Глава 3

Путь домой, в Азов (Аркадий и не заметил, как стал называть трофейное жилище домом), отнял более четырёх суток. Учитывая, что Чёрное море, существенно более обширное, казаки на стругах и чайках проскакивали в срок менее двух суток, небыстрой получилась дорога через Меотийское болото, как называли этот водоём древние греки. Тому было несколько причин.

Сначала приходили в себя после боя. Пусть он был относительно скоротечным и сверхуспешным, рисковать жизнью в нём довелось очень многим. Потери немалые, легко могли увеличиться, если бы сотням раненых не была оказана помощь. Пока все раны не были перевязаны или зашиты, обречённые конечности отрезаны, переволновавшиеся молодыки успокоены, ни о каком движении куда бы то ни было не могло быть и речи.

Огромный трофейный флот радовал пиратские души. Но у старшины и прежде всего атаманов немедленно возникла головная боль в связи с необходимостью перетасовки экипажей, на каторгах ещё до сражения принадлежавших Вольной Руси и без того с не очень спаянными коллективами. Нужно было срочно, немедленно, ещё ко вчерашнему дню сформировать временные команды для сорока восьми галер. В новые экипажи автоматически включались вырученные из плена казаки и стрельцы, но они среди каторжников были в меньшинстве. А те же венецианцы или французы, жаждущие отомстить туркам, не знали русского языка, в команды их включать было неразумно. Пришлось на каждую из каторг пересаживать несколько десятков человек со стругов или других своих кораблей. Выяснение, откуда, сколько и куда переводить, заняло весь световой день. К ночи Иван и Аркадий не могли даже матюгаться, сипели, будто сильно простудили глотки. Естественно, после всего случившегося никуда ночью не поплыли, благо ветерок возник слабенький, а глубины были незначительные, заякориться труда не составляло.

Аркадий заснул мгновенно и намертво. Не доставали его в эту ночь даже ставшие навязчиво повторяемыми сексуальные сны. Однако хорошо выспаться попаданцу было не суждено. И сосем не по причине наличия в постели излишне горячей женщины. Не было на эскадре ни одной представительницы прекрасного пола. Ну а пользоваться либерализмом на Дону в отношении однополой любви ему в голову не приходило из-за сугубой гетеросексуальности. Поспать не дал бунт на одной из каторг.

Конечно, ничего бы он сам не услышал, дрых без задних ног. Однако назвался груздем, полезай в кузов. Его безжалостно разбудили по приказу Ивана (а ещё другом называется!). Ошалевший от несвоевременной побудки, он начал соображать, только пожевав кофейные зёрна. Варить кофе в настоящей турецкой джезве было некогда.

Выяснилось, что на одном из кораблей каторжниками большей частью были не иноверцы-христиане, а стамбульский сброд. Не посаженные на колы, не четвертованные или хотя бы лишившиеся конечностей за свои прегрешения, убийцы, насильники, воры и грабители. Таких и раньше отправляли на галеры, а из-за спешки с организацией карательного морского похода в каторжники отлавливали толпы мусульман. И не только преступников.

Освобождению обрадовались и они, но плыть на север, в гнездо страшных казаков, про которых, особенно в последнее время, ходили самые жуткие слухи, им не хотелось. Переманив себе подобных с соседних кадирг и калите, они, отдохнув за день, набросились на сонных победителей на своём корабле. Достойного сопротивления стамбульским висельникам те, большей частью молодые и неопытные, оказать не смогли. Чего-чего, а бунта освобождённых из плена никто из атаманов не предвидел. Уйти по-тихому восставшие не сумели. Несколько молодыков после первого в жизни боя заснуть не могли и, когда на их галере разгорелся кратковременный и почти бесшумный бой, просто попрыгали в воду. Переплыв к рядом заякорившимся галерам, они подняли тревогу.

Захватившие каторгу турки, ещё не осознавшие всей гиблой авантюристичности своей затеи, не успели отплыть далеко, когда в погоню за ними кинулся флагманский корабль казачьего флота. Ивана Васюринского как командира известили о происшествии в первую очередь. Решив, что для боя со сбродом численное преимущество не нужно, он скомандовал тревогу, и уже через несколько минут флагман, куда более резко, чем противник, набирая ход, преследовал беглецов. Полномочия свои он временно передал второму флагману, Каторжному.

К несчастью турок, над морем царила полная, высоко стоящая луна. Видимость была, несмотря на ночное время, хорошая, и у них не было ни единого шанса уйти от погони. Аркадий, держа, обмотав тряпкой, глиняную кружку с горячим, ароматным кофе, сваренным-таки джурой, подошёл к Ивану. Тот недовольно поморщил нос, восхищавший попаданца горький напиток ему не понравился. Картина с носовой части каторги открывалась красивейшая.

В свете яркой луны на тёмно-серебристом, покрытом мелкими, без гребешков, волнами море впереди скользил такой же, как у преследователей, вёсельный корабль. Паруса убегавшие догадались поднять только что, возможно сообразив, что почти строго попутный ветер даёт преследователям немалое преимущество. Бывалый пират Васюринский приказал сделать это сразу же по снятии с якоря. Из-за особенностей освещения в открывавшейся картине доминировали разнообразные оттенки чёрного, серого и серебристого цветов. Разве что бурунчики из-под вёсел можно было назвать белыми. Да звёзды на небе сияли с разными оттенками. Прохладный ветер приятно освежал после дневной жары.

– Иван, скоро их догоним?

– Скоро только котята делаются.

– А всё же?

– Как ты эту горькую гадость пьёшь?

– Не прикидывайся евреем и не отвечай вопросом на вопрос. Когда догоним турок?

– Когда, когда… когда догоним, тогда догоним. Откуда я знаю, насколько их хватит так грести. Знают, сволочи, что от лютой смерти убегают.

– Так что, можем не догнать?

– Догоним, никуда они не денутся. Но когда точно, не скажу.

Настигли беглецов только к утру, ввиду крымских берегов. Озверевшие от произошедшего (гибели товарищей, попытки лишить их части добычи, своего прерванного сна…) казаки быстро навели на взбунтовавшейся галере порядок. Порядок, не предусматривавший наличия там восставших. Их кого зарубили, кого просто сбросили в воду. Кто-то кричал, что он христианин и не участвовал в бунте, но, после короткой заминки, и его вышвырнули в море. Иван заявил: «Раз не помогал нашим ребятам, значит, бунтовал. А посягнувшие на жизнь наших товарищей должны быть наказаны». Серьёзного сопротивления бунтовщики оказать не смогли. В отличие от своих врагов, турки и примкнувшие к ним каторжники плавать не умели. Только один из сброшенных попытался доплыть до крымского берега. Его немедленно отправил на дно кто-то с корабля Васюринского точным выстрелом из ружья. Казаки ночью стреляли несравненно более метко, чем большинство европейских солдат днём.

Аркадию также довелось поучаствовать в возвращении каторги под флаг Вольной Руси. Ещё со своего корабля он застрелил из ружья что-то истерично кричавшего бородатого здоровяка в живописных и наверняка вонючих лохмотьях. Свинцовая пуля, которую, по современным понятиям, впору было называть ядрышком, не только пробила его насквозь, но и сбила на палубу, где бедолага и скончался. Судя по агонии – мучительно.

В первые ряды абордажников попаданец не рвался, но пришлось ему поработать и саблей, длинной и тяжёлой карабелью, взятой им на корабль по настойчивым советам Ивана. Качки в это утро совсем не было, поэтому на почти очищенный от врагов корабль Аркадий ступил с пистолем в левой руке и саблей в правой. Грешным делом строя из себя крутого пирата. Поэтому, когда на него выскочил из-за какого-то ящика смуглый малорослый тип с ножом в руке, попаданец инстинктивно сделал отработанный на уроках фехтования выпад, а не выстрелил из пистоля.

Бог только знает, насколько хорошо владел турок ножом, но против длинной сабли его возможное мастерство оказалось бессильным. Он буквально нанизался на клинок животом, но не умер картинно, как герои фильмов, а продолжил движение к Аркадию. Тот, глядя в выпученные глаза врага, вроде бы не замечающего, что проткнут насквозь, честно говоря, немного струхнул.

Попаданец вытянул левую руку вперёд и нажал на курок пистоля.

Однако пистоль лишь громко щёлкнул. Будто не ощущая боли, с лицом, перекошенным от ненависти, турок сам продвинулся вперёд, насаживаясь на клинок всё глубже. Немного запаниковав, Аркадий (прокляв долбаные кремнёвые замки все скопом) не стал взводить курок ещё раз, а, вспомнив молодость, от души пнул врага носком сапога в самое уязвимое для мужчины место.

Не замечавший рану в проткнутом насквозь саблей животе, на удар по своему мужскому достоянию турок отреагировал традиционно. Резко согнулся и упал на палубу, на лету сворачиваясь калачиком. При этом он вырвал саблю из руки Аркадия. Попаданец и не пытался её удержать. Сделал шаг назад и выхватил «ТТ». Но добивать врага выстрелом не стал. Тот, судя по выроненному из руки ножу, потерял сознание и опасности больше не представлял. Аркадий вытер пот со лба – вспотел он от переживаний мгновенно и весь, – отбросил подальше ногой нож. Сунул «ТТ» обратно в кобуру, затем то же сделал с пистолем, стараясь не показать окружающим, что у него от пережитого дрожат руки, выдернул из умиравшего свою саблю, вытер её клинок о его грязные, протёртые на заднице, невероятно вонючие даже на неотмытой каторге чёрные шаровары и спрятал клинок в ножны.

