И теперь, стоя в гостиной Дарреллов, я снова слышал голос Мака: «Как мы можем отпустить вас со службы, если мы никогда не существовали?» В голосе, звучавшем из далекого прошлого, слышались насмешливые нотки. И та же насмешка была в темных глазах Тины, когда она повернулась и вместе с Барбарой Герерой пошла следом за Френ. Оказывается, я забыл цвет глаз Тины: не голубой и не черный, а того глубокого фиолетового оттенка, который иногда виден в вечернем небе перед самым заходом солнца.

Здоровяк Лорис искоса поглядел на меня перед тем, как присоединиться к дамам. Во взгляде были предостережение и угроза. Я сунул руку в карман, сомкнул пальцы на ручке немецкого ножа и ухмыльнулся прямо ему в лицо, чтобы показать, что в любое время готов к встрече. В любом месте и в любое время. Может быть, я и стал теперь миролюбивым домочадцем, примерным мужем и отцом. Настолько изнеженным сытой жизнью, что у меня едва хватало сил ударять по клавишам пишущей машинки. Может быть. Но дела должны стать куда хуже, прежде чем я начну дрожать при виде злобно оскалившейся физиономии и пары тугих бицепсов.

Тут я вздрогнул, осознав, что все это совсем как в те давние времена. Мы всегда были волками-одиночками. Братство, дружба и «esprit de corps» никогда не считались нашей сильной стороной. Я вспомнил, как Мак однажды говорил, что старается держать нас подальше друг от друга, чтобы сократить число несчастных случаев.

— Ну-ка, перестаньте, — требовал он устало. — Хватит, стоп! Слышите, вы, перетренировавшиеся гладиаторы? Поберегите свой пыл для нацистов!

Ко мне как будто стремительно возвращались прежние привычки, словно бы я и не расставался с командой Мака. Может быть, в определенном смысле так и было.

— В чем дело, милый? — раздался за моей спиной голос Бет, — Ты так мрачен. Почему бы не повеселиться вместе со всеми?

Я повернулся и взглянул на жену. Она была так прелестна, что у меня перехватило дыхание. Высокая и стройная, с фигурой девушки. Родив троих детей, Бет, надо полагать, заслуживала право называться женщиной, но выглядела она именно девчонкой. Светлые волосы, ясные голубые глаза и улыбка, от которой вы (я, по крайней мере) становились ростом в семь футов, а не каких-нибудь шесть футов, четыре дюйма, как в моем случае. На ней было голубое шелковое платье с небольшим бантом на спине, которое мы с ней купили, когда последний раз ездили в Нью-Йорк. Это было год назад, и, на мой взгляд, наряд все еще смотрелся неплохо, но Бет уже называла его старым тряпьем — уловка, знакомая любому мужу.

Прожив немало лет в этой стране джинсов и платьев в стиле «скво», голых загорелых ног и плетеных сандалий, моя жена сохранила манеру одеваться, как это принято в Восточных Штатах, что не встречало у меня никаких возражений. Мне нравился пусть и не практичный воздушный вид дамы в платье, чулках и туфлях на высоком каблуке. И я не понимаю, почему многие из них предпочитают расхаживать в штанах, если, конечно, не собрались на прогулку верхом. Я даже пойду еще дальше и скажу, что ушедшее в прошлое женское седло для посадки боком и сопутствующая ему юбка для верховой езды составляли, по-моему, приятную для взора комбинацию, и очень жаль, что мне не довелось застать эту моду.

— В чем дело, Мэтт? — снова спросила она.

Я посмотрел вслед Дине и сопровождавшему ее самцу гориллы, пошевелил пальцами и поморщился.

— Терпеть не могу этих крепышей. Бездельник чуть не сломал мне палец. Не знаю, что он хотел этим доказать.

— Девушка довольно эффектна. Кто она?

— Малышка по фамилии Герера, — небрежно сказал я, — Она пишет Великий Американский Роман или что-то в этом роде и хотела бы получить руководящие указания.

— Нет, — возразила Бет, — та, другая, с кошачьей повадкой и в черных перчатках. Ты выглядел таким европейцем, когда обменивался с ней рукопожатием. Казалось, еще немного — и ты расцелуешь ей кончики пальцев. Ты был знаком с нею прежде?

Я бросил взгляд на жену. Мне снова пришлось вернуться в мир, из которого, казалось, я ушел навсегда. В мир, где ни на секунду нельзя прекращать следить за собой. Постоянно прикидывать, как ты выглядишь в роли, которую играешь. Где каждое неосторожное слово может означать для тебя смертный приговор. Но я утратил способность автоматически управлять выражением лица. Пришлось перейти, так сказать, на «ручное управление». Я просигналил: «Нужна улыбка», и она оказалась тут как тут. И очень естественно, на мой взгляд. Еще в молодости я считался хорошим игроком в покер и немало поднаторел в актерской игре, когда на карте стояла моя жизнь.

Небрежно обняв Бет, я спросил:

— В чем дело? Ревнуешь? Неужели мне нельзя быть вежливым с приятного вида дамой? Нет, я никогда раньше не встречался с миссис Лорис и очень об этом жалею.

«Лгите, — говорил Мак, — смотрите ей в глаза и лгите». Но почему после стольких лет я должен ему повиноваться? Тем не менее необходимые слова пришли на язык сразу, без задержки. Я легонько прижал Бет к себе, рука моя скользнула вниз, и я несильно шлепнул ее пониже спины.

— Прекрати, Мэтт! — воскликнула она громким шепотом, застыв в неудобной позе. Я увидел, как она бросила испуганный взгляд по сторонам, чтобы убедиться, что никто не видел моей вольности.

Бет была очень забавной особой. Я имею в виду, что после десяти с лишним лет совместной жизни я, наверное, мог позволить себе в кругу друзей шлепнуть жену по попке, не считая это страшным нарушением приличий. Что ж, поскольку все эти годы я мирился с причудами моей жены, то, наверное, и сейчас счел бы ее реакцию милой и наивной. Чтобы поддразнить, ущипнул бы ее еще раз за то же место, и все бы закончилось тем, что она сама бы посмеялась. Но сегодня у меня недоставало терпения на ее причуды. Я был полностью поглощен своими собственными.

— Прошу прощения, герцогиня, — сухо бросил я, убрав руку, — Не имел в виду никакой вольности, мадам… Что ж, пойду за выпивкой. Тебе принести?

Бет покачала головой.

— Мне пока хватит, — Она не удержалась и посмотрела на мой стакан. — Полегче, дорогой, тебе же завтра с утра сидеть за рулем.

— Может быть, вызвать бригаду по борьбе с алкоголем? — раздраженнее, чем следовало, бросил я. Обернувшись, я увидел, что Тина издали наблюдает за нами.

Почему-то я вдруг вспомнил дождливый вечер в лесу в Кронхейме и немецкого офицера, чей нож лежал теперь в моем кармане и о чьи ребра я сломал свой, когда он рванулся в сторону, почувствовав мой выпад. А когда он открыл рот, чтобы закричать, Тина — олицетворение ярости в лохмотьях французской проститутки — схватила его шмайссер и обрушила ему на голову, заставив немца замолчать навсегда, но погнув при этом ствол и приведя оружие в полную негодность.