ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В следующем, 1760 году в конце кампании, ознаменованной несколькими победами русской армии, Салтыков заболел и сдал командование Фермору. Предложение Суворова о походе на Берлин теперь могло осуществиться: на его стороне были Фермор, Румянцев, Чернышев и Тотлебен. Фермор собрал военный совет в Каролате. Совет решил предпринять поход на Берлин, пользуясь тем, что французы отвлекли Фридриха на западную границу Пруссии. Корпус генерала Чернышева двинулся на Берлин. Впереди шел авангард из русских легких войск под командой Тотлебена, который раньше жил в Берлине и хорошо знал тамошние порядки. В авангарде Тотлебена находился подполковник Суворов.

В полдень 22 сентября (3 октября) Суворов во главе драгунского эскадрона появился на высотах перед Галльскими воротами прусской столицы. На склоне дня пришел и весь отряд Тотлебена.

Трубач с требованием о добровольной сдаче столицы поскакал к городским воротам. Пруссаки ответили отказом. Хотя берлинский гарнизон насчитывал едва тысячу человек, но ему на помощь спешил принц Евгений с пятью тысячами человек померанских войск и восьмитысячный отряд генерала Гильзена. Тотлебен начал бомбардировать Берлин и послал гренадеров штурмовать окопы перед воротами столицы. Бой продолжался до ночи. Принц Евгений подоспел к Берлину и на следующее утро оттеснил гренадеров Тотлебена. К русским войскам подошел корпус Чернышева. Пруссаки усилились отрядом генерала Гильзена. Мог завязаться большой бой.

Берлинские бюргеры уговорили своих генералов, во избежание гибели столицы, прекратить сопротивление и сдать город русским. Королевские войска покинули столицу. Магистрат Берлина принял условия сдачи, продиктованные русскими, ворота города растворились, и глава магистрата коленопреклоненно поднес на блюде ключи Берлина русскому генералу.

Русская конница с развернутыми знаменами появилась на улицах немецкой столицы.

Наложив на Берлин дань в полтора миллиона талеров, уничтожив пороховые мельницы, королевские амуничные фабрики и военные запасы, союзники покинули Берлин.

Салтыкова на посту главнокомандующего сменил Бутурлин, один из последних денщиков Петра I. Назначение Бутурлина приписывали жене Петра Федоровича, великой княгине Екатерине Алексеевне. Оно удивило армию еще больше, чем назначение Салтыкова. Прусские отряды старались затруднить снабжение неприятеля: нападали на русские обозы, делали налеты на места, где находились склады продовольствия и амуниции. Австрийцы и русские отвечали тем же: налетами и набегами.

В эту пору войны Суворов покинул штаб армии, перешел в кавалерию, получил драгунский полк и вскоре сделался в войсках более известен, чем многие генералы. Бутурлин хорошо знал Суворова-отца, благоволил и к сыну. Не раз Бутурлин писал Василию Ивановичу, хваля подполковника Суворова. С небольшими силами конницы и пехоты Суворов совершал отчаянно смелые набеги, не задумываясь нападать внезапно на более сильного противника. «Удивить — победить», — говорил он. Удача неизменно сопутствовала Суворову в его отважных предприятиях.

Василий Иванович в конце войны тоже находился в действующей армии. Сначала он заведовал продовольствием, а затем получил назначение на место Корфа — генерал-губернатором Пруссии в Кенигсберг. Но умерла давно хворавшая Елизавета Петровна, русским царем сделался Петр Федорович, принц Гольштейн-Готторпский. Новый царь преклонялся перед Фридрихом Прусским, видя в нем и великого полководца и образец государя. Петр III не только отказался продолжать войну, но даже заключил с Фридрихом военный союз. Армия русская еще оставалась в пределах Пруссии, и русским генералам и солдатам было трудно усвоить такой крутой поворот.

