Новый полковник
Напрасно прождали командиры Суворова — день прошел, а он в Ладогу не возвратился. Старый полковник сделался мрачнее тучи и отпустил офицеров. Они разошлись по домам, недоумевая, что же случилось.
А Суворов пустился разыскивать полковой обоз. В тот день, когда его ожидали, выстроив полк для смотра, Суворов оставил свою повозку с пожитками у попа на попутном погосте, объехал с Дубасовым окрестности Новой Ладоги, выбрал место для лагеря и послал Прохора Ивановича с письмом к старому полковнику. К письму был приложен приказ выступить полку, часа не медля, вперед послать обоз, чтобы к приходу полка разбить лагерь.
Обоз заблудился. Дорог по лесам вокруг Ладоги не много, и Суворову после штурма монастыря не составило труда настигнуть обоз. Он стоял праздно. Командир извозной роты, не получая никаких приказаний, остановил обоз в лесу.
— Как это, сударь, вы меж трех сосен заблудились? — спросил командира Суворов. — По этой ли дороге вам приказано ехать?
— По той, где я стою, господин полковник! — угрюмо ответил командир.
— Дорога эта, сударь, ведет в Сибирь!
— И в Сибири люди живут! — мрачно ответил командир извозной роты.
— Ко дворам-то дорогу найдете? Не заблудитесь? — спросил Суворов, прощаясь с обозной ротой.
Командир ответил, что не собьется.
Возвратясь в Ладогу, Суворов приступил к приему полка от старого полковника. В денежном ящике у полкового казначея недостающую наличность покрывали долговые расписки офицеров, в том числе и командира полка.
— Не делайте меня, сударь, несчастным! — ответил старый полковник на немой вопрос Суворова. — Это жизнь. Вы молоды, а я стар. Карьера моя окончена…
Суворов опечатал ящик сургучной печатью и предложил полковнику осмотреть и проверить вместе с ним магазины.
Суздальский полк мало чем выдавался среди других. Числясь полевым, Суздальский полк в Семилетней войне не был, да и не мог быть, по запущенному своему состоянию.
Новый полковник задумал превратить Суздальский полк в боевую силу. Уроки Семилетней войны не пропали даром для русской армии — в ней начинались реформы. Вместо старого строевого устава, основанного в главных своих частях на регламенте Петра I, составлялся новый. То, что старый устав считался почти отмененным, а нового еще не ввели, дало Суворову возможность поставить Суздальский полк по-своему.
Приходилось, искоренив воровство, заново налаживать полковое хозяйство, поднимать расшатанную дисциплину, устанавливать субординацию.
Прежде всего Суворов сломал дурные барские привычки командиров. Взяв себе в денщики Фомку Кривого и Наума Рыжего, Суворов произвел первого в «обершенки», а второго в «лейб-медики». В новом звании главного повара Фомка Кривой легко управлялся, так как полковой командир неизменно кушал каждый день одно и то же: щи и гречневую кашу. Наум тоже оказался мастером: он не только умел брить и бритвы править, но и кровь отворять, пиявки ставить и многое другое не хуже ротного фельдшера. На попечение Наума Суворов отдал и своего донского жеребца: конь засекал ноги. Прохор Иванович, в звании камердинера, правил полковничьим домом, оставив себе священнодействие приготовления Суворову утреннего чая и вечером — постели.
Прочие денщики старого полковника, двадцать человек, вернулись частью в строй, а мастеровые — кто в швальню, кто в кухню, кто в столярню, кто в шорную, сапожную полка. Офицеры, поневоле принужденные последовать примеру нового командира, расставшись с даровой прислугой, роптали. Они привыкли считать солдат своими дворовыми людьми. Командиры ждали и надеялись, что Суворову не пройдет даром штурм монастыря. Хотя Суворов велел полковым плотникам сделать в монастыре новые ворота и щедро заплатил за угощение солдат, игумен не преминул пожаловаться архиерею. Он написал в жалобе, что сам Суворов и все солдаты его при штурме были весьма пьяны и осквернили обитель всяческим непотребством. Архиерей переслал жалобу в Синод. Обер-прокурор доложил о случае Екатерине. Она спросила отца Суворова, Василия Ивановича, верно ли, что сын его, полковник Суворов, сильно пьет. Василий Иванович ответил, что его сын по слабости желудка испивает вина весьма мало: разве одну рюмку в день за обедом. Екатерина не вняла жалобе игумена и сказала про командира Суздальского полка: «Оставьте его в покое. Я его знаю».
