Глава 16
По брусчатым мостовым Варшавы мерно цокали копыта. Всадники покачивались в седлах, лениво озирая окрестности. На красных воротниках и обшлагах красовались желтые гвардейские петлицы, показывая, что едет не кто-нибудь, Казачий лейб-гвардии полк! Прохожих на улицах практически не было, да и те, кто были, едва завидев казачьи красные полукафтаны и темно-синие шаровары без лампасов, старались не попадаться на глаза. Слишком уж грозное имя завоевали себе гвардейцы-казаки за последние месяцы.
Перевод лейб-гвардии полка в Польшу, из вверенной им ранее Литвы, состоялся поздней зимой, и случайно почти совпал по времени с трагическим покушением на Императора. Едва прибыв из почти замиренного Западного Края в казармы Варшавской Крепости, еще не успев толком расквартироваться, казаки уже на следующее утро были спешно собраны командиром полка, генерал-майором Иваном Ивановичем Шамшевым во внутреннем дворике. Пока заспанные, недоумевающие донцы строились, втихомолку гадая, что за новости принесет им начальство, во дворике крепости появились новые лица. Вместе с Шамшевым к донцам вышел и сам генерал-губернатор Муравьев. Оба были бледны, суровы и молчаливы, что заставило казаков внутренне подобраться, в ожидании недобрых вестей. Речь начал командир полка:
- Казаки, донцы, к вам обращаюсь я, в минуту скорби и горести нашей! Ныне доставлены вести, что три дня назад в Петербурге на государя-императора и его семью было совершено покушение.
Казачий строй замер, в наступившей тишине было слышно лишь участившееся биение людских сердец.
- К несчастью, покушение было отчасти успешным, - тяжело, с болью в голосе продолжал генерал-майор. - Заговорщиками был умерщвлен новорожденный сын Государя и наследник престола Российского, Императрица ранена. Император жив, и ныне находится у постели супруги неотлучно.
Ровные шеренги выстроенных на плацу казаков едва уловимо заколебались. На лицах донцов проступили самые разные чувства: горе, сочувствие, скорбь, растерянность. Слишком уж чудовищной была весть, озвученная им. Между тем, командир продолжал:
- Послушайте меня, братья, - повысив голос, обратился он к казакам, чтобы снова завоевать их внимание. - Сказал я вам еще не все. Сие бесчестное злодеяние было совершено мятежными поляками.
Полк зашумел. Позабыв про наставления и уставы, донцы оглядывались друг на друга. Послышались гневные выкрики. У многих казаков руки непроизвольно легли на сабли, в глазах появилась не предвещавшая полякам ничего хорошего злость.
- Я разделяю вместе с вами эту горестную весть, - отстранив Шамшева, и перекрикивая, быстро смолкающий гул, начал свою речь Муравьев. - Но мы не должны дать горю и гневу поглотить нас. Я знаю как тяжело, обуздать праведные чувства, но ныне это необходимо. Вам предстоит самое тяжкое из дел, имеющихся у меня. Не буду скрывать, новость дошедшая до вас, уже гуляет по Привисленскому Краю. Мне доложили, что в городе уже начались гулянья и празднования в честь сей скорбной для нас вести. Да, именно празднования! - громко крикнул он разразившемуся возмущенными криками полку. - И мы с вами должны усмирить тех, кто злобное убийство, совершаемое в ночи над невинным младенцем, считает добрым делом, достойным восхваления! - Покраснев от натуги, перекрикивал разошедшихся донцов Муравьев. - Мы не должны уподобиться диким зверям рвущих когтями всех без разбору. Мы не должны карать невинных и рубить с плеча. Вы воины! И поэтому мы первыми пришли к вам. Воин не сражается с детьми, не поднимет руку на женщину, защитит невиновного. Помните об этом, когда выйдете за стены крепости! По коням, братцы! С нами Бог!
- С нами Бог! - оглушительно рявкнули в ответ казаки, получив долгожданный приказ, и, с ожесточенной решимостью, ринулись к конюшне.
