веры шляхта. Теперь все иначе: скорее, сословный дух перевесит. Не дождетесь вы заступничества. Хотел бы ошибиться, но это вряд ли.

— Куда ж деваться, господин генерал?

— Переходите в российские земли. На Ингул или Буг. Или в днепровские низовья, к Таванскому городку. На этой границе теперь спокойно: Менгли-Гирей по весне из Крыма не вышел.

— Да те полки, у них одно имя казачье — а воли казачьей нет.

— Хотите воли — пожалуйте на Терек. Или на Куму, меж калмыков и Кабарды. Найду вам место.

— На Терек? Чтоб каждый день кровью умываться?!

— А ты чего хочешь? Покой и волю вместе? Так не бывает.

Загрустил есаул. Жаль было его огорчать — но обманывать ложной надеждой казалось бесчестно. А ожидать добра из Петербурга… Вот удивительно: при Екатерине близость к трону таких корифеев дипломатии, как Толстой, Головкин и Остерман, не сообщала иностранной политике нашей ни капли ума и дальновидности. Главные идеи — на уровне прачки или стряпухи, попущением небес очутившейся у власти: помочь зятю, герцогу Голштинскому, в приобретении Шлезвига, или помочь старому другу Данилычу в приобретении Курляндии… Какая польза от этого России? Боюсь, никто даже не задумывался. Помимо прочего, оба дела велись настолько неловко, что ничего, кроме позора, империи не принесли. Заступничество за православных, гонимых в Польше и Венгрии, могло бы стать путеводной звездой, центром духовного единения всех сословий — но болезнь зашла слишком далеко, до полной потери правителями государственного смысла. В особенности новые люди, выдвинутые Петром, утратили без него всякий компас и преследовали одни приватные цели.

Несколькими днями позже я улучил момент для конфиденциальной беседы с князем. Наружный слой разговора не содержал ничего лакомого для длинных ушей: всего лишь план расквартирования войск в приграничных городах, а впридачу — предложение сохранять (вопреки сложившимся обыкновениям) дивизионные и общеармейские штабы в мирное время. Иначе первая кампания любой войны окажется скомкана: губернские власти заведомо неспособны должным образом провести все нужные приготовления. Обширность территории не позволяет нам соперничать с эвентуальными противниками по скорости сосредоточения войск и подвоза провианта. Нехватка же хороших офицеров требует более частой, нежели в иных странах, инспекции полков вышестоящим командованием.

Голицын не далее как в прошлом году на себе испытал проистекающие из необъятности российских пространств невзгоды. Посему возражений не последовало. Впрочем, князь выразил сомнение в готовности генералитета годами скучать в отдаленных провинциях, вдали от источника наград и чинов. На мою откровенную ухмылку он заметил, что государыня, судя по последним действиям, старается угождать всем и сохранять баланс между партиями. Если разумно себя вести — возвращение в Петербург не опасно.

— Вот это "если", князь Михаил Михайлович, к исполнению очень трудно. Дворцовый паркет, знаешь ли, скользкий… Ладно, я выкажу покорство. Но поверят ли мне? Боюсь, что нет. Светлейший не забудет старую вражду: люди скорей прощают тех, кто им причинил вред, нежели тех, кому они сами сделали гадость.

— Ну, Александр Иванович… Полагаю, прошлогодние баталии принесли тебе довольно славы, чтобы прикрыть от интриг недоброжелателей. Им нечего противопоставить столь блестящим победам.

— К сожалению, победы сии остались почти бесплодны в части государственных выгод. Репутацию — да, пожалуй, улучшили. Пишут, молодые офицеры десятками подавали прошения о переводе в азовскую гребную флотилию. Даже из гвардии, чего сроду не бывало. Но популярность — палка о двух концах. Есть множество недовольных, коим нужен вождь — и я боюсь оказаться в двусмысленной ситуации, когда они начнут примерять на меня эту должность.

— А ты, стало быть, не претендуешь?

Князь впился в меня внимательным взором. Я доброжелательно улыбнулся в ответ:

— Просто не гожусь. В борьбе придворных партий мои неприятели заведомо искусней. Убежден, что благородные люди рано или поздно соединятся против гнусных интриганов — и готов оказать любую поддержку — но играть первую роль должны те, кому она принадлежит по праву.

