Часть третья
Левиафан
Что важно – все же лишь только это: одиночество, большое внутреннее одиночество.
Райнер Мария Рильке
«Письма к молодому поэту»
1
Высотой около пятнадцати метров, гигантский герметично закрытый корпус из черной блестящей стали возвышался, будто труба старинного морского парохода. Это был резервуар реактора, самое сердце станции, куда никому не было доступа. Внутри находился изотоп 235, драгоценный, залитый водой температурой более 300 градусов, обогащенный уран в виде таблеток, сложенных в металлические контейнеры.
Ядерный реактор был закопан здесь же, метрах в тридцати от бассейна для дезактивации. Он принимал использованное топливо через герметичную шлюзовую камеру, которая угадывалась сквозь окно в массивной цилиндрической двери. Резервуар напоминал туловище ужасающего робота, вышедшего из лаборатории безумного ученого.
Находясь на безопасном расстоянии от зверя, но не особенно далеко, дети пробрались в машинный зал, просторный вестибюль больше ста метров в длину и пятьдесят в высоту, где группа турбогенераторов переменного тока, приводимая в движение давлением пара, создавала электрический ток. В этом огромном пространстве школьникам казалось, что они затерялись в научно-фантастическом фильме.
Один из них повернулся к своему товарищу:
– Видал, какие они большие, эти турбины?
– Это потому, что они производят так много электричества, – с видом знатока ответил тот.
Ведущая закончила разговаривать с двумя сопровождающими учителями и обратилась ко всему классу:
– Как вы только что видели в ознакомительном фильме, именно здесь и вырабатывается электричество. Чтобы вы все хорошо поняли, я сейчас кратко расскажу об этапах его производства. Сначала уран выделяет тепло в большом резервуаре, но мы не сможем этого увидеть, так как приближаться к нему слишком опасно. Этим теплом нагревают воду и получают пар. Давление пара заставляет вращаться турбины, которые вы сейчас видите перед собой. Именно эти турбины и производят электричество.
Дети поддакивали рассказчице, хотя наибольшее впечатление на них произвела обстановка научно-фантастического фильма, а не ее объяснения.
– Сейчас я на несколько минут оставлю вас, чтобы вы смогли самостоятельно осмотреть машинный зал, а затем мы встретимся возле кафе. После обеда мы вернемся в конференц-зал, и я отвечу на ваши вопросы. Согласны, дети?
– Согласны, – ответили те хором.
Вот уже много лет Министерство образования поощряло педагогические проекты, побуждающие «Электрисите де Франс» сотрудничать со школами. Экскурсии школьников на атомные электростанции тоже стали более частым явлением.
Разумеется, такие инициативы подверглись критике антиядерных обществ, которые говорили о пропаганде и вербовке школьников. По их мнению, там показывали использование ядерной энергии в идиллическом виде, не упоминая о ее опасности и не позволяя высказать противоположное мнение.
Учеников младших классов принимал отдел по связям с общественностью атомной электростанции Гольфреша. Собравшись в новой великолепной аудитории, где дети уже побывали в начале экскурсии, они задали вопросы, заранее приготовленные их учителем.
– Почему из труб атомной электростанции выходит белый дым? – спросила маленькая светловолосая девочка в очках – патентованная отличница.
Без сомнения, этот вопрос чаще всего задавался во время посещений школьников.
– Трубы представляют собой часть системы охлаждения. Вы же помните: электричество вырабатывается благодаря пару. Небольшая часть этого пара улетает в атмосферу и образует белые полосы над трубами электростанции. Этот пар ни в коем случае не может быть грязным. Полосы пара над трубами означают всего-навсего, что электростанция работает.
Девочку с косичками, казалось, такой ответ более чем устроил. Одна из двух сопровождающих учительниц повернулась к классу и спросила:
– Все поняли?
– Да, – произнесли несколько мальчиков.
– Есть еще вопросы?
Один из учеников, который до этой минуты хранил молчание, поднял палец. Когда ему дали слово, в его голосе не было ничего ребяческого:
– Что случится, если на электростанции произойдет взрыв и реактор окажется затронутым?
На лице экскурсовода появилось выражение замешательства. Фактически во время экскурсий на электростанции старались обходить молчанием затруднительные вопросы. На прошлой неделе один из родителей, сопровождавших школьников, спросил о ядерных отходах. Женщина отделалась обтекаемой фразой, не отвечающей на этот вопрос. Некоторые учителя были откровенно удивлены такой дезинформацией. В конце экскурсии ей хватило честности откровенно ответить, что существуют темы, затрагивать которые она не имеет права.
На этот раз молодая женщина постаралась не разволноваться от такого вопроса.
– Ничего подобного не может произойти, – ответила она самым уверенным тоном, на какой только была способна.
– Почему вы так говорите? – сказал мальчик, пристально глядя на нее требовательным взглядом и повышая голос. – В восемьдесят шестом году в Чернобыле ядерный реактор взорвался и потом целых десять дней испускал радиоактивное облако.
На несколько секунд экскурсовод потеряла самообладание. Что это еще за наглый мальчишка, который корчит из себя взрослого? И этот угрюмый взгляд, наводящий тревогу!..
– Черно… Чернобыль не имеет к нам никакого отношения, – попыталась она снова заговорить. – Здесь есть защитные барьеры, которые отделяют первичный цикл от остальной электростанции. Ну а теперь перейдем к другим вопросам.
– Мне не нравится, когда врут! – закричал мальчик, вставая со стула. – Конечно, несчастный случай возможен. В Чернобыле радиоактивное излучение было в двести раз сильнее бомб, упавших на Хиросиму.
Молодая женщина замерла с разинутым ртом. Учительница схватила мальчика за руку, чтобы заставить его замолчать.
– Всё, достаточно. Ты переходишь границы.
Затем, повернувшись к экскурсоводу, она добавила:
– Извините, не знаю, что на него такое нашло. Мы сейчас на минутку выйдем…
Она потащила мальчика к двери, но тот, судя по всему, был вовсе не намерен сдаваться. Устремив на сотрудницу электростанции взгляд, полный ненависти, он кричал изо всех сил:
– Врунья! Мне не нравится, когда врут! Реактор может взорваться, и тогда в стране будут тысячи погибших и тысячи раненых.
Даже мальчишки, обычно не упускавшие случая пошуметь, остались сидеть на своих местах.
– Врунья, врунья! Будут тысячи и тысячи погибших, и вы умрете первыми.
Молодая женщина почувствовала, как дрожь пробежала у нее по спине. Экскурсовод отвернулась, не в силах больше выносить инквизиторский взгляд мальчика.
2
Я пробуждался, испытывая ужасное ощущение дежавю.
Горло у меня было будто залеплено тестом, все конечности онемели, а глаза смогли дать лишь искаженную картину места, где я находился. Сперва меня ослепил белый рассеянный свет, перемежающийся всеми цветами спектра, а затем окружающий мир снова обрел четкие очертания.
Я обнаружил себя в какой-то комнате и тотчас же подумал, что снова переживаю свое пробуждение в больнице после той аварии. Комната немного походила на больничную палату – белая, стерильная и совершенно безликая; даже витавший в воздухе неприятный запах был характерным для тысячи клиник. Кровать, на которой я лежал, была простой, если не сказать спартанской. Я заметил металлическое изголовье, тоже абсолютно стандартное. Серо-белые стены были совершенно пусты. Короче говоря, в этом месте не было ни малейшей теплоты. Только через некоторое время я понял, что в этой комнате нет ни окна, ни какого-то другого выхода во внешний мир.
Мой разум еще не окончательно освободился от странного тумана, в который недавно был погружен, так что, несмотря на странность ситуации, я не ощущал никакой паники. Где я? Сколько времени прошло с того момента, как я потерял сознание? У меня не имелось ни малейшей догадки. Смутно вспоминались последние мгновения в гостиной моего шале в Котре. Я поднес руку к шее в поисках следа от укола – и тотчас же его обнаружил. Это оказался не сон: все происходило на самом деле!
Что меня беспокоило больше всего, так это полная неизвестность, в которой я пребывал относительно судьбы Александра и Жюстины. Что мой племянник находится под угрозой, мне было известно, но я так глупо подверг опасности лейтенанта Неродо, пригласив провести ночь у меня… Может быть, они находятся здесь же и сейчас задают себе те же вопросы, что и я? Единственное, что меня хоть немного утешало: я не стал впутывать во все это Камиллу.
Я направился к двери, по дороге заметив на столе под целлофаном поднос с отделениями для еды, какие подают в самолетах. Не питая особых иллюзий, я энергично потряс металлическую ручку, которая осталась неподвижной… Я был полностью обезвожен и в несколько глотков опустошил стоявшую рядом с подносом бутылку минеральной воды.
В это мгновение я начал осознавать всю серьезность ситуации: пленник, запертый в помещении, скорее напоминающем тюремную камеру, чем жилую комнату. В любом случае спешить было некуда, и я мог придумать тысячу всевозможных сценариев. Через какой-то промежуток времени, показавшийся мне бесконечным, – но время теперь стало для меня относительным понятием, так как мои часы и, естественно, мобильный телефон исчезли, – из замочной скважины раздалось позвякивание. Насколько я понял, дверь открывалась с помощью электронной системы.
Передо мной появился человек в штатском, что меня ничуть не успокоило, поскольку я предпочел бы сразу быть в курсе, что мне делать. Вошедший сделал мне знак следовать за ним, и я не стал задавать никаких вопросов. Несомненно, это всего лишь исполнитель, и я сомневался, что смог бы от него чего-нибудь добиться. Мы прошли по длинному коридору, имевшему тот же тюремный вид, что и комната, а затем – по таким же обезличенным лестницам.
Комната, в которую меня привели, больше всего напоминала зал для допросов в полицейском участке: два стула по разные стороны стола, зеркало без оловянной амальгамы во всю стену. В углу большой плоский экран. Несмотря на явное сходство, я был почти уверен, что люди, которые удерживали меня здесь, не имели никакого отношения к полиции. Я думал, что это может быть секретная служба, армия, Министерство безопасности – короче говоря, организации, которые не должны отчитываться перед кем бы то ни было. Некоторое время мне пришлось подождать, оставшись здесь одному. Разумеется, через зеркало за мною наблюдали, и, пусть это и было с моей стороны ребяческим вызовом, я не доставил им удовольствия, бросив хотя бы один взгляд по сторонам.
Дверь наконец открылась с тем же электронным звуком, что и накануне. Вошедшего я сразу же узнал: передо мной был тот знаменитый Полифем, о котором говорил Тесье во время нашего разговора на Испанском мосту. Определить его возраст оказалось нелегко: он мог быть и преждевременно состарившимся сорокалетним, и хорошо сохранившимся шестидесятилетним. Полифем был похож на описание, данное Тесье: светлые пепельные волосы, неподвижный левый глаз, придававший его взгляду вызывающее тревогу выражение, слишком тонкий рот, застывший в гримасе наподобие деланой улыбки или оскала, от которого сразу становилось не по себе. Я решил сыграть под дурака:
– Черт возьми, кто вы такой?
Полифем сделал несколько плавных шагов по комнате.
– Ну что же вы, господин Нимье… Надеюсь, наши переговоры могут пройти в чуточку более вежливом тоне.
Его голос полностью гармонировал с внешним обликом: благовоспитанный, но вызывающий тревогу.
– Не представляюсь, так как мое имя ничего вам не скажет, – снова заговорил он.
– Тогда назовите вашу должность и объясните, почему меня удерживают против моей воли.
Оскал моего собеседника стал еще более явным, на мой вопрос так и не соизволили ответить.
– Если вы полицейский, я бы хотел позвонить адвокату.
– Вы сами прекрасно знаете, что я не полицейский. Я считаю вас достаточно проницательным, чтобы при встрече узнать одного из своих бывших коллег.
Его замечание ясно давало понять, что мой собеседник хорошо осведомлен и знаком по крайней мере с этой частью моего прошлого. Он насладился эффектом, произведенным его словами. Должно быть, передо мной был один из тех людей, кто любит играть другими, самоутверждаясь за их счет.
– В конечном итоге, Нимье, я считаю, что под внешностью спокойного человека, удалившегося от дел, скрывается несознательный и упертый тип, который, однажды вбив что-то себе в голову, ни за что от этого не отступится.
Я не особенно видел, куда он клонит, и предпочел дать ему продолжить свой блестящий сеанс психоанализа.
