Глава 13
Шубейка Олега валялась на втором этаже башни, но прежде чем переодеться, он решил взглянуть на спасенных девушек, которых еще не видел.
В светлице Горчаков снял шлем и поставил на лавку, подшлемную шапочку бросил туда же. В комнате было тепло, оставленные стеречь пленных новгородцы догадались растопить печь. Олег протянул к ней руки.
– Бажен, а девки-то где? – спросил он, согревшись.
– А вон тама, – указал новгородец на опочивальню для гостей.
Горчаков кивнул и подошел к двери, но возле нее замешкался.
Олег боялся, что девушки будут в шоке или еще чего похуже, но и здесь вроде обошлось. Войдя в комнату, он быстро осмотрелся и вздохнул с облегчением. Девчонки как на подбор оказались симпатичными, голубоглазыми блондинками, хоть и невысокими, но фигурки у всех были ладненькими.
У двух девушек, сидевших на лавке у решетчатого окошка, радость избавления определенно перевешивала боль утраты. Им и было-то лет по семнадцать, а в таком возрасте хочется жить и радоваться всему, что тебя окружает. Одна девица всхлипывала на груди у Берислава, а он гладил ее по голове – сестра, надо полагать. Рядом с другой девушкой сидел Вадим и что-то говорил тихим голосом.
«А это, видимо, боярышня Ксения Федоровна, – подумал Горчаков. – Блин! А симпатичная какая! На актрису Монику Кина похожа».
Оруженосец сказал что-то еще, Олег расслышал только свое имя. Ксения поднялась, выступила на середину комнаты и торжественно произнесла:
– Воевода, Олег Иванович, благодарствую за избавление! Спаси тя Христос!
Девушка низко поклонилась, коснувшись рукой пола. Остальные тоже начали благодарить и кланяться.
– Пустое! – махнул железной дланью расчувствовавшийся Горчаков. – Сожалею, что не сумел сделать большего.
– Просьба у меня к тебе, воевода, – обратилась к нему Ксения. – Не хороните матушку здесь, отвезите ее в Коломну, чтобы и батюшка попрощаться смог.
В голубых глазах боярышни стыли боль и тоска.
«Только самоубийств мне здесь и не хватало!» – всполошился Олег, встретившись взглядом с девушкой.
– Мы никого в селе хоронить не будем, – ответил он, – священник убит. Отпевать некому. Всех в Коломну отвезем. Саней хватит, лошадей тоже.
– Благодарствую, – наклонила голову Ксения, – и еще есть у меня просьба. Вели баню растопить. Мерзко мне! Кажется, что я теперь за всю жизнь не отмоюсь после этого козла вонючего!
Высказав все это срывающимся голосом, девушка поникла и разрыдалась. Растерявшийся Горчаков не знал, что делать, он не мог найти подходящих слов, чтобы хоть немного успокоить боярышню. Ему на помощь пришли Вадим и девушка, оказавшаяся, как позже выяснилось, служанкой Ксении. Она обняла госпожу за плечи и повлекла к лавке, а оруженосец пошел рядом, говоря тихим голосом что-то о воле божьей и терпении.
Олег в это время отступил назад и с облегчением ретировался за дверь. Женские слезы выводили его из равновесия и всегда ставили в тупик. Горчаков не умел успокаивать. В таких случаях все нужные слова враз вылетали у него из головы.
– Итак, «Варфоломеевская ночь» закончилась, начинается «Утро стрелецкой казни»! – пробормотал Олег, появившись перед своими воинами.
То, что Горчаков собирался сделать, его совершенно не радовало, и на душе у него было погано. Олег искренне считал, что спорт и алкоголь вещи несовместимые, но будь у него сейчас водка, грамм сто пятьдесят он бы выпил!
– Суздальцы и рязанцы! – начал отдавать распоряжения Горчаков. – Берите копья и долбите лунки во льду. От этого берега и до того! – махнул он рукой. – Лунки должны быть узкими, чтобы в них можно было кол расклинить. Надобно их сто штук, через каждые пять шагов. Новгородцы! – развернулся Олег к стрелкам. – Вам идти в лес и заготовить сто кольев. Толщиной с руку у запястья и длиной в полторы косых сажени.