Старика Суворова вызвали в Петербург. Он получил назначение в Сибирь тобольским губернатором, что равнялось ссылке. Гвардейцы роптали: Петр III круто принялся вводить в гвардии строевые прусские порядки. Против нового царя образовался военный заговор. В нем участвовал и Василий Иванович Суворов, задержавшийся в столице и не уехавший в ссылку. В июле 1762 года произошел переворот. Василию Ивановичу поручили обезоружить голштинцев, личную охрану Петра.

Василий Иванович явился в Ораниенбаум с отрядом гусар, арестовал голштинских генералов и офицеров и отправил их в Петропавловскую крепость, а рядовых перевез в Кронштадт. Лишенный своей единственной защиты, Петр хотел бежать, но был схвачен и убит. Гвардия посадила на престол его жену, Екатерину: она участвовала в заговоре против мужа. Чтобы не раздражать армию, Екатерина отказалась от союза с Фридрихом, но не захотела продолжать войну. Без России союзники не могли бороться с прусским королем. Семилетняя война кончилась.

Екатерина отменила почетную ссылку Василия Ивановича Суворова. Он остался в Петербурге членом Военной коллегии. Александр Суворов находился в это время при армии в Пруссии. После переворота его послали курьером с депешами в Петербург, где его ласково приняла новая царица. Собственноручным приказом Екатерины 26 августа 1762 года Суворов, произведенный в полковники, назначался временно командиром Астраханского полка. А весной следующего года полковник Суворов получил в командование Суздальский пехотный полк, стоявший в Новой Ладоге.

Приближались светлые майские ночи. В Суздальском полку ожидали приезда нового полковника, молва о котором далеко обогнала его самого. Старый военный устав еще не отменили, и Суздальскому полку предстояло первому испытать преимущества нового, еще не введенного устава. Новый полковник уже слыл за человека скорого и твердого в своих решениях, смелого и отважного командира, пылкого и основательного критика старых армейских порядков; штапы Суздальского полка и прочие офицеры, привыкнув жить и служить по старинке, надеялись, что новый полковник тем скорее свернет себе шею, чем горячей примется вводить новизну. Так всегда бывает при крупных общественных переменах — люди, враждебные новизне, говорят: «Это ненадолго». Старый полковник готовился к сдаче команды и был озабочен не тем, чтобы показать своему преемнику в блестящем виде людей и хозяйство своей части, — он возложил приготовление к смотру всецело на ротных командиров, сам же с казначеем поспешно приводил в порядок полковую отчетность, стараясь свести концы с концами: не хватало денег и документов, запасов и вещей.

Солдаты, готовясь к смотру, штопали дыры мундиров, чинили сапоги, чистили до блеска амуницию, чтобы ее сиянием на смотру прикрыть убогое состояние, в каком пребывал полк.

В день, когда ожидался приезд в Новую Ладогу Суворова, погода испортилась. Новый полковник утром в назначенный час не приехал. Суздальцы стояли на полковом плацу, выстроенные для смотра. Шквалистый ветер с моря гнал по небу густые облака. Они опускались все ниже. Среди дня сделалось сумрачно. С озера доносился шум прибоя, как гул далекой канонады. Хлынул секущий холодный дождь.

Суворова ждали с часу на час, с минуты на минуту. Он все не приезжал. Офицеры спрятались от непогоды в полковой избе. Солдаты мокли под дождем и роптали. Они просили позволения зажечь костры, чтобы согреться. Старый полковник не разрешал. Приближался вечер. Решили, что с Суворовым на Шлиссельбургском тракте стряслась какая-либо беда: лопнула ось или сломалось колесо. Полковник приказал бить вечернюю зорю. Барабанщики и горнисты вышли перед фронт. Пробили зорю. Унылая окрестность под вой ветра и шум дождя огласилась пением «Отче наш», и роты разошлись по светлицам, чтобы обсушиться, обогреться и поесть.