Этот день в Варшаве запомнили как День Гнева. Именно так, с большой буквы. Все вышедшие праздновать 'смерть москальского ублюдка' безжалостно избивались и рассеивались. Казаки без устали хлестали нагайками по озверевшей от ненависти и ужаса толпе, оставляя на лицах и спинах кровавые шрамы. На один выстрел из толпы донцы отвечали десятками. Когда на улицах никого не осталось, конные патрули бросились на поиски любых признаков гуляний и торжеств. Заслышав льющиеся из окон песни или смех, врывались в дома, выводили жителей на улицу и публично пороли, а то и вовсе пускали красного петуха.
В ответ на жестокость казаков то здесь, то там начали стихийно организовываться засады и уличные баррикады. В военных стреляли из окон, те стреляли в ответ, редко рискуя, впрочем, врываться внутрь, предпочитая более эффективный поджог. Польские толпы врывались в дома русских, все еще проживающих в Варшаве, и забивали их дубинками, кольями, и еще долго после смерти топча уже бездыханные трупы ногами, превращая людские тела в кровавое месиво.
Карусель взаимного насилия продолжалась еще несколько дней, пока, наконец, русская власть, в лице Муравьева, не восстановила полный контроль над городом. Число убитых шло на сотни, раненых же и вовсе никто не считал. Выгорали целые кварталы, а трясущиеся от страха горожане толпами покидали город. С тех пор польские выступления в столице края были исключительной редкостью.
Вот и сейчас, казачий патруль мирно заканчивал своё дежурство, цокая копытами коней сворачивая на соседнюю улицу. Лишь ведущий патруля, казачьего лейб-гвардии полка корнет Митрофан Греков, то и дело подергивал плечами, спиной чувствуя чужой и явно недобрый взгляд.
* * *
Едва русские конники свернули за угол, портьера на окне верхнего этажа желтого трехэтажного дома, мимо которого они только что проехали, опустилась. Наблюдающий до последнего за прошедшим патрулем смуглый, с роскошными, чуть рыжеватыми усами, поляк, повернулся к присутствующим в комнате и хмуро сообщил остальным собравшимся: - Уехали! Обычный патруль, десять конников и хорунжий. Но находиться здесь опасно, уходить надо из города как можно быстрее.
Сказав это, он поправил портьеру, на миг осветив комнату и людей в них собравшихся. Это была небольшая каморка под флигелем обычного дома на одной из улиц Варшавы. В таких живут обедневшие, вдовы с трудом сводящие концы с концами, их снимают студенты, которым не по карману. Казалось бы совершено обычная история. Но именно эта комната была особенной. Посреди неё стоял широкий дубовый стол на резных ножках, за которым сидело четверо мужчин. Поверхность стола закрыта была большой, два на три метра, картой Царства Польского, на которой громоздились разрозненные стопки бумаг, то тут, то там исчерканные свежими чернильными пометками. Что бы ни обсуждали собравшиеся, разговор явно шел давно и лишь ненадолго прервался на вынужденную паузу.
- Мариан, не нужно спешить, сначала закончим разговор, - властно приказал сидящий во главе стола, высокий, статный мужчина лет тридцати, в форме русского полковника. - Присядьте.
Мариан Лангевич стоящий у окна, один из наиболее известных воевод Восстания, а именно к нему была обращена эта речь, окинул 'полковника' недовольным взглядом. Обладая взрывным и обидчивым нравом, он большим с трудом проглатывал подобные уколы. Лангевич был профессиональный военный, родившийся в Польше, но большую часть жизни проведший за её пределами. Он служил в прусском ландвере, затем в прусской гвардейской артиллерии. В 1860 участвовал в экспедиции Гарибальди против Неаполя. С началом восстания Мариан вернулся в Польшу и принял командование сначала Сандомирским воеводством, а затем и вовсе всеми отрядами восставших в Южной Польше. Однако, несмотря на богатый военный опыт, в Восстании он оказался на вторых ролях и это его жутко бесило. Молча проглотив приказной тон, Мариан, ни слова не сказав, присоединился к сидящим, заняв свое место за столом.