– А на что такие долгие? – спросил Неждан на правах друга. – Лучше бы покороче.
– В самый раз! – хмуро ответил Горчаков.
Как выяснилось через пару часов, они совершенно не поняли друг друга. Когда пленных без шуб, в одних овчинных халатах выгнали на реку, Олег ткнул пальцем в первого попавшего и коротко распорядился:
– Вот этого!
– А кто будет рубить? – снова влез вездесущий Неждан.
– Кого рубить? – не понял Горчаков.
– Как – кого?! – изумился приятель. – Ты ж хочешь им головы ссечь и на колья вздеть, так? Только колья длинноваты, головы высоко будут.
До Олега наконец дошло, что любимая казнь Влада Цепеша была на Руси не в ходу. Поэтому все воины ожидали экзекуции по озвученному Нежданом сценарию.
– Я не головы буду надевать на колья, а самих этих иродов, целиком! – раздраженно пояснил Горчаков и увидел в глазах воинов неодобрение.
– А на что так пачкаться? – скривился Неждан. – Мы ж не звери какие! Может, просто головы с плеч, да и делу конец?
– Значит, так! – повысил голос Олег. – Если кто-то тут больно жалостливый, ступайте и постойте под яблоней, где девочки выпотрошенные висят! Это излечит вас от излишнего гуманизма! Жалости то бишь, – расшифровал Горчаков незнакомое слово.
– Да не в том дело, что мы ворога жалеем, – пояснил приятель, – просто воину – мужу честному невместно такими делами заниматься.
Олег понял, что без политинформации и прояснения текущего момента тут не обойтись.
– Ладно, – сказал он, – я сейчас объясню, для чего это надобно. Был в Трансильвании один такой князь, Влад Дракула его звали. Так он однажды несколько тысяч пленных на кол посадил, а шедшее вслед за плененными войско, узрев это дело, устрашилось и назад повернуло.
– Думаешь, и монголы спужаются и уйдут? – Неждан с сомнением покачал головой.
– Нет, я так не думаю, – ответил Горчаков. – Назад они не повернут, но страх в их сердцах я посею. А воин со страхом в сердце, он ущербный. Ежели у монголов что не так пойдет, страх мигом вырвется наружу и таких бед натворит, что и неприятель такого худа войску не сделает. Вот, смотрите, – поднял ладонь Олег, – рать у них большая, коней много, сена им вдоль дороги не хватит. Поэтому монголы должны еще в стороны от главного войска отряды за сеном и зерном рассылать. Капля – она ведь и камень точит. Сейчас этих казнить, да еще пару отрядов перехватить, глядишь, и забоятся вороги по лесам за сеном шастать. А без сена им кирдык наступит, бо пешими сражаться они не умеют.
– А не лучше ли тогда самим перед войском вражеским идти и сено жечь? – спросил Ратмир.
– Лучше, – согласился Горчаков. – По-хорошему, прямо сейчас надо все деревни и села, что на пути монголов лежат, выселять. Пусть крестьяне забирают все, что можно увезти, а прочее поджигают и уходят на север. Еще надо бы жителей Коломны и Москвы отправить к Твери, а сами города сжечь! Надо, чтобы перед монгольским войском, до самого Владимира, лежала пустыня! Тогда они без боя назад повернут.
После этих слов воины заговорили все разом. Олег стоял и удивлялся, что такие простые вещи, как тактика «выжженной земли», которую еще скифы применяли против персов, оказались для опытных ратников чем-то сродни откровению. Взлетевший после сегодняшней победы рейтинг воеводы поднялся сейчас и вовсе на недосягаемую высоту. А ведь он еще до конца и не высказался. Спохватившись, Горчаков посмотрел на чернобородого переводчика, которого вместе с сотниками держали в сторонке от остальной толпы пленных. Олег заметил, что мусульманин навострил уши и внимательно слушает. «А вот то, что я дальше скажу, тебе знать незачем», – подумал Горчаков.
– Эй, стража! – позвал он. – Отведите-ка этих подальше.
Подождав, когда шум начал стихать, Олег поднял руку, привлекая внимание.
– Тише! – крикнул он. – Я еще не все сказал!
Воины захлопнули рты и ожидающе уставились на воеводу.