Тут же он почувствовал за спиной дыхание своих джур, приставленных к нему, прежде всего для его охраны. Аркадий не сомневался, что они, не задумываясь, прикрыли бы от врага своей грудью, но… с пониманием профессии телохранителя у них были бо-о-ольшие проблемы.

Он сложил предательски подрагивающие конечности на груди и прошёл на нос захваченного судна, очищенный уже и от тел восставших. Сзади послышалось хеканье одного из джур, кряжистого, ростом ниже его самого на голову, но не уступавшего ему силой, Богдана Коваля. Вслед за хеканьем послышался всплеск, видимо парень выбросил тело раненного попаданцем турка за борт. Всматриваясь в недалёкий крымский берег, Аркадий захандрил.

До Азова две галеры с недостаточными экипажами и некомплектом вёсел добрались позже основной эскадры. Всю дорогу пришлось грести против ветра, слава богу не слишком сильного. Появились кровавые мозоли от гребли и у попаданца.

Уже подходя к Дону, маленький караван из двух каторг встретил тот самый, построенный по советам Аркадия тримаран. Вымотанные тяжёлым путём казаки увидели шедший навстречу парусник. Опознав его, обратили внимание, что он приближается с большой скоростью. Иван, и сам сильно уставший, разрешил сделать короткий перерыв, большинство казаков, бросив вёсла, столпилось на верхней палубе, любуясь стремительным маленьким корабликом. Опытные пираты, немало поплававшие, быстро обратили внимание, что ветер-то для корабля не очень-то и попутный, а идёт он только под парусом и с хорошей скоростью.

– Ты гляди, мачта какая высокая! И как он не перевернётся, маленький такой, при здоровенных-то парусах? – удивлялся кто-то на носу.

– Да он из трёх лодок сразу склёпан! Получается, в ширину поболе двух стругов, а то и с галеру. Вот и не переворачивается.

– Дык чего же его вширь не раздвинули, чтоб заместь трёх одна лодка была? В неё же много более всего влезло бы, супротив этого.

– Дярёвня ты лапотная! При галерной ширине ему бы никакие паруса быстро плыть не дали возможности. Лохань с парусами быстро не поплывёт.

– А скорость-то, скорость! Как бы не вёрст двадцать в час идёт! Это-то при боковом ветру. А при попутном-то страшно подумать, как он плавает… небось у робят головы кружатся.

Аркадий подошёл к любовавшемуся стремительным корабликом Ивану.

– Ну, как тебе мой тримаран? Ведь действительно, при хорошем попутном ветре сорок не сорок, но вёрст тридцать пять он выдаст. Ну… мы на это рассчитываем. Никто в мире сейчас так не плавает!

– Да баловство это бессмысленное! Чёлн длиной сажен в пять, а весит поболе многих чаек, значит, на вёслах ему от галеры не уйти, непременно догонят. Оружия на него толкового не поставишь. Ну, разве гаковницу вперёд или назад. Толку-то с неё! Никчёмный кораблик.

Картинно-красивое лицо атамана выглядело кислым и недовольным со времени побудки после бунта турок-гребцов. До возвращения угнанной галеры оно был ещё и злым до бешенства. Вернув корабль, Васюринский несколько успокоился, но до радужного его настроению было явно далеко.

Аркадий, до своего перемещения в прошлое разбиравшийся в судостроении на уровне чайника, гордился своей идеей многокорпусного судна. Правда, трудностей при его строительстве встретилось больше, чем он ожидал. Судёнышко оказалось малоустойчивым, переворачиваясь при попытках резко повернуть или порыве сильного бокового ветра. До ума тогда его довести так и не удалось, а потом он ушёл в поход. Поэтому появление лихо плавающего судёнышка, хотя он не был уверен в названной Ивану скорости передвижения, попаданца сильно порадовало.

Тримаран, проносясь мимо казацких галер с немалой быстротой, начал неспешно разворачиваться в сторону Сиваша. Даже тримараны двадцатого века с манёвренностью имели проблемы, попаданца не удивили неприятности с этим и у его детища. Зато, по его прикидкам (не имевшим с реальностью ничего общего), при попутном ветре судёнышко должно было давать рекордную для этого века скорость.

Тримаран пошёл дальше, а на палубе начался спор, нужны ли такие кораблики и долго ли он проплавает, не развалившись на части. Не то чтоб это всех уж так волновало, но вот за вёсла опять садиться не хотелось воистину ВСЕМ. Васюринский ситуацию быстро прочувствовал и безделье на палубе прекратил.

– А ну, все к вёслам! – перекричал он всех сразу. – Отдохнули, и хватит! Дойдём до Азова, там попусту языками и треплите!

Вольница вольницей, но приказ командира в походе у казаков много значил. Отправился к веслу и Аркадий. Приблизительно через час он заметил: тримаран опять изменил курс, и догадался, что ребята уже освоили умение ходить галсами и направляются теперь тоже в Азов.

Другие также заметили частое изменение курса необычного кораблика, но догадались, что он таким образом идёт на парусах на норд, при ветре то чистом осте, то ост-норд-осте. Естественно, путь у судёнышка при этом оказался очень извилистым. Наверняка проще было сесть за вёсла, но, очевидно, ребята в нём задались целью показать все достоинства своего детища. Умение ходить почти против ветра на парусах в том числе.

В Азов тримаран прибыл всего часа через два после галер. И на реке его команде пришлось-таки сесть за вёсла. Полная мелей река – неподходящее место для путешествия под парусом таким крутым бейдевиндом.

Когда галеры подходили к Азову, Аркадий не удержался и глянул на берег, где должны были быть строения (честно говоря, сараи, сараюшки и навесы без стен) его исследовательского центра. И сбился с ритма, вызвав общее недовольство и соответствующие комментарии на корабле. К концу похода все дьявольски устали, легко раздражались, мечтали о быстрейшем завершении пытки греблей, не случайно турецкие галеры казаки называли каторгами. Любой, кто мешал быстрейшему завершению плавания, выглядел в глазах остальных врагом.

Аркадий опять впрягся в эту тяжёлую работу, стараясь ни на йоту не выбиваться из общего ритма. Но мысли в его голове закрутились вихрем. Вместо ставшего родным исследовательского центра, сколь угодно неказистого, он увидел на берегу чёрное пятно обгорелой земли и несколько торчащих из неё столбов. Также обугленных.

Последнюю версту их галерам пришлось идти вдоль заякоренных у правого берега Дона трофейных каторг и частично вытащенных на берег стругов.

Васюринский обнаружил место для стоянки, видимо оставленное специально для них, невдалеке от причалов Азова. А на берегу их поджидал сам атаман Каторжный. Брюнет цыганистого вида, с золотой серьгой в ухе, немногим выше среднего роста, но широкоплечий и резкий в движениях. В добротном синем кафтане, явно раньше принадлежавшем янычарскому офицеру, шёлковых шароварах, он смотрелся франтом по сравнению с Васюринским и Аркадием, не успевшим сменить своё серое походное рваньё. Вид у лихого атамана, однако, был смущённый. Поздоровавшись со всеми прибывшими сразу, а с несколькими старыми казаками, Васюринским и Аркадием отдельно, он сразу начал извиняться.

Попаданец быстро понял из его слов, что причина для смущения у Каторжного очень существенная. У донских казаков было принято дуванить добычу в море, перед заходом в реку. Но в этот раз в походе участвовали тысячи, трофеи были огромные, на небе начали собираться тучки, вот и решился он сразу по прибытии к устью Дона высадиться на берег и разделить добычу там. Не дожидаясь двух отставших кораблей. При разделе всем опоздавшим была выделена хорошая доля, прежде всего оружием, многие из молодых не имели огнестрелов. Васюринскому и Москалю-чародею, как старшине, она полагалась много большая, чем для рядовых. Зная их лично, Каторжный отобрал добычу сам. И кстати угадал. Аркадию достались следующие трофеи: богато выглядевшие вещи какого-то рослого янычарского аги, янычарское же ружьё с прекрасной отделкой (даже жалко будет приклад менять), длинная, почти прямая турецкая сабля из дамасской стали в ножнах, украшенных драгоценными камнями, серебряные пиала и большое блюдо, немалый кошель со звонким содержимым.

Передав попаданцу кошель с деньгами, тут же спрятанный Аркадием в один из нашитых на одежду карманов, Каторжный развёл руками.

– Вот, всего тысяча акче. Да и… порченные, наверное, этим пьяницей Мурадом. Совсем мало теперь серебра в их монетах. Денег на кораблях немного было, не купцы плыли, воины.

Васюринский и Аркадий из-за нарушения обычая шум поднимать не стали. Своей долей в добыче на кораблях остались довольны, а многие обычаи они и сами призывали менять.

Попаданец не выдержал и спросил атамана, не знает ли он о причинах пожара в его, Аркадия, хозяйстве. Но Каторжный сгоревших сараюшек и не заметил, не до того ему было. Поэтому Аркадий отправил свои трофеи, кроме кошеля, с одним из джур домой, а сам пошёл быстрым шагом, временами переходя на бег рысцой, к месту пожарища.