– Здесь мы с вами немного похожи: я тоже иду к своей цели, не отступая и не сворачивая с намеченного пути.
Мне безумно захотелось послать его куда подальше, но я был не в том положении, чтобы злить своего собеседника. Полифем взял оставшийся свободным стул и уселся напротив меня, положив на стол папку с документами.
– Вы читали Фому Аквинского?
– О чем это вы?
Вместо ответа он вытащил серебряный портсигар и открыл его четким точным движением, одними кончиками пальцев. Взяв оттуда сигарету, протянул его мне. Я холодно отказался, не испытывая ни малейшего желания входить с ним в какое бы то ни было согласие, которое он сейчас и пытался установить между нами.
– Когда святой Фома Аквинский занимался исследованиями в Кёльне, он был настолько неразговорчивым, что товарищи прозвали его «большой немой сицилийский бык». Однажды, во время публичного диспута, он показал себя более блестящим оратором, чем его учитель, Альберт Великий. Тот в смущении повернулся к своим ученикам и предсказал, что «мычание этого быка будет раздаваться по всей вселенной».
Казалось, Полифем наслаждается своим рассказом. Так как я сохранял безразличное выражение лица, он продолжил:
– У святого Фомы были очень подходящие взгляды на политику. Для него человеческая общность существовала как единое целое; он считал, что все человеческие организации, объединенные одни с другими, и есть государство. Оно же преследует главную цель: общее благо гораздо важнее блага каждого отдельного человека.
– Почему вы рассказываете мне все это?
– Чтобы сказать вам, господин Нимье, что человек – существо общественное, а общество должно всегда превалировать над индивидуумом.
– То есть?
– Чтобы предохранять общественное благо, иногда приходится жертвовать теми индивидуумами, которые могут подвергнуть его опасности.
– Вот, значит, в чем дело! И это говорите мне вы? Вы намереваетесь меня устранить и приводите в пример какого-то философа, из которого я не прочел ни строчки, чтобы оправдать свои поступки и лечь спать со спокойной совестью…
Полифем выпустил из своей сигареты дым в виде толстого завитка, и я заметил, что на мгновение его мертвый глаз оживился.
– Есть истины, которые должны как можно дольше скрываться от широкой общественности. Моя роль состоит в том, чтобы улаживать проблемы, которые, случись им выйти на свет, создадут хаос и разрушат общественную сплоченность. Иногда нужно создавать счастье людям даже против их воли.
Я нашел, что эта фраза очень подходит Полифему: вне всякого сомнения, себя он считал выше «широкой общественности», относящимся к избранным, своего рода «теневому правительству». Я снова подумал о том, что сказал Александр, когда мы оказались в шале. Тесье объяснил моей матери, каким образом я служил им подопытным кроликом – разумеется, для блага страны. Да, благо страны, общественное благо, о котором Полифем разглагольствовал уже несколько минут…
Я бросил на него взгляд, полный отвращения, но он продолжил, надменно скривив губы:
– Конечно, вы думаете, что я бессовестное создание, готовое на все, чтобы исполнить свой долг: цель оправдывает средства, и все в таком духе. Себя же вы считаете «хорошим парнем» и убеждены, что ваш розыск не выходит за рамки закона. Мне очень жаль, что я только что поколебал вашу маленькую манихейскую вселенную, но не бывает хороших людей с одной стороны баррикады и плохих с другой.
Полифем встал и снова принялся прохаживаться по комнате.
– Я знаю, что в последние дни вы узнали много чего, и, некоторым образом, восхищен вашим рвением и жаждой истины, которая, судя по всему, вас и опьяняет.
Казалось, он знал так много, что это даже его самого сбивало с толку.
– Я знаю об этом больше, чем вы думаете.
– Сомневаюсь, – тотчас же ответил он мне. – Вы открыли правду, которая вас устраивает и лишь подтверждает ваше видение двойственности мира. Я был уверен, что когда-нибудь Тесье заговорит, но это не так важно.
Что меня удивляло больше всего: Полифем был в курсе, что я столько всего узнал от ученого, и в то же время не придавал этому никакого значения.
– Допускаю: вы кое-то пронюхали… Нечто такое, что должно было вас потрясти. Но у меня для вас есть еще одна часть правды. В доказательство своей искренности по отношению к вам, Нимье, я поделюсь с вами сведениями, которые должны оставаться в секрете. Взамен я жду, что вы проявите ко мне лояльность и поможете снова найти Александра.
Значит, Александра они не поймали. Я спросил себя, почему он только сейчас перешел к главной теме разговора – моему племяннику. Вне всякого сомнения, все разговоры об общественном благе и правде служат лишь одному – вызвать у меня доверие. Но как же это все оказалось возможным, в то время как Александр спал в одной из комнат шале? А Жюстина Неродо? Неужели она тоже смогла ускользнуть из их когтей? Они сейчас вместе?
Полифем смотрел на меня и, судя по всему, читал мои мысли, как открытую книгу:
– Да, парень удрал от нас! Думаю, что малыш никогда не перестанет меня удивлять. Он действительно невероятно одаренный.
– Вы же наверняка знаете, что я не стану помогать вам наложить на него свои лапы, какую бы цену вы мне ни предложили.
– Вы это говорите, Нимье, потому что всегда видите лишь одну сторону луны. Но подождите, пока она повернется; тогда вы увидите другое ее лицо – такое, что невозможно даже вообразить. То, что вы вряд ли сможете вынести.
Этот человек раздражал меня своими метафорами, но я знал, что у него есть ответы на вопросы, которые мы все себе задавали.
– Несомненно, вы сразу же измените свое мнение, но я не хочу влиять на ваше суждение. Как говорится, только факты.
– Слушаю вас.
Полифем открыл папку, которая не переставала интриговать меня с самого начала разговора. Сперва я представлял себе, что там лежит досье, содержащее все сведения, которые тот смог собрать о моей персоне. Из папки Полифем вынул несколько фотографий, которые я еще не мог разглядеть.
Мой собеседник протянул мне снимки, и я понял, что они сложены в хронологическом порядке.
– Май девяносто девятого года, – начал он. – Около пятнадцати тридцати поезд рейса двенадцать девятьсот шестьдесят четыре Париж – Марсель сошел с рельсов, немного не доехав до Валанса. В итоге тридцать пять погибших и около сотни пострадавших. Это была железнодорожная авария, самая большая во Франции по количеству жертв.
На первом плане снимка виднелась группа спасателей, оказывающих первую помощь пострадавшим. Вереница носилок, толпа ошеломленных людей, сутолока в апокалипсическом пейзаже. На заднем плане можно было ясно разглядеть вагоны, сошедшие с рельсов и совершенно разломанные.
– Сначала не могли выяснить причину этой катастрофы, затем оказалось, что она произошла из-за трещины в рельсе, что является практически уникальным явлением, так как железные дороги Франции являются одними из самых безопасных в мире. Учитывая безупречную работу системы наблюдения и обслуживания в железнодорожных инфраструктурах, вероятность подобного несчастного случая – один к шести миллионам.
Не оставив времени на возможную реакцию, Полифем положил передо мной новый снимок.
– Апрель две тысячи первого года: поезд снова сходит с рельсов. Но на этот раз в шести товарных вагонах перевозили ядовитые вещества, которые вытекли на рельсы при приближении к вокзалу. В одном из вагонов находился цианид, в другом – бутадиен; из-за жары они постоянно испарялись, распространяясь по всей округе. Срочно вызвали пожарных, специализирующихся на химических веществах и гражданской обороне, но их работа продлилась много дней.
Вторая фотография ни в чем не уступала первой. По всей длине железнодорожные пути и насыпи были усеяны вагонами-цистернами, что наводило на мысль о столкновении. В беспорядке лежащие на боку, они больше походили на заброшенную свалку металлолома. На всем пространстве суетилась целая армия маленьких человечков в яркой одежде.
– На этом фото вы видите пожарных в герметичных скафандрах, которые защищают от ядовитых испарений. К счастью, в этот раз погибших оказалось всего трое: машинист поезда и двое несчастных подростков, оказавшихся возле путей. Но погибших могло быть несколько десятков: бутадиен – очень взрывоопасное вещество, чувствительное к малейшим изменениям внешней среды. Он может взорваться из-за слабого ветерка или увеличения влажности воздуха. Установить причины несчастного случая было крайне трудно; в конечном итоге все сошлись на том, что авария произошла из-за резкого торможения.
Мне хотелось прервать эту маленькую демонстрацию, чтобы спросить Полифема, что он хочет этим сказать, тем более что я уже догадывался: вероятно, все трагедии были предсказаны Александром. Третий случай вовсе не показался мне странным.
– Февраль две тысячи третьего года, среди ночи начался пожар на втором этаже марсельского отеля. Поддавшаяся панике пара выбросилась из окна пятого этажа. Двадцатидвухлетняя женщина погибла, мужчина остался инвалидом на всю жизнь. Трое раздавлены рухнувшей крышей. Большинство погибших сгорели, еще несколько задохнулись. Общий итог пожара: двадцать погибших и десять пострадавших.
Я сразу же понял, что речь идет о трагедии, описанной в той газете, о которой мне рассказал Тесье. На переданном мне снимке можно было подробнее рассмотреть ту катастрофу, которую я до сих пор мог только вообразить себе. Фотография была снята снизу. На первом плане я увидел морских пожарных, со спины, в красных касках с белыми и голубыми полосами. За ними на фоне голубого неба вырисовывались остатки гостиницы. К последним этажам, совершенно обугленным, приставлена пожарная лестница; оконные проемы зияли, будто пустые глазницы черепа. Судя по всему, снимок был сделан на следующий день после трагедии.
– О некоторых из этих событий Тесье вам рассказывал, – снова заговорил Полифем уже менее торжественным тоном.
– Да.
Так как он знал, что мы встречались, скрывать правду было бесполезно.
– Я мог бы упомянуть и о других случаях, но боюсь, что вам это быстро наскучит.
С безразличным видом он кинул на стол остальные фотографии.
– Почему вы мне все это рассказываете, тем более зная, что Тесье обо всем мне уже говорил?
– Я хотел, чтобы вы хорошо это себе уяснили, чтобы как следует подумали о страданиях жертв и об их семьях. А теперь я хочу, чтобы вы снова поразмышляли о святом Фоме: общество всегда должно превалировать над индивидуумом. И не будет ли оправданно пожертвовать небольшим их количеством ради общего блага.
– Какое это имеет отношение к возможностям и предвидениям Александра? Вы думаете, что всех этих катастроф можно было избежать, если бы мой племянник их предсказал? Я ни на секунду не поверю ни в ваш гуманизм, ни в ваши альтруистические чувства. Вы хотите наложить лапу на этого мальчика, чтобы сделать из него подопытную мышь, как это десятилетиями делали американцы ради чисто военных целей.
Полифем не смог удержаться от смешка, в котором звучало разочарование.
– Нимье, вы что, так ничего и не поняли?
Помолчав пару мгновений, он произнес с нотками гнева в голосе:
– У Александра нет никакого дара предвидения. Он не предсказал эти трагедии, он их вызвал.
3
– Вы считаете, я этому поверю?
– Я знаю, что есть правда, в которую трудно поверить, но мы с вами и так уже потеряли много времени. «Сказать правду полезно для того, кому ее говорят, но невыгодно для тех, кто ее говорит, так как они вызывают к себе ненависть». Эту до ужаса правдивую фразу написал Паскаль…
– Подите вы к черту с вашими цитатами!
– Думайте обо мне все, что хотите, Нимье, но вам придется принять очевидное. Ваш племянник не предсказал ни одно из этих событий, его возможности гораздо необычнее и гораздо ужаснее. Он обладает способностью на расстоянии вызывать катастрофы, которые уже повлекли за собой человеческие жертвы, много жертв.
Полифем встал со стула и направился к огромному экрану. Взяв пульт, он снова повернулся ко мне.
– Чем пытаться убедить вас на словах, я сейчас покажу вам отрывок из очень поучительного фильма. Вы больше не сможете сказать, будто я манипулирую вами с помощью правдоподобных слов.
Первая сцена, судя по всему, происходила в какой-то лаборатории. Однако на экране был виден только стол, застеленный каким-то материалом, который я не мог хорошо разглядеть. Возле стола находился двенадцатилетний мальчик, в котором я сразу же узнал Александра. Вне всякого сомнения, эти кадры были сняты в тот период, когда он учился в институте Карлье. На столе виднелась странная коробка – прозрачная, герметично закрытая. В коробке находился деревянный цилиндр. Внезапно послышался незнакомый голос, который без всякого выражения произнес:
– Эксперимент ПК номер семь, вторая попытка.