– Более всего лютая казнь нужна мне для имиджа, – с ухмылкой пояснил Горчаков.
– А что это за зверь такой – иминд? – поинтересовались из толпы.
– Имидж – это мнение, и не всегда оно верное. Я должен сделать что-то необычное и страшное. Такое, чтобы обо мне сразу заговорили! – Олег согнал с губ усмешку и заговорил серьезно. – Я хочу, чтобы обо мне слагали пугающие легенды. Хочу, чтобы рассказчики врали и все мои поступки приукрашивали. Еще хочу, чтоб вороги боялись меня! И не только. Хочу, чтобы монголы считали меня очень жестоким, а главное! – Горчаков поднял перст, подчеркивая важность момента. – Главное, чтобы монголы знали, что я свое слово держу! Хочу, чтобы свято верили они, что ежели я пообещал кого на кол посадить, то так оно и будет! А ежели я обещал кого убить, то муж сей может смело числить себя в покойниках и заказывать могильную плиту. Ибо приговор вынесен и будет приведен в исполнение несмотря ни на что!
– А зачем тебе это, Олег? – Неждан смотрел на друга с невероятной смесью опаски, восторга и изумления, как на диковинного хищника.
С каждым разом новый товарищ удивлял его все больше и больше. Молодого, но далеко не глупого новгородца одолевали сомнения. «Может, он и родился у франков, – думал он о рыцаре, – но, как видно, побывал в таких местах, о коих и помыслить страшно!»
– Ежели будет мне удача, – чеканя слова, заговорил Горчаков, – то я один войско монгольское назад заверну!
После этих слов возникла немая сцена, похлеще чем в «Ревизоре».
– Ты б рот прикрыл, – посоветовал Олег приятелю в наступившей тишине, – не ровен час, галка залетит.
Неждан покачал головой и рассмеялся.
– Задумал я ханов монгольских застращать! – продолжал делиться планами Горчаков. – Хочу сотню пленных казнить, а прочих, кои на это поглядят, разослать с грамотами грозными. И первому Батыю я весточку пошлю! Вестимо, что ханы сперва посмеются над моими якобы пустыми угрозами. А вот когда поймут, что угрозы-то вовсе и не пустые! Когда прочувствуют до печенок, что все мои приговоры приводятся в исполнение, вот тогда и призадумаются! Ибо одно дело приказы людоедские раздавать, за спинами тысяч воинов схоронившись, и совсем уже другое, когда собственной драгоценной шкуре опасность угрожает. Вот мы и поглядим, насколько этот Батый реально крут!
Олег допрашивал пленных в трапезной. Трупы из нее ратники выволокли и побросали через перила с красного крыльца. Монголов приводили по одному. После жуткой казни товарищей они пребывали в шоке, смотрели на Горчакова с ужасом и отвечали на вопросы без дополнительных мер воздействия, чему Олег был несказанно рад. Он уже получил сегодня массу впечатлений, и на «форсированный допрос» его бы просто не хватило. Довольно было и того, что Горчакову пришлось самому взяться за кол, подавая пример дружине.
Ига и Московской Руси, превративших воинов в холопов, здесь пока еще не было. Традиции воинского братства, дошедшие из языческой древности, пусть и не все, но соблюдались. Поскольку обычай: «Князь уже начал! Последуем же и мы за князем!» – еще никто не отменял, предводители первыми шли в бой, а перед важным шагом советовались с дружиной. Чтобы не услышать впоследствии: «Ты, княже, без нас это задумал, вот и ступай в поход один». Отношения князя и дружинников основывались на взаимных клятвах, и обе стороны имели права и обязанности.
Олег был всего лишь воеводой, клятву ему принесли только Вадим и Берислав. Поэтому он не мог свалить на кого-то «грязную работу» и должен был выполнять ее вместе со всеми. Разумеется, он прикинул еще раз: нужен ли ему имидж Влада Цепеша? Выходило, что нужен. Получить послание от никому не известного рыцаря или от графа Дракулы, это, как говорили в Одессе, «две большие разницы».
«Ну, кое-чего я уже достиг», – думал Горчаков. Монгольские сотники, а тем более простые воины, ожидавшие на льду своей очереди, а потом помилованные, даже и не пытались изображать из себя «партизан на допросе».