Настала ночь. В полку перекликались часовые. Угомон погрузил людей в тяжелую дрему, но не успели люди в светлицах и первый сон увидеть, как на полковом дворе снова грянули барабаны — они били генерал-марш, что означало поход. Обер-офицеры с ружьями и фонарями в руках бегали по светлицам и будили сержантов, сержанты — капралов, капралы поднимали унтер-офицеров, унтер-офицеры — рядовых. Поднялась суматоха. Солдаты поспешно одевались, разбирали из стоек мушкеты и выбегали на волю. На полковом дворе сновали с факелами фурьеры. Ветер срывал и уносил с факелов клочья пламени.

Дождь барабанил по крышам. С озера ясней, чем днем, доносилась канонада шторма.

У распахнутых растворов магазинов извозчики грузили, укрывали и увязывали возы. Фыркали кони.

Раздалась команда, полковой обоз пошел и скрылся в темноте.

Полк строился в походные колонны; унтер-офицеры скликали свои отделения… Скомандовали «направо», и солдаты, повернувшись, увидели перед фронтом группу всадников, освещенных беспокойным и смутным мерцанием багровых факельных огней. Тут были штаб-офицеры полка. Впереди них на рослом коне, в офицерской шляпе и плаще виднелся огромного роста человек. Привстав на стременах, великан скомандовал полку громовым голосом:

— Ступай!

Великан поскакал вперед, офицеры за ним. Факелы погасли. Барабаны ударили фельдмарш. Полк вышел за город, провожаемый лаем всполошенных дворовых псов, и вступил дорогою в лес.

Никто из суздальцев не знал, зачем их подняли ночью так экстренно. Переговариваясь, солдаты гадали: что же такое случилось? Уж не новое ли происшествие в столице, вроде летошнего, когда гвардия поставила на место царя Петра его жену Екатерину? Никто не сомневался, что великан на рослом коне и есть новый полковник. Если он приказал обозу идти вперед, значит, поход дальний — наверное, в Петербург. Кому-то из солдат взбрело на мысль, и он сказал товарищам в ряду, что новой царице недолго царствовать: новый полковник ведет суздальцев ставить в цари вместо нее младенца Павла, сына Петра III. Товарищи посмеялись. Однако догадка понравилась солдатам: они передавали ее по рядам из своего взвода в другой, из роты в роту, из батальона в батальон.

— Зря на такие дела не пускаются! Не шутка — полк в поход поднять…

— Так это как бы, братцы, у нас с гвардией сурьез не вышел: ведь гвардия вся за царицу!

— Пожалуй!

Говор в рядах стих. Не оттого, что солдаты призадумались над неизвестной целью внезапного похода, а потому, что дорога лесная была очень трудна: по мокрой глине разъезжались ноги, под сапогами все время хлюпала вода, сверху, с елей, порывы ветра стряхивали целые ушаты воды. Безмолвие в рядах сменилось ропотом. Солдаты бранили и старого полковника, и нового, и царицу Екатерину, и ее сына Павла, и все начальство сверху донизу. Никакой команды больше не подавалось. Обер-офицеры шли молча впереди взводов с мушкетами на плече, не останавливая ни ругани, ни говора солдат. Подняв воротники плащей и нахлобучив шляпы, ехали на конях ротные командиры.

В разрывы облаков глянули бледные звезды. Дождь перестал. Сделалось светлее. Полк на марше растянулся. Солдаты шли вразброд, с подоткнутыми полами плащей, обрызганные по пояс грязью; с плащей струилась вода. В одном месте на полянке суздальцы встретили на коне, обрызганном по пах грязью, солдата в синем намокшем плаще; голова солдата обвязана платком — видно, шляпу у него сбило веткой в лесу или снесло ветром. Солдат был чужой.

— Эй, служба! — крикнули ему из рядов. — Не знаешь, куда нас ведут?

— Знаю! — ответил солдат. — Прибавь шагу… Скоро! Скоро! Скоро!

Солдат, оглядывая угрюмые лица суздальцев, пропустил несколько взводов, хлестнул коня нагайкой и ускакал вперед.

Дорога расширилась. Полк вышел на открытое место, подтянулся. Скомандовали:

— Стой!