К пожарищу подошёл запыхавшийся, встревоженный и взвинченный. Видимо заметив его издали, стали подходить джуры, оставленные для охраны нарождавшегося исследовательского центра. По одному и без видимого энтузиазма. Выглядевшие как бы не хуже попаданца, вернувшегося из трудного похода. Пересчитал, вышло, встречают его пятеро. Оставленного главным Юрки Аркадий поначалу не заметил, и у него ёкнуло сердце. К умному и весёлому парню успел привязаться. Потом он заметил, что морды у ребят скорее виноватые, чем опечаленные. До псевдоколдуна стало доходить, что не злые вороги устроили здесь пожар и разорение.

В этот момент Аркадий увидел подгребавшего Юрку. Слово «подходил» для описания такого передвижения явно не годилось. Хлопец именно подгребал, волоча ноги по песку, будто к сапогам были привязаны пудовые гири. Не надо было быть тонким физиономистом, чтобы понять, кто главный виновник случившегося. «Я виноват!» – было написано на его лице заглавными буквами.

В общем-то, главной ценностью в зарождавшемся исследовательском центре были люди. Как раз стоявшие с постными физиономиями джуры, успевшие научиться многому во время многочисленных экспериментов, и были самым трудно заменимым и дорогим из оставленного в Азове. А сараи и кувшины можно было легко и недорого восстановить. Аркадий вздохнул с облегчением. Про себя. Демонстрируя не успокоение, а досаду и раздражение.

Врать Москалю-чародею никто из парней не решился. Все отвечали сразу и искренно. Картина же из ответов вырисовалась неприглядная. Сильно обидевшись на старших, не взявших их в поход за добычей и славой, продолжать опыты на том минимуме материалов, что не был ещё израсходован, они не захотели. Посетовав немного на мировую несправедливость, ребята решили смягчить своё горе приёмом горячительных напитков. Известие же о взятии Темрюка совсем ввергло их в состояние печали. ТАМ творятся великие дела, ТАМ берётся богатая добыча и добывается слава, а они ЗДЕСЬ сидят, бог знает зачем. ТАКОЕ горе необходимо было залить особенно обильно. И это было сделано. А проснувшись… нет, не утром – после полудня следующего дня, – незадачливые охранники обнаружили, что порученный им объект превратился в пепелище. Вспомнить, как это произошло, никто из горе-сторожей не смог. Хотя пили, не злоупотребляя закусыванием, неподалёку, в виду места работы. Ожогов ни у кого из доблестной шестёрки не было. То есть свежих ожогов; старые, зажившие, имелись у всех в изобилии.

Короткое расследование показало, что бросать центр совсем без присмотра ребята не решились, но и пить в нём не стали. Вонища в сараюшках стояла жуткая, Аркадий и сам это помнил. Химические опыты с нефтью и селитрой дали такое стойкое амбре, что у непривычных к нему людей слёзы от одного вхождения в помещение вышибало. Удивляясь, как кто-то может в такой вони находиться, атаманы ещё больше начинали уважать подвижницкий труд команды попаданца и меньше жлобились при расчётах за готовые изделия. Ребята устроились невдалеке, поближе к бережку. Совмещая таким образом приятное (пьянку) с полезным (охраной). И нарвались на висельный приговор. За пьянку на посту наказание полагалось одно: казнь.

Предположения ребят, что это нечистая сила отомстила Москалю-чародею или Васюринскому за старые обиды (тогда какой с них спрос, простому человеку с нечистью не справиться), Аркадий категорически отверг. Других же гипотез появления огня в сараях у парней не было. Ему невольно подумалось, что здесь могло не обойтись без диверсии, поджога.

Показывать свою радость, что они все уцелели, Аркадий не стал, счёл это непедагогичным. Зато своё неудовольствие выражал долго, энергично и разнообразно. За время его тирады джуры узнали много нового и неожиданного о себе и своих привычках. Делать экскурсы в генеалогию он не решился, так как четверо из шести были дворянами. Кто-то мог сильно обидеться за предков, описанных по сравнительной зоологии. А с ними ведь ещё предстояло работать. Естественно, ни о каких жалобах наверх, чреватых висельными приговорами, и речи не могло быть. Попаданец посчитал, что, почти ощутив уже на своих шеях прикосновение верёвки, смазанной жиром, джуры больше таких промахов себе не позволят.

Закончив накручивание хвостов и намыливание шей, Аркадий роздал всем ЦУ и разрешил отдохнуть до завтра, посменно дежуря у пожарища. Он уже знал, что даже такое убогое место попытаются обворовать, повытягивав из обгорелых досок гвозди, например. Помимо казаков и оставшихся со времени османского владычества греков, в Азове уже жило немалое количество гражданского населения, не осознавшего ещё всей эффективности и радикализма казацкой борьбы с преступностью.

– А тебя, Боря, попрошу остаться, – произнёс попаданец в спину уходящим джурам.

Вздрогнули все спины, но названный стал столбом, а остальные заметно ускорили свой ход, не ожидая ничего хорошего от общения с начальством. Борина спина выглядела в этот момент также на редкость выразительно, вполне на уровне блестящего актёра, игравшего соответствующую роль в фильме, перефразированную цитату из которого Аркадий использовал. Жутко жалея, что никто уместности цитаты оценить не может.

Названный джура, невысокий, худощавый, но очень ловкий в любых физических упражнениях черкес Боря Вьюн, нужен был попаданцу не для углублённого разноса. Аркадий собирался использовать его в личных целях. Дома его ждала красавица-черкешенка, а познания попаданца в адыгских языках, всех сразу, ограничивались несколькими фразами, заученными в попугайском стиле. В связи с появлением в казацком войске союзных черкесских отрядов он озаботился выучить несколько приветственных предложений. У горцев в основном войска были сугубо дворянскими, народные ополчения участвовали только в защите родных селений. А с настоящими дворянами этикет стоило соблюдать ещё более строго, чем с самозваными лыцарями. Иначе легко было нарваться на неприятности. А кому нужны лишние неприятности? Их и без добавок на несчастного попаданца валилось… много, в общем.

Увидев, насколько напряжено лицо Бори, Аркадий поспешил его успокоить:

– Да не переживай, я тебя не для дополнительной порции ругани оставил. Мне твоя помощь нужна. Ты знаешь, в моём доме живёт черкешенка.

– Конечно, знаю, мы помогали ей обживаться, носили еду из кошевой кухни.

– Да? – В представлении Аркадия любая женщина готовила бы для себя и своих детей сама. – Почему же она сама ничего не сварила или поджарила? Крупы, мука и масло в доме оставались.

В последнее время в его сексуальные сны всё чаще попадала конкретная женщина, его пленница. И в мечтаниях по её поводу он рассчитывал, что она не только скрасит его ночи, но и обустроит его холостяцкий быт, сделает жизнь более комфортной.

– Она?! Готовить?!! – явно поражённый, Боря посмотрел на попаданца, как на придурка.

Аркадий понял, что упорол какой-то косяк, и не стал обижаться на юнца.

– А почему она не может приготовить пищу своим детям?

– Княгиня Чегенукхо?!! Урождённая княжна Тохтамышева? Готовить своими руками?

Попаданец осознал, что совершенно напрасно не расспросил ребят со своей галеры о выбранной им пленнице. Он-то не стал брать молодую девчонку, потому как сомневался, что она будет годна для чего-то, кроме постели. Выбрал женщину, пусть уже рожавшую, с детьми, но красивую и умеющую, по его мнению, вести хозяйство. Готовить, шить, стирать… Пока всё это ему делала обслуга при коше Васюринского. Учитывая презрение казаков к труду, с ними всегда путешествовали люди, их обслуживавшие, не «лыцарский» обслуживающий персонал. Если у запорожцев были деньги, они предпочитали заплатить, а не пачкать руки работой. За услуги приходилось отдавать немалые деньги, и не всегда они были такого качества, как попаданцу хотелось бы. Ну и красота черкешенки произвела на него сильное впечатление. И вот – все его мечтания о пригожей горянке явно накрываются медным тазом.

Оправдываться перед подчинённым юнцом за сказанную глупость Аркадий не стал (начальник я или не начальник? А если я начальник, то дурак… не я. Хоть и сильно похож). Однако прежде чем строить дальнейшие планы и предпринимать хоть что-нибудь, необходимо было расспросить поподробней Борю.

– Ааа… ты с ней говорил? Как она, довольна моим домом?

– Довольна – это не про княгиню Чегенукхо. Она найдёт недостатки и в султанском дворце. Самые гордые князья в Кабарде, совсем про наши законы забыли. Других князей за равных себе не считают, хотя есть у нас фамилии и повлиятельнее, и побогаче. А я даже не дворянин первой степени, а всего второй, бэслен уорк. Так что «говорили» – это не про нас с ней. Она дала мне указания, а я их выполнил. Вот увидите, с вами говорить не более уважительно будет. Некнязей грязью считает. Плохая женщина!

– Её род в княжеском совете Кабарды большой вес имеет?

Вьюн ответил с некоторой задержкой, явно обдумывая, что сказать.

– Точно не скажу, в совете князей, как сами понимаете, я не заседал. Но… вряд ли. Уалий, то есть правитель всей Большой Кабарды, у нас сейчас, давно уже, Алегуко Шогенуко. Очень умный, сильный человек. И правильный, без дурного гонора, князь… мне доводилось слышать, что многие князья поведением Чегенукхо недовольны. Обижаются… нет, думаю, не очень влиятельны.

– Значит, если её с дочками вернут за хороший выкуп, князья на нас не обидятся. Что касается презрения, то тебе придётся помочь мне напомнить ей, что сейчас не мы её хлопы, а она моя рабыня. Как ты думаешь, много за них дадут? Что посоветуешь запросить?