Без всякого внешнего воздействия маленький деревянный цилиндр начал шевелиться за прозрачными стенками коробки: сперва еле заметно, как если бы на него осторожно подули, а затем очень быстро закрутился винтом. Я предположил, что причиной этого феномена был Александр, даже несмотря на то, что у него не изменилось выражение лица и он не производил впечатления особенной сосредоточенности. Секунд через десять цилиндр замедлил свое странное вращение и полностью остановился. В это мгновение Александр повернулся к камере, и я заметил, насколько он похож на Рафаэля. У меня было впечатление, что я перенесся на тридцать лет назад и встретил моего брата в подростковом возрасте: тяжелого в общении, непокорного, а иногда и бесчувственного. Также я ощутил сострадание к этому мальчишке, который должен делать то, что ему совершенно не нравится.
Экран снова погас. Полифем объявил тоном, не допускающим возражений:
– Психокинез. Влияние разума на материю.
Я оторвал взгляд от темного экрана и пристально посмотрел на своего собеседника.
– …обозначаемый аббревиатурой ПК, которую вы слушали в фильме. Это явление еще иногда называют телекинезом.
Непроизвольно я прошептал:
– Невероятно!
– Все в современных законах физики отрицает существование подобных феноменов, но, как вы только что видели, это не мешает им преспокойно существовать. Вот в чем преуспевает Александр: прогрессивный пси-фактор. А вовсе не предвидение.
Я все еще находился под впечатлением от фильма, и Полифем принял мое молчание за недоверие.
– Эксперимент, который вы только что видели, был, разумеется, осуществлен безо всякого жульничества. Герметичная коробка обычно используется, чтобы исключить любую возможность воздействия ниткой или магнитом. Но в случае с Александром мы постарались сделать эксперимент наиболее убедительным, изолировав объект от того, кто на него воздействует. Такого рода эксперимент проводился еще много раз, но с Александром они были внезапно прекращены по той причине, о которой вы уже знаете.
Я принялся спрашивать себя, почему Тесье ни разу не упомянул об экспериментах по психогенезу, которые проводились в лаборатории. Возможно, потому, что он не был в курсе такого рода физических возможностей моего племянника? А может быть, его тогда не было в институте…
– Признаюсь вам, Нимье: я всегда был невероятным скептиком по отношению к феномену телекинеза. Я еще помню шумиху вокруг Ури Геллера, который сгибал ложки во время телепередачи и на расстоянии чинил часы. Немалое количество магов, а точнее очковтирателей, охотно повторит все эти трюки. Я читал много отчетов об экспериментах в области телекинеза, которые проводились в лаборатории, об индивидуумах, которые лишь одним прикосновением могли скрутить железный брус или изменить молекулярную структуру металлического сплава. Меня ничто не убедило, поскольку не соблюдалась достаточная чистота эксперимента. Настоящие случаи психокинеза очень редки, но Александр… Александр – это совсем другое, уникальное, невероятное явление. Видите ли, мальчика в этом возрасте не заподозришь, что он жульничает. Во всяком случае, у него не было такой возможности…
– Как он смог все это проделать?
– Если бы мы это знали! Советский Союз и Америка десятилетиями пытались проникнуть в тайны психокинеза. Они все перепробовали: ритм сердцебиения подопытных, изменения физиологических параметров, манипуляции с электрическими и магнитными полями… Ничего убедительного они не отыскали; частично потому, что им не хватало объектов, способных убедительно совершать что-либо феноменальное. Впрочем, у них имели место случаи, способные взволновать. Например, Нина Кулагина, во всем остальном самая обыкновенная женщина, могла двигать предметы исключительно силой воли. Она участвовала в сотнях экспериментов, не ища себе никакой выгоды. Ученые испробовали все способы, чтобы подловить ее, но эта женщина не обманывала: она принадлежала к числу редких исключений, способных опрокидывать законы физики.
Я молчал, озадаченный рассказами Полифема, не в состоянии понять, манипулирует он мной или нет.
– Я мог бы показать вам записи и с другими похожими тестами. Александру удавалось заставить игральные кости выпасть в заданной комбинации, опять же лишь силой воли. Это было невероятно, в Лас-Вегасе он выиграл бы целое состояние! Знаете, даже Декарт, каким бы рационалистом он ни был, считал, что результат игры зависит от его настроения в тот день. Если Декарту случалось оказывать влияние на игральные кости, вообразите, какой потенциал у вашего племянника.
– И все-таки есть разница между тем, чтобы двигать игральные кости, и тем, чтобы вызывать те безумные несчастные случаи, о которых вы мне тут говорили!
Оскал Полифема сделался еще сильнее, совершенно обезобразив его лицо. Но я не мог понять, что это означает: удовольствие или гнев.
– Лабораторные опыты – лишь часть того, что называется микро-ПК. Несчастные случаи, которые вызвал Александр, принадлежат к области макро-ПК. В данном случае настолько масштабные явления легко отслеживаются. Единственная особенность: речь идет не о том, чтобы гнуть ложки и отклонять стрелку компаса. Речь идет о железнодорожных катастрофах, несчастных случаях с вертолетами, о пожарах, в которых десятками гибнут люди… Знаю, о чем вы, вероятно, подумали: мы хотим манипулировать Александром, воспользоваться им, употребить его способности для военных целей. Не позволяйте старой теории заговора завладеть вашим рассудком. Мы с вами не в американском научно-фантастическом сериале. Александр представляет собой опасность в масштабе страны. Мы не знаем, ни каким образом он вызывает катастрофы, ни почему он это делает. Все, что нам известно: на совести этого юноши сотни жертв.
Я не мог поверить, что двенадцатилетний мальчик стал причиной катастроф, которые могли произойти по воле случая или из-за несчастного стечения обстоятельств.
– Во всяком случае, такие люди, как я, работают в обстановке секретности ради безопасности государства. Иногда нам приходится совершать поступки, которые могут показаться вам неприятными, грязными, даже бесчеловечными, – но мы делаем это, исключительно чтобы избежать анархии, которая в противном случае захлестнет общество. Когда вы работали в полиции, разве вам понравилось бы, чтобы под предлогом гласности обнародовали ваши расследования или выдали ваши тайные укрытия? Ведь вы делали все это ради безопасности людей, не так ли?
– Это здесь ни при чем.
– Вы так считаете? Когда полицейские снабжают информаторов кокаином в обмен на нужные сведения, это вам ни при чем? Вы все так поступаете. Иногда можно совершить поступок, который на первый взгляд выходит за рамки общепринятой морали, но чья цель в то же время будет доброй и справедливой. Да, я обеспечиваю этого типа наркотиком, зато это поможет разоблачить целую сеть наркодилеров, которые каждый день убивают наших детей.
Его манера убеждения показалась мне пафосной и грубоватой, а стремление вызвать чувство вины – не особенно порядочным. Поэтому я продолжал настаивать:
– Есть одна вещь, которую мне трудно понять. Если все, что вы говорите, правда, каким образом вы открыли, что Александр – причина всех этих катастроф? У вас нет никаких доказательств, что он как-то связан с этими несчастными случаями. Его рисунки больше говорят о предвидении, чем о психокинезе.
– Ваши рассуждения весьма здравы. Вначале мы тоже подумали, что Александр способен предсказывать события. В шестидесятых один немецкий физик создал генератор случайных чисел. Это была машина, которая зажигала случайное количество лампочек. Подопытные должны были угадать, сколько их загорится. Но ученый довольно быстро задумался, не влияют ли те на результат, вместо того чтобы предсказывать его. В данном случае мы столкнулись с немедленным предвидением: это еще не психокинез, но данные области не так сильно отличаются друг от друга, как можно подумать.
– И все же случай Александра сомнителен!
– К сожалению, все более чем ясно. Когда Александр был в институте Карлье, нам удалось заполучить его тетрадь… нечто вроде бортового журнала.
– Его личный дневник?
– Да, если хотите. Мне до сих пор непонятно, к какому разряду отнести этот документ.
С этими словами он вынул из кармана самую обычную толстую школьную тетрадку.
– Эта тетрадь нас совершенно озадачила. Она не имеет ничего общего с тем, что можно ожидать от дневника двенадцатилетнего мальчика. Эти записи довольно-таки любопытны.
Он протянул мне тетрадь, обложка которой – обернутая пластиком, что, судя по всему, сделали уже потом – была потертой от частого употребления и вся в пятнах. Едва открыв ее, я был удивлен представшим передо мной угловатым, неловким и местами совершенно нечитаемым почерком. Мальчик не обращал никакого внимания на строки, которыми была разлинована страница, и писал, совсем не оставляя свободного пространства. Я быстро пролистал тетрадь, заметив, что она исписана на три четверти, что составляет примерно две сотни страниц.
– Мы думаем, что у него должны быть и другие подобные тетради. Почитайте же!
Чувствуя себя совершенно потерявшимся в этих хитросплетениях, я принялся читать с самого начала.
Сегодня я начинаю новую тетрадь, хотя не закончил предыдущую. Она испускала слишком негативные волны. Враждебность так и сочилась с ее страниц, как если бы бумага отказывалась пить чернила, которые я ей преподносил. Мне часто до смерти хочется бросить это скопище листов, которое неумолимо возвращает меня ко мне самому. Мне хотелось бы измельчить в кашу отвратительные страницы этой тетради и… (нечитаемое) этой странной судьбы.
Думаю, чем больше проходит времени, тем хуже мне в этой школе. Постоянная сосредоточенность на одаренных напоминает мне приют для сумасшедших. Должен существовать порог, за которым ум опасно приближается к дебильности, вроде противоположностей, стремящихся друг к другу. Мне было намного лучше среди других, настоящих дебилов, в их никудышных классах, где ничему не учили, но хотя бы оставляли меня в покое. Как бы мне хотелось, чтобы обо мне хоть иногда забывали! Как было бы хорошо слиться со стеной моей комнаты, уйти, как кот в «Алисе», в Страну чудес, которому удается маскироваться под окружающую среду… Но нет, я совсем не это хочу сказать. Совсем не это. Я говорю не о том, чтобы слиться со стеной, в смысле спрятаться; я о том, чтобы исчезнуть.
Но мне надо еще рассказать о своем большом открытии. Я его сделал только что, в библиотеке. Мне было скучно, я искал книгу, чтобы провести время. И на меня свалилось настоящее сокровище. Я даже спрашиваю себя, что эта книга здесь делала, так как она не предназначена для «людей нашего возраста». Думаю, никто никогда не проверял ее содержание. И я мог пройти мимо такого чуда!.. Начало уже доставило мне настоящее наслаждение: «Читатель, возможно, ты хочешь, чтобы в начале этого труда я обратился именно к ненависти». Продолжение было немного длинным и однообразным, но дальше открываешь героя, который пробует кровь и слезы ребенка, чтобы в конце концов его убить. «Надо, – говорит он, – за две недели отрастить себе ногти, чтобы затем вонзить их в мягкую грудь не для того, чтобы убить, а чтобы получить возможность пользоваться «разновидностью его страдания». К сожалению, я не смог взять эту книгу, мне это запретили. Вот только несколько отрывков, которые я выучил наизусть в читальном зале…
За этим следовало много страниц, заполненных отрывками из книги, написанных еще более неуклюжим и трудным для чтения почерком, чем остальное. Мне было трудно поверить, что возможно удержать в памяти настолько длинные куски текста. У меня вряд ли бы такое получилось. Несколько страниц я проглотил, время от времени останавливаясь на некоторых местах; чаще всего выбор на них падал случайно.
Терпеть не могу преподавателя по английскому. У этой миссис Эванс дерьмовое произношение. Да еще при таком имени! И это преподаватель института: так сказать, элита страны!..
Из экономии времени и сил я пропустил бесконечное описание мадам Эванс, чтобы перейти к более интересному отрывку.
Еда в столовой сегодня была омерзительная. Мне бы хотелось взять ее прямо руками и силой затолкать в рот повару, чтобы тот хоть немного попробовал то, что осмеливается давать нам. Ему было недостаточно, что в прошлом году он чуть не сгорел. Несколько месяцев он носил смешную повязку. Прямо как Человек-Невидимка!