Казалось несомненным, что старая аристократия попытается вернуть утраченные в прежнее царствование преимущества, и мои симпатии клонились на ее сторону. Слишком уж грязны были те, кто поднялся "из грязи в князи". Слишком очевидна несправедливость. Голицын, как военачальник, явно талантливей Меншикова — но до самого последнего времени отставал в чинах на два ранга. Знатное происхождение не всегда пособие карьере, иной раз — и препятствие. Петр, видимо, не хотел усиливать и без того влиятельный род.

— Разумная позиция. — Михаил Михайлович кивнул ободряюще и заговорил о другом. Больше к опасной теме не возвращались. Я предложил свою шпагу, он принял. Зачем впустую языком молоть?

Фельдмаршал показал письмо Неплюева, живописующее занятный случай на море: несколько месяцев назад султанские корабли в Кафинской бухте открыли ураганный огонь из всех орудий по греческим рыбакам, собравшимся на весенний промысел кефали. Ночная вахта приняла выплывшие из густого тумана фелюки за русские струги. Боязнь поразила не одних магометан: в дипломатических кругах прошел слух, что британское адмиралтейство предписало в темное время охранять якорные стоянки королевского флота гребными судами. Всякую лодку, приблизившуюся без дозволения, лорды повелели перехватывать, а в случае непокорства — нещадно топить, и оказии таковые были.

При столь явных признаках почтения к нам и вопреки очевидности, всеподданнейшие доклады великого визиря султану трактовали исход войны как трудную, но несомненную победу над проклятыми гяурами. Через английского и французского послов, мнение это проникло и в Европу. Бессовестное преувеличение наших потерь было еще самым невинным из обманов. Покойному Петру отдавали инициативу нападения на миролюбивых турок, приписывали фантастические завоевательные планы — а раз они не исполнились, то русские потерпели неудачу. Словом, не так важно, кто победил: важнее, кого представят победителем.

Несмотря на усилия моих друзей, мнения лондонской публики начали склоняться к предосуждению России. Борьба с московитским влиянием в Голштинии и Мекленбурге давно уже превратилась у короля Георга в пункт помешательства; теперь, после женитьбы герцога Голштинского на цесаревне Анне, чертов ганноверец совсем с цепи сорвался. Испытанное хладнокровие парламентских интриганов стало уступать неистовству монарха. Датский двор, беспокоясь за Шлезвиг, готов был совершенно отдаться в руки англичан. Молодой резидент в Копенгагене Алексей Бестужев ничего не умел сделать, разве протягивать время в надежде на перемену обстоятельств волею Божьей. Узел завязался в совершенную удавку, понеже герцог Карл-Фридрих, ввергнувший империю в бесконечные дипломатические осложнения, не мог быть исторгнут из петербургского политического пасьянса без гибельных для страны последствий. Зять государыни, единственный взрослый мужчина в царской семье, составлял последний противовес всевластию Меншикова. Это он добился возвращения Шафирова из ссылки, выхлопотал прощение разругавшемуся со Светлейшим Ягужинскому и всячески изъявлял стремление сделаться всеобщим защитником и примирителем. Петр брачным договором отстранил старшую дочь и ее супруга от наследования престола, однако оставил за собою право призвать к сукцессии короны и империи Всероссийской одного из рожденных от сего супружества принцев. Таким образом голштинец, буде хорошо постарается в постели, мог бы рассчитывать в грядущем на положение регента при малолетнем сыне.

После смерти великого императора отношения России с Голштинией оказались перевернуты с ног на голову. Изначально царь искал порт для своего флота близ балтийских проливов, ради чего и завел дружбу с мелкими северогерманскими владетелями. Сопротивление английского короля заставило отказаться от далеко идущих целей и обесценило приобретенные связи до состояния дипломатической разменной монеты. Сейчас же хитрые немцы пытались на копейку рублей купить и заставить российского великана служить голштинскому карлику. Такое унизительное подчинение было несносно мне, как русскому по крови, а итальянскую часть моей натуры глубоко оскорбляло: венецианцы искони считали "тедесков" глупее себя. Помимо прочего, шлезвигская интрига вела к прямой ссоре с Англией — а значит, грозила гибелью всей системе коммерции, построенной на вывозе железа.