Переводчика Махмуда ал-Хереви Олег вообще запугал до икоты. Когда экзекуция была в самом разгаре, он подошел к мусульманину и сказал с нехорошей усмешкой: «А теперь ты!» От этого приглашения на встречу с Аллахом смуглое лицо Махмуда стало серым, он рухнул на колени, ткнувшись лбом в снег, и завопил: «Смилуйся, пресветлый эмир! Пощади! Смени гнев на милость! Рабом твоим буду! Все, что прикажешь, исполню!»
Теперь он старательно переводил вопросы и ответы, поминутно кланялся, прикладывая руку к груди, и подобострастно заглядывал в глаза Горчакова.
– Сядь вон там, – сказал переводчику Олег, когда увели последнего из допрошенных, и указал на лавку у окна.
Сам он поднялся из-за длинного стола и, заложив руки за спину, прошелся вдоль него взад-вперед. «Прямо, товарищ Жуков, обдумывающий план операции!» – подколол сам себя Горчаков.
На темном дубовом столе, как и полагалось в штабе, лежали листки бумаги, карандаши, набор цветных гелевых ручек, линейка, циркуль, рядом с ними бинокль, а у самого края, поперек столешницы, красовались карабины. На бедре Олега при ходьбе покачивался длинный меч. Дополняли картину коричневые ремни на плечах с пистолетом слева и запасными магазинами справа.
Горчаков очень удачно прихватил с дачи полпачки бумаги для принтера, а также пакет с чертежными принадлежностями, альбомом и двумя толстыми тетрадями. Одна была наполовину исписанной, другая еще чистой.
В альбоме Олег рисовал эскизы оружия. В тетради он делал расчеты и записи. При изготовлении доспехов сначала надо было вычертить шаблоны на картоне, а уже потом кроить по ним стальные листы.
В общем, за годы работы в ящиках письменного стола чего только не скопилось. Горчаков все собирался навести там порядок, да руки так и не дошли. А при переезде он ссыпал содержимое ящиков в один большой пакет, который сунул в сумку с вещами перед бегством.
«Значит, диспозиция вырисовывается следующая. – Олег остановился и посмотрел на самодельную карту. – После взятия Рязани армия монголов разделилась на две части, одна из которых двинулась на юго-запад. Куда – пленные не знают. В этом направлении у нас находятся, – Горчаков склонился над картой, – города Новый Ольгов, Пронск, Ижеславль и Белгород. Куда двинется противник, овладев этими городами? – спросил себя Олег и, не задумываясь, ответил: – Монголы пойдут на Коломну. А поскольку передвигаются они исключительно по замерзшим рекам, то самый подходящий маршрут проходит по реке Проне до Ижеславля. И дальше от него до впадения в Проню речки под смешным названием Жрака, по ней до Белгорода, а от него по реке Трака… м-да, – покачал головой Горчаков. – Названия из серии «нарочно не придумаешь»! По льду Траки можно добраться до полноводной реки Осетр, которая впадает в Оку немного выше Коломны. Стало быть, Батыя следует ждать оттуда», – заключил Олег и задумчиво посмотрел на переводчика.
– Махмуд, – окликнул он хорезмийца, – кто состоит толмачом при хане Бату?
– Пресветлый эмир! – подскочил ал-Хереви и поклонился, приложив руку к груди. – Не гневайся, но твоему недостойному рабу неведомо, кто переводит речи для грозного Бату-хана, да ниспошлет ему Всевышний… – начал по привычке Махмуд, но, вспомнив, где он находится и с кем говорит, хорезмиец захлопнул рот и виновато посмотрел на Горчакова. – Да будет ему во всем неудача! – верноподданнически закончил он.
Олег с усмешкой кивнул, одобряя этот экспромт.
– Так значит, если я продиктую тебе письмо для хана Бату, у него в ставке может и не найтись человека, способного его прочесть? – спросил он.