Я сразу же вспомнил о пожаре, который случился в кухонных помещениях: что было перед этим событием и все остальное.
– Странная манера изложения, не правда ли? Неожиданная для ребенка такого возраста. Вы заметили намеки на Лотреамона и Рембо: «Мерзкие страницы из моей записной книжки – проклятого».
Я не ответил.
– Вы должны читать дальше, – снова заговорил Полифем. – Отрывок, отмеченный закладкой.
Вот уже два дня, как он вернулся. Левиафан. Будто отвратительная пиявка Мальдорора. Я его больше не контролирую; впрочем, как бы я смог это сделать? Он остался прятаться в глубинах, расти и толстеть, зарываться в свою нору, чтобы еще больше увеличить свои силы дракона. Я почувствовал, как он движется к поверхности, будто… (нечитаемо). Я снова принялся за свои рисунки. Сперва рисовал Левиафана на больших листах белой бумаги; я хотел иметь его четкое изображение перед глазами, чтобы не пришлось вызывать его в своем воображении. Если б я только мог собрать все свои рисунки в книгу, это сделало бы его изображение более интересным и полным. А пока что вот приблизительная схема, которая его изображает.
За этим следовал рисунок карандашом, нечто вроде реалистично изображенного дракона: длинное чешуйчатое туловище и глотка, изрыгающая пламя.
Затем я нарисовал ту гостиницу в квартале Де-ля-Плен, где мы с мамой останавливались, когда мне было два года. Но сперва мне надо рассказать тот случай, иначе не будет никакой логической связи с книгой рисунков и писать о дальнейшем будет без толку. Логика – вот чего мне действительно не хватает и что иногда нужно, чтобы все шло своим порядком. Мы поехали в гости к Клер – маминой подруге, которая живет в Марселе. Не знаю почему, но мы не смогли у нее заночевать. Гостиница оказалась довольно жалкой, и я помню, что там были эмигранты, которые жили в комнатах наверху. Мы поселились на первом этаже, и комната не стоила тех денег, несмотря на то что была одной из самых «шикарных». Управляющего гостиницей я возненавидел с первого взгляда. Он был за стойкой. Он сделал маме сексистское замечание, это было очень неприятно. Мужчина не должен позволять себе такого по отношению к женщине. В том, как он смотрел на маму, было что-то непристойное. Я счел этого типа отвратительным… Он ходил в рубашке, совсем мокрой от пота; это было летом, ужасная жара, может быть, самая невыносимая, какую я только знал. Однажды днем я вернулся в гостиницу и, конечно, прошел мимо стойки. Я бросил на него взгляд; мне надо было посмотреть на него чуть дольше, чем его это устроило. Мама сказала мне как-то, что я должен стараться не смотреть на людей таким черным взглядом. Этот кретин поднял голову и спросил: «Что, сопляк, хочешь меня сфотографировать?»
Я совсем забыл эту историю до возвращения Левиафана, на целых два дня, пока мне не пришлось взяться за рисование. Сама собой мне пришла мысль о гостинице, пальцы сами схватили карандаш, хотя мозг им этого не приказывал. Мысленно я снова увидел крысиную морду этого типа. С первой же минуты я захотел, чтобы он умер, медленно. Первый рисунок у меня не получился. Думаю, не удалась перспектива. Второй был уже лучше, за него я даже почувствовал гордость. Затем вчера вечером, поздно ночью, я должен был приступить к самому делу. Чудовище должно было умереть. Я попытался поговорить с ним, но он ничего не хотел слушать. Наконец у меня была причина думать о крысиной голове.
Чтение этих записей наполнило меня ужасом и в то же время погрузило в глубокую печаль, так как я больше не мог отрицать очевидное. Александр нес ответственность за смерть этих людей, даже если ни одно из этих убийств невозможно ни вменить ему в вину, ни доказать. Что он за ребенок? Можно ли представить себе существо более измученное, чем то, что появлялось на этих страницах?
Увидев, в каком смятении я нахожусь, Полифем нарушил молчание:
– Александр явно наделен внутренней силой, которую он в довольно высокопарной манере называет «Левиафан». В Библии Левиафан – морское чудовище, которое представляет собой наши грехи и зло, живущее в каждом из нас. Впрочем, в этой тетради есть довольно много ссылок на Библию, но Александр их постоянно высмеивает или предается грязным речам по поводу религии. Не думаю, чтобы он когда-нибудь верил в Бога. Эта ссылка на Левиафана скорее способ выразить беспокойство, которое он испытывает по отношению к своим возможностям.
– Можно подумать, что он терпит наличие этих возможностей, не являясь их причиной.
– Хм… Очевидно другое: он сознательно использует их во зло, что подтверждается образом Левиафана. Но, с другой стороны, он не может помешать себе делать это. Трагедии, которые произошли по его вине, не были случайными. Он выбрал определенные цели, даже учитывая, что выбор был не самым разумным. Мотивом каждого из этих поступков кажется месть. Мужчина в той марсельской гостинице неуважительно обошелся с его матерью. Александр направил гнев против него, вызвав пожар.
– Не особенно убедительная причина…
– Не имеет значения. У Александра потребность выразить свое разочарование, направляя гнев против всего мира. Сверхъестественные способности давят на него, он не способен обуздать их. Думаю, у него всегда была какая-то форма шизофрении.
– Раздвоение личности?
– Шизофрения не имеет ничего общего с раздвоением личности. Эта болезнь вызывает постепенно развивающуюся изоляцию, неспособность человека вести диалог с другими. Чаще всего шизофрения начинается в подростковом возрасте, но случается – как без сомнения, произошло с Александром, – что она проявляет себя и раньше.
– Но Александр тоже жертва.
– Можно считать и так. Насилие стало для него формой общения – единственной, на которую он действительно способен.
Я хранил молчание, чтобы попытаться подвести итог всему, что только что узнал. Полифем владел искусством поворачивать ситуацию в свою пользу, но возможности Александра не оправдывают преступление, совершенное ими самими, – убийство моего брата.
– Вы говорили о манихейской картине мира, но слишком быстро забыли о том, что из-за вас вынес мой брат. Насколько я понимаю, для вас это всего лишь пешка, которой нужно любой ценой пожертвовать в общих интересах?
– Вы, конечно, мне не поверите, но смерть вашего брата – несчастный случай, которого никто не хотел.
– Несчастный случай? Вы что, издеваетесь?
– Вовсе нет. Долгое время нам не было известно о существовании вашего брата. Он не признал сына при рождении, и у нас не имелось причины интересоваться им.
– До того самого дня, когда вы его нашли и захотели заставить говорить.
– Человек, которому мы поручили найти вашего брата и постараться узнать от него, что стало с Александром, скажем так… вышел из-под нашего контроля.
– Это как?
– Он считался хорошим специалистом в том, что касалось разведки и добычи информации. Это был солдат, которому мы полностью доверяли. Здесь мы совершили огромную ошибку.
– Почему вы говорите «был»?
– Если это может вас немного утешить и смягчить ваше горе, знайте, что этот человек мертв. Сейчас он уже наказан за все содеянное.
– Вы меня дурачите!
– Нет, это чистейшая правда. Он нарушил правила и небрежно отнесся к миссии, которая ему была доверена. Он убил вашего брата после того, как вытянул из него все сведения об Александре. Также он попытался устранить вашего племянника, но, к счастью, безуспешно.
– Каким образом вы узнали о существовании Рафаэля?
– Можно сказать, случайно. Был арестован мелкий преступник, который когда-то достал для Юлии Вале фальшивые документы. К счастью для нас, он хранил много компрометирующих документов. Именно через него мы и вышли на вашего брата. Но он не смог сказать нам ничего нового о вашем племяннике.
– Поэтому вы и позвали своего… «ликвидатора»?
– Это не был «ликвидатор», и мы не знали, какими методами он собирается добывать информацию у вашего брата.
Я попробовал, без особой убежденности, защитить память Рафаэля:
– Мой брат никогда не заговорил бы.
– Возможно, он не знал, какая судьба готовится его сыну. Если он и заговорил, то лишь потому, что даже представить себе не мог, что кто-то покушается на жизнь Александра.
– И вы ничего не сделали, чтобы всему этому помешать?
– А что мы могли сделать? Нашему агенту было поручено доставить Александра к нам, а не устранить его. Но ситуация полностью вышла из-под контроля.
– Почему этот человек действовал так глупо? Что заставило его нарушить ваши приказы?
Некоторое время Полифем колебался, а затем все же решился:
– Вы когда-нибудь слышали о балканском синдроме?
– Который связан с войной в Боснии?
– Верно: с войной в Боснии в девяносто пятом году и в Косово в девяносто девятом. Со времени войны в Персидском заливе американцы завели привычку пользоваться боеприпасами с обедненным ураном. Тысячи американских солдат умерли от рака и лучевой болезни – предположительно из-за этого оружия. То же явление, но в гораздо меньшей степени имело место на Балканах. На этот раз под действие урана попали солдаты из стран Европы. Франция и ее союзники были в курсе того, что американцы пользуются ураном. И, тем не менее, позволили им делать это и дальше…
– И каким образом это связано с нашей историей?
– Человек, который убил вашего брата, служил в Косово в девяносто девятом. В прошлом году он потерял одного из своих товарищей, умершего от лейкемии, подобно многим другим. Без сомнения, у него самого нашли заболевание в том же роде. Предполагаем, что в последнее время у него развилась острая форма паранойи, и в голове у бывшего солдата была одна только мысль: отомстить за то, что армия сделала с его друзьями и с ним самим.
– Но почему же тогда его жертвами стали мой брат и мой племянник?
– Зачастую месть слепа. Он знал, насколько сильно мы хотим заполучить Александра. И захотел уничтожить то, что нам так нужно, чтобы наказать нас не одним способом, так другим.
Я молчал, не в силах произнести ни слова. Все это казалось мне таким нелепым и бессмысленным… И, однако, в рассказе Полифема была какая-то доля правды. Может быть, они и в самом деле не хотели убивать ни моего брата, ни Александра. Какой смысл уничтожать то, что разыскиваешь с такой настойчивостью?
Я думал о последних неясных местах, которые мой собеседник смог бы разъяснить, но тут дверь резко открылась, пропуская человека, который привел меня сюда. Даже не посмотрев в мою сторону, он произнес немного обеспокоенным тоном:
– Месье, полагаю, что вам следует идти. Есть новости.
4
Александр снова ощущал в себе состояние почти лихорадочной спешки. Тревога, которая только возросла с тех пор, как прошлое снова появилось в его жизни, достигла на сей раз своей наивысшей точки. Ему казалось, что вся его жизнь только и шла, что к такому неумолимому исходу: противостояние с теми, кто уже три года без передышки искал его. Ему удалось снова ускользнуть от них, и тем не менее…
В эту последнюю ночь в шале ему так и не удалось уснуть. Он уже привык к бессоннице, но знал, что эта ночь будет не такой, как другие: он больше не будет забиваться в свою нору, как раньше.
И тут снова проснулась вещь, которая всегда была в нем. Она больше не скрывалась, как до этого, в океанских глубинах, а спала под самой поверхностью, готовая внезапно появиться, как только это будет нужно. Это она приказала ему встать и больше ни секунды не оставаться в этом доме. Он быстро оделся, даже не зажигая свет, с изумительной ловкостью на ощупь находя все, что ему нужно. Дверь показалась ему слишком рискованным способом, поэтому он вылез через окно.
Снаружи воздух был чистым и свежим. Чистота атмосферы, такая же, как в Ницце, удивила его, и несколько секунд он жадно втягивал в себя ноздрями легкий бриз. Затем притаился в тени и принялся ждать.
Едва почувствовав уверенность, что все покинули шале, Александр ощутил, как его охватила глубокая тоска. То, что ему снова удалось от них ускользнуть, должно было бы утешить его, но он чувствовал нечто противоположное. Он слишком устал, чтобы продолжать бегство; ему хотелось бы, чтобы эта история наконец подошла к концу, не одним, так другим способом. В колючем холоде мартовской ночи он снова воскресил в памяти сказку, которую ребенком читал сотни раз: о лисе, которой браконьер повесил на шею бубенчик охотничьей собаки. Чем сильнее бежало бедное животное, тем сильнее бренчал колокольчик, заставляя лису думать, что ее преследуют. Зверь бежал через лес, не имея возможности дать себе хотя бы краткий отдых, и в конце концов умер от усталости. Вот кто он такой: животное, которое трепещет при малейшем звуке бубенчика.