– Лошадей! – немедленно, без раздумий, ответил Боря.

– Лошадей? – удивился Аркадий. – А зачем мне много лошадей? Да и есть у меня уже лошади, целый табунок. И из Темрюка мне хороший жеребец перепал.

– Да, очень хороший кабардинский жеребец. Но вот кобылы у вас в табуне татарские. Они выносливые, но маленькие ростом и слабые. А вы человек рослый и тяжёлый. Им вас трудно долго носить. Для боя вам другие лошади нужны. А наши кабардинские лошади…

– Знаю, знаю. Знаменитые у вас лошади. Только мне хотелось бы иметь жеребца, как у Васюринского. Он заметно выше того, что мне в Темрюке достался.

– У него текинский иноходец. Тоже хорошая лошадь, только в горах кабардинец лучше ходит. И стоит текинец, особенно такой, как у куренного Васюринского, очень много. А кабардинских лошадей вы как выкуп получите.

Аркадий задумался. Действительно, в путешествиях больших, чем на несколько километров, у него возникали сложности. Да и чувствовал он себя на маленьких лошадках Паганелем на ослике. А выпас и уход за табуном – не проблема. Особенно при таком притоке беженцев с Малой Руси. Не должно было возникнуть и проблем с землёй для выпаса. Земля у казаков была общей, выпасы ежегодно перераспределялись. Неказакам надо было за право ею пользоваться платить, у приятеля многих донских и запорожских атаманов Москаля-чародея и таких трудностей быть не могло.

– Уговорил. Запрошу за трёх баб табун кабардинских кобылиц.

– О, они их быстро пригонят. Думаю, можно спокойно запрашивать кобылиц, причём не старых и не больных… кобылиц… пятнадцать… или даже восемнадцать. Это очень хорошая цена.

– Ну уж нет. Число я называть не буду. Раз они такие гонористые, этот их недостаток и используем. Запрошу столько молодых и здоровых кабардинских кобылиц, сколько, по их мнению, стоят княгиня и две княжны рода Чегенукхо.

– Ух ты! Да они из последних штанов выскочат, а вам большой табун пригонят. То есть очень большой, чтоб все видели, какие они крутые (словечки из двадцать первого века успели подхватить не только дружбаны попаданца, Иван и Юхим).

– Тогда пошли ко мне домой, по пути расскажи, что ещё здесь, в Азове, произошло, пока я в походе по морю шатался.

Однако удовлетворить интерес Аркадия к последним местным новостям джура не смог. Потому как из местной жизни на такой же срок выпал. Сначала они с друзьями заливали горе горилкой, потом переживали будущее наказание. Учитывая, что светила им виселица, другие события их мало трогали. Естественным образом разговор свернул на лошадей, оружие и, куда ж без них, женщин. Мириам Чегенукхо дружно признали красивой, но неприятной женщиной. «Зелен виноград…»

Во дворе дома попаданца наткнулись на игравших там девочек. Увидев входящих мужчин, девочки, крича что-то по-кабардински, побежали в дом. Мужчины прошли за ними, где их и встретила подобная фурии (красивая и злая) черкесская княгиня. Но слушать её уже определившийся с линией поведения Аркадий не стал.

– Молчать! – гаркнул он с ходу.

Получилось как раз то, чего он хотел добиться. Черкешенка растерянно замолкла, в жизни никто не смел на неё так орать. Девочки дружно пискнули и столкнулись, пытаясь полностью укрыться за надёжной, как они считали, маминой спиной.

– Боря, переводи поточнее, не вздумай смягчать сказанное мной, – повернулся Аркадий к джуре и, обернувшись уже к пленной, глядя в её испуганные глаза, медленно произнося слова, делая паузы для перевода, начал свой монолог: – Рабы в нашем мире приравниваются к говорящей скотине. Ты – рабыня и должна об этом всё время помнить, пока живёшь здесь. Со скотиной я не сплю, поэтому ты можешь не опасаться, что тебя кто-нибудь изнасилует, но и открывать пасть без разрешения не смей. Выпорю. В моём доме собаки гавкают только тогда, когда им разрешает хозяин.

Говоря, Аркадий сделал большой шаг и оказался в полуметре от черкешенки, возвышаясь над ней чуть ли не как крепостная башня. Та, чтоб не потерять соприкосновение взглядами, вынуждена была задрать вверх голову. От слов о приравнивании её к скотине мгновенно побледнела, у неё перехватило дыхание, в уголках больших, воистину прекрасных глаз предательски заблестели слёзы. Попаданцу стало жалко бедную и уже явно испуганную женщину, но, вспомнив, с какой наглостью она, рабыня, встретила своего хозяина, он продолжил урок хороших манер. Аркадий опять повернулся к Боре, явно не переживавшему за единоплеменницу. Скорее джура, судя по покрасневшему лицу и блестящим глазам, получал от унижения гордой княгини немалое удовольствие.

– Спроси, поняла ли она, что я ей сказал?

Повернувшись к воспитуемой, он обнаружил, что горянка успела перевести дыхание и уже не смотрит гордо в его глаза, а уткнула взгляд в пол. Девочки, спрятавшиеся за мамой, вели себя тише воды ниже травы. Однако отвечать на заданный вопрос княгиня не спешила. То ли из остатков дурного гонора, то ли из-за испуга, но она молчала. Дать слабину Аркадий себе позволить не мог. Он сжал кулак и, не слишком деликатничая, поднёс его к самому носу черкешенки. Та, невольно отслеживая его перемещение, подняла взгляд вверх. Попаданец буквально впился взглядом в её глаза и, не оборачиваясь к джуре, попросил:

– Боря, повтори ей мой вопрос.

Тот охотно исполнил просьбу командира. Бледнеть дальше было некуда, и так смахивала на Снежную королеву. От услышанного и невозможности изменить ситуацию женщина постарела. Вдруг, мгновенно, лет на двадцать пять, приобретя вид пожилой кавказской тётки, почти старухи. Уже не сдерживаемые слёзы полились ручейками из прекрасных глаз, она кивнула пару раз и что-то невнятное скорее негромко каркнула, чем произнесла. Аркадий и без переводчика понял: дама не имеет ничего против. Во всяком случае, на словах.

Дальше мучить бабу у него не было сил. Он сделал шаг назад и повернулся к возбуждённому джуре.

– Скажи ей, пусть переберётся из дома в пустой флигель…

– Куда?

– Ну, в пустой домик, рядом с тем, в котором вы, джуры, живёте.

– Ааа… летнюю кухню.

– Это летняя кухня? Не знал. Не замечал, кстати, чтоб вы в ней что-нибудь готовили. Впрочем, ладно. Да, в летнюю кухню, крыша там не течёт, будем надеяться, её выкупят ещё до холодов. Ну и поможешь ей перебраться. Только проследи, чтоб она все тюфяки не перетащила, мне тоже на чём-то надо спать. А я пойду выпью, от всяких треволнений душа горит. И, чёрт бы её побрал, гестаповцем себя чувствую.

– Кем-кем?

– Ну, вроде инквизитора.

– Кого?

– Тьфу на тебя! Некогда мне здесь ликбез проводить!

Самочувствие у Аркадия действительно было отвратительным. В это время вписаться полностью он ещё не смог. До сих пор открывал глаза по утрам с надеждой, что сон про семнадцатый век наконец закончится и он проснётся в родном ему технологическом мире. Привычное, естественное для окружающих обращение других в рабство для него означало потерю частички души. Ну ненавидел он работорговлю! Не считал людьми разных уродов, в его времени причастных к этому бизнесу. Попав по собственной дурости в Чечню, без малейших колебаний участвовал в расстреле державшей русских рабов семьи. Всех, стариков и подростков в том числе, чтоб не оставлять живых свидетелей. И никакие мальчики кровавые в глазах после его не мучили. Теперь же мало того, что участвовал в чисто пиратском налёте, сколь угодно обоснованном, но с массовыми убийствами и обращением в рабство. Так и сам утащил в неволю бабу с детьми. Ему захотелось всё крушить, выть волком и… ещё чего-нибудь подобного.

Глянув на растерявшегося джуру, устыдился.

– Нехорошим человеком я себя ощущаю. Не люблю женщин мучить, знал бы, что так себя буду чувствовать, и начинать бы не стал.

– Да она сама…

– Знаю, что она сука поганая, а всё равно… нехорошо. Да у вас в дворянском кодексе наверняка что-то о поведении с женщинами есть… в общем, помоги ей, переводить то, что я сейчас сказал, не надо, пусть и дальше меня боится. А я пошёл в харчевню, если сейчас не выпью – чокнусь.

Вторая попытка похмелиться закончилась так же, как и первая, неудачно. Выпитое немедленно… нет, не попросилось обратно, а самозвано вылетело с немалым ускорением, будто Аркадий претендовал на место статуи в Петродворце. Хотя представить архитектора, пожелавшего устанавливать статую рыгающего донского казака… трудно. Не говоря о том, что статуи чистые, красивые, а попаданец на данный момент был грязным, вонючим и вряд ли мог порадовать чей-нибудь взгляд.

От одной мысли о третьей попытке Аркадия вывернуло наизнанку ещё раз, хотя желудок был пуст давно. Даже желудочный сок он уже успел извергнуть наружу.