– О храбрейший из всех воителей! – снова «завел свою волынку» Махмуд. – На этот вопрос твой недостойный раб знает ответ и будет счастлив услужить пресветлому эмиру! Бату-хан сам умеет читать на нашем языке! В детстве его учителем был мудрейший из мудрейших, Хаджи Рахим аль-Багдади! Ныне этот ученнейший муж, украшенный тысячью и одной добродетелью, состоит при Бату-хане лекарем! Твое письмо будет прочитано, о достойнейший!
– Отлично! – довольно потер руки Горчаков и перешел ко второй части монгольской армии.
Она состояла из четырех туменов. Самым сильным в этом войске был корпус Бурундая. В двух его туменах служили только монголы. В остальных монгольское ядро было доукомплектовано воинами из покоренных народов. Одних мобилизовали насильно, другие пошли своей охотой в надежде пограбить богатые города. Официально тумены возглавляли чингизиды. Но их функции были скорее представительскими. Настоящими командармами были опытные темники, прославившиеся в Хорезме и Китае.
Один из туменов возглавлял сын Угэдэя, Гуюк-хан. Вторым чингизидом в этом подразделении был его брат Кадан.
В еще одном тумене было аж три потомка «Потрясателя Вселенной»: его сын Кюлькан, являвшийся официальным командующим, внук Чагатая Бури и внук Чингисханова брата Аргасун.
Об этом подразделении Олег имел самые подробные сведения, потому что разгромленные утром четыре сотни были выделены как раз из этого тумена.
При сборах в Западный поход каждый из наследников Чингисхана привел в армию ополчение своего улуса. У Кюлькана оно состояло из трех тысяч коренных монголов, у Бури из одной, а у Аргасуна было всего пятьсот воинов.
– Теперь их осталось меньше! – злорадно отметил Горчаков. – Потому как высланные вперед сеять ужас и панику сотни принадлежали Аргасуну. И осталось у них четыре тысячи сто монголов, – подытожил Олег. – Плюс порядка пяти тысяч, где каждой твари по паре.
Он взял со стола листок и еще раз прочел, из кого состояла немонгольская половина тумена. В списке значились: найманы, киреи, онгуты, канглы, кидане, ханьцы, бохайцы, чжурчжени. А больше всего в войске было кыпчаков и туркестанцев из бывших армий Хорезмшаха. Но и это было еще не все! В армию вторжения собрался весь степной сброд, от Байкала и до Волги. Пленные просто не могли упомнить десятков названий, да они, в общем-то, и не пытались. Монголам было по барабану, кто пойдет в бой впереди них и первым полезет на стены. Как понял Горчаков, пленные называли народы, окружавшие коренные монгольские земли, с которыми они были хорошо знакомы. А определять племенную принадлежность разных там финно-угров они считали ниже своего достоинства.
– Прямо «Вавилонское столпотворение», – покачал головой Горчаков.
«А ведь есть шанс разбить монголов по частям! – подумал он. – Двигаясь от Рязани вверх по Оке, правое крыло монголо-татарского войска осадило город Ольгов. Оставив от него головешки, враги подошли к Переяславлю – современной Рязани. Здесь они разделились. Видимо, для того, чтобы не испытывать трудностей с фуражом. Бурундай со своим корпусом остался осаждать город, а два других тумена направились дальше к Коломне. Двигаются они не вместе. Впереди идет Кюлькан, его воины забирают сено, зерно и солому в прибрежных селах и деревнях. Кое-что остается, но этого не достаточно. Поэтому идущий следом Гуюк-хан делает остановки и рассылает отряды фуражиров в стороны от реки. Из-за этого он приотстал. Теоретически можно разгромить Кюлькана до подхода тумена Гуюк-хана. Только надо это дело как следует обдумать, – Горчаков хмыкнул и побарабанил пальцами по столу. – Сегодня у нас шестое января тысяча двести тридцать восьмого года, – начал считать он. – По словам пленных, они оторвались от своего подразделения на день пути. То есть на тридцать – тридцать пять километров. За туменами движутся большие обозы с припасами и осадным парком. Огромные повозки тащат медлительные волы. С таким транспортом монголы делают пятнадцать-двадцать километров в день. Значит, здесь они будут послезавтра. А к Коломне подойдут десятого января. Время на подготовку есть».
– Махмуд, садись к столу, – распорядился Олег.