Объект постоянной ревности Лангевича, тот самый 'полковник', был не менее известен, чем его собеседник. Юзеф Гауке, выходец из знаменитой фламандской военной фамилии, судьба которой уже полвека была тесно связана с Польшей. Его отец был капитаном войск Варшавского герцогства, дядя Мауриций - военным министром Царства Польского. Юзеф пошел по их стопам и получил великолепное военное образование. Он обучался в русском Пажеском Корпусе, а затем и в Академии генерального штаба, в 1855 году был поставлен адъютантом в свиту императора Александра II. Сражался с остатками отрядов Шамиля на Кавказе, был награждён медалями. Уже к тридцати годам Юзеф дослужился до чина полковника, однако с началом Восстания подал в отставку, прибыл в Польшу и возглавил один из корпусов. За прошедшие три года Гауке стал одним из самых успешных командиров Восстания, взяв в руки руководство отрядами действующими в центральной и западной части Царства Польского и приграничных с Пруссией районах.
По правую руку от Гауке сидел высокий, суховатый мужчина лет сорока - Ромуальд Траугутт, воевода Плоцкий. Подполковник русской армии в отставке, кавалер Венгерской и Крымской кампаний, он участвовал в укреплении Силистрии и обороне Севастополя, за что был награжден орденом Св.Анны. В руководстве восстания он отвечал за отряды, находившиеся в северной Польше.
Слева от Юзефа восседал Антоний Марецкий, епископ Ловичский. Высокий, с аристократической сединой на висках и с короткой, ухоженной бородке, он был одет в традиционную, черную одежду ксендза, польского католического священника, с высоким белым воротником. Если воеводы - такие как Гауке, Лангевич и Траугутт - были руками и ногами Восстания, то польская католическая церковь была его сердцем и знаменем. Влияние священников в богобоязненной и ревностно-католической Польше было чрезвычайно велико. Именно благодаря усилиям ксендзов Восстание все ещё имело, пусть минимальную, но все же ощутимую поддержку среди населения. Восхвалениями мужества повстанцев и угрозами анафемы католическая церковь подпитывала отряды мятежников людьми, служила глазами и ушами восставших в своих епархиях, более того, нередко ксендзы сами возглавляли отряды бунтовщиков, личным примером показывая как надо сражаться с ненавистными еретиками. Епископ Антоний, к примеру, присутствовал на этой встрече не только как представитель всего церковного сообщества, но и как капитан одного из крупных отрядов 'кинжальщиков'*1, действовавших в окрестностях Варшавы.
- Да, панове, давайте побыстрее с этим закончим, - судорожно закивал последний участник собрания, молодой, едва старше двадцати пяти, полный молодой человек в пошитом на французский манер сюртуке. - В Варшаве сейчас слишком опасно.
- Должен заметить, - едко высказался епископ Марецкий, - Мы здесь собрались по вашей настоятельной просьбе, пан Вашковский, и хочу отметить, что любому из нас находиться здесь куда опаснее, чем вам.
- Прошу меня простить, пан Марецкий, но выезд за пределы Варшавы строго ограничен, а сведения, передаваемые через меня народным жондом*2, чрезмерно важны для восстания и не должны были подвергаться риску быть перехваченными, - начал оправдываться его собеседник.
- Ну что ж, будем надеяться, что ваши вести действительно стоят того, - мрачно заметил генерал Траугутт.
- О, конечно! - расцвел посланник жонда, - Первое, что я хотел сказать, что пан Гауке, утвержден на должность диктатора восстания.
- Пса крев, - выругался, не сдержав разочарования, Мариан Лангевич, оставивший свой пост у окна и вернувший за общий стол.
- Гратулюе, - флегматично поздравил 'полковника' Траугутт.
- Благая весть, сын мой, - одобрительно откликнулся ксендз.
Новоиспеченный диктатор кивнул, выразив радость лишь слабой улыбкой, почти не видной под густыми усами. Гауке давно добивался этого поста, который был необходим ему не столько из личных стремлений, сколько из нужд военного командования. После низложения предыдущего диктатора, Людвига Мерославского, недавно вторично разбитого русскими войсками у Познани и вновь бежавшего во Францию, сей пост был вакантен. На него претендовали трое: сам Гауке и присутствующие здесь Мариан Лангевич и Ромуальд Траугутт. Однако с самого начала было ясно, что на должность диктатора будет утвержден Юзеф Гауке. Его родовитость, военный опыт и обширные связи в высшем свете России и Европы давали солидное преимущество перед конкурентами. Сегодняшний вечер должен был решить дальнейшую судьбу Восстания. Правдами и неправдами, но народному жонду удалось собрать в Варшаве лидеров всех наиболее крупных оставшихся отрядов сопротивления.