Все смешалось в нем, как при игре зеркал. Ему недавно исполнилось семнадцать, и он уже столько всего знал. Картины его несчастной жизни, неуловимые и волнующие, следовали друг за другом без видимой логики, будто вереницы призраков, которые исчезают, чтобы уступить место другим, еще более ужасным картинам. Среди ужасных образов то тут, то там внезапно появлялись счастливые воспоминания, утлые суденышки, за которые он мог уцепиться. Вот так Александр с волнением вспоминал необъятный пляж в Биаррице, куда ездил ребенком.
Он снова ясно увидел огромное, усыпанное песком пространство, молодой месяц, огромное небо над собою – настолько яркое, что невозможно даже несколько секунд смотреть на него, сохраняя спокойствие и рассудительность, – и море, все из волнующихся полос всевозможных оттенков голубого и зеленого. Не ходи в воду, море сегодня слишком неспокойное. Во всяком случае, оно никогда не было особенно по вкусу маме. Юлия делала как лучше, она хотела защитить своего единственного ребенка. По иронии судьбы, именно она бросила его в пасть институту Карлье. Александр совершенно точно знал, что она его не простила. Он видел себя, бегущего по пляжу и еще не знающего, насколько его жизнь будет отличаться от жизни других мальчишек, играющих на этом же самом пляже. Тогда он еще был невинным, невиновным в преступлениях, которые совершатся позднее.
Теперь он осознает: он чудовище. Он всех их убил, этих людей; он чуть не подумал «несчастных» людей. Но нет, не несчастных, так как он не обычное чудовище – он повелитель иллюзий, чародей, способный подчинить целую вселенную своей воле; там, где остальные – всего лишь бессильные существа, затерянные в собственной слепой массе. Но посредственность его жертв ничуть не умаляет ужас совершенного им. Сегодня он не может больше списывать свои проступки на Левиафана, – Боже всемогущий, я поклялся никогда больше не произносить этого имени, – так как он больше не делал это без него.
Он и есть Левиафан.
Когда он спрашивает себя, кто же он на самом деле, его двойная личность затемняет ему разум: Александр или Стефан? Ни одно из этих двух имен не может отразить, кто он такой, поскольку каждый из тех, кто был им, в свою очередь, сам был двуликим, отмеченным непоправимой дихотомией: невинный ребенок и ребенок-чудовище, любопытная зверюшка, существо, способное вновь подвергать сомнению века науки и картезианства.
В прошлом году он принял важное решение, способное перевернуть его жизнь и бесповоротно выйти из состояния анонимности. Все началось гораздо раньше, с курса рационализма, который вел Фрюлани, его преподаватель по философии, человек, который больше всего на свете любил разрушать полученные идеи и двигаться в противоположном направлении методом доксы. Его предмет был включен в учебную и научную программу.
– Каким бы ни был способ, которым мы воспользовались, чтобы рассмотреть научное понятие, именуемое материя, то, что входит в область науки, принадлежит к материальному миру и может быть изучено. Сверхъестественное – это название абсурдности. Или явления существуют и могут быть осмотрены и изучены, или они не существуют и являются всего лишь детскими сказками, не заслуживающими ни секунды внимания. Правда всегда конкретна.
Очень редко случалось, чтобы Александр принимал участие в занятии и высказывал свое мнение, но ему было невыносимо слушать Фрюлани – человека, который обожал говорить о вещах, в которых не разбирался. Поэтому в тот раз он возразил:
– У вас абсолютное доверие к науке, однако вы знаете, что она много раз заблуждалась и что многие истины, некогда установленные и принятые всеми, впоследствии были опровергнуты.
Взгляд Фрюлани оживился. Его обрадовало, что один из учеников наконец осмелился противоречить ему, не довольствуясь тем, чтобы внимать его словам.
– Я не считаю, что у меня «абсолютное доверие к науке», как вы говорите, но в одном я с вами согласен: наука далека от того, чтобы быть совершенным инструментом познания… она просто, как говорил скептик Карл Саган, «лучшее, что у нас есть». Использование науки настоятельно необходимо, так как единственно применение рационального метода дает возможность стремиться к объективности.
– Вы сами только что сказали, что наука может сделать объектом своего изучения только материю. Но как же она тогда опровергнет существование фактов, которые не в состоянии изучить?
– Но, Лоран, не будете же вы мне говорить, что тоже верите в существование эктоплазмы, привидений и чудесных исцелений в Лурде!
– Я не говорю вам о привидениях. На заре человечества солнечные затмения могли восприниматься как нечто ужасающее; когда-то люди принимали блуждающие огни за сверхъестественные явления, пока наука не дала им рационального объяснения.
– Вы полностью поддерживаете мое мнение…
– Не совсем. Может быть, однажды, например, власть разума над материей тоже сможет быть объяснена наукой и весь мир сочтет это естественным. Все просто.
– Вы действительно верите во все эти вещи!
– Нет, я просто говорю, что нет доказательств того, что они не существуют.
– Ваш аргумент – это софистика.
– Наука не может доказать, что этих явлений не существует в абстрактном плане; она ждет только доказательств их существования. Или за десятилетия поисков она не нашла ни одного из них.
Их дискуссия происходила посреди сонного класса, где все думали только об обеде. Последний аргумент Фрюлани был прост: тем, кто утверждает, будто они наделены паранормальными возможностями, остается лишь доказать это. Он также упомянул оригинальную инициативу преподавателя по физике в Университете Ниццы и доктора наук Парижского университета, которые вот уже несколько лет как создали «Кружок ищущих» – некое подобие школы Пиррона и древнегреческих скептиков.
Ассоциация выплачивала двести тысяч евро любому, кто мог доказать наличие у себя паранормальных способностей. Условия были многочисленными и достаточно жесткими, чтобы избежать любых проявлений фантазии. В одном из них оговаривалось, что проверка должна проходить на факультете естественных наук университета Ниццы в парке София-Антиполис в их недавно открытой научно-исследовательской лаборатории. Эта лаборатория являлась единственной университетской структурой во Франции, где паранормальные явления испытывались научными методами: все скрупулезно фиксировалось, чтобы избежать обычных ловушек, расставляемых всевозможными знахарями и сгибателями ложек.
Фрюлани лично знал преподавателей, создавших этот проект, и доверительно сообщил, что за много лет на этот вызов откликнулись только профессиональные жулики, всякие странные личности и шутники, которым нечего было делать. В конце учебного года Александр навел справки в библиотеке и нашел в Интернете сайт этой ассоциации. Он прочитал подробный отчет об экспериментах, проведенных в лаборатории Университета Ниццы, а также о требованиях, предъявляемых к ним. Последнюю статью договора он даже сейчас помнил наизусть:
В случае если претендент преуспеет в своей демонстрации, проведенной в соответствующих условиях, полная сумма в 200 000 евро будет немедленно уплачена ему в виде чека.
200 000 евро, немедленно! Для него с матерью это была бы счастливая возможность больше не зарабатывать себе на жизнь тяжелым трудом. Деньги, которые Юлия получила в наследство, давали им возможность сводить концы с концами, но их жизнь никогда не была особенно роскошной. И вот теперь на кончиках его пальцев их спокойное обеспеченное будущее, в котором не нужно будет бороться с нуждой…
Но, что было особенно важно, приняв этот вызов, он сможет наконец обрести известность и таким образом ускользнуть от тех, кто его исследует. Он выдаст свой секрет, и они больше ничего не смогут с ним сделать. Это так. Но у него есть мать, которая, чтобы его защитить, пожертвовала всем: своей работой, друзьями, прошлой жизнью… И теперь он собирался вновь поставить под угрозу, разрушить все, что она строила долгие годы.
Эта дилемма неотвязно преследовала его целыми ночами. Однажды утром он решил, несмотря ни на что, сделать решительный шаг и назначил встречу с организаторами проекта. К сожалению, тесты должны были состояться только в мае, что позволяло ученым устроить их для наибольшего количества кандидатов в один и тот же период времени. Дата встречи с ним была назначена и должна была состояться двумя месяцами позже. Он получил приглашение, которое некоторое время пролежало спрятанным в ящике бюро, чтобы мама случайно его не обнаружила. За неделю до встречи Александр избавился от этого письма. В назначенный день он не встал с кровати под предлогом ужасной мигрени и весь день только и делал, что спал, чтобы забыть, от чего он только что отказался.
Александр не мог забыть и тот вечер, когда его хотели устранить и когда на его месте случайно оказался несчастный Кордеро. Единственное утешение – он смог отделаться от убийцы. А о нем никто не станет жалеть.
Он снова как будто видел неизвестного, исчезающего в темноте и направляющегося к северному коридору. Совершенно очевидно, что тот не собирался покидать лицей через главный вход, а намеревался воспользоваться выходом на улицу Дезире Ньель, через который так легко ускользнуть.
Юноша ускорил шаги. Он не хотел его потерять из вида. Из добычи Александр собирался стать преследователем; он чувствовал, как внутри его назревает гнев. Вещь возвращалась. Она поднималась на поверхность со своей безобразной пастью, колючей чешуйчатой шкурой. И Александр ничего не мог сделать против нее.
Дойдя до конца галереи за главным зданием, он заметил темную фигуру, перелезающую на улицу через решетку. Несмотря на широкие плечи, этот человек двигался с удивительной ловкостью. Кто это был? Кто его послал? Почему его хотели убить вместо того, чтобы вернуть себе? Подождав несколько секунд, Александр в свою очередь перелез через решетку. Неизвестный был уже в сотне метров, но юноша знал, что не потеряет его. Он мог даже оставаться на месте, это уже не имело ни малейшей важности. Вещь в нем делалась все более настойчивой. Человек углубился в глубины авеню Феликс Фор. Сейчас, наверное, уже наступило семь или восемь вечера, и в самом сердце Ниццы движение было достаточно плотным. Темная фигура двинулась вверх по улице, юноша следовал за ней. Сменяли одна другую витрины магазинов: старая книга, кальян-бар, аптека… Но Александр уже больше ничего не видел из окружающего мира: все вокруг искривилось, стало гигантским, как на картинах или в фильме экспрессионистов. Всем своим существом он повернулся к тому, кто хотел его убить. Вскоре человек дошел до конца Феликс Фор. Здесь машины обычно прибавляли скорость, а наклонный въезд обозначал начало скоростной трассы. Несмотря на пешеходный переход, конец улицы для пешеходов был опасен. Человек воспользовался моментом, когда поток машин ослаб, чтобы пересечь улицу. Двигающиеся в его направлении три машины при виде его сбавили скорость.
Александр наблюдал эту сцену, находясь от нее в нескольких десятках метров. Он сосредоточился на неизвестном: нельзя было дать ему уйти, это был вопрос выживания. Переполнявший его гнев дошел до крещендо, будто волна, увеличивающая свою амплитуду.
Юноша увидел, как голубой «БМВ» приближается чуть быстрее, чем остальные машины. Однако немецкий седан уже замедлял скорость при приближении к пешеходному переходу. И Александр не смирился с этим. Он абстрагировался от всего, что его окружало; мир вокруг него был всего лишь смутной декорацией. Он сосредоточился на форме и цвете машины и попробовал слиться с нею воедино. Он чувствовал, что управляет ею, как если бы сидел за рулем.
Александр хотел, чтобы машина ускорилась. Когда магма хлынула на поверхность, он почувствовал себя способным уничтожить целый мир единственно силой своей воли. Водитель мощного транспортного средства напрасно все сильнее нажимал педаль тормоза. Машина отказалась ему подчиняться. Напротив, она с рычанием устремилась вперед. Теперь автомобиль казался пулей, выпущенной из невидимого ружья, и в конце ее траектории был неизвестный.
Ничего больше не могло остановить «БМВ». У человека даже не было времени, чтобы понять, что с ним происходит, и еще меньше – чтобы уклониться от летящего прямо на него безумного астероида.
Удар произошел с ужасным шумом. Тело резко подбросило в воздух, будто обычную соломенную куклу, и, пролетев несколько метров, оно ударилось о землю. Последовали крики ужаса, испуганный визг. Некоторые прохожие, недоверчиво застыли в оцепенении, другие подбежали к жертве, образовав целую толпу.
Александр почувствовал, как холодный пот стекает у него по спине. Напряжение внутри резко спало. Стало холодно, он ощутил, как вещь в нем снова спряталась в свои глубокие пещеры. Он чувствовал себя пустым; не осталось ничего, за что можно было уцепиться.