Хорезмиец поклонился и устроился на лавке. Горчаков пододвинул ему лист бумаги и протянул черную гелевую ручку. Переводчик с любопытством повертел ее в руке. Про чернила он не спросил. Видел, что Олег обходился без чернильницы.
– Письмо Бату-хану, пресветлый эмир? – уточнил ал-Хереви.
– Угу, – кивнул Горчаков, думая, под каким номером включить Батыя в «список приговоренных».
– Великому Бату-хану, владыке и повелителю бесчисленных народов, салям! – подсказал хорезмиец, видимо, полагая, что Олег, по своей необразованности, не знает, с чего начать. – Пусть Всевышний дарует твоей душе тысячу успокоений и превратит ее в место восхода и захода милосердия и в место, куда падают лучи славы! – Махмуд выжидающе уставился на Горчакова, явно напрашиваясь на комплимент своей учености.
– Хорошо сказал! – похвалил Олег. – А теперь пиши: мера преступлений Чингисхана и его потомков превысила все мыслимые пределы!
Хорезмиец дернулся на лавке и весь съежился.
– Помилосердствуй, пресветлый эмир, – заскулил он, – если Бату-хан узнает, кто написал письмо, он велит отрубить мне руки!
– Взбодрись и дыши глубже, – посоветовал Горчаков, – скоро хану Бату станет не до мелочных разборок с писцами. Ничего он тебе не сделает!
Махмуд горестно вздохнул и изобразил готовность к работе.
– Мера преступлений Чингисхана и его потомков превысила все мыслимые пределы! – снова начал диктовать Олег. – Поэтому я собираюсь положить конец злодействам этого проклятого рода! Клянусь приложить все силы, чтобы этот поход стал последним преступлением чингизидов против человечества! Клянусь, что не будет мне покоя, пока не истреблю всех пришедших на Русь потомков Чингисхана! Первыми умрут Кюлькан, Бури и Аргасун. Следом за ними умрешь ты, Бату! Хочешь жить – убирайся с нашей земли!
Хорезмиец, высунув от старания кончик языка, выводил строчки красивой арабской вязи.
– Как подписать? – спросил он, изобразив последнюю завитушку.
– Я сам подпишу, – Горчаков перегнулся через стол и передвинул листок к себе.
Махмуд протянул ему ручку. Рисовал Олег неплохо, и вскоре внизу листа вместо подписи появился расправивший крылья черный сокол, с хищно загнутым клювом, смахивающий на «Римского орла» или эмблему нацистов – это кому как больше нравится.
– Олег Иванович!
Вошедший в трапезную Учай отвлек Горчакова от созерцания своего шедевра. Выглядел он каким-то взволнованным.
– Случилось чего? – поинтересовался Олег.
– Не, – мотнул головой старшой коломенской дружины.
По годам на умудренного опытом воина он не тянул. На вид ему было лет восемнадцать. А его подчиненным и того меньше.
– Слово у нас к тебе, – белобрысый и конопатый Учай приосанился и расправил плечи, подчеркивая своей позой серьезность момента.
– Ну что ж, – Горчаков тоже напустил на себя важность, – коли есть слово, то молви!
– Сейчас, я только остальных позову! – дружинник князя Романа метнулся к двери, оставив Олега сгорать от любопытства, ибо он совершенно не догадывался, что за представление здесь затевалось.
Проскользнув один за другим в трапезную, молодые воины выстроились перед Горчаковым полукругом, а Учай выступил вперед.
– Умен ты зело, Олег Иванович, – начал с похвалы дружинник, – и удачлив! А се для вождя самое главное. Жизнь у воя такая, что бывает, токмо от везения и зависит. Посему ратники по удаче себе вождей выбирают. Бывает всем князь хорош, да уж больно невезуч. Такому даже содеянное по уму, и то не в пользу. С таким господином ни за что голову сложишь. А ежели за вождем тенью бежит удача, такому все рады служить! Потому как часть удачи его и на дружину падает. Вот мы, Олег Иванович, и думаем, что ты как раз из таких. Порешили мы с братией, – Учай широким жестом обвел стоявших за его спиной ратников, – что любо бы нам было тебе послужить. Одна беда – «отроки» мы! А князь Роман Ингваревич прижимист, – дружинник сокрушенно развел руками, – что скажешь, Олег Иванович?