Известие, что в Петербурге только посмеялись, узнав про штурм монастыря, обескуражило офицеров Суздальского полка. Им осталось одно: подчиниться воле крутого полковника и приняться по его указанию за обучение солдат.
Полку предстояло идти в Петербург для летней караульной службы. Суворов неотступно смотрел за снаряжением к походу полкового обоза. Приказал наново вылудить котлы. Сварили новый квас, потому что старый перекис. Крупу взяли из вновь полученного транспорта. Насушили свежих сухарей. Починили палатки, конскую сбрую, хомуты. Вопреки правилам, Суворов приказал одеть солдат для похода в мундиры первого срока и выдать новые сапоги. По объявленному для похода приказу, дневки и ночлеги в полку назначались не в попутных селениях, а на биваках и в лагере. Штаб-офицеры без исключения идут с полком походом на конях. Обер-офицеры, как им полагается по старому уставу, пешие, с мушкетами на плече. Полковой лекарь и ротные фельдшеры следуют с полком.
Для солдат в полку все это было новостью. Обоз шел впереди полка. Становясь на бивак, солдаты находили готовую пищу. Приходя к месту, выбранному Суворовым для лагеря, солдаты видели, что палатки поставлены, а костры горят. Как в военное время, в лагере расставлялись сторожевые посты, отдавался пароль, часовых проверял сам полковник. Подымать полк с ночлега Суворов приказал с первыми петухами, что очень озаботило на первом ночлеге полкового адъютанта.
— Господин полковник! До ближнего селения десять верст, — доложил адъютант Суворову. — Боюсь, что петухов мы не услышим.
— Не беспокойтесь, сударь, я-то уж наверное услышу. Прикажите барабанщикам стать к моему шатру поближе…
Адъютант не мог уснуть. Едва задремлет, слышится петушиный крик. Вскочит, прислушается: все тихо. Еще рано было вставать, но адъютант поднялся, вышел из палатки и велел барабанщикам подсушить отсыревшие барабаны около костра. Алая заря, пламенея, двигалась над лесом вправо. Адъютант, засунув руки в рукава, ходил перед шатром Суворова и напрасно напрягал слух, надеясь услышать дальнее пение петуха. Ничего не было слышно, кроме досадного звона комаров.
Вдруг где-то совсем рядом захлопал крыльями петух.
— Кукареку!
Адъютант в испуге оглянулся и увидел выставленные меж пол шатра ладони… Ладони захлопали. В щель просунулась голова Суворова…
— Кукареку! — пропел он снова. — Кукареку!
— Генерал-марш! — крикнул адъютант.
Барабаны грянули поход. Раздвинув полы шатра, Суворов вышел из палатки уже одетый, в шляпе, шпорах и с нагайкой в руке. Полк поднялся. Пока нестроевая рота снимала лагерь и грузила фуры, Суворов приказал полку построиться и произвел небольшое учение. Обоз ушел вперед. После отдачи пароля двинулся взводными колоннами полк. Солдаты шли по приказу в амуниции с полной выкладкой, в ранцах, со штыками, примкнутыми к ружьям.
Суворов, пропуская мимо себя весь полк, требовал:
— Шире шаг! Шибче!! Шибче! Десяток отломаешь — отдых!
Затем, стегнув коня, Суворов обогнал полк обочиной дороги.