«Интересно, в своём времени я напивался до усирачки… ой… – попаданец немедленно проверил состояние своих штанов. Они пестрели пятнами от разнообразной снеди (надо же, я не только горилку лакал, но и закусывал, вряд ли всё мимо рта проходило, а рыгать нечем), уличной грязью, но изнутри были сухи. – Слава богу, не усрался. Так о чём это я?.. – мысли в его голове двигались медленно и извилисто, но наконец он смог вернуться к прерванному размышлению. – Так в родном мире я напивался очень редко, а пьянки на несколько дней случались у меня раз в два-три, если не три-четыре года. А здесь нажираюсь в стельку регулярно. Хотя питьё большей частью – редкостная гадость. Интересно, почему? Ведь место в новой жизни я нашёл получше, чем занимал в старой. Есть уважение со стороны окружающих, важное… нет, невероятно нужное для моего народа дело. Надёжные друзья также имеются. В чём же дело? Надо будет поразмышлять на эту тему. Но потом, сейчас мои мозги на серьёзную работу не способны. Решено: больше пробовать похмеляться не буду, а пойду к реке и хорошенько ополоснусь. Грязь смою и, глядишь, получше чувствовать себя буду».

Выловив взглядом глазевшего на мучения начальства джуру, свеженького, явно вчера не злоупотреблявшего Юрку Дзыгу, приказал принести ему на берег Дона чистые шаровары, рубаху и кафтан, поплёлся купаться. По пути вспомнился один из семинаров «Звёздного моста», на котором ехидный доцент (сам в своё время сильно злоупотреблявший) изгалялся над авторами, любящими описывать похмельное состояние.

«А между тем для русского человека, даже для трезвенника и язвенника, каковым из-за неумеренного употребления и стал тот самый критикан… Ик!.. я не хочу рыгать, я не хочу рыгать, я… Бэээ!.. фу, ведь нечем же! А… честный автор не может избежать описаний попадания своего героя в подобные ситуации. Так что он не прав не только в критике Дойникова и Конюшевского. Ох, как мне плохо! Пить надо меньше, но об этом я уже думал… значит, нужно воплощать раздумья в жизнь! Иначе и загнуться недолго».

Купание действительно помогло прийти в себя. Заодно Аркадий постепенно восстановил в памяти прошедшие со времени похода в харчевню события. Их было, для двух с половиной-то суток, немного. Бытиё алконавта однообразно.

«Но было во время вчерашней (или позавчерашней?) пьянки что-то важное. Встреча какая-то, мысль меня посетившая… не помню. Но вспомнить – есть такое ощущение – надо обязательно».

Когда вышел из воды, догнавший его ещё в городе Юрка, наблюдавший за его купанием с высокого берега, почти скатился вниз.

– Дядько Аркадий, научите и меня так плавать!

Ещё заторможенный, но уже сообразивший, что здоровье можно поправить не только вонючей горилкой, но и пивом, попаданец не понял вопроса.

– Как «так»? Ты же сто раз видел, как я плаваю. И учился уже у меня кролю.

– Да то ж было плаванье с маханием руками, а сегодня вы как змий плыли. Красиво и быстро очень. Так вы меня не учили!

Сравнение его со змием Аркадию не понравилось. В этом очень религиозном мире такие ассоциации попахивали… могли привести к большим неприятностям.

«Однако я же точно учил своих джур плаванью под водой! Чёрт, уж не помню когда. Тогда… может, тогда он ещё не был моим джурой? Ну, научить его отдельно можно. Как раз в себя приду. Стоило бы и организовать из опытных, но не старых (по местным меркам) бойцов диверсионные группы. Ласты для них таки сделать. А методы обучения можно разработать, муштруя джур. Но первым делом – пиво».

Аркадий отослал Юрку за кувшином срочно понадобившегося напитка, хоть вообще его не очень любил. Пока суд да дело, решил узнать урон своему бюджету от пьянки. Проверил наличность в обоих своих кошелях, том, которым пользовался давно, и новом, переданном ему Каторжным. Как ни странно, сумму и в том, и в другом он хорошо помнил. Пересчитав, не поверил полученному результату и тут же повторил процедуру ещё раз. Результаты подсчётов сошлись, опять приведя его в состояние недоумения. У него было ровно столько денег, как после возвращения в Азов.

Аркадий позволил себе помечтать, на что потратил бы в таком случае деньги. Не сосчитать, сколько раз он за последнее время приходил в отчаянье от нехватки ВСЕГО. Деньги позволили бы восполнить недостаток пусть не всего, но очень и очень многого.

Растерянность Аркадия была велика, а вот мозги работали не лучшим образом. Таинственный избыток денег интриговал и беспокоил. Обычно денег не хватает, они имеют отвратительное свойство внезапно исчезать и не вовремя кончаться. Поэтому их неожиданный излишек не радовал, а приводил в смятение и тревожил.

Разгадка пришла к нему только после нескольких глотков пива, принесённого джурой. Он вспомнил, что стоило ему зайти в харчевню, как уже гулявшие там казаки, бурно отмечавшие невиданную победу, встретили приход Москаля-чародея громкими приветственными возгласами. Ни для кого не было секретом, что предопределившие победу казаков ракеты сделаны по его указаниям и с непосредственным участием знаменитого характерника. Все захотели с ним выпить, Аркадий не захотел отказывать одному, второму… пятому… десятому… Он порывался угостить всех сразу, но ему не дали. Каждому лестно было сказать, что он угощал Москаля-чародея.

Отложив вылавливание чего-то важного из памяти на потом, Аркадий занялся обучением Дзыги. Хотя парень и сам горел желанием научиться «плавать, как змей», дело продвигалось на первых порах туго. Самого-то попаданца так плавать никто не учил, увидел по телевизору соревнования пловцов в ластах и начал копировать, как мог, этот стиль плавания. Вполне возможно, плавал неправильно. Однако если скорость передвижения под водой возрастала даже в сравнении с кролем, стоило обучать и других. Но у Юрки поначалу быстрота плавания даже упала, а увидеть, стоя возле воды, какие ошибки делает джура, было трудно. Пришлось залезть наверх и с обрыва орать пояснения. Получилось. После тренировки пошли к месту пожарища. По пути Аркадий поручил Дзыге обучить тому, чему научился сам, других, кто не умеет, пообещав через неделю проверить результаты обучения.

Исследовательский центр уже почти отстроен в прежнем блеске. Восстановлены были все навесы и сараюшки, доделывался последний, самый большой сарай. Его как раз накрывали крышей. Работали, естественно, не джуры. И тем более не казаки. К удивлению Аркадия, на стройке трудилась бригада турок. В его время такая картина была бы привычной, но в Азове-то всех турок, вне зависимости от пола и возраста, вырезали при штурме. Появление турецких гастарбайтеров выглядело историческим анахронизмом.

Расспросы прояснили ситуацию. Никаких новых темпоральных сдвигов, слава богу, не произошло. Турки были из прошлой партии освобождённых галерников. Казаки тогда даровали волю всем пленникам, среди которых были и они. Часть из них немедленно попыталась заняться старым ремеслом, в Азове вдруг резко увеличилась преступность. Но казацкая Фемида с очень широко открытыми глазами и однообразным наказанием за любое преступление – виселицей – быстро вынудила многих искать менее рискованные способы пропитания. Вот их-то и наняли джуры для ликвидации собственного промаха.

Аркадий спросил собравшихся об их умении плавать под водой показанным им стилем. Выяснилось, что плавать так умеют все, Юрка оказался странным исключением. Однако на вопрос о ластах никто ответить не смог. Забыли? Или он не смог тогда внятно объяснить?

Попаданец рассказал ребятам, что такое ласты, нарисовал на песке, как они должны выглядеть, предположил, что их лучше всего делать из тонкой кожи с двумя-тремя более жёсткими, но всё же гибкими вставками (ивовыми прутьями?). Потом объяснил, чем подводное плавание отличается от надводного, и рекомендовал им осваивать этот стиль, пока просто так, потом с ластами. Ну и предложил всем попробовать их соорудить для себя. Первого из тех, у кого они получатся пригодными для употребления, пообещал устроить в самые крутые казацкие войска. О том, что эти войска были пока только в его задумках, попаданец решил умолчать. Зато о том, что увидеть этот стиль можно только с обрыва, предупредил.

Уже в конце беседы посетовал, что ивовые прутья вряд ли продержатся в ластах долго, сломаются.

– А если вклеить в кожу китовый ус? Ну тот, который в дорогие корсеты вставляется? – спросил неугомонный Юрка.

– Китовый ус? – полез чесать затылок Аркадий. Ему, конечно, приходилось читать о таких корсетах в исторических романах, но наяву он его не видел. Следовательно, не мог сразу дать точный ответ. – Хм… китовый ус. А ты знаешь, может получиться. Только где его взять? Стоит он, наверное, немало, если корсеты с ним – дорогие?

– Да остановить первую же карету с панёнками в Речи Посполитой и вежливо попросить подарить нам их корсеты! – под смех товарищей не замедлил ответить Юрка.

– И как же они будут разочарованы, если ты при этом не поинтересуешься содержимым корсетов. А если без шуток, идея интересная. И как его добыть, стоит подумать.

Желудок наконец очнулся после долгих издевательств над ним и затребовал еды. Немедленно и побольше. Аркадий попрощался с джурами, пообещав заскочить к ним сюда завтра утром.

Как ни хотелось ему жрать, забежал по дороге к знакомому кузнецу, Дмитрию Чёрному. Огромному, выше Аркадия ростом и много более широкоплечему, блондину со светлой кожей.