Юноша повернулся и покинул это место, даже не бросив взгляд на множество мужчин и женщин, столпившихся посреди улицы…
Александр пробудился от своих грез. Он сделал огромное усилие, чтобы вернуться в реальный мир и убедить себя, что нужно действовать.
Первым делом юноша вернулся в шале, а точнее, в комнату лейтенанта Неродо. Он знал, что те люди давно ушли: без сомнения, они и представить себе не могли, что он рискнет вернуться так быстро. Ничего в безукоризненно прибранной комнате не наводило на подозрения, что он провел здесь несколько часов. Александр без труда догадался, учитывая ее характер и решительность, что Жюстина должна была отбиваться до конца. Удивительная вещь: он, всегда такой сдержанный с другими, почувствовал неожиданную общность с этой молодой женщиной. В первый раз ему казалось, что кто-то способен его понять. С самой первой встречи она сумела разглядеть его. И вот теперь по его вине попала в передрягу. Он благодарен ей и должен попытаться ее спасти.
Александр бросил взгляд на ночной столик, открыл шкаф, но ничего там не нашел. Бюро, возвышавшееся рядом с входной дверью, было завалено бумагами и книгами. В куче канцелярских принадлежностей он заметил связку ключей, среди которых был ключ от машины. Юноша не смог удержаться от улыбки. Внедорожник дяди после того самого несчастного случая остался не на ходу, а ему сейчас требовалась машина, любой ценой. Захватив с собой связку ключей, Александр вышел из шале.
Никогда больше он не должен здесь появляться.
На автостоянке катка не было ни одной живой души. Справа виднелся высокий фасад гостиницы, где Неродо сняла комнату. Александр прошел между рядами машин и с силой нажал на брелок, подвешенный к связке позаимствованных ключей. Тотчас же мигнули фары «Рено Сценик», и машина издала пронзительный писк. Юноша устроился за рулем. У него не было прав, но в прошлом году он прошел курсы по вождению с инструктором. Для того, что ему предстояло сделать, этого вполне достаточно.
Александр порылся в кармане джинсовой куртки и достал оттуда заряженную «Беретту 92».
Накануне вечером, не в состоянии уснуть в комнате Винсента, он принялся рыться в вещах своего дяди. В шкафу под одеждой Александр нашел много картонных коробок. Большинство из них были набиты старыми фотографиями. Снимок, который больше всего привлек его внимание: Рафаэль в возрасте семнадцати-восемнадцати лет – столько, сколько сейчас ему самому, – верхом на мощном мотоцикле. В его позе было что-то смешное и наигранное: прямо Марлон Брандо в «Дикаре». Поза Рафаэля была лихой, и в его загадочном взгляде Александр прочел ту ложную уверенность, которая была свойственна ему самому.
В другой коробке он заметил «беретту», завернутую в прозрачный пластиковый пакет. Александр никогда в жизни не притрагивался к оружию. Некоторое время он крутил пистолет в руках; тот показался ему на удивление тяжелым. Юноша ничуть не удивился, увидев в комнате своего дяди спрятанное оружие. Действительно, несколькими часами раньше он был смущен разговором дяди с Жюстиной Неродо, когда те удалились, чтобы приготовить кофе. Я служил в полиции пятнадцать лет, пока не понял, что эта работа не для меня. Найдя пистолет, Александр даже представить себе не мог, что потом унесет оружие с собой. Но именно это он сделал перед тем, как убежать через окно, почувствовав угрожающее присутствие тех людей.
И вот, сам того не зная, он держит в руке личное оружие своего отца… Несмотря на спешку, юноша успокоился и даже ощутил некоторую безмятежность. Через несколько часов – во всяком случае, он на это надеялся – его история подойдет к своему завершению.
Покинув машину, Александр направился к телефонной кабине, стоявшей на парковке. Из осторожности он поехал в Котре без мобильного телефона. Одного из плексигласовых окон не хватало, и юноша не был защищен от холода, который становился все сильнее. Александр обрадовался, что у него есть номера мобильных телефонов Жюстины и Винсента: лейтенант во время их первой встречи в лицее Массена дала ему карточку, а дядя оставил ему свой номер после похорон. Скорее всего, похитители забрали и мобильники своих жертв.
Эти номера представляли собой единственную возможность связаться с теми, кто преследовал его все три года. Александр снял трубку, вставил голубую карточку и набрал первый номер. Теперь он решил установить свои правила игры.
5
Ее голова была обмотана чем-то вроде плотного капюшона, и Жюстина чувствовала, как ей становится все труднее нормально дышать. Откуда-то изнутри поднимался страх. Мысли ее были в беспорядке: она никогда не предполагала, что с ней может случиться такое. Профессия научила ее сохранять спокойствие в любых ситуациях, даже самых рискованных, но то, что происходило сейчас, становилось для нее чересчур сложным.
Пробуждение в этой холодной безликой комнате погрузило ее в непривычную тоску. Ей понадобилось довольно много времени, чтобы осознать, что она находится в полной власти тех, кто ее похитил.
Решив вести расследование единолично, Жюстина не осознала до конца, на какой риск идет. Тогда она испытала лишь эмоциональный голод, сильнейшее, почти ребяческое желание пуститься в приключения.
После многих часов ожидания за ней пришли, но не дали никаких объяснений. Ей приказали сохранять спокойствие, если она не хочет, чтобы к ней применили силу. В то самое мгновение, когда ей надевали на лицо капюшон, Жюстина подумала об изображениях заложников, которые она видела по телевизору или в Интернете: брошенные на землю, беззащитные, с руками, связанными за спиной, они ожидали своей участи: быть задушенными или застреленными в голову.
Ей пришлось долго идти; ее вели за руку, что в такой грубой форме указывало ей, куда идти. На каждом шагу она боялась упасть и слышала свое неровное дыхание, с трудом проходящее сквозь ткань капюшона. Ей хотелось убежать, отбиваться, сопротивляться этому унижению, но она знала, что все попытки заранее обречены на неудачу.
После нескончаемой ходьбы, состоящей из подъемов и спусков, Жюстина поняла, что ее вывели на автостоянку: звуки, характерные для большого пространства, явный запах машин не оставляли в этом ни малейшего сомнения.
Если они забрали мальчишку, она немного поставила бы на свою шкуру. У них наконец появилось то, что они хотели; почему бы теперь не избавиться от нежелательных свидетелей? На самом деле никто не был в курсе ее инициативы. Даже Марк Монтейро не имел достаточно информации для какого-либо конкретного вмешательства.
Ее заставили сесть в машину, которая, судя по запаху, была совсем новой. Похоже, там находилось трое мужчин: шофер, потом тот, который привел ее, и третий, на пассажирском месте. Трое неизвестных хранили молчание, если не считать нескольких слов, брошенных водителю:
– Поехали, через двадцать минут надо быть на месте.
Жюстина не могла решить, успокоили ее эти слова или, наоборот, взволновали. Кто командует этими типами? Она знала, что ее похищение связано с армией или секретной службой. Не собирались ли они избавиться от нее, пользуясь полной безнаказанностью? Не паникуй, Жюстина. Они хотят, чтобы ты боялась за свою жизнь; это даст им уверенность, что ты больше никогда не будешь вмешиваться в их дела. Они запугивают тебя, и больше ничего.
Машина выехала с автостоянки и направилась по наклонному въезду, который был настолько крутым, что вызвал у нее тошноту. Обычным пассажиром она всегда чувствовала себя бодрее.
Теперь они ехали по дороге. Машина шла на полной скорости – по крайней мере, Жюстина это чувствовала. Она не имела ни малейшего понятия, день снаружи или ночь. Нельзя было позволять панике взять над нею верх. Надо оставаться настороже, пользоваться всеми оставшимися возможностями, чтобы найти средство сбежать от похитителей…
Вдруг машина снизила скорость и под скрип гравия припарковалась у обочины. Однако ничего не произошло. У Жюстины сложилось впечатление, что они двигались не больше двадцати минут.
– А теперь? – произнес мужской голос.
– Ждем. Они не должны опоздать со своим сигналом.
– Ты точно все хорошо понял?
– За кого ты меня принимаешь?
Жюстина не могла представить себе сцену, которая происходила в нескольких сотнях метров от нее, на месте, где днем находилась импровизированная автостоянка, а сейчас было пусто. Стоя перед седаном, Полифем держал во рту сигарету, раскаленный кончик которой светился в темноте. Он сделал глубокий вдох и выдохнул облако дыма в прохладный ночной воздух.
– Quousque tandem abutere patientia nostra? – прошептал он сквозь зубы.
– Извините, месье, что вы сказали? – спросил его охранник.
– Ничего, – ответил Полифем.
Да, Александр уже очень долго злоупотреблял его терпением. Тем не менее мужчина испытывал к этому юноше что-то вроде нежности, смешанной с уважением. Он настолько презирал слабых и непостоянных взрослых, что ум и сила этого ребенка порождали в нем восхищение с ноткой ревности. Полифем никогда не считал его врагом: он знал, сколько важного они могли бы сделать вместе, если бы удалось его убедить. Они оба заполучили бы почти безграничную власть.
Реакция Александра была предсказуема. У него не оставалось другого выхода, как только связаться с ними, позвонив на мобильный телефон Винсента Нимье. Полифем хорошо знал, что Александр никому больше не позвонит, особенно в полицию. Он – чудовище, воплощенное зло и, как все чудовища, одинок. С обескураживающей простотой юноша предложил обмен: через несколько месяцев он станет совершеннолетним и будет готов сдаться и вытерпеть все эксперименты, какие надо, за освобождение Неродо и своего дяди. Это условие sine qua non.
Полифем не мог отказать; желание заполучить этого юношу стало для него настоящим наваждением. Чтобы сохранить за собой преимущество, он сам выбрал место встречи. Александр согласился безо всяких условий, и Полифем услышал в его голосе некоторое смирение. Наконец-то он все осознал и готов к тому, что его заберут.
На въезде на автостоянку послышался шум мотора, и свет фар рассеял ночную тень.
– Всем быть наготове! – приказал Полифем своим людям.
Машина, серый «Рено», остановилась на почтительном расстоянии. Минуту ничего не происходило, оба оставались начеку. Наконец левая дверца начала медленно открываться, позволив увидеть силуэт сидящего внутри.
– Вот ведь маленький мерзавец, – процедил сквозь зубы Полифем.
Да, из машины только что вышел Александр, но он держал, прижимая к своему виску, пистолет, который вовсе не был игрушкой. Полифем сразу же понял, что все это означает. Если он позволит себе хоть что-то предпринять, пока двое заложников не будут освобождены, юноша покончит с собой. Александр крикнул им:
– Поверьте, «беретта», которую я держу в руке, заряжена. Если вы по какой-то причине нарушите условия нашего договора, я буду вынужден спустить курок, и вы потеряете все, над чем работали долгие годы.
Александр почувствовал, что капли пота выступили у него на лбу. По дороге из Котре к месту встречи температура у него все поднималась и поднималась. Полифем же не знал, какому святому молиться. Он чувствовал, что юноша настроен решительно, но, скорее всего, эта мизансцена затеяна лишь для того, чтобы произвести на него впечатление.
– Не делай глупостей. Никто не собирается нарушать наше соглашение. Ты же не для того проделал всю эту дорогу, чтобы пустить себе пулю в голову. Ведь ты не настолько глуп.
Глаза Александра сверкали от гнева, готового выплеснуться наружу; у него больше не осталось терпения слушать все это вранье. Он резко поднял «беретту» к небу и нажал на спусковой крючок. В ночи раздался громкий выстрел, заставивший подпрыгнуть всех присутствующих.
– Я больше не шучу! – выкрикнул юноша. – Советую вам прекратить дурачить меня и поторопиться с их освобождением.
Один из подручных повернулся к Полифему:
– Что мы делаем, месье? Все, как было предусмотрено?
Лицо начальника сморщилось.
– Месье? – продолжал настаивать тот.
– Делайте, как говорит этот юноша: приведите их и дайте им уйти.
– Очень хорошо.
Чувствуя, как нарастает в нем лихорадочное возбуждение, Александр старался оставаться настороже, но его зрение помутилось: вокруг него танцевали огромные ужасные деревья, в беспорядке разбросанные пятна темноты. Он попытался взять себя в руки. Они здесь не целоваться со мною хотят! Они думают, что я блефую, что я не нажму на спуск. Но мне больше нечего терять. Никогда они не получат доступа к моему разуму. Никогда они не смогут программировать меня, будто обычную машину.