Если б я сам забыл о том — кредиторы в Лондоне и Амстердаме напомнили бы. Прежде они довольствовались процентами, охотно продлевая кредиты; теперь дружно потребовали погашения основных сумм. При том, что завод в Тайболе за два года учетверил экспорт, сие не должно бы составить трудности; но я обещал и уже начал выкуп долей, приходящихся на запасный капитал Тульского полка, так что ресурсы мои были напряжены до предела. Кроме того, торговля с турками требовала начальных вложений; а еще были планы войти в персидскую компанию, созданную Петром. В общем, денег не хватает всегда — и чем больше их имеешь, тем больше не хватает, потому что амбиции прирастают вместе с возможностями. Ныне приходилось тратить лишнее и гонять приказчиков за тысячи верст, чтобы на случай разрыва с Англией и Данией устроить резервный канал сбыта через Любек. Вольный имперский город остался бы нейтральным почти в любых обстоятельствах. Опять немцы (только уже другие) радостно потирали руки, готовясь присосаться к русской торговле в должности посредников.

Единственным просветом среди свинцовых туч стал пузатый пакет, доставленный из Остенде боцманом Лошаковым. "Святой Савватий" сходил в Кантон и обратно быстрей, чем ожидали: всего лишь за полтора года. Груз чая, шелка и фарфора принес компании без малого двести флоринов прибыли на каждую вложенную сотню. Лука Капрани, довольный успехом, даже преодолел отвращение к эпистолярному жанру и надиктовал корабельному писарю подробный отчет. Тайно снятая копия судового журнала прилагалась. Под обложкою сей тетради скрывались ужасные бури и утомительный штиль, бесконечная пустыня моря и смертельно опасные земли, изнурительная цинга и скоротечные тропические лихорадки, издевательски вежливые чиновники богдыхана и простодушные людоеды Африки. Близ острова Борнео "Савватия" пытались абордировать китайские пираты, вооруженные новенькими голландскими мушкетами; но соединенная злоба Европы и Азии оказалась бессильна. Лошаков со скрытой гордостью участника поделился впечатлениями сей баталии и передал изустно мнение капитана о восточных разбойниках. Мнение пренебрежительное: Лука считал, что китайцы вправе надеяться на успех лишь при десятикратном численном превосходстве, а в открытом море их джонки за быстроходным кораблем просто не угонятся. Единственный шанс азиатов — застичь добычу на якоре у дикого берега, покуда команда набирает воду. Если же в Восточных Индиях императорским судам станут доступны испанские порты, в первую очередь — город Манилов на Филипповских островах, то путешествия сделаются не опасней, чем у берегов Европы.

Несмотря на стесненность в деньгах, я нашел возможность гратифицировать капитана и команду сверх компанейского жалованья. Распорядился набрать для следующего плавания молодых матросов, оставив лишь необходимое число опытных — а всех, кого можно, перевести на новые суда, что строились на баженинской верфи. Осип Андреич умер два года назад; один младший брат Федор продолжал семейное дело. Сокращение казенных заказов по окончании шведской войны могло бы его разорить, когда б не моя компания. Два корабля ("Святой Герман" и "Святой Иринарх") доделывались на плаву, два обрастали шпангоутами на стапелях, еще для полудюжины сушился под навесами лес. При таком размахе трудности явились с подбором не только команд, но и названий. Святых Вассиана, Иону и Лонгина отвергли суеверные моряки: имена подвижников, утопших на море в шторм, были бы в сем качестве неуместны. Погубленного властью митрополита Филиппа отклонил я, дабы избегнуть дурного предзнаменования. Многие местночтимые праведники не без подозрения были, как особо любимые адептами старой веры. Вокруг престола царя небесного тайных интриг не менее, чем на земле. Сверх того, планировалась фиктивная продажа нескольких судов компании, устроенной в Турции: мои агенты скрывались за спинами архипелагских греков, и демонстративно христианские названия могли вызвать приступ фанатизма у османских пашей. Потому в ход пошли герои древности: Ахиллес, Гектор, Аякс и другие, сквозь бездну минувших веков ни в ком не будящие вражды. Новая линия кораблей строилась без спешки, из хорошо просушенного дерева, по исправленным чертежам. Акцент на быстроту и способность идти круто к ветру был еще усилен. Осадка в итоге получилась больше, чем у стопушечников; но за пределами Балтийского и Немецкого морей этот недостаток — не первостепенный.