Кузнец работал, судя по саже, сделавшей его похожим на негра, с раннего утра. На появление в кузнице постороннего лица он отреагировал, как всегда, с замедлением. Сначала доделал какую-то свою работу, показавшуюся Аркадию лемехом для плуга, потом не спеша подошёл к гостю и протянул руку для рукопожатия. Попаданец без страха сунул кисть в эти тиски. Знал, что Дмитрий, при невероятной физической силе, человек деликатный, жмёт руки осторожно.

Незадолго до похода на Темрюк Аркадий рассказал Чёрному о пуле со свинцовой головкой и хвостовым оперением из железа. Он даже из щепки и воска соорудил её модель, объяснил Чёрному важность того, чтобы оперение было чуть меньшего диаметра. Тогда можно было не бояться повреждения ствола железными крылышками хвоста. По предварительным расчётам такая пуля и из гладкоствольного ружья должна была лететь много дальше шаровидной. Зная о неспешности кузнеца, он не рассчитывал особо на исполнение заказа, но… а вдруг?

Аркадий уже жалел, что заявился сюда сейчас. Брюхо, проснувшись после похмелки, требовало немедленного наполнения, а торопить Чёрного не было смысла. Давно было известно, что он действует только на своей, замедленной скорости. Если не доводить Дмитрия до выпадения в состояние берсерка. Попаданцу рассказывали, что тогда кузнец очень ускоряется и быстро уничтожает всех обидчиков, не трогая при этом посторонних людей. Но злить Чёрного Аркадий не собирался, а в обыденной жизни Дмитрий был ну о-о-о-чень медлительным.

Не говоря ни слова, кузнец подошёл к стеллажу, сделанному по совету попаданца, взял там мешочек из дерюги и молча подал его Аркадию. Тот быстро распустил завязки и вытащил оттуда, сделав при этом пару шагов ко входу, где была лучшая видимость, остроносую пулю с четырьмя крылышками на хвосте. Ему доводилось видеть такие в журналах, и кузнец семнадцатого века сумел с приличным приближением соорудить нечто подобное.

– Испытал. Летят в три раза дальше обычных, – ответил на невысказанный вопрос Дмитрий.

– Цена?

– Как договаривались. Тебе по десять штук в месяц бесплатно, а другим буду продавать по десять акча за штуку.

Османские войска прочно завязли в персидской войне. Целью их было отвоевание Багдада, захваченного у них ещё шахом Аббасом. Персы разорили всю Армению, и организовать снабжение осадной армии было крайне затруднительно. Всё для неё пришлось бы возить из Центральной Анатолии или Сирии. Полководцы Мурада нашли выход: они уже несколько лет последовательно разоряли всю Западную Персию, вплоть до окрестностей Тебриза. Турецких снабженческих проблем это не решало, но создавало не меньшие трудности для персидской армии в Багдаде.

В полевой войне османам очень не хватало многочисленной и скорострельной татарской конницы. Султана, несмотря на славу пьяницы бывшего последовательным и решительным правителем, это приводило в ярость. Да и настроения ему действия татарской и ногайской элиты не улучшали. В реале это стоило жизни крымскому хану и главе буджакских татар, силистрийскому бейлербею. Последний ни под каким видом не хотел признавать главенства крымских Гиреев над собой. Инайет и Араслан-оглу затеяли войнушку между собой и не выслали сюзерену ни одного воина. Тем более не способствовал его успокоению откровенный бунт Инайет-Гирея.

Чего уж там, отказ крымского хана приехать в Стамбул, его переход к открытому противостоянию халифату взбесили повелителя правоверных. Дотянуться до ослушника он на данный момент не мог, поэтому за их проступки расплатились другие чиновники Османского государства. И ещё повезло тем, кто просто лишился головы или получил «подарок» в виде шёлкового шнурка. Для успокоения собственных нервов и приведения в нужное ему состояние распустившихся подданных Мурад часто казнил провинившихся самыми экзотическими способами. Даже янычары, свергнувшие нескольких султанов до того, подчинились молодому и решительному повелителю.

В число обезглавленных попал и глава буджакской орды Кантемир Араслан-оглу. Его казнили якобы за убийство, совершённое одним из его сыновей в Стамбуле. На самом деле намеревавшийся вскоре идти в поход на Багдад Мурад таким образом сделал реверанс в сторону поляков. Грабежи буджаков на Правобережье Украины, агрессивно-антихристианская позиция силистрийского бейлербея давно бесили панов.

По Стамбулу пошли упорные слухи, что советники склоняют повелителя правоверных не только к казни брата, но и к заточению матери. И Мурад уже дал предварительное согласие. Естественно, подобные вести были донесены валиде-ханум Кёслем-султан без малейшей задержки. Прожжённая интриганка не могла не прислушаться к ТАКОЙ новости, слишком уж тяжёлые последствия грозили фактической правительнице Османской империи последних десятилетий. Простые же размышления были не в стиле Кёслем-султан. Она немедленно начала действовать, желая упредить опасный для себя поворот событий.

Признаки ослабления империи из-за внутренних дрязг подарили очередную надежду придавленным страшной тяжестью провинциям и народам. Заволновались курды, греки, сербы… Управлявшие провинциями и наблюдавшие за зависимыми царствами паши потребовали усиления гарнизонов или уменьшения податей. Даже в Стамбуле начались волнения среди бедноты и криминального дна. Те, кто был никем, возжаждали получить хотя бы что-то. Например, возможность пограбить богатые и не очень кварталы греков, армян, евреев. Огромную, подгнившую, но ещё мощную империю зримо затрясло.

Не было успокоения в Крыму. Крымский хан при помощи Хмельницкого одержал несколько побед в сражениях с противниками, которых в последнее время возглавлял решительный Ислам-Гирей. Османская империя не смогла послать на помощь своему ставленнику большее количество воинов, чем пришло с Хмельницким казаков. А побеждать при численном преимуществе противника турки давно разучились, если вообще когда-либо умели.

Однако, безусловно победив в сражениях, Хмельницкий оказался в трудном положении. Будучи не в силах одолеть врагов в открытом бою, Ислам-Гирей перешёл к партизанской тактике. Лёгкая, мобильная и скорострельная конница татар для этого подходила очень хорошо. Хмельницкому удалось захватить все османские крепости в Крыму, но ловить татар в степи… табор для этого уж точно не годится. Да, пересев на лошадей, казаки очень выиграли в мобильности, но сравниться с местными жителями в знании этой земли они не могли. Отрядам же Инайет-Гирея поймать противника не удавалось, что наводило на мысль о предательстве в его ближайшем окружении.

После перехода войны в партизанскую фазу казаки перестали получать трофеи, хотя количество тягостей и опасностей для них совсем не уменьшилось. Своей войну татар друг с другом они не считали и начали роптать. Само их пребывание там теряло смысл. С другой стороны, уйди они сейчас, в случае скоропостижной смерти крымского хана у запорожцев незамедлительно возникли бы куда большие трудности. Поэтому, несмотря на недовольство многих, контингент запорожцев в Крыму не уменьшался. Разве что несколько сот горлопанов Богдан отправил на Кавказ, на помощь донцам, тут же заменив их добровольцами из Малой Руси. Причём не только молодыками, но и перебежавшими к нему реестровцами.

Совсем плохо складывалось положение для местного православного люда в Малой Руси. Уход на юг большей части запорожцев, резкое ослабление татарской опасности развязали панским холуям руки. Ограбление людей панами и подпанками, еврейскими ростовщиками и арендаторами приняло вопиющие формы и размеры. Хлопы не выдерживали издевательств и поднимали десятки разрозненных, заранее обречённых на поражение восстаний, подавлявшихся с беспощадной жестокостью. Кровь на Малой Руси полилась похлеще, чем во время татарских набегов. Все, кто мог, бежали от преследований на юг, в вольные запорожские и донские земли. Многих вылавливали и жестоко казнили панские отряды, но тысячи прорывались сквозь все заслоны.

Среди казаков, не пошедших на Кавказ или Крым, настроения были близки к бунту. Беженцы, прибежавшие на Сечь, рассказывали ужасные новости о зверствах, творимых на родной земле панами и их пособниками. Особенно лютовали предатели, недавно перешедшие в католичество или униатство, выслуживались перед хозяевами. Или, как Ярёма Вишневецкий, ставивший себя на один уровень с королями, выказывали рвение в служении Богу так, как его научили иезуиты.

Станислав Конецпольский собирался пройтись железной очистительной метлой и по запорожским землям, но многочисленные крестьянские бунты на Правобережье Днепра не позволили ему это сделать. Со всех сторон приходили сообщения о жутчайшими способами замученных панах, их управителях, евреях-арендаторах и раввинах. Приходилось то и дело посылать на усмирение быдла военные отряды. Да и реестровая старшина становилась всё менее и менее надёжной. Отказывалась перейти в истинную, католическую, веру, держась схизматической ереси. Требовали выплаты реестровые казаки, которым, в данном случае, никто денег давать не собирался. Какой король будет платить, если можно этого избежать?

Конецпольские, Вишневецкие и ещё несколько магнатских родов всерьёз подумывали о значительном расширении своих владений на юге. Если лайдакам казакам удалось отхватить там плодородные чернозёмы, то уж сиятельным князьям, высокородным графам сам Бог велел добить татар, согнать казачье быдло и осесть на тех благодатных землях. Особенно настаивал на походе на юг воинственный Конецпольский. Но большинство магнатов было довольно сложившимся положением, боялось усиления королевской власти, и все попытки короля Владислава начать подготовку войны с Османской империей провалились. Шляхта жёстко блокировала усиление войска, более того, всерьёз зашла речь о его существенном уменьшении.