- Вас же, пан Мариан и пан Ромуальд, жонд представил к награде Белого Орла, за заслуги в деле освобождения Польши от азиатских захватчиков.
- Хоть что-то, - проворчал, недовольный назначением Юзефа Гаусе диктатором, Лангевич.
- Паны-генералы, ценой неимоверных усилий жонд смог достать планы дислокации вражеских сил в Речи Посполитой, - продолжал Вашковский, доставая из-под стола внушительный саквояж, - думаю, вам будет полезна эта информация.
Генералы оживились, полные и достоверные данные о количестве и передвижении русских войск действительно могли стать спасительным кругом для отрядов сопротивления. Саквояж жондовца был молниеносно распотрошен, и поделен между участниками совещания. Однако по мере изучения карт радость на лицах генералов превращалась сначала в сомнение, а затем и в недоумение, смешанное с гневом.
- Позвольте, какой давности эти карты? - внимательно рассматривая карту Великопольского воеводства, спросил Ромуальд Траугутт.
- Насколько мне известно, они были получены из Петербурга два месяца назад, - сказал Вашковский.
- Пса крев, - в бешенстве отшвырнул свою часть карт Лангевич, - тогда они бесполезны! За последние шесть недель русские перетрясли все патрули.
- Скажите, уважаемый, - процедил сквозь зубы, с трудом сдерживая ярость, Гауке, обращаясь к представителю жонда, - есть у приславших вас более свежая информация и когда они могут её нам представить?
- Э.. боюсь, это будет затруднительно, - замялся тот, - после февральских событий у нас практически не осталось сторонников в Петербурге, все они либо арестованы, либо бежали. Большинство же сочувствующих нам ранее русских не одобрило участие польских смельчаков в, к несчастью, неудавшемся покушении на царя, и порвало с нами всякую связь. А с недавним арестом Огрызко *3 практически вся сеть наших сторонников в Петербурге попала в руки жандармов. На данный момент мы не имеем источников информации о планах русского командования и не можем даже предполагать как скоро сможем их получим.
Гауске скрипнул зубами. Февральские события в Петербурге действительно перечеркнули почти все планы восставших. Самым опасным было то, что Восстание лишалось поддержки внутри России, без которого оно было обречено на поражение. Покушение вызвало бурную реакцию во всех слоях русского общества, как никогда сплотив его вокруг царского престола. Даже аресты русских заговорщиков - подручных Гагарина и членов кружка Блудова - воспринимались скорее как задний фон покушения, на первом же плане были поляки-детоубийцы. До того с симпатией относившееся к польской борьбе за независимость общество встало на дыбы. По всей стране создавались патриотические общества, требовавшие немедленно и с максимальной жестокостью решить 'польский вопрос'. Над всем этим звенел голос знаменитого публициста Каткова, который прямо призывал 'утопить в крови бунтовщиков'.
Ударило покушение и по традиционным критикам царской власти, в первую очередь Герцену. 'Колокол', печатаемый в Лондоне и доставляемый в Россию подпольно, традиционно запаздывал на несколько недель и это сыграло с его издателем дурную шутку. Так случилось, что номер, в котором Герцен публично высказывался в поддержку польского бунта, как назло начал своё хождение в русской столице почти сразу после памятных событий марта 1865 г. В свете трагических событий традиционные лозунги о праведной борьбе поляков за свободу и справедливость воспринимались как чудовищная издёвка, чем не преминуло воспользоваться Четвертое Отделение. Мартовский 'Колокол' был мгновенно размножен и тиражирован не только в Петербурге, но и в Москве, Нижнем Новгороде и даже Киеве. Герцен оказался под градом негодования и обвинений в не патриотизме. Несмотря на то, что в следующем номере Герцен пытался исправить ситуацию и выпустил разъяснения своей позиции, сделать это ему не удалось. Весь тираж 'Колокола' был арестован ещё на российской границе и до своего читателя не дошёл. Более поздние попытки оправдаться так же ни к чему не привели. Доверие к Герцену было подорвано, и он быстро растерял весь свой вес и авторитет в русском обществе. С тех пор даже самые горячие сторонники польской независимости предпочитали хранить свои взгляды при себе, опасаясь общественного порицания.