Полк растянулся на марше на две версты. Между взводами и ротами образовались большие разрывы. Когда голова колонны прошла десять верст, Суворов скомандовал первому взводу:
— Отбой! Снимай ветры! Кто устал — ложись. Кто нет — гуляй, играй, пой песни, пляши!
К первому взводу подошел второй, третий, рота за ротой, батальон за батальоном.
Дав первому взводу часовой отдых, Суворов скомандовал:
— Бегом! Ступай!
Пробежав шагов сто, взводный командовал: «Шагом!» — и тогда подымали следующий взвод. Так с перерывами двигался полк, то растягиваясь по дороге, то сжимаясь в тесную колонну. Через три часа перехода солдаты видели впереди бивачные костры; артельные старосты, выбивая ложкой трели по деревянной крышке котла, приглашали солдат к завтраку, а Суворов скакал вперед за головной частью обоза — выбирать место для лагеря на ночь.
Таким порядком полк пришел в Петербург и занял светлицы Семеновского полка, ушедшего в лагерь близ Красного Села.
Считалось, что караульный полк, неся сторожевую службу, тем самым делает все, что ему полагалось. Поэтому в военном кругу столицы немало дивились, увидев, что свободные от нарядов капральства Суздальского полка занимаются упражнениями на Семеновском плацу с раннего утра до завтрака и перед вечерней зарей.
До дивизионного, генерал-фельдмаршала Бутурлина, дошло, что в Суздальском полку занимаются и не по старому и не по новому уставу. Бутурлин послал Суворову сказать, что приедет смотреть полк на плацу инкогнито, как бы невзначай, и что вместе с ним совершенно секретно прибудет одна высокая особа. «Особа» просит, чтобы на нее никто не обращал внимания… Встречи не делать, почестей не отдавать.
В назначенный час Бутурлин явился на плац, и с ним Павел Петрович, сын Екатерины. Оба приехали на конях и остановились на краю дороги, как бы мимоездом, привлеченные зрелищем, которое им представилось. Суворов никому, даже полковому адъютанту, и словом не обмолвился о том, что предстоит смотр полку, хотя и негласный. Бутурлин и Павел показались на дороге, когда полку дали роздых. Ружья стояли, составленные в козлы по нескольку десятков, на земле валялись сброшенные ранцы. Одни солдаты стояли кружками — оттуда слышался веселый смех, там плясали, в другом месте пели, в третьем — боролись, даже дрались на кулачки.
Бутурлин и Павел переглядывались с изумлением — то, что они видели, не походило на унылую скуку, царившую на плацу во время учений гвардии.
Суворов, завидев фельдмаршала с его спутником, подъехал к ним и снял шляпу.
— Давненько, братец, я тебя не видал! — сказал Бутурлин.
— С кампании шестьдесят первого года, ваше сиятельство!
— Да. Так ты опять командуешь полком пехотным? А ведь ты лихой наездник!
— Надо знать одинаково все роды оружия, ваше сиятельство!
— Говорят про тебя, что ты все чудишь. Гляди — у тебя и одеты солдаты не по-людски. Они и на солдат не похожи.
— Граф, — воскликнул Суворов, вспыхнув, — я служил в лейб-гвардии солдатом! Семеновский полк мог построиться едва в час, а мои солдаты…
— Хотел бы посмотреть, — пробурчал Бутурлин.
Суворов поднял руку. К нему подскакал полковой адъютант.
— Капитан, прикажите полку строиться по батальонам взводными колоннами.
С явной насмешкой Бутурлин достал из кармана камзола брегет.
Барабанщики ударили сбор. Поле мгновенно преобразилось. Суздальцы поспешно разбирали ружья, закидывали ранцы на спины, затягивали друг другу ремни. Флигельманы заняли свои места. Командиры сзывали свою часть. Суета постепенно улеглась, крики смолкали. Из бесформенного скопления людей складывались плотные кирпичи взводных колонн. Штаб-офицеры заняли свои места. Барабаны смолкли. Бутурлин снова взглянул на часы и не мог удержать одобрительный возглас:
— Отменно! Но что это, милый, за фрунт? Где равнение в рядах? Что за интервалы? И что это в строю у вас, полковник, все шевелятся, головами вертят? У одних ружье на плечо, а у тех — у ноги. Во фрунте — все, как один, и каждый стой как мертвый.