Солдаты увидели перед собой большую поляну. Вдали, у края леса, — старинный монастырь, окруженный белой каменной стеной. На колокольне били в малый колокол к заутрене. Ворота под колокольней заперты.

Перед полком на бугорке стояли кружком на конях штаб-офицеры, сняв шляпы, и старый полковник, сердитый, в шляпе, нахлобученной на глаза; все они смотрели мокрыми курицами. А среди них — встреченный полком в лесу на рассвете солдат в синем плаще, с обвязанной платком головой. Он что-то говорил, рубя левой рукой, а в правой, опущенной, — нагайка. Офицеры в смущении молчали. Поодаль на рослом жеребце сидел ночной великан. Это был Прохор Дубасов. Тот же, кого суздальцы приняли за солдата, оказался новым их полковником.

Суворов резко оборвал речь, огрел нагайкой коня и подскакал к полку:

— Здорово, братцы суздальцы!

Полк отозвался невнятным, нестройным гулом.

— Хотел я, суздальцы, привести вас к готовым кашам. Палатки приказал здесь на поле загодя поставить. Да, вишь ты, обоз с дороги сбился — не туда пошел. Не мудрено: в такую непогоду — статочное дело. Ну, что делать!.. Гляди-ка, братцы! — Суворов указал нагайкой на монастырь. — Печь в братской кухне топится. Отцы святые блины печь собрались. Сем-ка, я попрошу у них погреться!

Рокот смеха пробежал по рядам. Суворов ударил коня и поскакал к воротам монастыря.

С любопытством смотрели солдаты вслед Суворову. Туда же обернулись и командиры на конях, но никто из них не двинулся с места.

Суворов подскакал к воротам и постучался в них кнутовищем. Из калитки вышел монах. Суворов ему что-то говорил. Монах отмахнулся, развел руками и ушел назад, затворив за собой калитку. Суворов ждал. Монах вернулся и с поклоном что-то доложил.

Суворов постоял минуту, взвил коня на дыбы и поскакал к полку.

— Вот, суздальцы, беда! — весело крикнул Суворов, осадив коня перед фронтом. — Зовет меня архимандрит с господами офицерами на блины и чашку чая. А вас-то, слышь ты, много, пустить не хочет. Признаться, я люблю чаек, да вас мне жалко…

Суворов опустил голову, как бы задумавшись. Встряхнулся, расцвел улыбкой и крикнул:

— Приказываю взять монастырь штурмом! Прапорщики, со знамен чехлы долой!

Развернулись, защелкав на ветру, полковое и батальонные знамена. Командиры подскакали к своим ротам. Послышалась команда: «Бегом — ступай!» Суворов поскакал к монастырю. Суздальцы, взяв ружья наперевес, побежали к монастырю с криками и смехом вслед Суворову. За ним скакал Дубасов. На холме остался один старый полковник. Он сделал из руки козырек, не веря глазам своим. Потом покачал головой, тронул коня с места и поехал прочь от монастыря, обратно в Ладогу.

Солдаты сгрудились у монастырских ворот и криками требовали, чтобы им открыли. Оттуда не отзывались. Не принимая дела всерьез, офицеры перестали командовать. Солдаты окружили монастырь муравьиной хлопотливой толпой, не зная, как и к чему приступиться. Суворов указал нагайкой на кучу бревен, заготовленных для монастырских надобностей. Один из суздальцев уловил жест Суворова, бросился к бревнам с криком:

— Бери, ребята!

— Спасибо, удалец! — крикнул Суворов. Как звать?

— Иван Сергеев, — отозвался солдат. Эй ты, великан, слезь с коня, подсоби! — крикнул Сергеев Дубасову.

Прохор соскочил с коня и приподнял бревно с комля. К нему пристало еще несколько солдат. Солдаты с мерным криком начали бить бревном в ворота. Ворота затрещали. Из монастыря послышались крики.

— Ну-ка, раз! Еще маленький разок! Еще раз! — кричал Дубасов.