Ничуть не лучше шли дела у поляков и на Западе. До недавнего времени благосклонные к польским чаяньям европейские дворы начали дружно открещиваться от любых связей с ними. Ручеек пожертвований, текущий в Польшу с Запада обмелел. Общий тон европейской прессы, ещё пару месяцев назад величавших поляков не иначе как 'борцами за свободу' и 'узниками царизма', резко изменился. Несмотря на то, что кое-где в западной прессе, преимущественно французской, все ещё проскальзывали одобрительные статьи о польском восстании, основная масса печатных изданий Европы с жаром клеймила 'детоубийц' и сочувствовала горю царской семьи. Особенно усердствовали в этом британские газеты, на которых история гибели новорожденного ребенка английской принцессы, внука королевы Виктории, сработала как красная тряпка на быка. Колонки, ранее посвященные одобрению польским успехам, теперь буквально сочились ненавистью к 'кровавым славянским варварам'. Под давлением общественного мнения премьер-министр, лорд Пальмерстон инициировал закон, по которому все поляки, подозреваемые в связях с Восстанием, должны были быть немедленно высланы из страны. Скотланд-Ярд незамедлительно провел серию арестов видных деятелей польского подполья. Польская диаспора в Англии начала стремительно сокращаться: условия жизни в до недавнего времени безопасных Лондоне, Ковентри и Глостере внезапно стали для польских эмигрантов невыносимыми. Вдобавок к полицейским проверкам и ругани в газетах, добавились и многочисленные избиения поляков 'активными гражданами', совершаемые при полном попустительстве властей.
Единственным оплотом польского сопротивления оставалась Франция. Нельзя сказать, что император Наполеон III остался безучастным к покушению на своего русского коллегу, однако поддержку польского восстания не прекратил, лишь несколько скрыв неизменность своей позиции на отделение Польши от России, за ширмой официальных сожалений. Тем не менее, в Париже польские лидеры, такие как Людвиг Мерославский и Чарторыжский чувствовали себя вольготно, как ни в какой другой стране Европы.
Но пока Франция становилась для польских революционеров вторым домом, в доме первом, т.е. самой Польше, дела у них обстояли неважнецки. И даже несмотря на то что после скоропостижной смерти Александра Второго, восставшие воспрянули духом, чем значительно затянули уже заканчивающиеся в нашей истории выступления; несмотря на отдельные успехи и даже победы над русскими войсками; несмотря на довольно длительный период растерянности и пассивности русского руководства в Царстве, ситуация уверенно приближалась к катастрофической. Прибытие весной 1865 г. дополнительных войск для подавления Восстания сразу сказалось на обстановке. Пылающие злобой за покушение на государя русские полки буквально за пару месяцев прочесали всю Польшу и Литву частым гребнем, без всяких сожалений вешая за малейшую крамолу. Потери Восстания весной 1865 года уже превысили числом таковые за все предыдущие годы и положение только ухудшалось.
Но хуже всего была потеря боевого духа. Неудавшееся покушение, единственным результатом которого стало убийство новорождённого цесаревича и ответная русская жестокость, отрицательно сказалось на морали отрядов. Конечно, находились те, кто открыто радовался смерти царского отпрыска, но у порядочных людей этот факт ничего кроме отвращения и стыда за соотечественников не вызывал. Более того, жестокость с которой подавлялось Восстание, ранее вызывавшая лишь ненависть и являвшаяся обоснованием 'азиатской природы' русских, теперь внушала какой-то сверхъестественный страх. Жестокость теперь казалась проявлением возмездия, неотвратимой Божьей карой. Началось повальное дезертирство. Ужас неминуемой русской мести становился сильнее приказов командиров и угроз анафемы ксендзов. Нередки становились случаи, когда отряды, встав на ночевку, поутру не досчитывались до четверти состава. Многие командиры сами распускали свои отряды и сами сдавались русскому командованию. И этому были свои предпосылки.