— А у меня во фрунте все живые, — ответил Суворов.
Павел смотрел на Суворова и на солдат с любопытством.
— Граф Александр Борисович, представьте мне полковника.
Бутурлин повел рукой с поклоном в сторону Павла и назвал его имя.
Суворов дал шпоры коню и натянул поводья. Конь его встрепенулся, подобрался и стал как вкопанный, струнно трепеща каждой жилкой. Суворов сорвал с головы шляпу и опустил ее в руке к стремени.
Вытаращив глаза, наморщив лоб и хлопая веками, Суворов широко раскрыл рот. Лицо его молниеносно менялось, выражая то восхищение, то недоумение, то радость, то испуг. Павел слегка закинул голову назад, прищурился и самодовольно улыбнулся. Бутурлин все испортил. Взирая на уморительные рожи, которые строил Суворов, фельдмаршал не мог удержаться от веселого утробного смеха. Он схватился за живот, раскачивался в седле и гоготал на все поле. Вслед ему рассмеялся и Суворов.
Павел обиделся и, хмурясь, заговорил с Суворовым по-немецки:
— Сделайте, сударь, из вашей шляпы должное употребление. Она — для головы.
— Благодарю, ваше высочество, сегодня очень жарко! — ответил Суворов, обмахиваясь шляпой, как веером.
— Да нет же, полковник, поверьте мне — очень холодно. Дует северный ветер!
— Действительно, ваше высочество, скорее холодно, чем жарко.
— Накройтесь, сударь. Я разрешаю вам быть при мне с покрытой головой.
Надев шляпу, Суворов сказал:
— Мы почти слово в слово разыграли сцену из шекспировской трагедии о Гамлете, датском принце.
Лицо Павла озарилось. Он потянулся к Суворову, тронул к нему коня и шепотом спросил:
— Вы читали эту книгу, сударь?
— Да, только, к сожалению, в немецком переводе.
— Моя мать запретила мне читать эту книгу. И никто не хочет мне ее достать. Вы можете мне ее прислать? Это останется между нами… Я вас очень, очень прошу!.. Я вам приказываю!
— Мой долг повиноваться, ваше высочество.
— Смотрите же, вы мне обещали!
Павел кивнул головой и с места поднял коня в галоп. Суворов смотрел ему вслед. Лошадь Павла с кавалерийским седлом казалась чрезмерно большой. Бутурлин, слушая разговор Суворова с Павлом, перестал смеяться. Почти не понимая немецкой речи, фельдмаршал, наморщив лоб, старался уловить хоть общий смысл. Когда Павел ускакал, Бутурлин, теребя Суворова за рукав, потребовал ответа:
— Почему он рассердился? Вас фюр эйн бух?
— Бух — книга. Это не по вашей части, граф.
— Смотри ты, «бух»! Ты у меня чего-нибудь не бухни! Бухнешь ты, а отвечать-то мне придется.
Фельдмаршал погрозил Суворову пальцем и, грузно плюхая в седле, пустился вслед Павлу.
Учение на плацу продолжалось. Суворов смотрел на эволюции полка рассеянно, не подавал никакой команды и уехал до роспуска полка по светлицам. Дома он взял с полки томик Шекспира и прочитал трагедию о датском принце с начала до конца, как новую и незнакомую. Закрыв книгу, Суворов решил не посылать ее Павлу.
На следующий день Суворов узнал, что представление трагедии «Гамлет» недавно запрещено и что ни в книжной лавке Академии наук, ни в Английском магазине на углу Невского и Морской нет в продаже Шекспира.