– Я буду держаться в стороне, – объявил Александр, – чтобы быть уверенным, что они меня не видят. Как мы договорились, ни под каким предлогом не давайте им знать о моем присутствии здесь. Вы посадите их в драндулет и дадите уехать. А затем мы подождем, пока они отъедут на достаточно большое расстояние.
– Я дал тебе честное слово, и все пройдет, как было предусмотрено, – звучным голосом ответил Полифем.
Юноша отошел, все так же прижимая оружие к своему виску. Он собирался спрятаться за одним из платанов, которыми был обсажен въезд. На другом конце автостоянки фары машин горели, будто ослепительная и почти фантастическая гирлянда.
Юноша старался не поддаться лихорадочному состоянию, которое овладевало им. Душевные терзания завладевали его телом, и физические симптомы становились все более и более очевидными. Вещь хотела выйти наружу и без перерыва подтачивала его силы, чтобы ослабить сопротивление.
Вдруг на фоне стены света возникли какие-то фигуры. Александр вытер лоб и попытался разглядеть то, что происходило вдали. Жюстина и Винсент в сопровождении двух мужчин, идущих по обе стороны от них, направлялись к «Рено», дверца которого была широко открыта. Александр не мог ясно разглядеть их лица и понять, подверглись ли они насилию, пока находились во власти этих людей. Один из мужчин закрыл за ними дверцу машины и взмахом руки показал, что они могут уезжать. Что они сейчас чувствуют? Действительно верят, что их отпустили, или считают, что все происходящее – ловушка? Так или иначе, машина почти сразу же покинула место встречи.
Александр испустил короткий вздох облегчения, и напряжение, копившееся в течение всей этой ночи, почти целиком спало. Самого главного он добился. Он должен быть один, чтобы выдержать последствия своей чудовищности. Мать уже слишком дорого заплатила за нее. Он не хочет, чтобы жизнь Винсента и Жюстины, которых он едва узнал, но уже чувствует к ним доверие, оказалась из-за него в опасности. Теперь оставалось лишь немного подождать, чтобы быть уверенным, что их не смогут снова схватить.
Винсент был за рулем; нажав на педаль газа, он повернулся к мертвенно-бледной Жюстине и спросил ее:
– Все хорошо?
– Я осталась в живых, что само по себе уже неплохо! Как вы считаете, почему они нас освободили?
– Сам ничего не понимаю, но у меня нет ни малейшего желания шататься по окрестностям.
Нимье направился по дороге, не зная, куда она может вести, и глянул в зеркало заднего вида, что не укрылось от лейтенанта.
– Полагаете, нас будут преследовать?
– Не думаю, чтобы они были в этом заинтересованы, но все же предпочитаю не рисковать.
– Вы знаете, что машина, в которой мы сейчас находимся, моя?
– Как это ваша? Откуда она взялась?
– Я оставила ее на стоянке перед гостиницей. Вам не кажется, что мы едем слишком быстро?
У Нимье действительно была привычка нажимать на педаль газа, несмотря на то что виражи были очень опасны. Вдруг в зеркале заднего вида вспыхнул ослепительный свет: из темноты появились две мощные фары.
– Вот и они, – бросил Винсент, снова нажимая на газ.
– Но что им, в конце концов, от нас надо? – вскричала Жюстина, чувствуя, что ее уже охватывает паника.
Едва она произнесла эти слова, как машина с фарами, горящими на полную мощность, толкнула «Рено». Жюстину и Винсента резко бросило вперед.
– Пристегнитесь! Не думаю, чтобы они нас так легко отпустили.
Несколькими секундами позднее таинственная машина снова врезалась в багажник «Рено». Удар был более жестким, чем предыдущий, и машина резко свернула вправо, а затем снова выровнялась на дороге.
– Они хотят загнать нас в кювет…
Винсент постарался разогнаться еще немного, но дорога стала извилистой, и вождение на такой скорости было равносильно самоубийству. Теперь машина-призрак только следовала за «Рено», который подсвечивал дорогу фарами. На некоторое время она, казалось, исчезла из вида. Жюстина не отрываясь смотрела в зеркало заднего вида со стороны пассажирского места.
– Думаю, они от нас отстали.
– Давайте не будем слишком рано торжествовать победу. Хоть бы на этой дерьмовой дороге попался указатель, чтобы нам по крайней мере знать, где находимся…
Передышка оказалась очень короткой, так как машина снова появилась. Ее фары дальнего света совершенно ослепляли Винсента. Еще несколько секунд, и, разогнавшись, будто метеор, машина снова толкнула свою цель. Винсент и Жюстина почувствовали себя манекенами, которые бросают об стенку во время краш-теста.
– Мне очень жаль, что впутал вас во всю эту историю. Думаю, в гостинице ваша ночь прошла бы гораздо спокойней…
Нимье попытался сохранить хладнокровие, но его взгляд не отрывался от зеркала заднего вида. Увидев, как два светящихся круга увеличиваются, соединяясь воедино, он подумал, что их противники собираются нанести им смертельный удар. Они хотели не только их напугать: их цель – устранить их. Окончательно.
В этот раз Жюстина и Винсент не смогли выдержать удар. «Рено» выбросило вперед, его буфер вдребезги разбил ограждение безопасности по краю шоссе. На мгновение машина зависла в воздухе, а затем с силой ударилась о землю, после чего дважды перевернулась на каменистой почве.
Чуть выше на краю дороги двое мужчин, выйдя из внедорожника-призрака, с удовлетворенной улыбкой любовались содеянным. Один из них вынул сигарету, зажег ее и произнес, выдыхая дым:
– Не будем тут засиживаться. Что хотели, то и получили.
6
Когда почти неощутимым образом лифт пришел в движение, чтобы везти его на этаж интенсивной терапии, Марк Монтейро прислонил лоб к ограждающему кабину холодному стеклу. Она прислала ему свой снимок, на котором он ее не узнал. Его разум сейчас походил на переполненный котел: слишком много черных мыслей бессчетное количество раз прокрутилось в его голове во время этого бесконечного путешествия, когда он вел машину почти тысячу километров. Дверь лифта открылась в длинный коридор, где он сразу почувствовал себя захваченным в ловушку.
Лейтенант Монтейро еще слышал ужасные слова своего начальника, которые всё звучали в его голове. Почти сразу же его начали мучить угрызения совести: он был достаточно глуп, чтобы так далеко отпустить от себя единственную женщину, которую когда-либо любил. Медсестра утешающе улыбнулась ему, как если бы прочла по лицу его бесконечную печаль. Может быть, для нее эта улыбка была профессиональным рефлексом, привычным движением при встрече в коридорах с больными и их друзьями в таком же состоянии, как сейчас он. Тем не менее это его немного ободрило.
Марк вошел в холл, где на металлическом стуле возле кофемашины заметил человека, с которым должен встретиться. Он не смог бы его не увидеть: в больничной пижаме, на шее «минерва», лицо распухло, левая рука в гипсе.
– Вы уверены, что ничего не хотите?
Марк отрицательно мотнул головой.
– По дороге я уже выпил слишком много кофе.
Винсент Нимье согласно кивнул, снова кладя мелкие монеты в кошелек, который был ими заметно переполнен.
– Вам уже объяснили, что произошло?
– В самых общих чертах. Единственное, что я знаю: Жюстина оказалась на чертовой больничной койке. В том, что касается всего остального, я полагаюсь на вас.
– Если бы вы знали, как мне жаль… Вы хорошо знали лейтенанта Неродо?
В глазах Марка сверкнул гнев, будто молния.
– Знали? Почему вы так говорите, будто она умерла?
– Извините, мне действительно не хватает чувства такта… и отдыха.
Винсент и вправду чувствовал неловкость; он предпочел бы во всех сложных ситуациях находить лишь хорошие слова.
– Нет, что вы, это я должен извиниться, – ответил лейтенант Монтейро. – Я действительно становлюсь невыносимым.
Винсент Нимье немного смущенно опустил глаза, а затем снова заговорил:
– Полагаю, вам уже сказали о ее состоянии? Вы знаете, что у Жюстины очень серьезная черепно-мозговая травма и она сейчас в коме?
– Я знаю. Мне сказали, что она может больше никогда не проснуться.
– Ее состояние тяжелое, но не безнадежное. В настоящее время у нее нет рефлексов, и врачи особенно опасаются отека легких. А это значит: они действительно считают, что есть надежда. Жюстина вполне может проснуться в ближайшие несколько часов, и даже без осложнений. Для медицины такое, конечно, будет чудом.
Марк попытался ухватиться за слова надежды этого неизвестного. Нет, Жюстина не может так сдаться. Она всегда была переполнена жизненной силой и хорошо умеет бороться со всеми несчастьями. Жизнь не может быть настолько несправедливой. Их история едва началась, и они оба заслуживают лучшего.
– А вы хорошо знаете Жюстину? – немного подозрительно спросил Марк, почти слово в слово повторяя тот вопрос, на который сам не ответил.
– Нет, я только недавно встретил ее; но, несмотря на это, мне кажется, что мы понимаем друг друга.
– Расскажите, что произошло. Я хочу знать во всех подробностях, что она делала с вами посреди ночи на деревенской дороге, почему вы под охраной полиции и что стало с тем юношей, которого все ищут.
Винсент Нимье сел на стул и жестом указал Марку на соседний:
– Вам надо присесть. История, которую я должен вам рассказать, рискует затянуться, но думаю, мы должны начать с самого начала.
Монтейро пододвинул к себе стул, но некоторое время оставался неподвижным.
– Знаете, она самая лучшая напарница, которая у меня когда-либо была.
По тону его голоса Винсент понял, что связь между Жюстиной и Марком должна быть чем-то большим, чем обычные отношения между коллегами.
– Представляю себе, каким дьявольски отчаянным надо быть, чтобы отправиться в одиночку, как она это сделала.
– Лучший партнер, – прошептал он голосом, буквально переполненным эмоциями.
7
Этрурия XII в. до н. э.
Вытянувшись на своем ложе и устремив взгляд в потолок, великий жрец Партуни не мог уснуть. Завтра наступит большая ежегодная церемония Круга невинных, во время которой будут выбраны двенадцать детей, которых выучат всем премудростям религиозной науки. Секрет искусства гаруспиков, некогда данный в откровении его народу Тагесом – ребенком с разумом старика, – вскоре будет передан двенадцати избранным. Двенадцать – священное число: столько же богов в небесах и народов Этрурии, которые каждый год собираются в святилище Вользинии около озера Больсена.
Но тревогу у Партуни вызывала не сама церемония. Вот уже много лет, как он руководил этим празднеством и с помощью младших собратьев выбирал будущих жрецов. Нет, причиной его беспокойства стали недавние знаки, которые он видел своими глазами и смысл которых не смогли объяснить толкователи.
Неделей раньше в этот же самый день по всей округе разразилась гроза; проливные дожди хлестали по земле, повергая жителей в суеверный страх. Поля до предела напитались водой, земля стала сплошным потоком взбаламученной грязи. На протяжении многих поколений этрусские жрецы были сведущи в учении молний, и поэтому истолковали небесный огонь как знак, посланный Тинией – самым могущественным богом пантеона. Но почему это было сделано так демонстративно и грубо? Или боги хотят наказать людей за их дерзость?
Накануне, во время священнодействия, на котором имели право присутствовать только великие жрецы, были принесены в жертву три барана, чтобы привлечь благосклонность богов в преддверии церемонии Круга невинных. После того как животные были зарезаны, жрецы изучили их внутренности, и особенно печень: искусство предсказания должно поднять завесу над тайной, будут ли боги милостивыми или враждебными к ним.
Первая печень содержала в себе один из самых благоприятных знаков, что сразу же успокоило всех. Это не могло быть простым совпадением. Накануне дня великой церемонии этрусские боги, которые управляют космосом и образуют небесную триаду, являли им свою милость. Это редкое предзнаменование означало, что близятся необычайные события.
Во власти сильнейшего волнения, Партуни покинул свое ложе и разбудил раба, который принес ему светильник. Сидя за рабочим столом, он развернул драгоценный папирус, откуда жрецы извлекали бо́льшую часть своей науки: священная книга религии этрусков, содержавшая рассказ о происхождении этого народа и подробное описание чудес. Партуни внимательно перечитал отрывок, который с некоторых пор неотступно преследовал его, заставляя теряться в догадках.