Восстание в Польше и Литве изначально было парадоксальным. Большинство командиров отрядов восставших являлись бывшими или действующими офицерами русской армии. Гауке, Траугутт, Сераковский - тот список можно было продолжать долго. Именно поэтому многие лидеры восставших были известны врагам и подчинённым исключительно под прозвищами - Босак, Долинго и так далее. Трудно биться насмерть с бывшим однокашником, человеком с которым бок о бок прошел Крымскую, кто принял за тебя горскую пулю на Кавказе. А ещё труднее вести за собой тех, кто тебе доверяет, самому не веря в возможность достижения желанной цели.
Порой, положение было настолько отчаянным, что и самого Юзефа посещали такие мысли. Был ли он прав, отказавшись от карьеры русского офицера и встав на путь, как ему тогда казалось, ведущий к будущей славе и независимости Польши? Возможно, стоило прислушаться к словам дяди Маврикия, который не верил в успех революционного движения в Польше и всегда говорил: "Не следует жертвовать настоящим ради сомнительного и неверного будущего"*4.
- Что ж, - глубоко вздохнул новоявленный диктатор, стараясь не показывать овладевшего им отчаянья, - раз уж эта информация оказалась бесполезна, давайте составим обзор нашего положения на фронтах. Ромуальд, Мариан?
- На севере обстановка в близка к критической, - по военному строго начал доклад Траугутт. - Мы полностью выбиты из всех крупных городов: Торуни, Ломжи, Ольштына. Наши силы серьезно истощены в последних столкновениях. За этот месяц мы только в окрестностях Плоцка мы потеряли около восьми сотен человек убитыми и раненными, три с половиной сотни наших сторонников были арестованы. Отряды испытывают крайнюю нужду в провизии, порохе и лошадях. Процветает повальное дезертирство, крестьянское быдло, несмотря на всемерную поддержку глубокоуважаемых ксендзов практически везде держит русскую сторону.
- На юге не лучше, в Люблине и Радоме нас бьют в хвост и в гриву, - раздраженно подтвердил Лангевич. - После смерти царского ублюдка москали просто с ума посходили. Всех захваченных с оружием в руках казнят на месте. Вдоль дорог виселицы. Наших людей, которых мы надеялись высвободить из Павена*5, увезли неизвестно куда. Связь с Зигмундом*6 потеряна, ходят слухи, что он пленен.
- Мне кажется, вы драматизируете ситуацию, - осторожно возразил Вашковский, - несмотря на некоторое... недовольство, вызванное недавним покушением на царя, европейские столицы все ещё выказывают нам свое благоговение. У жонда есть сведения, что Франция готовит заявление, в котором потребует освобождения Польши и возврата ей независимости и прежних земель. Все знают, что страны Европы, ждут одного лишь сигнала из Парижа, чтобы встать на нашу сторону в борьбе с москальским царизмом. Как только нас официально признают в Париже, вся Европа встанет на нашу защиту. Царь приползет к нам на коленях. Эти москальские варвары страшатся гнева цивилизованных стран...
На последних словах голос Вашковского затих под презрительно-жалостливыми взглядами присутствующих.
- Вы действительно в это верите? - удивленно-недоверчиво спросил молодого революционера сидящий напротив Траугутт.
- Да, конечно! Мы же почти победили, так всего говорят... - уже неуверенно ответил Вашковский, - Европа...
- Победили?! - яростно выкрикнул Лангевич, вскакивая с места. - Вы в своей жонде, что совсем ополоумели? Не видите, что творится вокруг? Да в моей банде за год из пяти тысяч осталось едва ли пять сотен человек! Остальные кормят волков в лесах и пляшут с конопляной тетушкой! Если москали не остановятся - от нас скоро ничего не останется! О Европе рассказывайте своим дружкам, восторженным студентикам, которые не знаю с какой стороны за саблю взяться! Нам нужно оружие, порох, хлеб. Нужны деньги! Где то золото, которое вы с Радзивиллом нам обещали? Три миллиона, которые мы взяли из главной кассы в 63-м давно закончились!*7
- Текущие расходы жонда не позволяют... - залепетал Вашковский, изрядно струхнувший под таким напором.
- Не позволяют?! - глаза Лангевича налились кровью. - Тогда зачем мы здесь собрались? Выслушивать ваш лепет про помощь Европы? Что проку от вас?