– Скажу, что буду рад видеть таких орлов под своей рукой! – не задержал с ответом Горчаков. – А еще скажу, что из земель я дальних и посему не все понял. При чем здесь, к примеру, прижимистость князя Романа?
– Так я ж сказал? – удивился Учай. – «Отроки» мы.
«М-да, очень содержательный ответ», – подумал Олег.
– Послушай, Учай, – снова обратился он к парню, – я не ведаю, чем «отроки» от «детских» отличаются. Ты бы объяснил мне, что ли?
После этого дружинники заговорили чуть ли не все сразу. И вскоре Горчаков уже знал, что «детские» – это «слуги вольные». Служат они за жалованье да за долю в добыче и в любой момент могут «отъехать» от князя, то есть перейти на службу к другому господину. А «отроки» – это холопы: те же слуги дворовые, только воины. Надо – в поход идут. А ежели нет брани, то отроки князю и его гостям за столом прислуживают, за конями ухаживают, поручения разные выполняют. Еще Олег узнал, что шесть лет назад Всеволод Юрьевич в союзе с князьями рязанским, муромским и коломенским ходил на мордву. Дружины князей тамошних они погромили, села пожгли и полона толпы пригнали. Эти двадцать парней вовсе и не рязанцы, а мокшане. В рабство они попали в десять-тринадцать лет, а князь Роман Ингваревич как раз решил дружину пополнить и воспитал их воинами.
– Ах вон оно в чем дело, – разобрался, наконец, Горчаков, – стало быть, князь Роман откуп потребует?
– Угу, – грустно подтвердил Учай.
– Ну так заплатим! – усмехнулся Олег. – Как только в Коломну воротимся, я сразу о вас с князем поговорю.
Пред тем как покинуть место, бывшее совсем недавно селом Спасским, Горчаков распорядился выгнать на лед оставшихся пленных – двадцать два воина и четырех сотников. Монголы тряслись и едва передвигали ноги, видать, решили, что и им конец пришел.
У Олега от полученных сведений поднялось настроение, и он посматривал на пленников с довольной ухмылкой. Под мышкой он тащил два закрепленных на жердях полотнища. Это были половинки «маскировочного халата», на которых он углем намалевал черных соколов. Горчаков приколотил «штандарты» между кольями горизонтально, отошел и полюбовался.
– Еще надо бы здесь стол поставить и отобедать, – «прикололся» он.
Но бывший, как всегда, рядом Неждан шутки не понял. В его глазах Олег прочел сомнения в своем душевном здоровье.
– Влад Дракула так делал, – пояснил Горчаков, – но я не буду! Еще вживусь в образ да кровь начну пить.
Оставив ошарашенного приятеля переварить информацию, Олег занялся монголами. Он вытащил из толпы пленных пятерых и поставил их впереди остальных. Дальше он показал на кошмарный частокол, протянувшийся на четыреста метров, от одного берега Оки до другого, и через переводчика объяснил, что это граница, которую монголам и прочим пересекать не рекомендуется.
– Я хочу, – говорил Горчаков, – чтобы воины тумена знали, что за этой чертой их всех ждет страшная смерть. Кто с мечом на нас придет, – изрек он под конец крылатую фразу, – тот от… – Олег запнулся: – В общем, с ним будет то же самое, – указал он на колья.
После проникновенной речи Горчаков велел выдать пятерым отобранным монголам коней, из тех что похуже, и отпустить с миром. Еще пятерых воинов и одного сотника он собирался отпустить по прибытии в Коломну. Сотнику он планировал вручить письмо Батыю и выпросить у Романа дружинников, чтобы они проводили монголов до устья Осетра и еще дальше вверх по реке.
«Нужно сделать все, чтобы Батый получил письмо с угрозами, – рассуждал Олег, – придется весь план и князьям выложить, не то не дадут они провожатых. А дальше…» – На этом месте у Горчакова просто дух захватило, когда он представил, в каком состоянии будет хан Бату, когда получит известие о гибели Кюлькана, Бури и Аргасуна. Ведь следующим в списке смертников стоял он сам!
– Остался сущий пустяк, – пробормотал себе под нос Олег, – грохнуть трех первых чингизидов.