По дорогам Малой Руси ходили лирники, развлекавшие местное население песнями о героях прошлых лет, разносившие новости о бедах, обрушившихся на православный люд из-за утеснений от католиков и униатов. Рассказывали они о вольных порядках у казаков, где земли – сколько сможешь вспахать, татарская угроза сильно уменьшилась. Ездили по тем же путям торговцы, ежечасно рискуя лишиться товара, а то и жизни. Одинокому торговцу в такую лихую годину нечего было соваться на дорогу, но и сбившись в большие караваны, они не всегда добирались до цели. Нередко панские каратели находили повод для грабежа. Ведь наказание за такие бандитские действия им не грозило. Магнаты сеяли ветер, не ожидая, что вскоре пожнут бурю. Почти все лирники, немалое количество торговцев и проезжих людей собирали сведения и выполняли поручения ордена характерников.

Зализывали свои раны Кантемиры. Несколько лет сплошных поражений сильно ослабили их, особенно смерть главы рода, Кантемира Араслан-оглу. Мурад предусмотрительно назначил мурзой самого безвольного из его сыновей, вызвав ропот среди остальных близких родственников казнённого. Как военная сила, буджакская орда существенно ослабла.

В Центральной и Западной Европе продолжала бушевать Тридцатилетняя война, османские поражения только порадовали католическую партию, в борьбе с протестантами и присоединившимися к ним французами можно было не бояться удара в спину. У последних, считавших Османскую империю важным союзником и начавших поставлять им суда для султанского флота, поражения потенциальных врагов империи вызвали досаду. Но и без казаков у Ришелье хватало проблем, армия оказалась не готова к серьёзным боям. Главному министру короля пришлось приложить титанические усилия для преломления ситуации к лучшему. Чудом выстояв в предыдущем году под натиском опытных солдат Испании и империи, французы начали серьёзно теснить противников. Дружный дуэт из кардинала Ришелье и Людовика XIII заметно превосходил по уровню руководства все вражеские правительства. Тем более что Австрия была разорена долгой войной, а в Испании из-за традиционного кретинизма властей назревала гражданская война. В Германии продолжалась одна из самых страшных эпох за всю её историю. Не было там места, где человек, даже знатный и богатый, мог бы быть уверенным в своей безопасности. Сотни тысяч готовы были бросить всё и бежать свет за очи. Но куда?

В Москве Михаил был очень доволен прекращением татарских набегов. Преследования казаков были прекращены, их торговле дан зелёный свет, то есть они были полностью освобождены от государственных налогов и податей (но не от воеводских и приказных поборов, естественно). Князь Черкасский добился ещё одного оказания помощи «донским казакам и запорожским черкасам». Форсируя при этом строительство Белгородской оборонительной линии на юге.

Однако в самой России было не всё так уж хорошо. Экономика по-прежнему с большим трудом восстанавливалась после неудачной Смоленской войны. Уровень управления страной не мог вызвать восторга у самого благожелательного постороннего человека. Всеобщее мздоимство, продажность чиновников, неразумность многих действий правительства вызывали осложнения в отношениях с торговым и ремесленным людом городов, крестьянами в сёлах. То и дело вспыхивали бунты. Полки нового строя, показавшие высокую боеспособность, формировались слишком медленно. На дорогах, даже в Подмосковье, шалили разбойники. Так что излишняя осторожность Михаила во внешних делах имела под собой немалые основания. Память о недавней Великой смуте заставляла его быть осмотрительным.

В прикубанские степи пришли отряды калмыков. Разведывали, стоит ли сюда переселяться, хорошие ли здесь места. Впрочем, решить окончательно мог только тайша Хо-Урлюк, некоронованный король потенциальных переселенцев. Среди его сыновей уже бурлили вражда и ненависть. Каждому хотелось единолично наследовать великому отцу.

Черкессия, существовавшая как единое пространство людей, осознававших свою общность, на казацкое вторжение отреагировала вяло. Не было там единого государства, местная вражда для слишком многих значила больше, чем обида каких-то посторонних адыгов врагами извне. Да и не воспринимало пока местное общество казаков врагами. Призывы о помощи из разоряемых ими мест мало кого здесь взволновали. Но даже та малая часть уорков, откликнувшаяся на этот призыв, создала для захватчиков в Темрюке и его окрестностях огромные проблемы. Атаманам нужно было срочно искать среди местных племён союзников, и они это делали.

Уже по пути обратно Аркадий вспомнил то важное, что всё время ускользало от его внимания. Немалую часть прошлой ночи (или позапрошлой? Нет… всё-таки, кажется, прошлой… или… да какая, в конце концов, разница?) ему довелось пьянствовать с тем самым голландцем, который взялся строить корабли казакам.

За чарочкой-другой, точнее… да какая разница, сколько было выпито тех чарочек? Главное, они хорошо посидели и поговорили. Голландец рассказал попаданцу о крайне большой неприятности. Строить корабли в Азове было практически не из чего. Сухая древесина, вся без остатка, была использована им для закладки двух шхун и неведомого Аркадию флейта.

«Господи, да как же его зовут?! Чёрт побери! – по-прежнему не слишком религиозный Аркадий не задумываясь обратился сразу к обоим сверхъестественным антагонистам. – Хрень какая! Десять раз его переспрашивал, ты ничего не путаешь? Флейта – это музыкальный инструмент, типа дудочки, как, спрашиваю, на ней можно плавать? Да ещё воевать! Разве что увидят турки казака, плывущего на дудочке, и со смеху поумирают. Может, говорю, фрегат? А он в обиду. Фрегат, говорит, это морская птица с паршивым характером. Или так можно обозвать почти любой военный корабль. Никто кораблей такого типа не строит, потому как нету такого типа».

Попаданец опять остро пережил вчерашний (или позавчерашний?) спор. Сомнений в высоких профессиональных знаниях судостроителя у него не было. Болтуна казаки быстро бы разоблачили, и судьбе его позавидовал бы разве что подвергаемый особо мучительной казни. Но голландец ничего не знал о фрегатах, зато с восторгом рассказывал о флейте.

Аркадия здорово раздражали сдерживавшие ход казацкой эскадры турецкие торговые суда. Пузатые, неповоротливые, медленные. Были среди них и вёрткие, быстрые, но крайне малотоннажные. Каторги-галеры также не радовали. Конечно, со скоростью на вёслах у них был порядок, быстрее только чайки-струги, да и то только против ветра. Но на бескилевые суда, с гребцами на нижнем ряду, не поставишь серьёзную артиллерию, да и боезапас помещается на неё чисто символический. Хотелось чего-то более солидного и смертоносного. И красивого. Ну нравились попаданцу клипера и фрегаты! И знал он, что ближайшее будущее именно за подобными судами.

Аркадий невольно повернул кисти рук ладонями вверх. Кровавые мозоли с них никуда не делись. Казаки гребли все, по очереди, непривычным к гребле новичкам приходилось туго. Нытики же и слабаки у казаков не приживались, тягости приходилось переносить без стенаний. Жалеть себя вслух было прямым путём к обидной кличке и потере уважения. Здесь предпочитали над собой и друзьями подшучивать. Домой он направлялся от кузнеца, после проверки переданных ему Дмитрием Чёрным пуль. Злой, расстроенный, почти в отчаянии. Только три из десятка пуль летели, как положено, по прямой. Ещё парочка отклонялась умеренно, можно было надеяться подправить их (надо будет подработать моим напильником), остальные были откровенным браком. Две вообще в связки тростника, прислонённые к песчаному обрыву, не попали, еле потом их из песка выкопал.

Пришлось Аркадию, закончив испытания, идти к Чёрному и объяснять, что, видимо, в кузне такие вещи лучше на продажу не делать. Для их производства, наверное, точные станки нужны. Пригласил заходить к ветряку, посмотреть, как там наши примитивы работают, пообещал подумать, чем такие пули заменить можно. Договорились, что Аркадию Дмитрий некондицию поправит, себе пули для личного употребления делать будет, а с продажей погодит.

Попаданец возвращался домой рано, в относительно приличном состоянии. Боль в руках, спине и голове, можно сказать, несущественная мелочь. И не то привык за последнее время терпеть. Однако настроение у него было ниже плинтуса. Ещё одно предложение накрылось медным тазом. Ничего толкового в голову не приходило. К большой войне казаки по-прежнему были не готовы, как бы ни гонорились. Тыла у них всё ещё не было, а построить промышленность за несколько лет… фантастика в соседнем отделе. А отдел тот в нескольких сотнях лет отсюда.

«Причём фантастика не научная, а сказочная. Фэнтези. С эльфя€ми, зомбя€ми и колдунами».

Здесь Аркадий вспомнил, кем считают окружающие его самого, лучших друзей, и невольно улыбнулся. Да сам способ попадания в другую реальность… если и следовал каким-то научным законам, то разобраться в такой последовательности было не в силах простого человека из двадцать первого века. А люди из века семнадцатого, причём далеко не простые, выдвигали вполне фэнтезийные версии произошедшего.

Махнув на теории рукой, попаданец попытался придумать, чем ещё можно ускорить прогресс в зарождающейся Вольной Руси.

Выспаться хорошо не смог. Сначала допекали комары, пришлось вставать и подновлять на себе антикомариное средство, купленное у характерников. Потом долгонько ворочался в постели. Вспомнилась вдруг пленница, умудрившаяся ни разу за последнее время не попасться ему на глаза, потом другие знакомые женщины… пока не догадался отвлечься на постороннюю, нейтральную тему из прежнего мира, заснуть не мог. Когда же придремал, то спал очень плохо. Мучили… кошмары или не кошмары, но уж неприятные беспокойные сны точно.