- Но это не всё, мы готовим покушение на наместника! Как только мы избавимся от Вешателя*8... - снова начал представитель жонда.
- То ничего не изменится! - отрезал Лангевич, - последние полгода мы воюем не столько с клятыми москалями, сколько со своими холопами. Подводы и лошадей удается выбивать только силой, квитанции уже не берут. Стоит нам высунуть нос из леса - эти ублюдки тут же доносят о нас москалям и наводят карателей на наши отряды. Слава Матке Боске, ксендзы по-прежнему на нашей стороне, - благодарно посмотрел он как сидящего слева священника.
- Истинно, сын мой, - закивал Марецкий, поглаживая короткую, иезуитскую, бородку, - дело наше благословлено Церковью. Сам Папа ежедневно возносит молитвы за несчастную Польшу*9. Однако и нам в последнее время приходится тяжко, - посетовал ксендз, - среди братьев наших во Кресте многие арестованы, несмотря на духовные чины. Последние указы схизматиков были восприняты паствой... излишне восторженно. Все труднее становится поднимать прихожан на борьбу с русскими.
- Восторженно? - фыркнул Мариан, - эти грязные хлопы уже на них молятся. Еще бы, москали отдают им землю! НАШУ ЗЕМЛЮ! Ради этого они готовы на все, готовы забыть, что они - поляки, бросить в грязь свою гордость и честь, и унижено пресмыкаться перед москальскими варварами. И что нам делать прикажите? Вырезать всех крестьян? Как эту грязную чернь усмирить?
- Молитвами, сын мой, молитвами, - улыбаясь одними губами, спокойно ответил ксендз.
- Боюсь молитвами тут делу не поможешь, пан Антоний, - мрачно возразил Марецкому Гауке. - Мариан прав, в последнее время мы терпим поражения не столько из-за силы русских, сколько из-за собственной слабости. Нам не хватает оружия, боеприпасов и продовольствия, неоткуда набрать солдат. Поддержка крестьян, как правильно было сказано, тоже не на нашей стороны. Нам срочно нужны новые силы, иначе в скором времени Восстание будет подавлено. Какую помощь жонд нам может оказать в ближайшее время?
- К сожалению жонд сейчас занят более важными проектами... - вновь начал оправдываться молодой революционер.
- Слишком заняты приготовлениями к отъезду, я полагаю? - мягко, но с железными нотками в голосе, прервал его речь Траугутт.
В комнате установилась пауза.
- Что вы имеете в виду Ромуальд?, - спросил Гауке, подозрительно глядя на внезапно побледневшего Вашковского.
- Пусть лучше пан Александр сам расскажет, - пристально глядя на представителя жонда.
- Видите ли, уважаемые паны, - неуверенно начал тот, испуганно косясь то на одного воеводу то на другого, - в последние недели ситуация в Польше стала весьма... неспокойной. Есть опасность захвата членов жонда русскими отрядами, что, несомненно, привело бы к катастрофическим последствиям. В таких условиях народное правление, осознавая свою ответственность перед восстанием и доверившимся ему честным полякам, приняло решение... - на этих словах Вашковский замялся, явно не решаясь продолжать.
- Принял решение сделать ЧТО? - задал вопрос Юзеф, уже догадываясь об ответе.
- Временно перенести свои заседания во Францию, - тихо, на грани шепота, пробормотал Вашковский.
- Не понял... - мотнул головой Лангевич, поднимаясь из-за стола. - Вы, что собираетесь бежать? Собираетесь бросить на как кость в пасть русским собакам, а самим отсидеться в Париже и Ницце? Так?
- Но что мы можем? - начал оправдываться Вашковский. - Наши руки здесь, в Польше связаны! Во Франции мы будем пользоваться поддержкой властей и сможем более активно организовать сбор пожертвований и наем добровольцев для Восстания. Как вы не понимаете?! Если мы останемся здесь, рано или поздно русские выследят и казнят нас, всех для одного! Во Франции жонд будет вам более полезен, чем в Польше.