Откуда-то взялась высокая стремянка. Солдаты приставили ее к стене и полезли вверх.

На колокольне ударили в большой колокол всполох. Пустынная окрестность не отозвалась набату даже отголоском. Никто не бежал монастырю на помощь. Ворота сорвались с петель и рухнули.

Суворов скинул с головы платок и сбросил на руки Дубасову плащ. Солдаты увидели на Суворове полковничий мундир и боевой орден. Дубасов подал Суворову шпагу. Вложив шпагу в портупею, полковник обнажил ее и въехал в ворота. Барабаны ударили. За барабанщиками пошли прапорщики с развернутыми знаменами и двинулись, равняясь на ходу, солдаты.

Монахи бегали по двору черными тараканами.

На церковном крыльце стоял в полном облачении седой игумен с крестом в руке, дрожа от злости.

Суворов остановил коня перед крыльцом, скомандовав полку: «Стой!» Барабаны смолкли. Дубасов крикнул на колокольню, помахав шляпой:

— Брось колотить — всю медь вызвонишь!

Колокол умолк, но долго еще гудел ворчливо. Вложив шпагу в ножны, Суворов соскочил с коня, поднялся на крыльцо и преклонил колено. Игумен осенил его крестом, все еще дрожа. Приложившись к кресту, Суворов сказал:

— Ваше преподобие, не огорчайтесь! Сие не есть нашествие варваров, а практика военная. Дозвольте моим солдатам обсушиться, обогреться. Полковой обоз с дороги сбился. Накормите нас…

Сверлящими глазами игумен смотрел в лицо Суворова. Самообладание возвратилось к монаху.

— Добро, добро, сударь! — с угрозой заговорил он. — Вы за деяние ваше ответите… И перед богом и паче перед своим начальством.

— Сего не миную! А убытки и расходы вам вернутся из полковых сумм трижды!

— Ежели только так! — озаряясь вдруг улыбкой, ответил игумен. — Прошу вас вторично и господ офицеров ко мне на чашку чая. А братия позаботится о ваших солдатах, полковник! Отец казначей, проводи полковника в мою келью. А я пока разоблачусь. Ворота придется новые сделать…

— Постараемся, ваше преподобие, дайте срок.

Суворов приказал полку составить ружья. Поставив, где нашли нужным, часовых, ротные развели солдат по кельям. Монахи молча указывали, куда идти. В общежительных кельях, в трапезной, в братской кухне, пекарне — всюду до отказа набилось солдат. Сухие скудные запахи монастыря утонули в махорочном аромате, запахе мокрой шерсти и вкусном духе горячего черного хлеба, которым монахи наделяли солдат…

Отдохнув в монастыре, полк в тот же день пошел домой, в Новую Ладогу, провожаемый благословениями игумена: Суворов оставил ему форменную расписку, щедро отблагодарив за гостеприимство… Поручив полк на возвратном походе командиру первого батальона, Суворов поскакал, сопровождаемый Дубасовым, по лесной дороге прочь от Ладоги. Все недоумевали: куда он? Полк вернулся в Ладогу к ночи.

Светлицы полка гудели разговорами о новом полковнике. Нашлись среди солдат такие, кто знал отца Суворова, Василия Ивановича, и говорили, что если бы сын в отца пошел, то солдатскую денежку беречь должен, а он сразу монахам сумму за разбой отвалил. Другие — и таких оказалось большинство — остались очень довольны штурмом монастыря.

— Этот научит города брать!

Все сходились в одном: служить с новым полковником будет трудновато — наступают иные времена.

В полковой избе наутро после похода в ожидании Суворова собрались офицеры со старым полковником и тоже обсуждали странные, на их взгляд, поступки Суворова. Никто не сомневался, что игумен сделал только вид, что помирился с небывалым своевольством Суворова, а, наверное, пожалуется и губернатору, и архиерею, и в Военную коллегию. Большая часть командиров считала, что начало службы Суворова в Новой Ладоге будет и ее концом. Молодежь молчала, быть может сочувствуя новому командиру.