При начале последней войны вызывало большое опасение, не придут ли мои коммерческие прожекты в упадок без хозяйского глаза. К счастью, тревоги не оправдались. Молодые мастера и приказчики, прошедшие учебу на заводах Кроули, вели дело настолько хорошо, что в глубинах души рождалась ревность. Обходятся без меня? Может, я уже и не нужен?! Впрочем, оставались заботы, с которыми им не сладить. В первую очередь — политические опасности. Регулярная корреспонденция со множеством людей на пространстве от Уральских гор до Бристоля и Ливорно позволяла держать руку на на пульсе Европы. Пульс частил, больного лихорадило. Людовику Пятнадцатому сыскали новую невесту, выбранную не иначе как в бреду: отклонив дочерей царствующих монархов, французы женили юного короля на Марии Лещинской, наследнице жалкого изгнанника. Кроме шлейфа свадебного платья, сия перезрелая девица влачила за собою иной, увешанный наследственными претензиями к России, словно хвост бродячей суки — репьями. Ее батюшка, бывши в юности клиентом Карла Двенадцатого и врагом Петра, сохранял прочные связи с Оттоманской Портой и Швецией. Став тестем французского короля, он очевидным образом делался кандидатом на польский престол после Августа (здоровье коего было подорвано излишествами) и потенциально — душой враждебной нам коалиции. Правда, шведов год назад удалось склонить к союзу; но как долго сейм сможет противиться соединенному напору английских и французских денег? Две державы, положившие тысячи солдат в ожесточенных войнах между собою, после испанского демарша стали на удивление дружны.

При таком угрожающем развитии событий я ставил во главу угла увеличение экспорта в Медитерранию и страны Востока, а равно — заблаговременное изыскание окольных лазеек на британский рынок. Следовало считаться и с возможными в случае войны препятствиями балтийскому судоходству вследствие каперства. Нелепая идея Луки ходить в Ливорно из Архангельска, огибая Британию десятой дорогой, в скором времени могла стать более чем уместной. По моей просьбе Михайла Сердюков занялся улучшением путей с Ладоги и Волги к Белому морю. Не замахиваясь на дорогостоящие каналы, наняли мужиков чистить бечевник от наросших кустов, обновлять просеки, рубить магазинные и ночлежные избы на зимниках. Коммерцию надо строить так, чтобы никакие бедствия не могли ее погубить: лучше потратить малые деньги на предотвращение несбывшихся угроз, чем возносить потом напрасные стенания на пепелище.

Правило это применимо и к государственному правлению. К сожалению, новые кормчие Российской империи о сем не задумывались: они беспечною рукой вели государственный корабль на рифы европейской войны. Добро бы, ради существенных интересов страны — но нет, всего лишь в угождение приватному крохоборству влиятельных лиц. Сразу по ратификации турецкого трактата моряков отозвали с Таганьева рога обратно в Кронштадт, для испуга датскому королю. Казна Азовского флота иссякла, подобно армейской. Ленивые теплые волны зря плескались у недостроенного мола нового корабельного порта. Военная коллегия предписала отправить в Персию три драгунских и четыре пехотных полка — половину расквартированных в Азове и окрестностях регулярных войск. Всё чаще томило мою душу тоскливое чувство собственной ненужности. Повторяя мысленно, что труды на благо отечества, как молитва за Богом, зря не пропадают, я напрягал силы, чтобы каждую копейку сберечь от казнокрадов и вложить в будущее России, на устройство школ, заводов, верфей и шахт. А с почтой приходили известия о миллионах, расточаемых в столице на пиры и карнавалы, на подарки полякам и голштинцам — при том, что низовые чиновники год не получали жалованья и не могли кормиться иначе, как грабежом безответных мужиков.

Царствование Петра, при всех омрачавших его кровавых мерзостях, было эпохой великих ожиданий и небывалых надежд. Казалось, вот-вот Россия подымется во весь исполинский рост и встанет в один ряд с великими державами Европы. Отступит тьма невежества, процветут искусства и науки, коммерция наполнит серебром русские кошельки. Париж и Лондон встретят вчерашних варваров, как равных.

Черта с два! Упряжка с грехом пополам еще тянула, покуда чуяла над собой беспощадную руку. Умолк посвист кнута — и высокородные скоты, покинув государственное ярмо, разбрелись вдоль пастбища. Тяжелый воз державы застрял по ступицу в грязи. Несбывшиеся надежды отравили души медленным ядом. Словно пуля, застрявшая в живой плоти, они немилосердно мучили меня.