- Более полезен? - язвительно усмехнулся Мариан, - Чем? Последний год пользы от вас никакой, что и продемонстрировала сегодняшняя встреча. Вы не можете собрать деньги, не можете раздобыть весомых сведений, от вашей политики хлопы бегут к русским. Продолжать? А, знаете что? - Мариан задумался на секунду, а потом его лицо исказила гримаса презрения, - Убирайтесь! Убирайтесь во Францию, в Англию или в Стамбул! Езжайте хоть за океан, только избавьте Польшу от своего присутствия. Без таких как вы моей отчизне будет только лучше!
- Вы забываетесь! - скрипнул зубами Вашковский.
- О, нет, - презрительно рассмеялся Лангевич, - я наконец-то я могу сказать все, что я о вас думаю, жалкие вы душонки! Вы столько лет раздувались от гордости, присваивая себе наши заслуги! Вы думали только о себе, о своей жажде власти. Тешили её, раздавая ордена и подписывая указы. Теперь ваше время прошло, езжайте во Францию, у руля восстания встанут наконец те, кто умеет держать саблю в руках.
- Мы присваиваем ваши успехи? Да мы из кожи вон лезем, чтобы сгладить ваши промахи! - взвился Вашковский. - Мы оказываем помощь вдовам, которых вы, - уткнулся палец Александра в мундир генерала, - плодите из года в год. Мы успокаиваем крестьян, которых вы грабите, не в силах остановить свою жажду наживы. А вы только сидите в своих лесах, заливая свой страх перед русскими зубровкой. Где все ваши успехи, которые мы якобы присваиваем? Сколько русских отрядов вы разгромили за последнее время? Ну, сколько?
- Да что ты знаешь, вошь? - вскинулся Лангевич.
- Если я вошь, то бы отрыжка волчья! - не остался в долгу Вашковский, но последние его слова потонули в шуме общей свары.
*1 'Кинжальщики' - специальные отряды повстанцев, приводившие в исполнение смертные приговоры над противниками мятежа, сотрудничавшими с русскими властями и членами восстания, заподозренными в измене.
*2 Жонд народовы (Народный жонд) (польск. Rzad Narodowy - национальное правительство) - центральный коллегиальный орган повстанческой власти во время Восстания 1863-1865 гг.
*3 Имеется в виду Иосафат (Юзефат) Петрович Огрызко, вице-директор Департамента неокладных сборов Министерства финансов, коллежский советник, издатель польской газеты "Slowo"в Петербурге, с 1863 г. по поручению варшавского революционного комитета выполнял обязанности главного революционного агента Восстания в Петербурге.
*4 За что и пострадал. Во время начала восстания 1830г. Маврикий Федорович Гауке исполнял обязанности военного министра Царства Польского при наместнике польском, Великом Князе Константине Павловиче. Извещённый о начале волнений 29 ноября 1830 г., Гауке немедленно отправился верхом в Краковское предместье, где располагалась резиденция наместника. По пути он неожиданно встретился с толпой революционеров, устремившихся к дворцу со стороны улицы Новый Свет. Толпа узнала Гауке и закричала: "Генерал, станьте во главе нас!". Когда же Маврикий Федорович обратился к революционерам с речью, называя их предприятие безумием и советуя разойтись по домам, из толпы раздались выстрелы, которыми генерал и сопровождающие его лица были убиты.
*5 Знаменитая тюрьма в Варшаве.
*6 Зыгмунт (Сигизмунд) Игнатьевич Сераковский, капитан русского Генерального штаба. С началом польского Восстания взял на службе отпуск за границу на 2 недели и выехал из Санкт-Петербурга в Литву, где стал одним из руководителей восстания. Провозгласил себя воеводой Литовским и Ковенским под именем Доленго. В короткое время собрал крупный отряд из 5 тыс. человек. 25-26 апреля у Медейки отряд Сераковского в бою был разбит русскими войсками. Сам Сераковский был ранен пулей в грудь навылет и попал в плен. Перед военно-полевым судом отвечать по существу он отказался, требуя суда присяжного и гласного. Суд приговорил его к смертной казни через повешение.
*7 В июне 1863 года, в Варшаве из главной кассы Царства Польского повстанцами было 'конфисковано' три миллиона рублей.
*8 Имеется в виду М.Н.Муравьев
*9 Исторический факт. В феврале 1863 г. папа Пий IX часами стоял на коленях с распростертыми руками перед толпами верующих, вознося молитвы за 'несчастную Польшу'.