Как Тагес в свое время вышел из борозды, проведенной землепашцем древнего города Тарквиний, так и ребенок придет, чтобы учить новым заповедям и обогатить человеческую науку. Он тоже будет обладать всей мудростью убеленного сединами старика и вызовет у всех смертных ужас и восхищение широтой своих познаний. Он окажется не только непревзойденным знатоком способов дивинации, но и будет облечен едва ли не божественной властью. Этот ребенок сможет прозревать будущее лишь одной силой своей души. Из двенадцати небесных богов ребенок со взглядом ворона и губами без речи займет место Бога-Громовержца. Он поведет Круг невинных к новой эпохе.
Возможно ли, что предсказание священной книги было связано со странными знаками, которые на прошлой неделе следовали один за другим? Намек на Бога-Громовержца Тинию мог объяснить ужасающую грозу, которая повергла жрецов в тревогу и удивление. Ребенок, который откроет новую эпоху, – собирается ли он предстать перед людьми? И все же два места оставались неясными: почему у ребенка «взгляд ворона и губы без речи»? Почему он должен занять место Тинии? Не будет ли святотатством, если человек займет место бога? Несомненно, здесь имеется и другое объяснение…
Партуни загасил светильник, отпустил своего раба и, вытянувшись во весь рост на своем ложе, закрыл глаза. Несколько мгновений его разум блуждал, переходя с одного на другое. Верховный жрец видел, как Лазы – демоны-женщины – мельтешат вокруг него, а богини-провозвестницы судьбы танцуют перед его глазами в честь Тинии.
Приблизился величественный кортеж из одетых в белое и увенчанных гирляндами девственниц. В самом сердце святилища перед алтарем стояли жрецы, следящие, чтобы церемония проходила как подобает.
Тремя колоннами избранные вошли под сень храма, сопровождаемые пением священных гимнов, вызывавших у всех вокруг благоговейную дрожь.
Жрецам предстояло сделать выбор, полагаясь на свою бесконечную мудрость. Следуя установленному порядку, приблизилась первая шеренга детей. Они должны будут пройти по одному и подчиниться неоспоримому суждению жрецов. Вперед вышел первый ребенок в чистых одеждах. В то же мгновение Партуни был настолько потрясен чернотой его взгляда, что едва смог его выдержать. Дрожь пробежала по всему его телу, как будто непостижимая сила на некоторое время заполнила его разум, открыв ему те области, куда ему никогда не будет доступа. Что бы это могло быть? Снова встретился он взглядом с этим мальчиком. Совпадение было слишком большим. Партуни попытался снова овладеть собой. Ему нельзя ошибиться, выполняя свою миссию. Ровным невозмутимым голосом он спросил стоящего перед ним ребенка:
– Как твое имя, сын мой?
Ребенок вытаращил глаза, но даже не открыл рот. Он сделал головой знак, выдающий некоторое замешательство.
К Партуни приблизился один из недавно посвященных, помогающий жрецам в церемонии, и прошептал:
– Его зовут Арнф, великий жрец.
– Но почему он не отвечает сам? Он что, боится меня?
– Этот ребенок нем от рождения, великий жрец.
Партуни ощутил, как живительный свет проникает внутрь его, свет, который был венцом всего его существования. Предсказание из священной книги наконец исполнялось. Ребенок, посланный богами, «с губами без речи», покровительствуемый Тинией…
Тогда помощник жрецов снова спросил с некоторым беспокойством в голосе:
– Должен ли я отослать его?
– Нет, ни в коем случае, – возразил Партуни, снова поворачиваясь к ребенку.
И тогда великий жрец увидел во взгляде невинного небесный свод, вечное обиталище богов Пантеона. Это больше не было зрачками цвета ириса, светящимися странной чернотой, это была бесконечная сфера вселенных. В черноте его глаз, будто отраженные в полированных зеркалах, он увидел черные глаза других единственных в своем роде детей, которые придут вслед за этим и откроют те области, которые пока что неподвластны человеческому разуму. Круг невинных затеряется в глубине веков, из этого круга появятся исключительные создания, которые устрашат людей, погрязших в своем невежестве и предубеждениях.
И в это мгновение, стоя в самом сердце алтаря, где звучали священные гимны, Партуни заметил, что из зрачков Арнфа на него устремлен взгляд Александра.
Эпилог
Теперь он был один, последний участник этой истории.
Он знал о Винсенте и Жюстине, знал даже то, что они не смогли от них ускользнуть. По крайней мере, он это чувствовал. Эти люди вероломно поймали их в ловушку.
Столько лет и жизней растрачено понапрасну… Особенно жизнь его матери, которой пришлось труднее остальных. Она мечтала, что ее сын совершит великие дела, хотела для него исключительной судьбы. А его прекрасная судьба заканчивается здесь, в этой холодной комнате, где он заперт, будто зверек в клетке. Он не ждал их возвращения, не хотел больше видеть их высокомерные лица. Они думают, что выиграли, но что они, в сущности, получат, учитывая, что сейчас ему снова удастся от них ускользнуть, теперь уже в последний раз?
Его мысли перескакивали с одного на другое. Александр перемещался во времени, будто на географической карте: недели, годы стали дорогами с тысячей всевозможных разветвлений. И на этих многочисленных дорогах был он сам в разном возрасте. Тем же самым могло оставаться его лицо; тот же взгляд эбеновых глаз, те же темные волосы, придающие ему важный, почти торжественный вид.
Толком не зная почему, Александр снова увидел себя, каким был семь или восемь лет назад, тем февральским утром, когда его первый класс пошел на экскурсию на атомную электростанцию Гольфеш. Он в мельчайших подробностях вспоминал огромный зал с турбинами и генераторами переменного тока. Он вспоминал также идиотку-гида, которая водила их по электростанции, ее невыносимый атомный прозелитизм, скандал, который он устроил в конференц-зале. Александр вспоминал о своем гневе, о ненависти, которую испытывал к этой женщине, к этому месту. Он даже угрожал ей. Лгунья! Будут тысячи и тысячи погибших, и вы умрете первая. Она не приняла его предупреждение всерьез, он это знал. Девятилетний мальчик! Да на что он способен?
Во время посещения машинного зала его разум был поглощен резервуаром реактора, стоявшим в нескольких десятках метров от остальной техники. Он ощутил эту громадную энергию: вода – ее температура много сотен градусов – несла с собой нейтроны, освобожденные реакцией расщепления. Это встревожило его: что произойдет, если реактор взорвется? Если будет утечка? Но никто так и не захотел его слушать.
Александр вытянулся во весь рост и закрыл глаза. Дыхание его выровнялось. На него снизошло удивительное спокойствие; то, что обычно предшествует буре. Разделения гораздо легче достичь, когда полностью расслаблен, когда начинаешь плавно колыхаться в мягком полусне. В этом состоянии любое путешествие ему по силам. Он снова вдохнул, будто утопающий, увлекаемый на глубину. Разделение прошло чисто и резко: он увидел свое тело, вытянутое на кровати; теперь оно воспринималось так, будто не имело к нему никакого отношения. Теперь, полностью порвав со своей нынешней физической оболочкой, он мог беспрепятственно отправиться в путешествие. Речь шла не о материальном путешествии: он находился в другом измерении, где время и пространство больше не имели смысла.
Машинный зал электростанции был таким, каким он его знал раньше, – холл больше ста метров в длину. Он буквально парил над залом, в то же время не присутствуя там. Его разум все еще нуждался в определенном месте, к которому мог бы прикрепиться, в знакомом пространстве, которое он ощущал раньше, в физическом теле. Теперь он мог развиваться, как того и желал: больше никаких препятствий, которые могли бы его затормозить. Он прошел сквозь двойную бетонную оболочку пятнадцати метров в диаметре, за которой находились главные компоненты энергоблока.
Внезапно, будто по волшебству, оно предстало перед ним: закрытое стальным резервуаром сердце реактора, содержащее уран. Его сердце – сердце физического тела, лежащего за много километров от электростанции, – начало биться с наводящей тревогу частотой, понеслось, будто обезумевшая лошадь. Он ощутил то, что чувствовал столько раз, действуя за пределами материального. Неудержимый поток энергии, ошеломляющий водоворот, от которого можно было потерять самообладание.
Резервуар являлся критической точкой электростанции в смысле безопасности. Он был в состоянии выдержать воздействие нейтронов, полученных при расщеплении урана. Никто из людей не мог находиться в этом более чем радиоактивном пространстве. Только аппарат службы эксплуатации мог передвигаться здесь, отслеживая состояние резервуара и особенно швов. Александр был первым человеческим созданием, которому удалось сюда проникнуть.
В это самое мгновение он, как никогда, осознал величину своей власти. Если б он захотел, то смог бы силой разума ускорить реакцию в этом резервуаре. Предохранительные стержни, помещенные в сердце реактора, которые должны замедлять реакцию, теперь стали совершенно бесполезными. Защитные барьеры поддались один за другим до самого последнего, который останавливал излучение альфа-, бета- и гамма-частиц.
Всего за несколько секунд Александр мог бы устроить аварию на атомной электростанции.
Затем он испытал минутное сомнение. Его разум замутился, внутри черепа растеклась ужасная боль. Изображения резервуара стали нечеткими, теперь они больше походили на сон, чем на его обычные видения. Он действительно совершил это путешествие или обманывал сам себя, выдавая желаемое за действительное? И не были ли эти образы воспоминаниями о снимках из брошюр, которые дети видели во время экскурсии на электростанцию? Он больше не мог ощутить различие между реальностью и тем миром, который себе создал. Все суетливо сновало взад и вперед. Даже его таблетки были не такими эффективными, как раньше. У него создалось впечатление, что все внутри его затуманивается, что мозг понемногу разлагается. Впрочем, не в первый раз ему случалось быть жертвой зрительных и слуховых галлюцинаций.
Не важно! Ведь именно он вызвал те, другие катастрофы. Сегодня никто в этом больше не сомневается.
Он убил стольких людей! И мог бы убить еще и других – сотни, может быть, тысячи. От него не будет исходить ничего хорошего, он никогда не сумеет сдержаться и подчинить себе ту разрушительную силу, которая живет в нем столько лет.
Но он поклялся в одном: тем, кто его так алчно разыскивал, не удастся ни подчинить его разум, ни манипулировать им, будто лабораторной крысой. Он должен ускользнуть от них, любой ценой. Что они сделают с ним, когда научатся подчинять и контролировать его? В каких целях будут его использовать? Он уже представлял себе программу: разладить военную технику, определить местонахождение вражеских военных баз, устранить предполагаемых организаторов террористических актов, а попутно истребить мирное население… Его сила оказалась бы поставлена на службу людям, которые ради государственных интересов стали бы творить зло методично и в полнейшей безнаказанности.
Но он не даст им этого сделать. Еще несколько минут, и все будет кончено. Совсем скоро он освободится от всех этих лет лицемерия и страха.
Все вокруг него снова обрело прежнюю четкость. Он собирался выполнить единственное благое дело, какое когда-либо совершалось на этой земле. О, у него не имелось намерения искупить причиненное им зло; размышления о морали ему больше не были свойственны… но он должен помешать кому бы то ни было, включая его самого, использовать возможности вещи. Сейчас он в последний раз использует эту власть – против себя самого. Левиафан станет причиной своей собственной гибели.
События последовали одно за другим. Сосредоточившись в последний раз, он направил силу своего гнева на собственное тело, которое внезапно забилось в неудержимых судорогах. Нарастание электрических импульсов в коронарном узле повлекло за собой спазмы сердечных впадин. Сердце качало все больше крови, мешая желудочку нормально заполняться между сокращениями. Оно не смогло долго выдержать эту ужасную аритмию.
Тело Александра сжалось, затем его сотрясли последние судороги, на помертвевшем лице выступил холодный пот, губы сжались. Затем его телесная оболочка тяжело осела на кровать, и он наконец освободился от всех мучений.
За секунду до того, как его сердце остановилось, Александр почувствовал смутное сожаление и подумал, что при других обстоятельствах счастье было бы для него возможно.
Благодарности
Моей матери за ее советы, терпение и драгоценную помощь при работе над текстом.
Моему отцу и моим братьям.
Многочисленным читателям и читательницам – спасибо вам, ваша поддержка меня крайне растрогала.
notes