Первым запомнился сон, как он плывёт на флейте, метров пяти длиной и с полметра диаметром, гребя, как на каноэ, одним веслом. Беспокоясь при этом о надёжности деревянных пробок, которыми заткнуты её, флейты, дырки, и ломая голову, какой же гигант на таком музыкальном инструменте мог бы играть. Даже для циклопа она была великовата. Увидев идущие навстречу османские галеры с размахивающими на них ятаганами янычарами, сообразил, что отбиваться ему нечем, да и руки греблей заняты. Мигом развернулся и поплыл прочь. Но галеры стали быстро его настигать, янычары кричали на них ему разные угрозы и очень неприятные обещания. Благодаря тесному общению со Срачкоробом мат и похабщину на тюркских языках Аркадий уже понимал. Поэтому здорово испугался и принялся грести изо всех сил. Турки флейту, естественно, быстро настигали, как ни старался попаданец. А над головой у него летал голландец на огромном фрегате с красным горловым мешком, почему-то каркающим, как ворона, и злорадно орал, с непередаваемым голландским акцентом, что ему от турок не уйти, на флейте надо уметь плавать. А галеры тем временем его настигли совсем, янычары уже тянули к нему с них длинные, как у горилл, волосатые руки…

Проснулся Аркадий весь в поту и с сильно бьющимся сердцем. Попил загодя поставленной возле постели водички, успокоился. Посмеялся над глупым сном и совершенно идиотским испугом, лёг спать опять. И, показалось мгновенно, провалился в следующий сон.

Приснилась ему пленная черкешенка. Обнажённая, с великолепной девичьей фигурой, он даже во сне удивился. Горянка исполняла танец живота и делала призывные жесты рукой.

Но как заворожённый двинулся к молодой женщине, кокетливо покачивавшей роскошными бёдрами. В такие моменты мужчины склонны думать совсем не мозгами, Аркадий не был исключением. Сон обещал стать очень приятным, но стоило ему подойти к пленнице, как она вдруг подняла вверх руки с откуда-то взявшимися в них кинжалами, клыки её удлинились, перестав помещаться во рту, лицо превратилось в маску ярости и жестокости. Попаданца от такого внезапного преображения парализовало, он с нарастающим ужасом смотрел на страшную, но прекрасную черкешенку, явно собирающуюся резать его особо жутким и болезненным способом…

Проснулся снова в поту и с учащённым сердцебиением. Ощутил сильную потребность немедленно опорожнить мочевой пузырь. Встал, сунул ноги в самолично изготовленные тапки и пошёл во двор. Держать в доме ночной горшок ему не хотелось, никакие крышки не могут перекрыть распространения отвратных запахов. Хватит с него и ароматов «Азова». На зиму он решил перестроить дом, оборудовав в нём тёплый туалет, а во дворе – сливную яму с крышкой. По приблизительным прикидкам, такая система должна была работать. Проблема была в рабочей силе, не знал, где её взять. Теперь решил воспользоваться услугами турецких гастарбайтеров, спасибо джурам за подсказку.

Постоял немного во дворе, полюбовался яркими звёздами чистого, промышленностью не загаженного неба. Смеяться над самим собой, во сне глупым, не хотелось. Конечно, если черкешенка не была мастерицей боевых искусств, что вряд ли, он легко бы с ней справился, много лет занимался то самбо, то карате, то тайским боксом. Но у сна – свои законы, глупо на них обижаться. Вроде бы успокоившись под прекрасным небосводом, пошёл спать.

Однако Морфей в эту ночь, наверное, прогневался за что-то на попаданца. Кошмары снились ему всю ночь. Ещё несколько раз просыпался от разной бредятины, в поту и с сердцебиением. Не все сны запомнил, но выспаться толком не смог. Поэтому встал рано, сонный и злой. Умылся и произвёл интенсивную разминку, в том числе с саблями, приноравливаясь к их балансу. Окончательно сделал выбор в пользу новых своих приобретений, персидского шамшира для повседневной носки и турецкой сабли для морских походов. Они не только имели клинки из прекрасной стали и были богато украшены (на доход от их продажи в своём времени он бы прожил безбедно не один год), но и были сбалансированы на удивление хорошо. После чего решил совершить пробежку к своему возрождающемуся химическому центру.

Бежал под рефрен: «Пить меньше надо! Пить меньше надо!..» Преодоление пространства давалось с большим трудом. Быстро вспотел, в висках застучали молоточки… Внутреннее самочувствие и через сутки после пьянки было не самым лучшим. С боеготовностью, судя по разминке, дело обстояло также неидеально, мягко говоря. В который уж раз твёрдо решил: «Пить буду реже». Окружающие уже почти не оглядывались на сумасшедшего колдуна, бегающего с высунутым языком там, где нормальные люди ездят на лошади. Не смущала никого и его обувь, босоножки. И не такого навидались.

У химцентра издали увидел кучку джур, причём не тусующихся в праздной болтовне, а занятых делом. Они мастерили себе ласты. Подивившись извивам человеческой психики, когда в первый раз показывал, джуры их сооружать не рвались, а теперь, гляди, все как один шили ласты из кожи. Работа кипела вовсю и началась явно не только что. Правда, руки у большинства, в соответствии с казацкой традицией, росли для работы… не из плеч. Посему ожидать быстрого и качественного изготовления новой для этого века вещи не приходилось.

Аркадий поучаствовал в раскройке и прикидке, где вставлять рёбра жёсткости, какую форму им придавать. Предупредил, что кожа без какого-нибудь гибкого, но упругого материала, вроде китового уса, не очень хорошо заменяет рыбьи плавники и её нужно регулярно смазывать жиром. Джуры дружно заныли, что когда ещё удастся ограбить богатую панну, может, даже не в этом году (что характерно, никому из них не пришла в голову мысль, что китовый ус можно в Киеве или Львове купить), а ласты хочется опробовать сейчас. Ещё жаловались, что после вчерашних заплывов новым стилем у всех болят спины.

– А вы чего хотели? – не стал утешать страдальцев Аркадий. – В плавании под водой напрягаются совсем не те мышцы, что в обыкновенном. Естественно, вы их перенапрягли, вот они жалуются, ноют. Если вы настоящие казаки, степные рыцари, стерпите и сегодня же продолжите занятия подводным плаванием. Тогда тело постепенно, через боль, наберётся силы, и вы сможете плавать далеко и быстро.

– А правда, что того, кто сделает первым хорошие ласты, вы устроите в самые крутые казацкие войска? – с придыханием, чуть ли не с дрожью в голосе, вдруг задал вопрос здоровяк Богдан Коваль, пожалуй самый наивный и доверчивый из джур.

Аркадий, с головой погрузившийся в конструирование ласты, не сразу и отреагировал на вопрос. Он продолжал прикидки, хватит ли упругости трёх полосок толстой кожи для приличной работы ласты, легкомысленно проигнорировав вопрос, когда воцарившееся вокруг молчание, чуть ли не гробовое, что при наличии кучи юнцов – невероятная редкость, вынудило его оторваться от ласты и поднять глаза. На него уставились серые, карие, голубые, очень внимательные глаза всех джур. Прошло ещё несколько секунд, прежде чем находящийся в не лучшей форме попаданец сообразил, что ответ на вопрос, заданный Богданом, КРАЙНЕ интересует всех джур.

«Так вот где собака порылась! – с большим опозданием дошло до попаданца. – Это же я вчера с похмелья Юрке пообещал, что за сооружение приличных ласт устрою изобретателя в самые крутые казацкие войска. Ребята ещё не знают, но решение о формировании диверсионно-разведывательных сотен уже предопределено. Все атаманы согласны с их необходимостью, да и люди подходящие есть. Не в таком юном возрасте, естественно. А ведь вылетело слово, не поймаешь. Придётся-таки рекомендовать, если кому-нибудь из огольцов удастся то, что пока не удалось взрослым казакам».

Аркадий, находясь по-прежнему под прицелом глаз всей компании, подтвердил:

– Да, замолвлю словечко. Хотя буду уговаривать туда не соваться. Войска будут сплошь из опытных, самых умелых казаков, и для таких сопляков, как вы, пребывание там будет адскими муками.

– Почему?! – не выдержали сразу несколько ребят.

– Да потому, что придётся делать с ними всё, что делают они. А вам до такой умелости ещё учиться и учиться. Значит, надо будет с раннего утра до самого позднего вечера работать, как (убрав в последний момент непонятного аудитории папу Карло, Аркадий нашёл, с небольшой заминкой, ему замену)… как раб на каторге. А плётку надсмотрщика заменять самому самовнушением. Так выкладываться, кстати, тяжелее, чем работать под чьим-то принуждением. Все мы любим себя любимых, и гнать самого себя в боль и страдания сможет не каждый. Самые крутые войска – это ведь и самые крутые казаки. Вам до них ещё очень далеко. Или кто-нибудь считает, что уже достиг немереной крутости?

Джуры дружно замотали головами. Настолько наивных среди них не было. После чего тишина сменилась общим гамом. Ребятам захотелось обговорить услышанное. Аркадий почувствовал себя лишним и, выкупавшись, смыв с себя пот, пошёл в васюринский курень, поесть и посоветоваться с Васюринским о возможности разборки двух-трёх галер для достройки более серьёзных кораблей.